Иногда конец это только начало
Безумные сплетенья экстазов и агоний,
Поющие органы и свечи восковые,
И лепестки, и ленты, и гвозди сквозь ладони,
Наверное, и вправду, всё это – эйфория.
Fleur
Глава 1
Я иду, и шаги мои гулко отзываются в больной голове. Каждый удар босых изуродованных ног о скалистую тропу – это новый спазм сосудов, судорожно сужающихся и расширяющихся поочередно.
Я иду уже давно, ноги истоптаны и изодраны в кровь, но куда я держу свой путь и кто я такой, мне неведомо. Сознание только сейчас возвращается понемногу яркими болезненными вспышками света. Пытаюсь привыкнуть к окружающему удушливому запаху сероводорода, к крикам, что слышны со всех сторон, к душераздирающим стонам, что вырываются откуда-то снизу. Окидывая туманным взором все вокруг, силюсь разглядеть пейзаж. Я ступаю по извилистой кромке высоченного обрыва, с двух сторон которого из недр разлома гейзерами вырываются потоки лавы, возносясь ввысь и ниспадая обратно. И с каждым таким извержением раздаются еще более ужасные завывания. Иногда я вижу, как из бездны показывается чья-то рука и пытается схватить меня за кровоточащую лодыжку, чтобы или скинуть к себе или, держась за нее, вылезти.
Я иду медленно, тяжело, и черти вокруг тыкают в меня своими трезубцами, подгоняя и указывая правильное направление. Черти – мелкие, красные, совершенно безобразные твари, безбровые, с маленькими глазками-пуговичками и крохотными рожками над ними. Их длинные тонкие хвосты беспокойно хлестают по бокам в попытках отбиться от трупных мух, которые роем витают в воздухе и облепляют нас.
Черти эти боятся меня, я чувствую их страх так же, как и это странное тепло от гейзеров с обеих сторон. И тыкать в меня острыми трезубцами для них полное удовольствие. Есть в этом что-то мстительное. Они ударяют, прорезая кожу, и тут же отскакивают, боясь, что я развернусь и дам сдачи. Я устал, горло пересохло, жажда душит, а вместо дыхания вырывается свист. Вдруг осознаю, что здесь стоит неимоверная жара. Такая, что сжигает слизистую носа и рта, оставляя после каждого вдоха привкус жженой плоти. Но и эта жажда, и этот привкус мне очень знаком.
Это мой дом, все вокруг – мне и привычно и по нраву. Я – Сузурри, Демон.
Как только в памяти всплывает имя – тело преображается. С каждым шагом удивительная метаморфоза заставляет расти в высоту, вширь раздаются кости, кожа грубеет и покрывается красной толстой непробиваемой броней. И так же над моими безбровыми глазами вырастают исполинские закрученные рога, с острыми, как жало, концами. Перевоплощение заканчивается и теперь я огромен и внушаю ужас. Одним неверным движением я могу растоптать черта ногой, как таракана, даже не заметив этого. От шагов моих земля проседает, камни сыплются вниз, а тропа грозится обрушиться под весом, увлекая меня и сопровождающих в горящую лаву. Но я не страшусь, мне нравится ощущать ее жгучее тепло на теле. Кожа моя настолько плотная, а кровь настолько горячая, что я совершенно иммунный к воздействиям такого рода. Недовольно ударяю тяжелым хвостом с треугольным наконечником по земле, поднимая с пылью всю братию чертей в воздух. Мне нравится это ощущение, и я хохочу, в припадке нахлынувшего могущества. Я, наконец, дома. Где я был до этого, зачем? – не помнил. Но теперь это не важно, я вернулся. Сейчас есть только одно желание – нырнуть в свою Обитель, проверить похотливых суккубов, помучить назначенных страдальцев в клетках, просто посидеть на резном кресле, выпить демонического вина и вкусить мяса с кровью. Я собираюсь телепортироваться, разрезав пространство, словно ткань, своим хвостом, но меня останавливают. Над алыми небесами проносится едва уловимый шепот:
– Сузурри, – слышу отчетливо этот шепот в голове, – жду.
Отец зовет меня. Я мгновенно вспоминаю, что предал его, нарушил Закон и теперь буду наказан.
Тяжело воссоздавать события после возвращения. Память как будто заперта за миллионами дверей, и каждая из них свинцовая, вновь и вновь откуда ни возьмись вырастает на твоем пути. С трудом тянешь ее на себя, прикладывая неимоверные усилия, открываешь наконец, а там еще одна – тяжелей, выше, неприступней. И не знаешь, так же туго будет отпираться или с легкостью распахнется, ударив больно по лбу.
Обрадовавшись голосу, черти подпрыгивают и один из них пытается ткнуть своим оружием-зубочисткой, но не успевает даже пожалеть о содеянном. Не стоит меня лишний раз щекотать, могу и разгневаться. Отскребая останки со своей пятки и закидывая их в прорезь ближайшей горы, ускоряю шаг. Обитель моего Отца – единственная, куда нельзя просто телепортироваться. Настоящего имени Его никто не знает, да и вряд ли кто-либо сможет произнести такое вслух, а без этого невозможно побывать в Отражении Души. Конечно, Он может меня призвать, но для этого необходимо попросить. А просить – явиться с покаянием, хотя бы частичным. Гордость не позволяет этого сделать. Что же, я буду идти. Его Обитель находится на вершине самого высокого вулкана в Лавовой Долине, на краю, где соединяются Пути и начинается Порог. Это странное сочетание холодной белизны и красного пламени разделяется только тонкой полоской непроходимой Стены на протяжении всей цепочки горной кряжи.
Я упрям, и не собираюсь раскаиваться в своих поступках, так как считаю их единственно верными. Я не мог поступить иначе, ибо не достиг бы цели. Какой? Это еще предстоит вспомнить.
Вхожу в Обитель Отца. Отчего она у него такая большая, состоящая из нескольких видимых комнат и неизвестно какого количества потайных? Как будто ему есть что прятать от себя. Как будто ему самому необходимо скрываться от собственных мыслей в закоулках своей же души. Только у Отца я видел такую, хотя не могу ручаться, что побывал у всех существующих демонов. Но у тех кого я посещал, всё было как и у меня, однообразно. Единственная комната – Отражение Души. Утаивать от приглашенных мне нечего, а уж тем более от самого себя.
Еще я бывал в одной, абсолютно иной Обители. Это была даже не комната, а поляна на склоне горы с огромным раскидистым деревом, которое постоянно цвело. Маленькие розовые соцветия облепляли свисающие почти до земли ветви и благоухали сладким удушливым земляничным ароматом. Всё Там было странно: и небо голубое, и свежий воздух, а главное холод, что заставлял стыть мою кровь. Но, по какой-то причине, мне нравилось бывать в той Обители, нравилось сидеть на яркой зеленой траве, оставляя глубокую борозду хвостом позади себя – след в чьей-то душе.
Отец не дает мне вспомнить почему. Он выходит из мрака, как всегда облекаясь в человеческий вид, укутанный в длинный плащ до пят и надвинутым на лицо капюшоном, так что никто не смог бы разглядеть его лица. И это спасает, потому как лик его, наверняка, ужасен, даже для меня.
– Сузурри, мальчик мой, – начинает Отец спокойным ровным тоном, с едва уловимыми нотками иронии. Голос его скрипуч, высок, и неприятно режет слух, но привычен мне. – Наконец, я тебя поймал. Заставил же ты побегать. Но Закон един для всех, и ты знаешь: нельзя покидать Место без моего ведома. Ты можешь предавать кого угодно, но не Отца своего!
Отец поднимает голову и долго смотрит на меня, и хоть я не вижу ни глаз его, ни лица, но от происходящего кровь в моих жилах начинает стыть, а в голове смешиваются мысли. Остается одно желание, чтобы Он отвел взгляд. Отец отворачивается и принимается разбирать на столе какие-то пергаменты, продолжая говорить:
– Когда ты искушал ангела знаниями – я улыбнулся, когда ты совращал ангела – я радовался, но когда ты сам последовал за ангелом – я испугался. Доволен, что Суть твоя опять подтвердила свой высокий статус. Недаром я пестовал душу твою, растлевая вседозволенностью и разлагая пороками. Теперь ангелу не грозит перевоплощение, ставка Судьбе проиграна, и это, конечно, только твоя заслуга. Никогда она себя не простит, и думаю, когда отчаяние поглотит Тысячную полностью, ты сможешь довести свое дело до конца, прибрав к лапищам эту заблудшую овечку, – отец сухо смеется и этот смех похож на скрежет ногтя по стеклу. – Но наказание за своевольное оставление Места и за остальные запретные, даже для таких как ты, действия придется перенести. И я попробую совместить приятное с полезным. Немного боли от людей тебе не навредит, к тому же будет время подумать о Вечном. Иди, – и Отец делает взмах рукой, поднимая перед собой ураганный ветер.
Меня подхватывает и несет с такой скоростью, что я не успеваю понять или увидеть ничего вокруг, а прихожу в себя лишь, когда оказываюсь в пустой комнате, на неудобном жестком стуле. За мной захлопывается единственная дверь, исчезая во мраке, и я остаюсь с самим собой, окруженный четырьмя белыми и холодными стенами. Напротив висят огромные часы без циферблата, стрелки которых вращаются равномерно по кругу, а тиканье отдается в висках, с каждым щелчком давая импульс моей крови течь по жилам. Никуда телепортироваться я отсюда не могу. Здесь так пусто и бело, что взгляд непроизвольно все время возвращается на эти стрелки, насмешливо и бесполезно делающих очередной круг.
Отец хочет, чтобы я вот так, под монотонные щелчки вечности, просидел какое-то время, в ожидании возвращения памяти. А сам будет украдкой наблюдать, желая знать, изменился ли я после того, что произошло. Отец этого боится. Не многие его сыновья достигают таких вершин.
Он, бесспорно, меня любит, если такое существо, вообще, способно на чувства. Но мое тщеславие упорно твердит, что я выгодно выделяюсь на фоне других его Детей.
Когда я говорю Отец – я не имею в виду того, кто породил меня. Я не плоть и кровь Дьявола. Кто Он на самом деле, демон ли, другое ли живое существо – никто не знает и никогда не узнает. Зато всем известно, как рождаются души. Процесс этот подобен рождению звезды. Сгусток метафизической материи поднимается из Болота Забвения и в нем вступают в противоборство две равные силы – сила сжатия и расширения, заставляя его то принимать форму точки, то расширяться до небывалых размеров. И пока облако это плавно возносится в наш верхний мир, интенсивность своеобразной игры этих двух сил возрастает, пока одна из них не побеждает, рождая новую чистую душу. Когда-то я слышал, будто это Бог и Дьявол играют между собой, поэтому мы и зовемся их Детьми. Но нерешенным остается тогда единственный вопрос – зачем? В этой битве нет ставок, рожденное никому из них не принадлежит, просто появляется еще одна Суть – чистый сгусток энергии, неспособный даже осмыслить происходящее, и начинает свой Путь, перерождаясь вновь и вновь. И смотря в каком направлении хочет идти – ту жизнь себе выбирает.
Мне хватило одного земного перевоплощения, чтобы окончательно убедиться в своей Сути и приобрести глубокое презрение к людям. К людям, к их душам, так заносчиво стремящихся к вечной жизни в блаженстве, лицемерно придумывая себе новые и новые способы очищения. Я не верю в стремление к сознательному самосовершенствованию и уж тем более к какому-то безвозмездному самопожертвованию. Не бывает такого. Все равно, рано или поздно, любое удовольствие заманит на свое поле, а где удовольствие там и грех. Вкусная пища порождает чревоугодие, плотское удовольствие – похоть, яркий блеск драгоценных камней – алчность, обладание чем-либо – жадность. Никто не может сопротивляться этому, сколь много бы ни было этих жалких попыток.
Большое количество людишек я совратил на своей вечности. Сколько я живу – уже давно не считаю. Выбрав однажды планету Земля и вписавшись в коллектив красных, что пасут ее жителей, я проделал долгий путь от простой трупной мухи до грозного и влиятельного демона по имени Сузурри. Пережив всего одну жизнь, полный гнева и ненависти, я отказался каяться в своих поступках. Тогда-то меня и забрал к себе Отец. Тогда-то он мне и показал Путь. Мой Путь, что стал единственно верным и правильным, сколь сильно не пыталась меня переубедить обладательница странной холодной Обители.
Милен, Тысячная! Вспомнив, наконец, это имя, я широко улыбаюсь. Хороша была человеческая жизнь рядом с тобой, жаль только быстро закончилась. Я пытаюсь найти ее нынешнее воплощение и вижу, как в больничной палате Матильда, сидя на стуле, прильнула к телу своего брата и беспокойно спит. Евгений прикован к аппарату обеспечения жизнедеятельности, у него серьезная черепно-мозговая травма. Даже если он выживет и придет в себя, то уже не вспомнит, что было все прошедшие двадцать два года. Конечно, Мила будет страдать, но это ничего. Жизнь пролетит незаметно, сколько бы не было ей отпущено по Судьбе. И мы вновь встретимся, и она станет уже моей навсегда.
Ты проиграла, я помог в этом, и ангельские крылья будут сложены на алтарь наших чувств. За любовь надо платить и эту Дорогу ты выбрала сама. Мне бы хотелось сейчас перепрыгнуть на твое плечо и прошептать, что всё правильно, всё хорошо, и я буду с тобой всегда, но именно поэтому Отец меня запер здесь. Это и есть его наказание. Ничего, терпения у меня много. А пока я посижу и понаблюдаю за своей милой Милен свысока. А когда придет наше время – подготовлю в своей Обители грандиозный праздник в честь вступления ангела на мой Путь.
Глава 2
Стрелки щелкают: тик-так. Спокойные мысли плавно тянутся в голове и кажется, что страсти больше не бушуют, а Суть моя понемногу остывает.
Тик-так щелкают стрелки, будто подгоняя время. Мила проснулась и поправляет Евгению подушку, что-то ласково ему говорит, хотя тело его уже не способно слышать или чувствовать. Но она еще надеется, ей еще хочется верить. Матильда борется с этим бескомпромиссным пониманием невозможности спасти брата. Она всегда идет до конца, чего бы это ей ни стоило.
Я развлекался, уговаривая одного крепкого духом священника пойти против Совести и Бога. Нашептывая ему порочные мысли, соблазняя забрать пожертвования прихожан, я уже был близок к цели, когда мою уверенность впервые за тысячи лет пошатнуло. По Судьбе у этой жертвы соблазна предначертано отработка отчаяния, и он всю свою жизнь всячески пытается с этим бороться. И вот опять – тяжела финансовая обстановка ввергала его в беспросветное уныние, затмевая чистый поток уже вполне сформированной кристальной души. Я шептал и шептал священнику, чтобы он не думал ни о чем, ни о своей репутации, ни о последствиях своих действий, а просто взял деньги.
– Ты же взаймы берешь! Ты же потом всё-всё вернешь, как только твое благосостояние улучшится, и дела пойдут в гору.
– Я верну, обязательно, – тихо под нос пробурчал священник, но тут же себя перебил: – Нет! Это не по-христиански, я не должен этого делать. Это самое настоящее воровство, а значит предательство. Я не могу предать Бога своего.
– Но ведь он тебя предал! – язвительно плюнул ядом прямо в душу, стараясь интонацией как можно сильней задеть чувство несправедливости, которое втайне от всего растет в его Сути. – Где сейчас твой Боженька? Почему он оставил тебя в такой момент? В таком безнадежном состоянии? Почему Он в принципе мог такое допустить? Никогда он не воздавал тебе по заслугам!
– Да. Он обо мне совсем не заботится, – вздохнул священник, но тут же вновь себя перебил: – Неправда, заботится, а я его предаю! Бог меня не оставит в беде. Просто сейчас Сатана чувствует мою слабость и искушает.
– Глупенький, – усмехнулся я. – Ведь если так посудить, то это как раз-таки Бог спасает тебя, посылая легкие деньги, а ты так бессовестно отвергаешь его помощь. Возьми, ведь ты никому ничего не должен. Прихожане пожертвовали явно то, что им не нужно. Кому? Наместнику Бога на Земле, то есть тебе.
Я начинал уже злиться. Почему этот глупый человечишка не искушается? Почему он упорно не слышит моего выверенного, бьющего точно в цель, шепота? Такого стойкого протеже мне не попадалось уже очень давно. Я решил сменить тактику и подождать, когда в его мыслях появится тишина. Тут-то и уловил, что все это время работал не один. Какой-то ангельский голосок с другого плеча напевал моему подопечному:
– Бог тебя простит, прихожане тебя поймут, но сможешь ли ты сам убежать от этого поступка? Сможешь ли ты когда-нибудь убедить себя, что не было другого выхода?
– Я не прощу этого себе никогда, – покачал головой священник. – Никогда.
Какой дерзкий нахал покусился на мою добычу? Теперь мне ясно, почему священник оказался настолько тверд духом.
Терпеть не могу этих ангелов. Всегда чопорные, высокомерные, заносчивые. Но больше всего в них бесила эта сдержанность, как будто они не испытывают никаких эмоций. Как будто они совершенно бездушные куклы, не имеющие Сути. Мне всегда казалось это чем-то противоестественным. Частенько я встречаюсь с ними, выполняя свое нехитрое предназначение. И ни один из ангелов ни разу не вступил со мной в прямое противостояние, не усердствуя особо с взращиванием человеческой души. Создавалось впечатление, что потеряв всякую страсть к жизни, они равнодушны и к Пути, который выбрали однажды. Максимум чего удосуживался я и другие демоны при столкновении – пара пафосных фраз, после которых белые ретировались, оставляя только сквозняк в душе подопечных.
Я выглянул из-за головы священника, чтобы поближе рассмотреть соперника. Это была девушка: невысокая, худенькая, как, впрочем, и все ангелы, с длинными светлыми, почти платиновыми, волосами. Из одеяния – простая короткая туника и больше ничего. Стандартный атрибут ангелов, плетеные сандалии до колена, на ней отсутствовал, как и украшения, обычно вплетаемые в волосы или одежду. Она парила на своих белоснежных крыльях над самым ухом, улыбалась и, тягуче распевая, наговаривала священнику что-то о Боге. От таких наговоров, у особо верующих обычно свершались припадки благочестия, и склонить их на свою сторону больше не предоставлялось возможным, по крайней мере, в ближайшее время.
Я вознегодовал и, хоть это было и противоестественно для меня, телепортировался на другое плечо, позади ангела. Долго не раздумывая, я опоясал хвостом ее за талию и потянул вниз, ближе к себе. Она вздрогнула, резко обернулась и оторопела, но в ее взгляде не читалось страха, скорее некое недоумение.
– Что ты себе позволяешь? – надменно спросила она меня, и взмыла в воздух, поднимая за собой. Другой бы растерялся, но не я. Оторвавшись от плеча на несколько сантиметров, телепоритровался обратно, так что ангел переместилась в слоях пространства со мной и оказалась в том же месте, откуда начинала свой полет. Эта нехитрая процедура повторилась несколько раз, пока до нее, наконец, не дошло, что происходит. В надежде, что она разозлиться, упорно не отпускал ее и все настойчивей тянул ближе к себе, зная, что жар моего тела ей невыносим. Но в ответ ангел рассмеялась, и, взяв аккуратно за кончик хвоста, единственной не обжигающей части моего тела, просто размоталась.
– Наглый ты, как все красные. Мне жаль, что ты не желаешь моей помощи.
– Помощи!? – от неслыханной дерзости я невольно поперхнулся собственным дыханием. – От ангела? И чем же ты мне можешь помочь?
– Я могу научить тебя стать праведным.
– Давай я лучше помогу тебе стать счастливой? Не хочешь немного плотской любви? – я пошло облизнулся.
– Разве в этом счастье? – хмыкнула ангел. – Счастье как раз-таки не испытывать потребностей в этом.
– Ты просто не пробовала и уговариваешь себя, обманывая, что можно прожить без удовольствий. Признайся!
– Это ты не пробовал и уговариваешь себя.
– А давай вначале я тебя осчастливлю, а потом буду воздерживаться? Спорим, ты сама начнешь умолять меня продолжать, будешь стонать, прося не останавливаться.
Она отчего-то мигом стала серьезной и посмотрела на меня в упор холодным стальным взглядом. Ее серые глаза казались непропорционально огромными на узком и худом лице. Не моргая, ангел как будто пыталась прочесть мои мысли, добраться до Сути. Мне вдруг самому стало смешно. Неужели глупая девчонка решил сыграть со мной в гляделки? Не знаю, на что она рассчитывала, только и я не сдавался, глядя на нее в упор. Обычно, мой взгляд блуждал бы по другим, более привлекательным демону изгибам, но брошенный вызов заставлял отвечать. Так же внезапно, как ее охватила мнимая серьезность, ангел вновь засмеялась и взмыла воздух, но совсем скоро вернулась, подлетела опасно близко ко мне и, прищурясь, произнесла:
– Вот когда ты научишься быть счастливым, тогда я попрошу тебя не останавливаться, а продолжать.
– Но… – начал было я и был перебит.
– Замолчите! – вскрикнул священник и, закрыв руками уши, замотал головой во все стороны, опрокидывая, совершенно забывшихся в своем споре, нас. Я камнем полетел вниз, но ангел успела поймать меня за руку и поднять в воздух за собой, а я телепортировал нас на алтарь. Мое запястье, в месте соприкосновения, сильно зудело, но я представляю, как обожглась ангел.
– Не нужно было этого делать, со мной бы ничего не случилось, – проворчал я. – Мне нет надобности в твоем снисхождении.
– Извини, это привычка, – без намека на сарказм проговорила ангел, как будто и вправду извинялась передо мной. Она смешно раздувала щеки, в попытках охладить рану на руке, наивно полагая таким образом утихомирить боль, что обезображивала ее лицо.
Священник упал на колени и зарыдал, произнося молитву Богу. Он каялся как умалишенный и просил прощение за свои мысли и несовершенные поступки, умоляя не карать его безумием.
– М-да, теперь мы ничего с ним сделать не можем, – констатировал я очевидный факт, обращаясь больше к себе. Но вспомнив, что еще не один, добавил: – А все ты!
– Я? – удивилась ангел и рассмеялась кристально чистым смехом, завораживающим своей прямотой. – Как скажешь, милый демон, пусть я, – и, вспорхнув с алтаря, улетела, оставляя в качестве сувенира белое перо, что, плавно качаясь, с пылью осело мне под ноги.
Я поднял его и оно вспыхнуло от жара рук, оставляя на ладони только золу и приятный запах.
Это было первая близкая встреча с ангелом и представления о них совершенно перевернулись. Никакой тебе спеси и напыщенности, а искренность и прямота. Но чем больше я обдумывал случившееся, тем явственнее мне ощущалось, что все это дикая ложь, показательная выдержка, заставляющая сомневаться и сворачивать с однажды выбранного Пути. Просто хорошо выдрессированная своим Отцом, она, как и я, совращала. И чем непонятней были ее методы и цели, тем извращённей мне виделась вся ситуация. Как можно стать счастливым без привычных наслаждений, к которым стремилась любая Суть? Такое предложение, прикрытое заботой и бескорыстной помощью, вызвало во мне жгучее пламя всепоглощающей ненависти. Ее звонкое нежное сопрано все еще отдавалось в ушах, но я помнил, что ангелы все сладкоголосые. Добираясь неизвестным способом до самой твоей Сути, они говорят тяжелую неприятную правду, которую человек обычно скрывает даже от самого себя. Поэтому речи их столь же ранимы, сколь голос сладок. Мы, демоны, в отличии, всегда лжем, но слова наши медовы и ублажают страдающую душу.
Я сидел у себя в Обители в резном кресле, походившем больше на трон, и задумчиво подперев подбородок, рассматривал танцующих на столе суккубов, что пришли повеселиться. Отчего-то мне не приносило привычного удовольствия наблюдение за их извивающимися телами.
– Ну что ты сегодня такой бука, – Тина, моя любимица, подсела на подлокотник и обвила мою шею руками. – Неужто самого Сузурри кто-то посмел обидеть? Ну давай же, ты обещал.
– Найди на сегодня себе другого, – я резко столкнул ее с кресла. – Нет желания.
– Желание я тебе быстро устрою, – суккуб принялась ластиться об меня своими прелестями, но, не увидев никакого результата, рассердилась: – Фу, с тобой скучно, – бросила она мне в лицо и телепортировалась из Обители. Ее подружки последовали примеру и так же испарились в воздухе. Ну и отлично, теперь мне никто не будет мешать предаваться своим мыслям, неизменно уносивших в извращенный мир ангелов, где все казалось диким и перевернутым с ног на голову.
Глава 3
Стрелки щелкают: тик-так. Мне кажется, воспоминания вновь ускоряют течение моей крови, и я начинаю согреваться.
Тик-так – щелкают стрелки, будто прорывают пространство-время, унося и меня и все произошедшее вглубь веков, покрывая пылью даже самих Создателей. Мила безостановочно плачет, совсем тихо, беззвучно, потому как душевные силы уже на исходе. В палату входит Дмитрий, обнимает ее за плечи и пытается хоть как-то поддержать. Я впервые вижу проявление сочувствия в этом истукане. Теперь я знаю и о его Судьбе. Он прорабатывает нарциссизм. Его Суть достигла уже всех высот. Как и Мила, Здесь Дем был ангелом, но слишком возгордился этим, считая себя на порядок выше и чище остальных. Однажды, поймав какого-то незадачливого демона, он мучил его три часа проповедью. Под угрозой отрезания хвоста, рассказывал о любви к ближнему, о плотском воздержании, о покаянии и Силе Духа. Что, естественно, не могло не дойти до его Отца. Для искупления ангел, желавший остаться на своем Пути, согласился на еще одно перерождение с Судьбой служить человеку и умней, и сильней, и скромней его, который будет все время одергивать в этом стремлении к самолюбованию. Вот и теперь, он утешает Милу, понимая всю бесполезность этого действия, а она вновь и вновь пытается влить в Евгения жизнь, и даже не видит и не слышит Дмитрия. Потерпи Мила, скоро вернешься сюда и вспомнишь, кто ты есть на самом деле, вспомнишь, что все это не так уж важно.
Вторая наша встреча состоялась спустя долгое время. Случай, что столкнул меня с противоположным миром, давно вылетел из головы и больше ненависть, направленная на ангелов, не грела мое нутро. Я не помнил ни ее лица, ни крыльев, но как только заслышал высокий голос, пытавшийся склонить очередного подопечного на противоположную сторону, то вся эта злость, ярость, презрение сразу обрушились на меня с новой силой.
Мы боролись за душу юноши, совсем молоденького, не зрелого, с едва пробивающимися усиками над верхней губой, но успевшего, каким-то образом, подхватить недуг в виде влюбленности. Он сидел на стуле, уставившись в монитор, и выковыривал грязь из-под своих ногтей подвернувшейся отверткой. Его терзала стойкая неуверенность в себе, он хотел знать всё об объекте желания: не только внешние факторы, но и внутренние переживания пассии, чтобы избавиться от нерешительности. Одержимый паранойей, в тот момент юноша пытался подобрать пароль к личному дневнику возлюбленной.
– Ну, сейчас мы точно узнаем, что она о тебе думает. Сейчас мы, наконец, поймем, есть ли смысл продолжать свои ухаживания, или она, как и все бабы, всего лишь потаскушка, – такие мысли я внушал этому молодому человеку.
– Точняк, – вторил мне вслух парень, но как только его пальцы коснулись клавиш, то он тут же боязливо отпрянул обратно. – Нет, она не потаскушка, она отличница, умница, скромница. Доверяет же мне, значит, и я ей должен доверять. Иначе я не достоин ее.
– Доверяй, но проверяй. Это, по-моему, закон жизни, – подтолкнул его я.
– Точняк, – согласно кивнул парень, и принялся было набирать символы, но опять одернул руки. – Если раскроется обман, она может не простить меня, никогда. И тогда уже будет все равно, что в ее дневнике.
– Да там, скорей всего, ничего и не будет, что волноваться-то.
– Точняк, – хмыкнул парнишка, но уже даже не предпринял попытки что-либо сделать.– Вот это будет ваще обидна.
Тут-то я и заподозрил неладное и мигом телепортировался на другое плечо. Предчувствие не обмануло. Это был, несомненно, тот же настойчивый и непробиваемый ангел! Парит возле самого уха, напевая юнцу банальщину о доверии близким. А о самоуважении забыла? Казалось, ангел настолько увлеченно предается своему излюбленному делу, что не замечает ничего вокруг, да и я невольно залюбовался такой самоотверженностью. Ее розовые пяточки мельтешили перед глазами: маленькие ступни, величиной чуть больше ладони. Почему-то захотелось непременно потрогать, такие ли они приятные на ощупь, какими кажутся, и я, предварительно снизив температуру руки до минимума, чтобы не обжечься об ее холод, бесцеремонно схватил ангела за щиколотку и потянул вниз. Она тихонько вскрикнула, но больше от неожиданности, и не предприняла никакого сопротивления, а только удивленно поглядела, но быстро придя в себя, легонько отвесила мне щелбан:
– Чудак ты, – улыбнулась она мягко, – просто отпусти.
– Точняк, просто отпущу, вот чудак, – повторил за ней парень.
Я разжал ладонь, все еще не понимая, зачем в принципе хватал ангела. Мы так и замерли – она разглядывала заинтересовано меня, а я пристально рассматривал ее, прокручивая в голове возможные варианты развития событий. Пауза показалась мне затянувшейся, и я недовольно проворчал:
– Сегодня я тебе уступлю, пусть выключает компьютер и идет к своей возлюбленной. Еще неизвестно куда приведет его желание обладать.
Парень, повинуясь моим словам, вышел из всех программ и нажал 'завершение работы', а затем взял в руки телефон, намереваясь позвонить.
– Что ж, твоя победа, можешь отпраздновать с подругами, – я подмигнул, и ехидно добавил: – Ах, ну да, вы же не празднуете. Вы же не знаете, как это делается, не знаете, что такое, в принципе, радость победы.
Она спустилась ниже, так чтобы парить на уровне моего лица, крылья ее легонько трепетали, по всему было видно, что ангел старается сохранить комфорт для меня.
– Разве в этой борьбе есть победители или побежденные? – и, не дождавшись ответа, пожала плечами: – Мы же суть одного. Только тише, – взглядом кивнула на парня и приложила маленький пальчик к своим губам.
Памятуя последний наш спор, и чем он закончился для человека, я обхватил ее за талию хвостом и телепортировался на подоконник.
– Что ты хочешь этим сказать? – требовательно спросил я.
– А у тебя всегда такая манера бесцеремонно обращаться с равными?
– Ты мне не ровня, – грубо отрезал я, свербя ее взглядом, но потом притворно зевнул. – Я могущественнее тебя.
– А, ну да, простите, Ваше Демонейшество! – засмеялась ангел и присела в реверансе. – Как не учтиво с моей стороны! Может, мне необходимо было вас на своем горбу прокатить? – и, искривив уголок рта в ухмылке, совсем не свойственной ангелам, продолжила: – Ах, да, ветер, поднятый крылами, может нанести вам серьезный урон.
– Не паясничай, ангелам это не к лицу! – я щелкнул хвостом, словно кнутом, рядом с ней.
Ангел усмехнулась и, поднявшись выше, сделала такой широкий взмах крыльями, что поток воздуха, поднятый ею, заставил слететь с подоконника листы и обдал всего меня холодом. Противостояние ангела и демона может идти вечно. Для нее губительна моя горячая плоть, резкие удары хвоста способны оставить незаживающие кровоточащие раны. Но мне причиняет муку ее ветер, что заставляет стыть в жилах кровь. Любая борьба между такими, как мы, заканчивалась ничьей.