– Ты чего? – оторопел я, не понимая, к чему этот разговор. – Я тебе противен? Мне уйти?
– Знаешь, это, наверное, не правильно, что мы делаем. Наверное, нам не надо видеться. Ни к чему хорошему такое безответственное поведение нас не приведет.
Порыв ветра заставил дерево скрипнуть, обрывая своей яростной силой лепестки с веток, обдавая меня холодным потоком, пробирающим до Сути. Я гордый, навязываться не в моих правилах. Не сказав ни слова, щелкнул хвостом и отправился к себе. Не хочет – не надо, я ее не заставлял. Ко мне вернулось обычное мое состояние – злость, досада, ненависть. Я вновь ненавидел ангела. Отвергнуть меня? Как она посмела! Сидя у себя в кресле, я шипел от бессилия и бешенства. Но всё это вскоре, сменилось необычными для меня унынием и тоской, стало невыносимо отвратительно существовать. И уйти от своих мыслей мне решительно было некуда. Тину я давно не призывал, задолго до этого разговора мне приелись такие утехи. Я попытался скинуть напряжение, встал и подошел к мученику, что сидел в клетке. Он беспокойно принялся озираться и, трясясь всем телом, заламывать руки.
– Милый прекрасный демон, оставь меня. Я сделаю все, что пожелаешь.
– За что тут? – спросил я безразлично.
– Домашнее насилие. Жену побивал. Но она была невыносимой занудой, ты меня должен понимать. А я, я веселиться любил!
– А чего тогда женился?
– Как чего, по любви конечно! Но я ж не знал, что ей нужно со мной сидеть на диванах, что она будет радоваться только совместным прогулкам. А мне общество нужно! В кабак сходить с пацанами, в сауну, ну и выпивать. Куда же без этого! А она как с катушек съехала, начала пилить, и пилила, пилила. Ну, однажды, не выдержал и надавал ей тумаков. А она присмирела. Вот так и привык.
– Понятно.
– Ты меня понимаешь? Вот здорово! Значит, отпустишь?
– Нет. Побуду твоим мужем, – зевая, констатировал я. – Ща, только выпью для пущего эффекта.
Взяв со стола кубок, я сделал солидный глоток вина.
– Послушай, а мне капельку, а?
– Жене пить разрешал?
– Как можно!? Она же женщина!
– Вот и тебе не положено, – уже допивая, хвостом я схватил его за горло и затянул покрепче, так что человек принялся отчаянно сопротивляться. – Сколько был в браке?
– Я порядочный, – он тщетно пытался разжать руками мою хватку. – Ты не так меня понял, отпусти, прошу!
– Сколько ты был в браке, – четко выговаривая каждое слово, спросил я, сильнее затягивая петлю.
– Двадцать лет, двадцать счастливых лет совместной жизни. Самых лучших в моей жизни, – прохрипел грешник.
Я поднял его под самый потолок клетки, выдернул оттуда и с размаху бросил на каменный пол, отчего тот свернулся калачиком и зарыдал.
– Я все понял, – промямлил он, – не буду больше, никогда, вот те крест! Отпусти меня, я раскаялся.
– Что ты! Нас с тобой ожидают двадцать счастливых лет совместной жизни. А ты в первый же день сдался? – усмехнулся я, хватая его за лодыжку, и поволок по полу наружу. – Насиловал?
– Ч-ч-что?
– Жену свою насиловал? По принуждению?
– Нет, нет, нет! Никогда, не волочи меня, прошу. Я пойду, куда скажешь!
– Врешь сволочь, – я опять размахнулся, стукнул его о каменный пол и приподнял. – Не нравится на месте жены? – человек, раскачиваясь, висел в воздухе верх тормашками. Лицо его было изуродовано, сплошь залито кровью, перепачкано слезами и соплями.
– Не нравится, но я же сказал, был не прав, каюсь. Могу пойти помолиться и свечку поставить. А, вообще, не положено, меня и отпевали, и перед смертью я исповедовался!
– Ха! Ты думал, что исповедуешься и тебе все сойдет с рук? – я расхохотался. – За свои поступки нужно нести ответственность. И сейчас тебе воздаться по заслугам.
Я телепортировался в Лавовую Долину и, стоя на кромке обрыва, держал за волосы мужика прямо над кипящей лавой.
– Ну, выбирай, продолжим играть в пьяного похотливого мужа и его нудную жену или все же классическое горение в геенне огненной?
– Классика, классика! – заорал грешник, боясь, что я притронусь к его драгоценной невинности. – Лучше погреться.
Я нагнулся и окунул его с головой в кипящий поток. Подержал там недолго и поднял.
– Ааааа, – орал мужик. – Ты что, психопат? Так и убить можно!
Это меня рассмешило, и я принялся окунать его, вновь и вновь повторяя процедуру, пока мне не надоели его однообразные крики. Раскрутив над головой за волосы, я забросил грешника прямо в середину бурлящего озера.
– Приду к тебе завтра, если не забуду, – крикнул на прощание.
Долгое время я старательно выполнял свою работу, пытаясь уйти от собственных мыслей. Было невыносимо, какое-то странное чувство, какая-то тупая боль, заставляющая задыхаться, застряла в легких и никак не получалось ее прогнать. Я бежал от себя привычным способом, все глубже окунаясь в жестокость, пьянство, похоть. Я уже не слышал крики подопечного, таскал его всюду, отдавая на растерзание суккубам и другим демонам. И во время мимолетных просветов, когда трезвел и отчаяние наваливалось с новой силой, мне казалось, как за поворотом или скалой мелькали кончики белых крыльев, что выводило меня из себя и окунало с новой силой в неконтролируемое бешенство, и я готов был выть, вместе с остальными павшими.
После затяжной попойки, я очнулся у себя в кресле. На полу валялись разбитые кувшины, мои собутыльники в обнимку с голыми суккубами, какие-то грешники, черт знает как оказавшиеся здесь. Видимо, кутили мы долго и выпито было много, раз я практически ничего не помнил. Я отупел в этом разнузданном веселье и задыхался от жалости к самому себе. Но что-то меня пробудило ото сна. Что-то заставило вздрогнуть и проснуться. И не просто открыть глаза, а, наконец, отрезветь, сбросить пелену. Я услышал голос и это был не Отец, единственный кому я внемлю в любое время и в любом состоянии. Нет, Отец не звал меня, звала меня Милен.
– Сузурри, – вновь услышал я зов, жалобный и дрожащий, – приди, умоляю.
Я встал, пошатываясь, и замотал головой, в попытках стряхнуть остатки пьяных видений. Мне не казалось, я четко слышал – мой ангел звал меня.
– Иду, – откликнулся я и, щелкнув хвостом с такой силы, что образовалась трещина на каменном полу моей Обители, перенеся к ней.
Ветер уже бушевал, бедное дерево, едва выдерживающее такие порывы, стояло почти голое, и листья и цветы разметались по поляне. На небе проносились черные тучи, а Мила стояла в центре, с опущенными крыльями и, закрыв ладонями лицо, плакала. И мне стало еще невыносимей. Обычно, я бы радовался торжеству своей правоты, но не сейчас. Больше не было в моей Сути обиды и досады. Мне было по-настоящему больно видеть ее такой. Я подошел и, не отдавая отчета своим действиям, обнял ангела.
– Ну, ну, чего ты, кроха? – бормотал я, совершенно не понимая, что необходимо делать в такие минуты. За свою жизнь мне не доводилось никого утешать. Что говорить, раньше такое бы и в голову не пришло. Но сейчас я поступал интуитивно, подавшись эмоциональному порыву. – Малыш, ну что ты, я здесь, я пришел, не надо плакать больше, прошу.
– Сузурри, – она взглянула на меня, и я впервые увидел ее такой. Заплаканные глаза, красный вздернутый носик и в кровь искусанные губы. Мой ангел был так слаб, так уязвим, а я позволил себе оставить ее. – Сузурри, прости меня.
– Ну, брось, я и не думал сердиться, ты чего? Я просто сделал то, что ты меня попросила. У нас же уговор.
– Прости, прости. Дело не в уговоре, нет, – она обняла меня, впервые за то время, что мы проводили вместе, и прижалась крепко-крепко, ознобом проходя по моему телу своими прикосновениями, как будто боялась, что я могу исчезнуть. Разжигая своими объятиями тот огонь – внутренний, странный, очистительный – что я испытывал только рядом с ней в минуты уединения. – Просто я запуталась, я уже ничего не понимаю. Мне с тобой тяжело, мне горячо и страшно, мысли, одна ужасней другой, постоянно лезут в голову. Но, – ее глаза забегали по моему лицу, пытаясь понять, что я чувствую в этот момент, – но без тебя еще хуже. Без тебя просто невозможно. Наверное, наверное, я люблю тебя.
Эти слова сорвались с ее губ, словно непослушные дети, родные, но упрямые в своих стремлениях. Она хотела оставить эту тайну себе и не смогла удержать. А я же мгновенно вознесся, понимая, что, наконец, добился своей цели. Самодовольная улыбка упорно кривила губы, я не мог ее контролировать.
– А теперь представь, что это не взаимно, – я победоносно вздернул подбородком и увидел на ее лице страх. Я никогда не видел до этого, чтобы Мила боялась. Теперь же не просто отпечаток на ее лице исказил мимику, теперь этот страх передался мне, проникая во все закоулки Сути. Она ослабила объятия и попыталась отступить, но я крепче прижал ангела к себе. – Я просто сказал, представь. Это еще не значит, что все именно так. Мне без тебя тоже очень плохо, моя милая Мила. И если бы я не любил тебя так же, то не расслышал твой зов, не примчался бы сюда сразу же.
– Сузурри, – всхлипнула Мила и вновь прильнула ко мне. – Сузурри, ты жестокий демон.
– Знаю, – улыбнулся я, – знаю. Но тебе это явно по вкусу.
Ветер стих, тучи ушли, наступила звонкая тишина, а мы еще долго стояли, не разжимая своих странных объятий. Теперь я уверен – демоны тоже способны любить.
Глава 8
Стрелки щелкают: тик-так. И мне казалось тогда, что я не смогу пережить еще один такой разрыв. Неосознанный побег от собственных чувств, это, в сущности, большая глупость. Я окончательно уверился, что Любовь все-таки порождение моего Отца, проклятье Дьявола, делающее способными на жестокие поступки, застилая глаза ревностью, спутывая мысли и размывая грани между красным и белым.
Тик-так щелкают стрелки, заставляя время смеяться надо мной, показывать мне язык, дразня своим беспристрастием ко всему происходящему. Времени нет дела до того сколько его отпустили тому или иному. Мы дорожим каждой секундой, а оно даже не подозревает о нашем существовании. Милу выписали. Лекарство сделало ее равнодушной ко всему, но оставило жить. Она сейчас у родителей, бродит как приведение по дому или подолгу, закрывшись у себя, лежит на кровати, рассматривая фотографию Евгения. Но больше не плачет. Это хорошо.
– Я принес тебе подарок, – улыбаясь, я протянул Милен цветок, на корнях которого свисал ком удобренной пеплом земли.
– Милый Сузурри, он прекрасен! Где думаешь его лучше посадить?
– У входа, конечно, он быстро вырастит и будет защищать тебя.
– Защищать? От кого? – удивился мой ангел.
– Не знаю, от нежеланных гостей, от других надоедливых поклонников.
Мила засмеялась.
– Поклонников? У меня только один навязчивый и очень милый поклонник, и от него я не хочу защищаться, мне приятно такое общество, – я нахмурился, настороженно вглядываясь в ее лицо, ничего ли не изменилось с последней встречи, а она еще заливистей захохотала. – Я про тебя, дурашка!
– Не, ну а вдруг? – усмехнулся я, делая вид, что шутил. Мне надо как-то научиться жить со своей ревностью.
Мы высадили цветок возле входа в Обитель, вместе. Мне вдруг понравилось созидать. Видеть, как с твоей помощью создается что-то новое. Это подпитывало гордыню. Вовсе не обязательно гневаться или ненавидеть, чтобы оставаться горячим. Теперь я стал тщеславным и самодовольным, и эти чувства на порядок выше, чем обычная злость, делали мою кровь еще более жгучей.
Я принес цветок-мухоловку, что приспособились расти возле скал в Лавовой Долине. Когда он разрастется, то покроет вьющимися колючими лианами все вокруг.
– Сама не поранишься? – вдруг спохватился я.
– Постараюсь, – ангел посмотрела мне в глаза и улыбнулась. Почему ее взгляд стал так подолгу задерживаться на моем лице, я не понимал, но мне определенно нравилось такое назойливое рассматривание.
– Что?
– Ничего, – Мила покраснела и спрятала взор, прикрывая его пушистыми серебристыми ресницами. И все в ней прекрасно: и волосы, и ресницы, и серые глаза, и полные губы. И эта скромность, робость, слабость. Я всегда думал, что ангелы сильны и заносчивы, что пройдя такой тяжелый Путь, они никогда не ощущают смятения, твердо стоят на ногах. Искушения отработаны, и ничем невозможно их пробить. Но моя милая Мила не такая. Тысячная, рожденная из звездной пыли, прошедшая все девять кругов мытарств, осталась мягкой и податливой, робкой и нежной. Цветком в адском пепле, прекрасная в своей наивности. Теперь мне совершенно ясно, почему она облюбовала женскую оболочку, такой была ее Суть, иначе не возможно себя выразить. И в качестве силы она выбрала меня – могущественного, познавшего все пороки демона, олицетворение мужской Сути. Чтобы изведать другую сторону жизни, Милен пошла окольными путями, не ведая, куда они, в конечном итоге, ее заведут.
Я взял ее за руку и прикоснулся губами к нежной коже.
– Вкусная, как земляника, – сладко запел, заставляя ее вновь смеяться.
– Какой же ты все-таки мастерский искуситель!
А ведь если бы я был ее Создатель, я бы пожирал Милу целиком каждый вечер и каждое утро создавал, чтобы вновь вкусить ее не приедающуюся пряность. Если бы я был ее Создатель, я бы держал ангела подле себя, не позволяя реализовывать даже свое предназначение. Милен круглосуточно сидела бы у меня в ногах и выполняла все мои прихоти, зная, что на ужин будет съедена. Покорность, вот чего мне хотелось видеть в ее нежном взгляде. Но в тоже время я хотел добиться страсти, той жгучей, что колотила в моей Сути. И эта двойственность ощущений продолжала давить на меня, заставляя поступать нелогично, сводя потихоньку с ума, хотя я не знал, может ли демон лишиться холодного расчета и вытворять несвойственные ему вещи. Я уже не сопротивлялся своей странной одержимости прикасаться к ней, целовать руки, вдыхать пьянящий аромат волос. Как магнитом, ангел притягивала к себе, а мне хотелось еще большего. Но и она уже не противилась, позволяя себя трогать огненными руками, и сама иногда целовала и в щеку и в плечо, как-то наивно и по-детски, потому что не умела и не знала, как это делают демоны. Не было в ней той пылкости, что я хотел видеть.
– Ты никогда не ешь?
– Не-а, зачем? – улыбнулась мне она.
– Ну чтобы вкус ощутить, например?
– Вкус? Я ощущаю вкус к жизни, что еще надо?
– Ну ты же вдыхаешь этот сладкий аромат твоего дерева, тебе же нравится такой запах?
– Нравится, но он просто есть, – она пожала плечами.
– Тебе нравится смотреть на звезды и прекрасные вещи, они услаждают твой взор?
– Наверное, – растягивая это слово, Милен все пыталась угадать, к чему я клоню.
– Тебе нравится размышлять о том, кто мы такие, есть ли у нас высшее предназначение, не так ли? Не это ли тяга к знаниям – жажда усладить свою Суть пищей духовной? Испытываешь ли ты удовольствие, когда разгадываешь путем умозаключений очередную головоломку об устройстве этого мира?
– Испытываю, – уже испугано подтвердила Мила и я вижу, как она и заинтригована и боится, зная, что речи мои могут быть тем лживее, чем слаще.
– Так почему бы тебе не испытать прекрасный вкус, допустим, этого? – я достал из мешочка, что служил мне карманом на моей набедренной повязке, яблоко. Красивое, зеленое, идеальной формы и на вид очень сочное.
– Яблоко? – удивилась она, и широкая улыбка расплылась на ее лице. – Ты меня искушаешь отведать яблоко?
– Почему бы и нет, у некоторых с этого все и начинается.
– Сузурри, ты неисправим. Суккубов искушай, – Мила опять залилась смехом.
– Я их прогнал, ты знаешь.
– Прогнал?
– Да. Тебе неприятно это. Думаешь, я не способен на самопожертвование ради тебя?
– Честно? Думаю, нет, – все так же хохотала она.
– Ну так что, вкусим плод? Я обещаю, он будет сочным и сладким, таким, что тебе захочется вновь и вновь откусывать от него кусочки.
– Сузурри, ну перестань! К тому же, ну сдамся, сейчас яблоко, а потом что?
– Как что? Все остальное. Не подумай, я же не как демон в данный момент говорю. Я действительно хочу тебе помочь. Ведь ты отказываешься от множества удовольствий, ради не пойми чего. Какие-то двойные стандарты. Можно все видеть и чувствовать, но ни к чему нельзя прикоснуться. Это ужасно, и мне жаль, что ты ограничиваешь себя. Я же хочу сделать тебя счастливей, – я положил на ее коленку руку и легонько провел вверх, слегка приподнимая тунику, стараясь, однако, не обжечь. Хотя защиту от меня она давно убрала. – Неужели тебе не приятны мои прикосновения?
– Приятны, – краснея, согласился мой ангел, и опустила глаза вниз, – но, наверное, не надо лучше.
– Не надо так не надо, мною же не похоть движет. Я хочу, чтобы ты поняла: не все, что под запретом, на самом деле ужасное и неприятное. Пойдем, поглядим на звезды?
Она обрадовалась тому, что я поменял тему, боясь, наверное, поддаться моим уговорам. А я взял ее бережно за руку и телепортировал на скалистый берег океана в каком-то забытом Богами закоулке Вселенной, на неизвестной никому планете. Всё тут по-другому. И звезды ниже, крупнее и нет луны, что затмевала бы их свет. Широкой разноцветной полосой глядели они на нас сверху, перемигиваясь. Неспешно волны били о берег, что-то шепча нам двоим.
– Ты меня всегда так удивляешь, – изумленно пробормотала Мила. – Как ты выискиваешь такие прекрасные миры? Специально для меня?
– Конечно, специально. Ты же говорила, что любовь это не только жажда обладания, это желание увидеть в глазах возлюбленной восторг, – я широко улыбнулся и подмигнул.
– Сузурри, – она кинулась мне на шею, и принялась расцеловывать, не глядя. Ее холодные губы скользили по лицу, оставляя отпечатки на, разгоряченных от близости тел, подбородке, носу, щеках.
– Обожжешься, аккуратней, – хватая крепко ее за талию, я опустил своего ангела на скалистую поверхность. – Не поранься.
– Я погляжу поближе на океан, можно?
– Валяй! Тут полежу, – я устроился поудобней на прогретые за долгий день испепеляющим солнцем камни, наблюдая, как Мила легонько, прикасаясь одними носочками, порхает от выступа к выступу и мне вновь почудилось, что она танцует. И эта атмосфера пьянящей ночи, низкие звезды и ее танец ввели меня в какой-то своеобразный транс. Я лежал и наслаждался моментом, понимая, что, возможно, именно это пыталась донести до меня мой ангел, говоря, что чувствует вкус к жизни. Но ведь все можно улучшить!
Я больше не смог лежать, мне захотелось, что бы она была рядом. Встал и принялся расхаживать по какой-то странной траектории, выбранной моим задурманенным сознанием. Мила обернулась и крикнула, спрашивая, не соскучился ли я. Зачем она кричит, если я услышу ее, на каком бы расстоянии от меня ангел ни находилась, я не понимал, но это не раздражало, а смешило.
– Танцуй, танцуй, танцуй, – прошептал я ей мысленно. – Мне звезды падают за ворот, мой мир тобою перевернут, и в голове смешались мысли, я сам себе теперь завистлив. Так странно, оказавшись рядом, мы пьем одну микстуру с ядом, и время, меряя глотками, свою Судьбу вершим мы сами. Ты воспеваешь мою душу, а я движений не нарушу. Еще глоток и мы сгорим, конец теперь неумолим, но больше ничего не важно, познав с тобой любовь однажды, я звезды сыплю нам за ворот, наш мир и вправду перевернут. Меня не жди и не тоскуй, танцуй, танцуй, танцуй, танцуй.
Она остановилась в немом удивлении и посмотрела туда, где стоял я. Мне и самому от чего-то стало не по себе. Подхватив этот странный поток, исходивший от ангела, ее обворожительную песню телом, я и сам не понимал, что происходило со мной в те минуты. Она подлетела ко мне и, зависнув напротив, смущенно улыбнулась.
– Стихи?
– Что 'стихи'?
– Ты умеешь выражать свои чувства стихами?
– Видимо, – засмеялся я и притянул ее к себе. – Почему бы и нет? Ну и как, неплохо получилось?
– Великолепно! Давай напоем какому-нибудь музыканту, может и песня выйдет интересная?
– Может, – я пожал плечами. – И он соблазнит ими какого-нибудь ангела?
– Может, – захохотала Мила и сжала в ладонях мое лицо. – Ух ты, мой Сузурри, – и принялась опять целовать, но теперь уже в губы, быстро-быстро, несколько раз.
– Да не так же надо, – силясь перестать смеяться, я попытался поймать ее холодные губы своими.
– Проказник! Нет, по-другому нельзя.
– Чего ты боишься? – пытаясь не выдать свое нетерпение, я лаской смягчил слова.
– Я же могу пасть, ты не думал об этом? – со всей строгостью заявила мне мой ангел. – И стать другой, понимаешь?
– Другой? И что же тут такого? – удивился я ее мыслям.
– Будешь ли ты меня любить другую? Это дело серьезное. Я же не знаю, почему ты со мной, может тебя влечет именно то, что я полная противоположность тебе?
– Глупенькая моя кроха, нет конечно. Я же тебя не выбирал, это ты меня выбрала и заколдовала. Теперь я не смогу разорвать нашу связь, кем бы ты ни стала в итоге.
– Нет, ты не знаешь что говоришь. Даже если и так, то я не хочу, чтобы ты мучился рядом со мной. Я хочу, чтобы ты был счастлив.
– Только в твоей власти это, – я уже перешел на шепот, добавляя нотку интимности. И близость наша такая притягательная для меня, заставляет сгорать от нетерпения. Понимая, что моя настойчивость может ее спугнуть, я все равно протянул ей все то же яблоко: – Один укус ничего же не значит? Не понравится, я доем остальное.
Она робко взяла его в руки и долго рассматривала, а потом, зажмурившись, решительно надкусила. Сок брызнул во все стороны, попадая на ее высокие скулы, волосы, на мою грудь. Мила медленно прожевала, и я увидел, как блаженство расплылось по ее лицу. Она на мгновение распахнула ресницы, с жадностью откусила от яблока уже больший кусок и глаза от удовольствия поддернула какая-то странная пелена. А я, воспользовавшись уязвимостью, языком провел по щеке, слизывая капли сока от вкусного кисло-сладкого яблока. Рука моя переместилась вверх и поддерживала ее теперь за шею, на случай, если она решит ускользнуть. И я подарил ей первый поцелуй, желая разделить непрожеванный фрукт. Она уже не в силах сопротивляться, а обжигаемая страстью, ответила на мои ласки, разрешая языку демона проникать в ее рот глубоко. Рука ангела безвольно повисла, опускаясь вниз и разжимая пальцы, так, что яблоко выпало и, подпрыгивая, покатилось по камням к океану.
Комментарий:
*И да простит меня Саша Васильев за позорнейшей плагиат. Ну не умею я писать стихи
Глава 9
Стрелки щелкают: тик-так. Я все-таки сделал это. Долго и упорно искушая знаниями, навязывая мысли, изумив яблоком и стихами, довел свое дело до того, что ангел, наконец, поддалась, открыв всю себя мне.
Тик-так щелкают стрелки, заставляя чувствовать время, словно эластичную тонкую резинку, которая с каждым ударом всё сильней оттягивается и вот-вот больно треснет по рукам. Будто Отец специально подстроил случившееся именно так. Тиканье своим однообразием заглушает мои собственные мысли, заставляя понемногу дуреть, накаляя воспоминаниями мою Суть. Сейчас время такое громкое, будто это равномерное "тик-так" с минуты на минуту перерастет во всепоглощающий взрыв. Мила тоскует всё чаще, и лекарства, что притупляли ее сознание, уже не действуют с положенной силой. Ее организм к ним привык. И если бы в этот момент был с ней рядом кто-то, кто любил бы ее так, как это делал я в теле Евгения, то наверняка заметил бы эту перемену и увеличил дозу. Но никому до нее нет дела. Родители, переживающие потерю сына, забылись во внуках, Дем и вовсе перечеркнул всё, что их связывало, утонув в Катерине, а Матильда осталась совсем одна, какой и чувствовала себя всю эту жизнь. Один воин в поле супротив тягостной жизни. Она не спит больше по ночам, а забирается на крышу и глядит на звезды, как это делали мы с ней. Вместе, в любом воплощении. Неосознанно она тянется к тому, что связывает ее со мной, но совершенно не помнит, зачем действовать нужно именно так. И мне мучительно жаль, что я не могу оказаться сейчас рядом с ней и прошептать нужные слова.
Конечно, поцелуй не прошел бесследно. От моих прикосновений, грубых и требовательных, она начала постанывать и разрешила уже целовать себя всю: и шею, и уши, и плечи. Сладким ядом этот стон въедался мне в Суть, так, что я действительно задыхался от своего желания обладать. И когда, распаленные страстью, мы готовы были перешагнуть рубеж, когда мои руки уже познали ее тело, небо разверзлось и грянул гром. Полился дождь такой силы, что мгновенно остудил меня, грозя убить. И с небес раздался голос, подобно молоту:
– Милен, Тысячная! Я призываю тебя!
Мила замерла на миг, приходя в себя, справляясь с учащенным дыханием, но потом бесстрашно улыбнулась.
– Сузурри, это Отец. Я пойду. А ты быстро к себе, а то совсем остынешь. Ищи тебя потом на своих крыльях.
Он забрал ее из моих объятий, а я телепортировался в Лавовую Долину. Но меня охватило какое-то странное беспокойство и, избороздив свою Обитель кругами, я не выдержал и стремглав помчался на Порог. Туда, где демонов и подавно не видывали, только в начале Пути, при выборе такового. Ангелы стояли кучками и шушукались, видимо новость уже дошла и сюда. Заметив меня, они испуганно попятились, что вызвало приступ неконтролируемого хохота. Нет, они не такие уж и красивые. Глупости это, что Мила как все ангелы, она единственная из всех.
На Пороге появился их Отец. Он шел неспешно, чинно, светясь яркой слепящей аурой настолько, что невозможно понять ни как Он выглядит, ни даже кто Он. Наверное, это и правильно, мало кто мог бы выдержать такое пристальное внимание. Рядом ступала Мила, покорно склонив голову, и около дюжины ее судей. Но крылья моего ангела не были опущены, что дало знак – она не испытывала раскаяния в тот момент.
Бог остановился и, поворачиваясь ко мне, произнес ласковым отеческим голосом:
– А, Сузурри, хорошо, что пришел. Ты тоже будешь нам необходим.
Я последовал за ними, удивленный своей значимостью в этом непростом деле. Хотя это только на руку, процесс должен значительно ускориться. Сейчас обо всем поговорим, и Он благословит Милен на жизнь со мной, а я больше не отпущу ее от себя ни на секунду.
Мы прошли в Обитель Бога – огромную, светлую, с высокими окнами, что пропускают белизну Рая сквозь себя. Она не такая как у моего Отца, но в ней тоже множество дверей, видимо, и Богу необходимо иногда прятаться от себя и своих мыслей. Он сел на высокий трон и, хоть я видел просто светящийся контур, мне показалось, что Бог поочередно поглядел на меня и на Милен, подолгу задерживая свой изучающий взгляд на каждом из нас. Мы стояли рядом, я чувствовал страх и трепет Милы, нестерпимо хотелось прикоснуться к ее руке, утешить, сказать, что все будет хорошо, что сейчас, наконец, все закончится.
– Ты ослушалась меня, дитя мое, – проговорил Бог громоподобным голосом, и создалось ощущение, будто вся Обитель сотряслась от его слов. Но в интонации по-прежнему не слышится и намека на гнев, только отеческая забота. – Ты практически предалась пороку, перечеркивая накопленный опыт и знания, что я вложил в тебя. Милен, Тысячная! Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Мила молчала, закусив губу, и когда показалось, что от нее ничего не добиться и Бог приготовился вновь заговорить, она произнесла:
– Отец, прости меня! Но разве не ты научил меня любить? Разве не ты сделал меня такой? Разве не ты показал мне, что ради любви иногда необходимо закрывать глаза, отрекаясь даже от самого себя? Да, я переступила свою Суть, но я не раскаиваюсь в содеянном. В поступке моем не было греха, мной двигала не похоть. Разве счастье – это грех?
Повисло молчание. От ее дерзких слов ангелы-судьи разом охнули и затаили дыхание в ожидании продолжения разыгрывающейся драмы.
– Хм, – только и смог произнести ее Отец, отчасти тоже пораженный услышанным. – Ты же знаешь, что такое счастье? Разве до этого ты его не испытывала?
– Испытывала, – неслышно пробормотала Милен.
– Так зачем же тебе понадобилось еще что-то?
– А потому что по-другому никак невозможно поступить в этом случае. Потому что быть с любимым – это другое счастье, которое пока не познаешь, не поймешь. Если бы ты, Отец, любил так же, как и я, то тоже не смог противится стремлению утонуть в объятиях родственной души.
– Дитя мое, неужели все это настолько важно, что ты хочешь сойти со своего Пути и уйти от нас к демонам?
– Я этого не говорила, – тихо прошептала Мила. – Это важно ровно настолько, насколько я шагнула в своем стремлении. Но я не смогу быть красным, я не смогу быть там.
– Я знаю. Иначе бы не остановил вас.
– Отец, прости. Я просто не понимаю, почему нельзя?
– Что ж, готова ли ты в очередной раз сыграть с Судьбой и понять, почему иногда нельзя?
Мила помолчала, но потом решительно ответила:
– Да!
– Нет! – вскрикнул от неожиданности я. – Зачем? Пойдем ко мне, бывают же падшие ангелы! Это не значит, что тебе надо становиться на другой Путь, это не значит, что тебе необходимо быть демоном. Мы можем быть просто вдвоем.
– Милый Сузурри, – обратилась ко мне Мила, – милый, прости. Но так надо, я не смогу жить, не разгадав эту тайну. К тому же у тебя я просто сгорю. Если ты действительно любишь, ты поймешь и простишь меня. Я вернусь к тебе, Сузурри, наконец, поняв, почему нельзя, и расскажу всё, коль позволит Отец.
– Дарую тебе Судьбу, – перебивая нас, провозгласил Бог, – любить тебе брата, но не сметь к нему прикоснуться. Если ты это сделаешь, погубишь и себя и его. Тебе будет много сложней, чем прежде, ведь остаточной памяти уже немало и ты не сможешь найти для себя ответы или вспомнить собравшихся здесь, вспомнить этого демона. Ты будешь ограниченна своим предыдущим опытом, что заставит тебя вянуть в непонимании окружающих. К тому же, даже я не могу предугадать, как поведет себя твоя Суть в новом, человеческом обличии. Но я хочу, чтобы вы знали, – голос Его смягчился, – дети мои и ты, Сузурри! Если мы вас от чего-то огораживаем, это не значит, что мы хотим вас ограничить. Есть такие вещи, которые вам лучше не знать. И дело здесь не в любви, всё гораздо сложней. Иди же, дочь моя, я верю в тебя!
Двери раскрылись, ударяя по глазам ярким светом, сулившим вышедшему новое Рождение. Мила несмело потопталась на месте, а потом, повернулась к отцу с немым вопросов во взгляде.
– Можно, – усмехнулся Он.
Ангел подошла ко мне, всё еще растерянному, нервно дергающего хвостом, и вгляделась в мое лицо, силясь запомнить его раз и навсегда.
– Милый Сузурри, я буду тебя помнить, во что бы то ни стало. Буду помнить и вернусь к тебе, не проиграв эту ставку. Вернусь и все расскажу, я уверенна, ты поймешь, почему все именно так. Прости, – и крепко сжала в своих объятиях.
– Я буду ждать, время пролетит незаметно, – вздыхая, прошептал я, повинуясь и поддерживая такое решение, провожая в жизнь. – Запомни меня, запомни – кто ты есть, запомни свою Судьбу. Я всегда буду рядом, буду прилетать и нашептывать тебе правильные действия.