Орелинская сага. Книга третья

– Что?

– Они по любому поводу обращались за советом к Гольтфору – моему предшественнику. Создается впечатление, что именно он разрешал все сложные и важные вопросы до той поры, пока полномочия Великого Иглона не принял на себя Хеоморн. Я только сейчас в полной мере осознал, насколько это было правильно! Он единственный изо всех братьев отличался хладнокровием, дальновидностью и верой в свои силы. Поэтому мне и кажется, что череда жестоких событий осталась безнаказанной только потому, что была призвана исправить ошибку Санихтара, объявившего своим преемником и нашим Верховным Правителем не того сына!

Великий Иглон поднял на Летописца тяжелый взгляд.

– Не может быть. Столько жестокостей, ради смены Правителя! Но, как тогда объяснить изгнание Генульфа? Виновен он, или нет, но уход одного из Иглонов внес дополнительную путаницу в дела, и без того безнадежно запутанные.

– Нет, нет, Правитель, это только так кажется! На самом деле, все очень логично. Изгнание лишь часть огромного замысла. Генульф ведь не погиб, более того, основал поселение новых орелей – орелей, породнившихся с бескрылыми! Что это, как не предупреждение нам! Вулканы неизменно гневались, когда кто-то пытался просто разузнать о жизни в Низовье, а тут – наглядный пример того, к чему могут привести тесные контакты с чужаками – вырождающееся племя, нелепое и беспомощное среди гор.

И предсказание о проклятии, которое будет снято ценой гибели Гнездовища, как ничто другое, подтверждает мою догадку. Возможно, Генульф должен был найти детей Дормата именно на исходе жизни и привести их сюда уже взрослыми, но не готовыми к власти. Если он был виновен, то единственный знал, где их отыскать, и должен был вернуть – дети ведь не виноваты в ошибках своих родителей. Однако, Генульф на поиски так и не отправился, и потому наши беды множатся и множатся. Это кара, и кара ужасная, оттого, что не существует больше возможности снять проклятие.

– А, как же мальчик из Гнездовища, который улетел на поиски? – спросил Донахтир, отводя глаза.

– Он станет очередной жертвой. Глупо надеяться, что дети Дормата еще живы. И к злодействам Генульфа можно прибавить еще одно: мальчик наверняка погиб.

Донахтир помолчал, борясь с желанием немедленно рассказать Летописцу о Старике и об остальных, но, вместо этого, спросил:

– Почему ты так уверен, что Генульф виновен? Ты нашел еще что-то в Летописи?

– Да, Правитель, нашел, – торжественно объявил Дихтильф. – И это самое ужасное изо всего открывшегося мне.

Взгляд Великого Иглона закаменел.

– Говори, – ледяным тоном приказал он.

Летописец откашлялся и, заметно волнуясь, начал:

– Как всем известно, в Галерее Памяти напротив описания периода правления каждого из Великих Иглонов есть углубления, в которых сложены таблички с более поздними дополнениями. Там имена самых прославленных ремесленников и заметки старших ройнов, которые, как правило, интересны только тем, кто составляет родословные перед свадьбой сына или дочери. Изучая правление Дормата Несчастного и его братьев, я решил на всякий случай заглянуть и туда тоже. Само собой, ничего интересного там не нашлось. Но, уже собираясь уходить и переставляя последнюю табличку, я наткнулся на странную плиту. Сначала даже не понял, зачем она здесь и к чему относится, но, когда прочитал подпись, а, главное, когда начал читать весь текст…

Голос Дихтильфа сорвался, и он сердито затряс головой.

– Эти записи – покаяние Гольтфора! Главнейший ройн до самой смерти был уверен, что косвенно причастен к трагедии, разыгравшейся на Сверкающей Вершине! Он так и пишет в самом начале: «Перед концом своих дней…», (а, судя по дате на табличке, Гольтфор действительно писал признание незадолго до смерти), так вот, «перед концом своих дней хочу я покаяться в том, что проявил малодушие и преступное любопытство; в том, что не бежал, зажав уши, в том, что не прервал Великого Иглона и позволил ему высказаться при мне!»…

– «Высказаться при мне»? – удивленно повторил Донахтир. – Но, что это может означать? Дормат что-то рассказал Гольтфору?

– Да.

– Но, что такого ужасного мог Дормат рассказать о Генульфе, если был еще жив, и, значит, никаких трагедий еще не произошло?

– Тайное Знание Великих Иглонов, – почти шепотом сказал Дихтильф.

Донахтир подскочил со скамьи, как будто его подбросила пружина.

– Ты лжешь!!! – закричал он. – Или лжет Гольтфор! Никогда ни один Великий Иглон не осмелится сделать такое!

– Дормат осмелился! – волнуясь, но, не отступая перед гневом Правителя, ответил Дихтильф. – Сядь, пожалуйста, Донахтир, и успокойся! Я уже говорил тебе, что Санихтар не всех сыновей воспитал как должно, и о влиянии Гольтфора тоже упоминал. Главнейший ройн был настоящим орелем, болеющим душой за все, что происходило на Сверкающей Вершине, и не мог не понимать, что Дормат не тот Правитель, которого все ждали. Избалованный, не слишком решительный там, где нужно, зато слишком упрямый там, где не нужно, этот Великий Иглон совершенно разочаровал его, когда в гневе на амиссий, словно похваляясь, стал рассказывать о Тайном Знании. Влияния Гольтфора на других братьев было вполне достаточно, чтобы внушить любому из них – Дормат не достоин своей власти! Возможно, именно Генульфу он это и внушил, и тот совершил своё злодейство, будучи раздражен, и в гневе на брата…

Но потрясенный Донахтир, казалось, ничего не слушает! Он никак не мог успокоиться. Широкими шагами Правитель мерил комнату, сплетая и расплетая ладони в сильном волнении.

– Выдать Тайное Знание! Дормат, верно, обезумел, раз решился на такое!. А Гольтфор тоже хорош – стоял и слушал! Да еще и записи оставил, чтобы любой…

Донахтир вдруг словно споткнулся и резко обернулся к Летописцу.

– Нет, нет, Правитель! – замахал тот руками, предвидя вопрос. – Я не дочитал до конца! Гольтфор своё покаяние выбил на одной стороне таблички, а сами Знания Иглонов – на другой. В запале я успел прочитать только об исцеляющих перьях в крылах истинных Правителей, но, когда понял, ЧТО читаю, немедленно закрыл глаза и бежал прочь.

– А ты уверен, что никто больше этого не читал?

– Уверен. Я же говорю, в эти углубления мало кто заглядывает. Я и сам заглянул случайно, больше для очистки совести, нежели надеясь найти там что-то стоящее.

– Зачем же Гольтфор поместил свои записи в такое место? Зачем он их вообще сделал?! Он что, не понимал, какой это риск?

– Это самая большая загадка, Правитель. Главнейший ройн сам пишет, что трагические события на Сверкающей Вершине явились, по его мнению, карой за то, что он, простой орель, оказался посвященным в тайны, знать которые могут одни лишь Великие Иглоны. И тут же объясняет, для чего делает эти свои записи…

Дихтильф опасливо взглянул на Донахтира.

– Дормат ведь открыл не только то, что было записано на стенах тайного тоннеля, но и самое сокровенное – то, что Великий Иглон передает своему преемнику на словах!

Донахтир замер.

От слов Летописца у него перехватило дыхание. оказывается, он, его отец, дед и сам Хеоморн знали далеко не все, что следовало знать Верховному Правителю! И то, что Рондихт говорил ему при прощании, не является Тайным Знанием Иглонов… Или является, но не в полном объеме. Он ведь ничего не говорил об исцеляющих перьях, значит, может оказаться, что есть и многое другое, что Донахтир, как Великий Иглон, должен был бы знать, но не узнал, потому что Хеоморн когда-то пришел к власти не так, как следовало!

Правитель, не мигая, смотрел в глаза летописцу.

– Мне продолжать? – осторожно спросил Дихтильф, напуганный выражением его лица.

– Да, продолжай. Ты начал говорить, что местоположение записей Гольтфора самая большая загадка. Почему?

Летописец снова оживился.

– Потому что Гольтфор собирался отнести эту табличку в тайный тоннель, где её должен был найти сын Хеоморна, когда приведет своего преемника. Но записи почему-то оказались погребенными под целой стопкой второстепенных табличек.

– Может, не успел, или не смог донести, – предположил Донахтир. – Гольтфор ведь был очень старым, когда умер. А ты сам сказал, что записи свои он делал незадолго до смерти…

– Но донес же он их до Галереи Памяти! – в волнении перебил Летописец. – Более того, пронес по всем переходам, именно к тому месту, где описывалось правление Дормата! Я, к примеру, на слабость в руках не жалуюсь, но тащить плиту сюда, чтобы ты сам все прочел, не решился – слишком тяжело.

Донахтир какое-то время задумчиво смотрел себе под ноги, затем отошел к окну и очень долго, в полном молчании, смотрел на склоны, усеянные гнездовинами.

– Я хочу прочесть эти записи, – выговорил он, наконец.

– Ты должен это сделать, – откликнулся Дихтильф. – Я понимаю твои опасения, и сам, пока летел сюда, не раз хватался за голову – что если совершаю ошибку? Но потом вспоминал тебя, Донахтир, твоего отца, и уверенно летел дальше. Вы – истинные Правители, и три исцеляющих пера в твоем крыле не убедили меня больше, чем я сам уже был убежден.

Донахтир медленно обернулся.

– Вспоминал меня?

Он невесело усмехнулся.

– Скажи, Летописец, много в истории орелей наберется Великих Иглонов, совершивших столько ошибок?

Дихтильф сердито нахмурился.

– Твоя главная ошибка – это то, что ты так думаешь. Истинный Правитель не тот, кто правит долго и безоблачно, а тот, рядом с которым испытываешь гордость, что рожден орелем. И я недостоин звания Главнейшего Летописца, если не скажу тебе этого сейчас. То, как орели полетели спасать Гнездовище – все как один, позабыв про раздоры – яснее ясного показывает, что Великий Иглон Донахтир способен пробудить в них самые лучшие чувства, даже тогда, когда они вне себя от гнева или горя. И ты можешь не летать в Галерею Памяти и не читать того, что записал Гольтфор, все равно, истинный Правитель в тебе никуда не денется. И править нами ты будешь не хуже, чем Великие Иглоны древности, знавшие все, что положено.

С этими словами Летописец низко поклонился, давая понять, что сказал все, что хотел, и с этой минуты разговаривать с Донахтиром будет только как с Верховным Правителем.

Но Донахтир не спешил с ответом.

Лицо его застыло, скрыв за неподвижной маской все терзающие душу переживания.

– Дождись меня, – коротко приказал он, наконец. – Как только леппы объявят о своем решении, мы тут же полетим в Галерею Памяти.

Дихтильф еще раз поклонился и двинулся, было, к выходу, но Донахтир его удержал.

– Скажи, что по твоей стройной теории должны были делать орели, если бы Генульф нашел все таки детей Дормата и привел бы их к нам?

Глаза Летописца затопила горечь.

– Я боялся этого вопроса, Правитель, потому что ответа у меня нет. Возможно, они жили бы среди нас, как простые орели, или пришли бы к нам уже обогащенные неким опытом, который позволил бы им самим определить свою дальнейшую судьбу. Но теперь мы этого никогда не узнаем.

– Узнаем, – тихо сказал Великий Иглон.

Он стоял перед Дихтильфом и чувствовал себя так, как чувствуют, стоя на краю пропасти, когда надо решить – падать ли вниз, не зная, выдержат крылья или нет, или оставаться на опасном краю.

Наконец, Донахтир решился.

– Дети Дормата живы, – сказал он, делая шаг вперед. – И скоро мальчик из Гнездовища приведет их на Сверкающую Вершину.

Леппы прибыли ближе к вечеру и, несмотря на уговоры Ольфана подкрепиться и привести себя в порядок, сразу же потребовали встречи с Иглонами.

В зале Церемоний, куда их проводили, уже дожидались Твовальд и Форфан, которые сидели по обе стороны от трона Правителя. Это обстоятельство приятно поразило леппов – значит, Великий Иглон настолько окреп, что может придти и выслушать их…

Все расселись в ожидании.

Донахтир широко шагал по галереям дворца. Потрясенный Дихтильф еле поспевал следом. Они, словно поменялись ролями. Теперь Летописец был мрачен и нес на лице печать заботы. Зато Донахтир шел легко, как будто сбросил с плеч тяжелый груз.

Первое, что спросил Дихтильф, когда услышал о скором приходе наследников Дормата, было:

– Как же они станут нами управлять? Они ведь ничего про нас не знают…

И Великий Иглон как-то сразу успокоился.

Что ни говори, а жило где-то в подсознании опасение, что истинная причина его терзаний, в которой стыдно признаваться даже самому себе, кроется все же в нежелании отдавать власть. Донахтир любил орелей, гордился укладом их жизни и чувствовал…, именно сейчас особенно остро чувствовал, что готов править и знает как… Однако, смущение Летописца убедило его, что сомнения, вроде тех, которые пришли ему в голову, посетят каждого. И, значит, Иглоны, без стыда и страха, что их неправильно поймут, могут…, нет, даже должны, предложить наследникам Дормата свою помощь и стать для них на первое время наставниками, невзирая на почтенный возраст будущих Правителей.

Донахтир вдруг почувствовал себя легко и весело, а утренние переживания стали казаться надуманными.

Да и сама правда о детях Дормата перестала видеться тайной, требующей обязательного сокрытия. Конечно, объявлять о ней на площади пока не следовало, но и хранить одному, как зеницу ока, тоже было ни к чему.

Действительно, чего он боялся? Из-за чего не спал столько ночей? Вот сейчас сказал Дихтильфу и сразу почувствовал себя лучше, потому что отпала необходимость что-то скрывать! Летописец, конечно, смущен и растерян, но это всего лишь первая реакция. Потом, по желанию Донахтира, он поставит в известность Ольфана и остальных дядей, и у всех, кто близок к Иглонам и является их вернейшей опорой, появится возможность как следует определиться в своем отношении к приходу наследников и подготовиться к нему.

Донахтир стремительно вошел в зал Церемоний, поражая своим бодрым видом всех, кто там собрался. Даже несчастный дежурный ольт, которого Ольфан на свой страх и риск все же припрятал на всякий случай в самом темном углу, изумленно выполз наружу, рассматривая руку Правителя. Лишенная повязки, со все еще закатанным рукавом, она выглядела совершенно здоровой!

Донахтир, проходя мимо ольта, приветливо ему улыбнулся и, словно дразня, повертел вылеченной рукой. Но после этого опустил рукав, дошел до трона, сел и серьезно взглянул на леппов, склонившихся в почтительном поклоне.

– Ну, что вы скажете? – нетерпеливо спросил Великий Иглон, кивая в ответ на приветствие. – Город можно восстановить на прежнем месте?

– Да, Правитель, – хором ответили леппы.

– Как скоро?

Ремесленники слегка замялись.

– На этот вопрос так сразу не ответишь.

Старший лепп неопределенно развел руками.

– Ко дню Золочения мы гарантированно восстановим нижний ярус и, может быть, часть следующего. И, разумеется, площадь с Чашами. Но верхний ярус и дворец…

Он сокрушенно покачал головой.

– Понятно, – Донахтир слегка вздохнул. – Но, если город можно восстановить на прежнем месте, это уже радует. Рофины с утра посланы остужать вулкан. Добровольцы скоро прибудут для расчистки пепла…

– Они уже полетели, Правитель, – вставил Форфан.

– Хорошо. Ваша задача теперь – собрать всех ремесленников, которые понадобятся и приступать к работе, как только от пепла очистится первый участок. Мне необходимо, чтобы город восстановили в самые короткие сроки.

Леппы, хоть и были удивлены такой спешкой, вида не подали и низко поклонились.

Иглоны Верхнего и Восточного Города задали им несколько уточняющих вопросов, и ремесленники пустились в пространные объяснения, но Великий Иглон их уже не слушал. Главное он узнал и теперь позволил себе мысленно перенестись в Галерею Памяти.

В праве ли он читать о сокровенном Знании? Ведь Гольтфор по какой-то причине не оставил их этому правящему роду. Но по какой? Узнал, что истинные наследники живы, или…

До Донахтира неожиданно дошло, что могло заставить Гольтфора спрятать свои записи вместо того, чтобы оставить их в тайном тоннеле – страшный призрак, обитающий там!

Великий Иглон словно воочию увидел старого Летописца, отчаянно входящего туда, куда входить не следует. В трясущихся руках плита, в душе – страстное желание исправить, не столько свою, сколько чужую ошибку. И тут он видит…

Донахтир прикрыл глаза.

Он прекрасно понимал, какой ужас мог охватить несчастного Гольтфора. Но еще больший ужас должен был его охватить, если призраку вздумалось завести разговор. Тогда понятно, почему старый Летописец сбежал, оставляя новый правящий род без Великого Знания!.

Донахтир тяжело вздохнул.

Призрак…

Эх, знать бы наверняка, что все хорошо закончится, и ужас, живущий в тайном тоннеле, исчезнет без следа вместе с проклятием, насланным на Генульфа. Тогда, (пусть даже все о нем узнают), Донахтир почувствует настоящее полное облегчение, а не мимолетную легкость от того, что переложил свой груз еще на чьи-то плечи.

– Донахтир, – послышался рядом тихий шепот, – что с твоей рукой? Кто тебя вылечил так, что шрамов почти не видно?

Великий Иглон слегка наклонился к Форфану, недоверчиво разглядывающему его руку.

– Это секрет, братец. Но, если у тебя что-то заболит – приходи.

– Так ты сам?!!! – воскликнул Иглон Восточного Города.

– Тс-с, – прижал палец к губам Донахтир. – Ты невежлив и мешаешь Твовальду.

Правитель Верхнего Города как раз уточнял у леппов, подлежат ли восстановлению самые глубокие внутренние покои дворца и гнездовин, поэтому сердито покосился на шепчущихся.

– Это он так смотрит вовсе не из-за того, что мы ему мешаем, – снова зашептал Форфан. – Просто злится, что не может сам расспросить о твоем исцелении.

Донахтир еле заметно улыбнулся.

Отец когда-то говорил, что, как Иглоны, они не будут больше иметь права на слабости и ошибки, но какие же они еще все-таки мальчишки! Особенно теперь, когда миновала такая страшная опасность, когда все пострадавшие уже на пути к выздоровлению, а город вот-вот начнет восстанавливаться.

Донахтир слегка раздвинул крылья и отклонился на высокую спинку трона.

Он принял решение и теперь точно знает, что сделает после того, как посетит Галерею Памяти.

Он полетит к амиссиям!

Когда-то прорицательницы сочли возможным сказать ему, что дети Дормата живы. Может быть, и теперь они хотя бы дадут понять для чего эти, толком не знающие друг друга старцы, придут на Сверкающую Вершину.

И принятое решение показалось Донахтиру панацеей ото всех бед.

Если разговор с амиссиями получится, он с легкой душой объявит своим подданным о скором приходе наследников и не отяготит их разум назойливыми мыслями – смогут ли новые Иглоны достойно править? Он сразу даст необходимые разъяснения, и готов даже рассказать о призраке в тайном тоннеле, если, конечно, подобные откровения потребуются. Пусть! Великий Иглон больше не боится этой правды! Лишь бы на пользу пошла, и на Сверкающей Вершине не возникало никаких волнений из-за того, что отлаженная жизнь снова претерпит изменения…

Но тут вопросы Твовальда иссякли, и Ольфан повел леппов в свои покои, чтобы усталые ремесленники смогли подкрепиться.

Твовальд же немедленно повернулся к Донахтиру и жадно уставился на его руку.

– Как? – выдохнул он, не находя других слов.

– Я бы тоже хотел взглянуть, – робко подал голос из своего угла ольт.

Он страшно волновался и потому забыл обратиться к Правителю как следует, Но Великий Иглон великодушно не обратил на это никакого внимания и снова закатал рукав.

Дежурный ольт, вытянув шею, приблизился на почтительное расстояние.

Ему хватило одного взгляда. Потом в глазах ольта загорелось благоговение и, подняв на Донахтира восхищенный взгляд, он прошептал с легкой дрожью в голосе:

– Я слышал, что древние Правители могли творить подобные чудеса, но, честно сказать, не представлял, как такое возможно!

Форфан с Твовальдом, ничего не понимая, уставились на брата, приводя его в смущение – Донахтир еще не решил, как преподнести им новость о записях Гольтфора. Но тут Дихтильф, скромно стоящий в стороне, поспешил на помощь.

– Великому Иглону угодно лететь со мной немедленно, или дело подождет до утра? – смиренно спросил он, подходя ближе.

– Лететь? Куда? – воскликнули Иглоны, тут же забыв о чудесном исцелении.

– В Галерею Памяти, – ответил Донахтир. – Мне необходимо кое-что там просмотреть. А потом…, – он положил руку на плечо Твовальда. – Прости, брат, я не смогу облететь с тобой города, как собирался. После Галереи Памяти меня ждет дело, которое не терпит отлагательств.

Твовальд понимающе наклонил голову.

– Мы улетаем немедленно, Дихтильф!

Донахтир встал с трона, спустился по каменным ступеням и добавил, обращаясь к братьям:

– Ждите. Возможно, я принесу новости, которые избавят нас ото всех сомнений.

С этими словами он прошел мимо согнувшегося в поклоне ольта и покинул зал Церемоний. Следом за ним, почтительно попрощавшись, ушел и Летописец.

* * *

Сверкающая Вершина таинственно мерцала ледяным навершием, особенно красивая и величавая на фоне золотисто-коричневого неба. Бледный лунный серп робко поглядывал на неё снизу, не рискуя забраться повыше, пока не угасли последние отсветы закатившегося солнца.

Летописец с Великим Иглоном опустились перед входом в Галерею Памяти и сложили крылья.

– Правитель пойдет со мной, или предпочтет подождать, пока я вынесу плиту сюда? – спросил Дихтильф.

– Вынесешь? Зачем? – удивился Донахтир.

– Не оставлять же её там, – в свою очередь изумился Летописец. – Я думал, что теперь Тайное Знание следует перенести в тоннель, разве не так?

Он недоумевая смотрел на задумчивое лицо Правителя.

Дихтильф был уверен, что Донахтиру не терпится скорее прочитать найденные записи, и свой вопрос задал исключительно ради соблюдения приличий. Но реакция Великого Иглона оказалась совсем не такой, какую он ожидал. Вместо того, чтобы устремиться по переходам Галереи к желанной тайне, Донахтир нерешительно стоял на пороге и в задумчивости покусывал нижнюю губу.

– Разве ты не станешь переносить эти записи? – еще раз спросил Дихтильф, надеясь вернуть своего Правителя к действительности.

Но Донахтир вдруг отвернулся и сел на большой валун возле входа.

– Я не пойду туда, Дихтильф, – тихо, но твердо сказал он. – Я не могу. Это было неправильное решение. Мне нельзя…

– Но…, как же…? – пробормотал Летописец.

Он потерянно смотрел на Донахтира и не знал, что еще сказать. Почему «не пойду»? С какой вдруг стати? Неужели боится?!

Летописец с жалостью и пониманием покачал головой. «Глупо. Очень глупо, – подумалось ему. – Но понять это можно. Будь я на месте Донахтира, я бы тоже, наверное, не решился. Наследники Дормата живы, и он не чувствует за собой полного права читать о Великом Знании, но…»

– Ты достоин этого, – вслух произнес Дихтильф.

– Я достоин прочитать только то, что написал Гольтфор о себе, – не поднимая головы, ответил Донахтир. – Но остальное читать не стану. Ты ведь понимаешь меня, не так ли?

Летописец вынужден был кивнуть.

– Ну вот. А потом мы занесем плиту в тайный тоннель и оставим там…

– Мы?! Но мне нельзя туда заходить! – в испуге воскликнул Летописец.

– Гольтфор заходил, и тебе можно.

Дихтильф недоверчиво глянул на Великого Иглона.

– А почему Правитель так уверен, что Гольтфор туда заходил?

– Потому что он не оставил там плиту, – коротко обронил Донахтир и встал, всем своим видом давая понять, что ничего больше объяснять не станет.

– Мне помочь тебе вынести записи? – спросил он спустя мгновение, потому что Дихтильф застыл, размышляя над последней загадочной фразой Великого Иглона.

– Нет, нет, – моментально очнулся Летописец. – Я сам…

Через мгновение его шаги уже затихали в недрах черного коридора.

Донахтир остался один.

Не желая больше ни о чем думать, он принялся рассматривать резьбу на камнях, обрамляющих вход в Галерею. Время и ветра изрядно потрудились, сгладив края рисунков и некоторых надписей. Тем удивительнее выглядели на этом фоне четкие линии странных узоров над соседним входом – входом в тайный тоннель.

Отец рассказывал, что эти узоры были здесь всегда. Иначе говоря, даже до того времени, когда Хорик Великий приказал выбить в основании Сверкающей Вершины большую галерею, где велась бы Летопись жизни орелей.

Эта галерея строилась до сих пор. Умелые леппы пробивали её по спирали, уходящей вглубь горы. И подобное строительство могло продолжаться вечно. Но тайный тоннель – неизменный, довольно короткий и завершенный – существовал на Сверкающей Вершине испокон веков. И узоры над входом, несомненно, рассказывали историю его создания языком символов, которые орели почему-то забыли.

Внутри на стенах тоже были узоры, гигантские, замысловатые, но перемежающиеся рисунками более понятными. Донахтир хорошо запомнил изображение большого прямоугольника, исчерченного по периметру шестью прямыми линиями, в центре которого закручивалась спираль.

Сначала Донахтиру показалось, что спираль – это Галерея Памяти, а шесть линий символизируют шесть орелинских городов. Но отец объяснил, что рисунок очень древний и был нанесен на стену тоннеля задолго до того, как на Сверкающей Вершине появился первый город. К тому же, присмотревшись повнимательней, Донахтир разобрал на линиях спирали десять различных фигурок. Была здесь и крылатая фигурка ореля, и четырехногий нохр, и гард… Остальных Донахтир не знал, но его немного покоробило то, что в центре спирали неизвестный мастер поместил почему-то фигурку бескрылого.

Правда, было в этом изображении нечто такое, что примиряло с ним молодого Иглона. Непонятно чем фигурка бескрылого вызывала отвращение, когда на неё смотрели. То ли потому, что попала она на какое-то отложение в стене, имеющее кроваво-красный цвет; то ли из-за угрожающей позы бескрылого, но Донахтиру сразу стало казаться, что спираль олицетворяет развитие зла, и бескрылый получался его сосредоточием. А усиливало это впечатление еще и то, что фигурка ореля была в том ряду самой последней, словно вылетающей из конечного витка спирали.

Следом за этим изображением, перетекая со стены на стену по закругленному потолку, были выбиты странные однообразные облака, густо слепленные и напоминающие скорее бесконечную небесную рябь. В этих облаках, раскинув руки в отчаянном призыве, явно гибли и орели, и нохры, и бескрылые, и те, кого Донахтир не знал.

Этот рисунок пугал его.

С детства зная о том, как погиб Дормат, Донахтир сразу представил, что странноватые облака – это сплошная ледяная пелена, сковавшая своим холодом всех, без разбора, и сбросившая их в какую-то глухую пропасть.

Смысл изображения не совсем был ясен. Но оказывалось достаточно пройти всего несколько шагов, как открывалась целая вереница рисунков, вселяющих надежду и гордость. На них престарелый седой орелин сначала выкладывал на вершину горы какой-то камень, а затем, судя по рисункам, камень этот разрастался, превращаясь в Сверкающую Вершину, а у его основания росло и множилось племя орелей.

Во всех этих изображениях Донахтир усмотрел определенную закономерность.

Если его догадка верна, и бескрылые сосредоточие зла, то в ледяной ряби все Живущие не столько погибли, сколько встали на свои места. Бескрылые пали на самое дно – на землю; другие тоже распределились где-то рядом; гарды и нохры заняли промежуточное положение на нижних ярусах гор, и только орели получили право оставаться в поднебесье.

Донахтир поделился своими соображениями с отцом, и тот признался, что и сам всегда так думал. «И мой отец, – говорил тогда Рондихт, – тоже считал, что орели и бескрылые противопоставлены друг другу. Но, что в действительности означают эти рисунки, мы не узнаем уже никогда».

Вспомнив эти слова, Донахтир невольно сжался.

Вот в чем, наверное, состоит Великое Сокровенное Знание – в тайне происхождения орелей, в смысле их существования, и в понимании того, почему жить они должны именно так, а не иначе.

У Донахтира заныло сердце.

Ни его отец, ни дед этого не знали!

Место, где следовало искать Растущие камни, подробно описывалось на стене тоннеля. Кое-какие общие правила, которым должен подчиняться Великий Иглон, располагались там же. А то, что Рондихт передал сыну на словах, всегда вызывало в Донахтире ощущение какой-то незавершенности. Словно отсутствовало важное объединяющее звено.

Так, например, рассказывая об амиссиях, Рондихт объяснил, что пресловутое воздействие на них заключается в очень простой вещи. Не различая лиц орелей, они способны уловить тончайшие душевные настроения и самые сокровенные мысли. Поэтому любой орелин, искренне радеющий о благе своего народа, мог убедить их сделать что угодно. По какой-то непонятной причине амиссии были готовы ради этого на все!

Донахтира очень удивила подобная забота прорицательниц. Он всегда был уверен, что они живут своей собственной, обособленной жизнью, лишь изредка, в особых случаях, давая орелям мудрые советы. Во все остальное время никакая другая жизнь, кроме той, которую вели они сами, их не заботила.

Но теперь кое-что становилось понятным. Амиссиям несомненно была известна тайна происхождения крылатого племени и то, ради чего оно существуют на Сверкающей Вершине. Видимо, это было настолько важным, что прорицательницы всеми силами стремились воспрепятствовать любым изменениям и осложнениям в жизни орелей. Точнее, оградить их ото всего опасного, что могло заставить отклониться от раз и навсегда заданного пути.

Это многое проясняло. Но перед Донахтиром вдруг с ужасающей ясностью встал вопрос: что же тогда стало с его отцом и дедом?!

Правитель, передавший власть и Знание преемнику, уходил к противоположному выходу из тайного тоннеля, вливаясь в Запредельный мир Великих Иглонов. Видимо, все они знали, что ждет их дальше. Но и об этом предки Донахтира не ведали! Как же тогда их приняли в ТОМ мире? Да и приняли ли вообще? Что если Рокзут, а следом за ним и Рондихт, канули в бездну, охваченные смертоносной ледяной рябью, как самозванцы, узурпировавшие власть?

Донахтир в ужасе отпрянул от разверстого зева тоннеля. В черной глубине, непроницаемой даже для зорких орелинских глаз, ему почудились две сверкающие точки.

Что это?! Глаза призрака? Но нет, он не может подойти так близко ко входу. Невидимая сила, более крепкая, чем любые оковы и запоры, удерживает его в самом сердце тоннеля, не давая выйти ни здесь, ни там. Донахтир просто слишком долго смотрел в темноту, вот и заплясали перед глазами светящиеся точки.

Великий Иглон попятился к безопасному входу в Галерею Памяти, и там с облегчением услышал тяжелые шаги возвращающегося Дихтильфа.

– Вот, – пыхтя и отдуваясь, выдохнул Летописец, ставя перед Правителем довольно увесистую плиту, сверху донизу покрытую письменами. – Это именно та сторона, где Гольтфор пишет о себе. Великий Иглон может спокойно читать. Здесь наверху я только сейчас заметил знак, которым мы обычно помечаем записи, предназначенные для Иглонов и старейшин. Как правило, это всевозможные справки и рекомендации – их мало кто читает. Так что, даже если эта плита и попадалась на глаза кому-то из ройнов, ему вряд ли пришло в голову начать читать текст.