Двойной виски со снегом

12. Строго следуя рецепту

Всю ночь Арат был с нею рядом. Переодевал, обтирал, осторожно поил. Колол уколы, забавно хмуря брови и ругая ее за застенчивость. Вытирал со лба пот, переодевал. На руках носил в туалет и обратно. Все это он делал с невероятно трогательной нежностью, целуя в лоб, касаясь висков губами. Трепетными движениями переворачивая, ложился сзади, обнимал, закрывая собой как щитом от слабости, от болезни, от всех страхов ночи.

Такое с ней было в последний раз в далеком детстве, где были мама, не отходящая от болевших дочерей ни на шаг, и отец, готовый за них с Лизой взять и разрушить весь этот мир.

Лиза, кстати, звонила на телефон Марины еще вечером. В пылу яростной уборки Арат нашел на полу кухни разряженный аппарат и поставил его на зарядку. Включившийся экран продемонстрировал кучу звонков от Алекса и Лизы, один принятый от красноречивого “Г.” и еще вызовы от непонятного Соболя, названивавшего Марине весь вечер накануне. Ну ладно, не весь – всего несколько звонков. Но ревнивая крыса заскреблась вдруг в груди, настойчиво требуя вывести “Соболя” на чистую воду.

Соболь – это фамилия? Сразу представился высокий смуглый мужчина, чем-то похожий на его сокурсника – венгра Зиге с потрясающей фамилией – Энгельс. Внутри что-то напряглось. Ого! Он умеет ревновать? Не стоит. Не Марину. Кто он для нее? Лишь миг, короткий как вздох.

Лиза снова позвонила. Марина спала очень крепко, спокойно, разметавшись на постели, улыбаясь чему-то во сне.

Подумал, поднял трубку. Еще накануне вечером она обмолвилась: “Если будет звонить сестра или Алекс, ответь. О тебе они знают”.

Арат проговорил с Лизой минут сорок. Долго слушал, не перебивая, лишь усмехаясь. Ушел наверх, только обрывки слов доносились, а встать и подслушать сил у проснувшейся в это время Марины еще просто не было.

А монгол общался с сестрой этой девушки и удивлялся. С женщинами у него никогда еще не было таких разговоров. Словно его – агента вражеского государства – аккуратно раскрыли, обезвредили и профессионально перевербовали. Уже на десятой минуте разговора монгол был согласен умереть во славу их мира, мира прекрасных Марин и мудрых Лиз. Тоскливо подумалось: “Это я еще с родителями их не знакомился!” Еще? Вот это поворот! Его подлое подсознание собралось зайти так далеко? Конечно, все это – коварное влияние Лизы. Или того дыхания рядом, вчера так правдиво шептавшего: “Арат”?

Как все со времен той снежной ночи стало вдруг сложно!

На вопросительный Маринин взгляд ответил лишь кратким : “У тебя изумительная сестра. Правда, ты спи” – и выключил свет. Что оставалось? Как наказал врач: “Отдыхать и лечиться”. Проскользнул на место рядом, ясно ощутив: она ждала. Обнял, уткнувшись носом в шею. Она потянулась спиною, потерлась ягодицами о его пах – и Арат, стиснув зубы, отстранился. Каких сил ему стоило это простое движение!

– Нет, Малыш. Не сейчас. Спи. Помнишь, только покой. Мы еще наверстаем.

Поежилась, обиженно вздохнула и очень скоро задышала размеренно и тихо. Так по-детски. Права была Лиза в их том разговоре: она совсем еще ребенок. Если он будет пытаться объяснять себе ее шаги иначе – никогда и не поймет. Марина совсем не глупа, но, как и все творческие люди, совершенно обнажена в своих чувствах и порывах. И отчего вдруг так хочется ее защищать?

Марина проснулась утром в его объятиях. Арат прижимался к ней со спины, обвивая руками, закинув колено на ее бедро, словно стремясь всю ее забрать себе. Дышалось легко, горло хоть и саднило, но уже не так, как раньше. Из ощущений осталась лишь слабость – и безумное всепоглощающее счастье от того, что ее Соболь рядом. Настолько огромное, что почти удушающее, а облегчение – болезненное. Словно корочку, которая зудела и чесалась, с раны содрали.

Марина пошевелилась, выпутываясь из его рук. Страшно хотелось в уборную.

– Лежи, – пробормотал проснувшийся от ее телодвижений Арат. – Не вставай. Нельзя.

– Мне очень надо, – недовольно ответила Марина, поднимаясь. Наконец-то в голове ее была полная ясность. Она больше ничего не боялась, даже смерти, потому что монгол настырный, монгол не даст ей помереть. – Мне намного лучше, правда.

– В туалет можно, – милостиво дозволил Арат, потягиваясь. – Помощь нужна?

– У меня держать нечего, справлюсь, – фыркнула Марина, даже не подозревая, что он любуется ею.

Высокая, с идеальной осанкой. Даже в мятом несвежем халате и с грязными волосами выглядит и ведет себя, словно королева. Хочется опуститься к ее ногам и целовать колени, бедра. И подняться цепочкой поцелуев выше… прикусить кожу на внутренней стороне бедра… зализать укус… поймать ее дрожь, сладкий стон. Спокойно, Арат. Девушка больна. Не стоит увлекаться.

А Марина, случайно взглянув в зеркало, ужаснулась. Арат здесь, а она такая растрепанная, помятая, будто поношенная! Бледная, как моль, со следом от подушки на щеке, с опухшими веками и потрескавшимися губами. Лучший способ отбить все мужские желания. Очень надежно. Сразу и силы откуда-то появились, и щетка зубная сама собой оказалась в руке. Но этого было Марине мало – и она полезла в душ, смывать с себя запах пота, обязательно голову, и неплохо бы еще побрить ноги, может, и не только ноги, но это уже точно не сейчас. Но силы внезапно иссякли. Снова накатила слабость, да такая, что она вцепилась в поручень душа, едва устояв на дрожащих ногах. На глаза навернулись слезы. Да уж, самое лучшее средство, чтобы оттолкнуть мужчину – это заболеть.

– Ты что-то долго, – затарабанил в дверь Арат. – Застряла? Заснула? Ау, Марин?

Она молчала, не зная, что ответить, и тогда он просто толкнул незапертую дверь и вошел. Мгновенно оценил обстановку, покачал головой укоризненно.

– Совсем больная, – пробормотал он, открывая стеклянную дверь душевой и подхватывая Марину на руки, словно ребенка. – Я же сказал тебе: лежать!

Она на секунду даже испугалась, зажмурилась – вдруг не удержит – упадут они оба, она его собой придавит, как кота табуреткой? Но руки были сильными, стальными. Держал он ее крепко, будто хищный зверь добычу.

Марина вспомнила вдруг: на руках ее носил лишь один человек – ее главный мужчина, отец. Совсем еще маленькой в те редчайшие счастливые моменты ее жизни, когда он не был в море, а она исхитрялась заболеть. Это было важно, тогда папа ее укладывал, кормил с ложки, читал книжки и носил на руках под негодующие взгляды мамы и насмешливые – Лизы. А когда она порезала ногу на пляже в Севастополе? Отец нес ее, шестнадцатилетнюю лошадь, на руках до самого дома под завистливые взгляды встречных дам. Папа. В носу защипало непрошенной солью.

Арат донес ее до каюты, ни разу не качнувшись, легко, будто она ничего и не весила. Почему она в нем усомнилась? Уложил ее в постель, укутал в одеяло, вытер волосы полотенцем. Не удержался, прикоснулся пальцем к капельке воды на темной брови. Вот что странно – волосы у Марины светло-русые, а брови темные. Красит? Или такие они от природы?

Как хорошо, когда она такая покорная и беспомощная! Когда смотрит доверчиво и словно котенок подставляет голову под его ладонь.

Какие красивые у нее руки, какие тонкие, изящные пальцы! Поднес к губам, прикоснулся, попробовал на вкус ее кожу, прошелся языком между пальцами. Заглянул в лицо. Марина разглядывала его с какой-то жадностью, и от ее взгляда уже привычно потяжелело в паху. Она выглядела значительно лучше. Уже не та бледная немощь, что он тут нашел. На щеках появился румянец, глаза сияют, губы призывно приоткрыты. Не утерпел и продолжил. Нет, приставать он не будет, только немного совсем приласкает, попробует ее на вкус. Чуть-чуть, женщинам это полезно. Поцелуями поднялся выше, к сгибу локтя, вдыхая ее запах. Плечо. Шея. Ключицы. На десерт трепещущая от возбуждения грудь. Упругая и мягкая одновременно. Идеальной формы, идеального размера. Произведение искусства. А уж он разбирался в красоте!

Очертил безупречные полушария пальцами, потом губами и языком. Марина, которая только что лежала в его руках застывшая, как мраморная статуя, неожиданно и так сладко застонала, изогнувшись, что кровь ударила ему в голову, словно бы кипятком обдало.

Интересным они были сочетанием. Такие разные всем: внешне, характерами, воспитанием. Противоположности, так идеально вдруг друг другу подошедшие. Словно две половинки безупречно подогнанного пазла. Чувствовали друг друга, возбуждали друг друга одним лишь присутствием. Им не нужно было никаких особых техник, выверенных ласк, эрогенных зон, даже особого опыта. Они оба сходили с ума от невинных, казалось бы, прикосновений. От запахов тела. Да что там говорить, просто даже от взглядов. Взаимно и бурно. Их притяжение было похоже на страсть двух полярных магнитов. Обоих тянуло друг к другу немыслимо, через все преграды. А приближаясь, они неминуемо схлопывались с искрами и треском. Как теперь.

Доктор прописал ей покой, но Марина запустила пальцы в его жесткие волосы, приласкала, как ручного зверька, и он поплыл окончательно. С невнятным урчанием впился губами в сосок, прикусил, облизал, выдохнул и незамедлительно перешел к другому. Она тянула за волосы, хватала за плечи, извивалась под ним и все же уложила на себя – почти насильно. Отказаться от нее сейчас и здесь или когда-либо вдруг после – все равно что отказаться дышать. Марина теперь – его базовая потребность, его вода, его воздух. Его Звезда. Пока он ей нужен – пусть.

Ему теперь хотелось мечтать. Вдруг возомнить себя стратегом, придумать план по приручению самой Марины. Чтоб поселиться в ее голове, чтобы днями напролет разговаривала мысленно с ним. Незаметно прокрасться ей в душу так, чтобы заполнить потом все пустые места и провалы. О чем ни подумай Марина – везде только он. Он сможет. Потом. Все – потом. А сейчас…

Медленно раздвинул ее колени, погрузился в желанное тело, не торопясь, знал – ей обязательно захочется быстрее, потянулся к губам.

– Нельзя, – хрипло шепнула она. – Вдруг ты заразишься?

Нельзя так нельзя… как будто он был мало болен ей! Замер, чтобы полнее ощутить ее горячий шелк, обхвативший его, свою мимолетную и головокружительно-сладкую власть над этой девушкой, над ее телом. Уткнулся в ее влажные волосы, медленно, плавно качнулся, словно перетекая в нее, вдыхая запах ее шампуня, ее кожи, ее страсти. Еще одно нежное, мягкое движение, снова пауза. Он вздрагивал внутри нее, жмурясь, а когда Марина требовательно застонала и прикусила его за ухо, словно торопя, исполнил ее желание, внезапно сорвавшись с места, будто степной скакун. Сжал до боли запястья над головой одной рукой, другой закинул ее колено себе на бедро и начал вбиваться стремительно и безжалостно. Не пошевелиться, не ускользнуть, как будто она хочет ускользнуть от него! Как будто у нее еще остались хоть какие-то силы! Переворачивает ее сильными руками на бок, снова наполняет, прижимает к себе. Так легче дышать, но сил все равно нет даже двигаться с ним в унисон. Только принимать.

Марина зажимает рот руками, потому что, даже несмотря на больное горло, на слабость, от которой бросает в пот, она не может удержать всхлипов и вскриков. Кричать больно, а держать в себе эмоции – еще больнее.

– Кричи, дуртай², кричи, – шипит он, а Марине словно только и нужно, чтобы он позволил.

Кричит, забыв о больном горле, о всех обидах, об ознобе. Ей жарко, горячо снаружи и внутри, ей хорошо почти до потери сознания.

Или не почти. Когда Арат ее отпустил, она едва могла дышать от слабости. Даже подняться не смогла, даже стакан воды, который пыталась взять, расплескала. Арат укутал ее в одеяло и, наконец, сделал то, что доктор прописал: отправился на камбуз варить приворотное зелье из меда, специй, трав и крепкого красного испанского вина.

Нашел странного вида кастрюльку в шкафу. Мед, мускатный орех, цедра, корица, имбирь, пара горошин душистого перца. В Нью-Йорке добыть сей нехитрый набор было очень непросто. Особенно натуральный мед. А красное сухое испанское вино – знала бы Марина, из какой оно коллекции!

Лечебный глинтвейн от простуды нужно было варить не скупясь и с любовью. Снова заныл телефон. И Арат вспомнил вдруг неприятное: “Соболь”. Он был дипломат, и одно из главных правил его ремесла гласило: “Между союзниками не должно быть недомолвок”. А этого зверя он уже почти ненавидел. Придется разговаривать. С Мариной это делать было очень легко – когда ни о чем. И нечеловечески сложно – о чем-либо важном. Придется учиться им обоим.

Запах от горячего напитка был божественным. Сразу захотелось в Москву, под елку, в атмосферу нового года и Рождества. Арат любил дом, любил свою Монголию, никаким он не был “человеком мира”. Но в России прошли самые счастливые годы его жизни: МГИМО, сокурсники, соратники. Первая любовь, первая большая дружба. Там он взрослел, мужал и совершенно точно становился человеком. Именно там он узнал, какое вселенское сокровище – русские женщины. И теперь все больше убеждался. Поставил на поднос большую чашку. Достал из привезенных продуктов большой апельсин, почистил, порезал тонкими дольками поперек. Вот так, он, а не какой то там “Соболь”.

В каюте на кровати тихо сопела Марина. А он еще удивлялся, как такая чуткая “нюхачка” упустила запаховое шоу с глинтвейном! А она спала. Уставшая и трогательная. Так бы ее и оставил. Но процедуры есть процедуры, он же помнил наставление врача насчет глинтвейна. Так было надо.

Арату нравилось ее будить. Поставив поднос прямо на пол, осторожно откинул одеяло, целуя плечо. Она улыбнулась во сне так светло и так нежно.

– Арат… – как же бесконечно приятно слышать свое имя из девичьих уст, еще спящих. Как музыка ветра.

– Малыш, я принес тебе лекарство. Просыпайся, будем тебя лечить.

Повернулась на спину, все еще жмурясь. Повела чутким носом.

– Ммм… Какая сказка! Это то, о чем я думаю?

– И о чем же ты думаешь? О Соболе?

Само вырвалось то, что сидело внутри. И зачем он это ляпнул? И вообще, кто это был – Арат-дипломат или обиженный мальчишка?

Мгновенно открыла глаза широко – в половину лица. Удивилась.

– Откуда?..

– Твой телефон. Ты же просила ответить. А там этот зверь сообщения слал. Такой наглый, – попытался шутить, неудачно. Она уловила.

– Прости, но мне не хочется, чтобы все любопытные знали. Приходится хранить свои секреты так.

– Это ты меня прости. У меня еще больше секретов, а я снова лезу в твои. И снова – куда не просили, – нахмурился, весь сжавшись.

– Тебе совсем не нравится? Ну… сам сочини тогда, как мне назвать этого несносного монгола? Я же о тебе так мало знаю. Вот и стал ты пушистым и хищным.

Он чуть не уронил поднос, благо ловко поймал ускользающую плоскость над постелью.

– Монгола?!

– Ну! Или ты у нас там кто? Китаец?

Он уже и не помнил, когда так смеялся в последний раз. Над собою, над ней, над коварным и мстительным соболем. Арат же был лично знаком с ним – тем самым смелым зверем, что таскал у них птицу в хозяйстве, не боясь ничего, и исправно ускользал из ловушек и капканов. Год длилась дуэль между хитрым зверьком и мальчишкой. Победить мальчишка его так и не смог – они просто уехали тогда, оставив противника дома. А теперь он вернулся. Арат сам теперь – Соболь. Мистика. Он все ей расскажет. А пока напоит ее остывающим зельем. Уложит рядом, завернув в одеяло. И расскажет ей сказку. О степи, о ветрах и горах. И о соболе.

13. Те, кто не спят

Нью-Йорк – город, который никогда не спит. Город Большого Яблока, в котором так легко себя найти, а потерять и того проще. Не отпускающий, не прощающий ошибок и колебаний. Маленький перерыв был закончен. Отпуск Арата закончился еще ночью, когда раскаленный добела мессенджер пригрозил разорваться волной негодующих видеозвонков. Пришлось уходить на мягких лапках, потрогав прохладный лоб Марины, услышав ее чистое спокойное дыхание. Вильнув хвостом, заметая следы. Будить ее не хотелось.

Позвонил заспанному лодочнику, усмехнувшись невольно от мысли, что тот от одной лишь истории с ним и Авророй уже неплохо поправил свои денежные дела. Вряд ли у него были клиенты еще столь же активные и платежеспособные.

Тихо приготовил ей завтрак, оставил в микроволновке. Нужно записку. Что тут напишешь? Еще совсем недавно и думать не стал бы – зачем? Но план по приручению Марины запал в голове. Встать рядом, стать нужным. Без переписки тут никак не обойтись.

Подумал.

“Завтрак в микроволновке. Спасибо за все. Я”

Показалось гениальным: кратко, доходчиво, гордо.

И только в катере до его размокшего от двойного коктейля (счастье плюс разлука, немного снега, смешать, не взбалтывая) разума вдруг дошло, что записка эта очень сильно смахивала на прощальную. Чего греха таить, Марина обязательно ее именно так и прочтет. С ее-то талантами все усложнять и придумывать.

Какой он идиот! Ну отчего он, “восходящая звезда национальной дипломатии”, ловко манипулирующий умами и чаяниями мастеров дипломатических коллизий, вдруг становится глуп, как ягненок, говоря и творя с нею вещи немыслимые? Об этом ему придется думать позже. Служба ждать не могла. Вздохнул. Предвидя снова вал проблем с Мариной, включил планшет и погрузился в мир своих насущных проблем, с тоской подумав, что оторваться он сможет сегодня лишь ночью.

Марина проснулась в пустоте. Как-то сразу она поняла, что Арата на яхте нет. Словно стало тише и темнее. И холоднее на добрый десяток градусов.

Сбежал. И неудивительно, сколько можно было с ней возиться? И без того он подарил ей так много своего времени! А ведь у него тоже жизнь, работа, дела, семья… Есть ли у него здесь семья? Марина немного подумала и твердо решила, что нет.

Семейные мужчины, а уж она-то это знала, всегда носят на себе печать “женской руки”. Даже если рука эта касается их лишь по праздникам. Распознавать этот знак женской собственности Георг научил ее отлично. Арат был свободен, он сам по себе, свой собственный. На руку и сердце его претендовали лишь те неизвестные звонки и друзья, но не женщина. Во всяком случае, он ни разу не разговаривал при ней по телефону каким-то особенным тоном.

Восточный мужчина во всей своей многоликой красе, он умел выглядеть невозмутимым. Когда ему звонили, лицо Арата становилось похожим на застывшую маску. И сам он похож был на древнего идола. Только движения его были неизменно хищные, плавные, очень опасные.

Зато рядом с ней он оживал, будто вздыхал полной грудью. Не прятался от нее под этой каменной маской, улыбался, шутил, хоть порой и совсем по-дурацки.

Марина вся сжалась, обхватила плечи руками, садясь на постели. Ей его уже не хватало. Подушка еще хранила его запах. Не удержалась, уткнулась в нее лицом, представляя себе, что прижимается к Арату, и только потом заставила себя подняться. Добрела до кухни, обнаружила "прощальную" записку, хмыкнула.

"Спасибо за все"! Отлично! Только этого и не хватало!

Паника накатила холодной волной, стены вокруг пошатнулись. Она перевела дух… и внезапно успокоилась. Кто вообще ей сказал, что это прощание навеки? Он ушел? Ее бросил? Нет, пока нет. Или да? Похоже на игры в песочнице.

Арат просто пожалел ее? Приехал лечить, заботился, делал уколы ради чего? Просто из благородства? Ну-ну. И любовью с ней он занимался тоже из чистого благородства, конечно же. Брат милосердия, как же.

Подобного развития сюжета Марина не припомнит даже в сказках. “Пришел прекрасный принц, спас несчастную принцессу, прикрыл одеялком, приготовил завтрак и ушел в туман – спасать очередную”. Глупо даже для дешевого комикса.

Не стоило ей обольщаться, он настоящий мужчина. Знающий свои желания, не боящийся вершить поступки. А это немалая смелость. После его прыжка в хладные воды Гудзона Марина отчетливо это поняла. Он делает только то, что хочет сам. Сегодня он хочет ее, Марину. А завтра? Что будет завтра?

Снова задрожали руки. Марина схватила телефон и ткнула пальцем в экран.

– Да ты озверела! – раздался недовольный голос сестры. – Ты время видела? Котенок едва заснул! Час ночи, Марин! Ты там умираешь и звонишь попрощаться? Потому что лучше бы ты умирала!

Упс. Разница во времени.

– Я умираю, Лизун, – трагически объявила Марина и продолжила жалобным тонким голосочком: – Ли-и-из! А если он ушел навсегда?

– Арат? – мгновенно сообразила Лиза. – Ты бредишь?

– А зачем я ему нужна?

Лиза поперхнулась.

– Тебе сколько лет, Мурка? Я что-то запамятовала.

Врет, конечно. Никогда она не забывала. Лиза помнила все дни рождения всех родственников и друзей, а детское “Мурка” прозвучало ох совсем не просто так. Сестра вообще ничего просто так не делала.

– Полная четверть века.

– И ты все еще задаешь себе эти вопросы? Ты предмет обихода: чемодан, бритва, зубная щетка? Кстати, а он щеки бреет? Прости-прости, я не о том. Так вот, вопрос ”Зачем ему я?” из той же области. И совсем не про людей. Или ты перестаешь его себе задавать, или ты – зубная щетка. Так понятней?

Да, старшая сестра отлично умела объяснять сложное очень просто. Марина – чемодан. Что же тут непонятного?

– Неожиданно. Но отрезвляет. Тогда почему?

– Потому что где-то там, во вселенной, две нити судьбы переплелись. Могут просто соскользнуть и потянуться дальше. Могут связаться в уродливый узел – только рубить их ножом. А могут дать начало целой сети. Или канату, или даже ковру. Можно и пару носков будет связать, и даже варежки.

– Сказочница ты, Лизун, – перед глазами вдруг весело запрягали варежки с носками и прочие чудесные ковры.

– Да. Но если ты еще раз меня разбудишь вот так, я буду до конца жизни рассказывать неблагодарной сестре только страшные сказки. И никакие монголы тебя не спасут.

– А они захотят?

– Непременно, Муренок. Все монголы хотят спасти светловолосых и голубоглазых принцесс. Унести в свою юрту, снять с нее кружевное белье и весьма откровенно отшлепать.

Лизина сказка действовала на Марину необыкновенно. Сразу стало спокойно. Все будет хорошо – да, непременно.

– А носки?

– И даже варежки на тех самых коврах – обязательно. Ты не устала еще издеваться над единственной сестрой?

– Спасибо.

– Цем. Прода сказки – по отдельному тарифу и строго завтра.

***

У Марины была куча дел. На большие съемки она не успевала, да и не хотела. После болезни вид у нее был весьма потрепанный. Сильно похудела, синяки под глазами, блеклые волосы.

Но она – не зубная щетка. Если Арат видел ее такой и остался, трепетно ухаживая, если задвинул все свои важные дела, значит – время набирать первые петли их маленького вязания? Пусть это будет шаль. Огромная, красивая и невесомо-тонкая, словно оренбургский пуховый платок, белый как снег.

Мечтательно уставившись в кольцо иллюминатора, потирая босые озябшие ступни одну об другую, она пила свой чай и грызла завтрак.

Телефон осветился сообщением. Мессенджер. Кинула взгляд и согрелась. Как об огонек.

– Скучаю ужасно. Буду свободен лишь ночью. Можно мне постоять на берегу, охраняя твой сон? – подписи было не нужно. Кто еще может хотеть просто так стоять на берегу?

– Есть планы получше.

– Ночные?

– Прогулка со смыслом устроит?

Она улыбалась, живо представляя себе его, почему-то стоящего на улице, в джинсах и свитере, с рюкзачком. Набирает ей месс очень быстро красивыми пальцами. Улыбается своей чуть кривоватой и безумно чувственной улыбкой.

Ох. Не ответил.

Минут двадцать Марина места себе не находила. Передумала все, что могла передумать. Села за ежедневник. Она лишь хотела предложить ему ночную прогулку с фотоаппаратом по улицам Нью-Йорка. И причина была – камера очень ее дорогая, сопровождать девушку с камерой ночью совершенно не стыдно.

Она рисовала дипломный проект. Идея пришла давно – этюды ночного Нью-Йорка. Нужно было отснять кучу кадров, Марина давно уже даже наметила – где. Свет и тени, вертикали и ниши. Не было лишь желания отправляться на улицу ночью и играть в репортера. А теперь желание было. Не было только ответа.

– Прогулка с тобой – и есть смысл. Но не ранее полуночи, Малыши в это время уже должны спать.

– Настоящие смелые малыши в это время падают на снег и знакомятся с Соболем. Мы – такие!

– Хорошо. Я поверил. Убит аргументом. Ровно в полночь приду, словно призрак влюбленного рыцаря. Жди.

Влюбленного? Призрак… Как все запутанно! И как чудесно с ним так разговаривать! Он совсем другой, не такой, как прочие ее знакомые – умный, ироничный. Какой же он на самом деле, этот ее Соболь?

Так, время еще есть. Надо зарядить камеру. И поспать. А потом приготовить ланч-бокс с бутербродами и термос, теплую одежду, зарядить телефон – столько дел, вдохновляющих и таких предвкушающих!

Проснулась она от телефонного звонка.

– Малыш, ты забыла мне дать подсказку.

– М?

– Полночь твоя это не по московскому времени?

– Что? – быстрый взгляд на часы – двадцать минут первого. – О! Нет!

– Не по Гринвичу?

Он смеялся! Не скрипел зубами, не рычал и не ругался – смеялся!

– Прости, я…

– Готова? Или мой план по дежурству на пристани тебе так понравился?

– Где ты?

– Сижу на палубе “Авроры”, знаешь такую посудину? Еще немного – грянет судьбоносный залп и штурм, и…

Вскочила, споткнулась, упала, ну конечно, метнулась в камбуз, с ужасом заметив в зеркале взлохмаченное и опухшее чудовище, схватила камеру и растерялась. Хотелось заплакать. Ну как так было можно?

Толкнула дверь на палубу и оказалась вдруг в его объятьях. Теплые руки пахли морем и ветром. Он уткнулся ей в спутанные волосы, усмехнулся.

– Только проснулась? Мне надо было понять, не будить. Но прости – волновался. После твоих героических приключений последних дней – постоянно волнуюсь.

О ней. Волнуется. Об этой нескладной вороне.

– Прости. Наверное, сегодня уже не получится.

– Ты отдохнула?

Молча кивнула, наслаждаясь. Он продолжал держать ее в руках, точно боясь: отпустит – и она снова упадет, споткнется, натворит. Гладил ее непослушные вихры и смотрел так внимательно, блестя глазами в темноте и дыша все прерывистее.

– Да. Выспалась с запасом.

– Отлично. Так что там была за идея?

Она уже никуда не хотела. Хотела утащить Арата в спальню и снова залезть под теплое одеяло, а там… Там очень много еще было всяческих идей. Но монгол терпеливо ждал ее ответа. Марина рассказала.

– Пойдем. Я взял катер у Боба до утра. Бери камеру и вперед – навстречу приключениям.

Это она может. Приключения липли к ней, как песок на мокрые коленки, с самого раннего детства. И это у них было семейное. Как только мама умудрялась лавировать в реке жизни на лодке их семьи, полной безумными искателями приключений – великая тайна.

Вперед! Что он там говорил про влюбленного рыцаря? Самое время проверить. Рыцарство, конечно.

План Марины был прост: побывать в намеченных местах города, начиная с Манхэттена, сделать снимки с интересных ракурсов, утром все их обработать и сесть за пастели. Работ она наметила двадцать. Потом подумала и сократила число до одиннадцати. Меньше было просто неприлично.

Они болтали, ходили по улицам, целовались под фонарями на уютных лавочках Мэ́дисон-сквер парка. Устали, замерзли. Пора была возвращаться. Кадров получилось снять не очень много, а качественных и того меньше. Но удовольствие получили оба необыкновенное. Не только от съемки. Игра в поцелуи, партия в прикосновения – легкие и возбуждающе-чувственные. Случайно накрыл ее руку, случайно погладил бедро. Провел пальцем по линии губ, улыбнувшись, конечно, случайно. И взгляды такие, темнеющие с каждым жестом. В конце ей казалось, что он начинает дрожать от возбуждения. Почти секс – из трех поцелуев и взглядов. Безумие. Но держался, хотя сама Марина готова была на все. Только отчего-то робела перед ним, таким противоречивым. Сегодня он был другой, не такой, как всегда. Собранный, серьезный. А эти “случайные” прикосновения казались ей выверенным планом по сведению ее с ума. Марина бы ничуть не удивилась, если бы Арат просто отвез ее домой и исчез без всякого намека на продолжение.

А Арат взглянул на часы. Задумался.

– Тебе на работу сегодня?

– Увы. Скоро черная пятница, наше бюро завалено заказами, только успевай. Высплюсь потом. В следующем году.

– Да, мне тоже. Знаешь что… – он явно сомневался, – у меня есть ключи от дома друга. Он уехал на полгода, я пока живу там. Предлагаю упасть там и просто поспать. Поверь, так бывает, и даже со мной. Ты согласна?

Ей хотелось бы сказать: "Нет", – просто спать она не согласна, повиснуть у него на шее, засунуть руки под свитер. Но ноги путались, глаза слипались, и уже даже есть не хотелось. А мысль о том, что сейчас нужно будет садиться в лодку, ну хорошо – даже в катер, до которого еще шлепать и шлепать… О нет. Лучше уж спать. Рядом с ним можно позволить себе даже эту глупость.

Вокруг стояли элитные кварталы. Они двинулись в сторону Центрального парка и довольно быстро нашли нужный адрес. Вошли, и Марина проснулась. Солидного размера студия в стиле “лофт” была пределом ее скромных мечтаний. Все, как ей нравилось: краснокирпичные стены, грубая мебель, циновки на деревянном полу. Даже тон освещения тот, что ей надо.

В центре квартиры стоял на специальном поддоне роскошный черный мотоцикл БМВ – еще одна ее мечта. Нет, она никогда не хотела стать байкером. Просто мечтала, как о пони или северном олене. Всегда хотела завести себе северного оленя. И что, вот скажите, она бы делала с этим рогатым созданием в центре Нью-Йорка? Даже отдельно от пони. Точно была бы не рада. Зато мечтать ей никто не мог запретить.

– Я жутко хочу познакомиться с твоим другом, – прошептала она, завороженно разглядывая студию. – Он, должно быть, мой пропавший в детстве брат-близнец.

Арат вопросительно на нее покосился.

– Именно так я и представляла всегда свой личный, персональный рай. Клянусь, вот таким он и будет. Когда я на него заработаю себе наконец-то!

Он рассмеялся. Тихо, словно пряча смех. Он всегда так смеялся, еще и прикрывая лицо рукой для надежности. Вдруг кто заметит такое вот чудо – монгольский истукан хохочет. Куда чаще он улыбался одними глазами.

Хотелось раздеть и его, и себя, заняться делами интересными и увлекательными, только не было сил. Совершенно. Разум проснулся, а тело требовало передышки.

– Душ видишь где? Там рядом клозет, свет включится сам. Там везде автоматика, краны даже не ищи, просто в кабину входи.

– Это обязательно? Я, кажется, усну прямо тут, на пороге.

Снова молния взгляда.

– Иди обязательно. Без душа не расслабишься на новом месте и не отдохнешь.