– А как же, абсолютно все, – в недоумении вздрогнула Марта, – «на что делает упор ее собеседник?» – Вы знаете, я страдаю перфекционизмом, мне нужно во всем идеал, – честна была с ним она. – Ничего лишнего. Ни кружки с чаем, когда она не на своем месте стоит, ни пылинки!

– И поэтому вы решили ехать в Москву?

– Бесспорно туда. Знаете, как говорят в народе: – кто в Москве не бывал, тот красоты не видал!

– Вы, наверное, ни разу не задались вопросом, откуда пошло название – Москва? – хитро спросил дед.

– Не знаю, к чему мне задумываться, а вы? – и глаза ее перестали моргать, в желании услышать ответ.

– Многие историки и филологи сошлись во мнении, что название Москвы произошло от древнеславянских – «мостков». Явился Юрий Долгоруков, пересек мосток и на ум сразу навеяло – Москва здесь стоять будет! – почти напел дедок былое величественное пророчество.

Марта раскрыла рот, перерабатывая услышанное. Дед-то не простой перед ней, как какой-то «кот ученый».

– Славно, – подчеркнула Марта, – а я теперь свою фирму в Москве открою, клининговую. Любым помещениям – чистоту и порядок обеспечу, – поделилась она своими намерениями на будущее, почти как Юрий Долгоруков.

– Дельный подход, да багаж то невелик у вас, для Москвы…, – кашлянул старикашка, умильно.

– Самое необходимое, не на дискотеку еду, – глотнула она чаю.

В окно несильно задувало. Фонарные столбы вскользь освещали своими бликами лица двух попутчиков, и как машина времени, поезд несся в будущее.

– А до фирмы заниматься чем намерены? – голос у старика любопытный, располагающий. Сидел он уже дремал, как в его купе ворвалась с кипящей кровью, попутчица. Жгуче-красивая, молодая. Перебился его сон в мгновение, и так уж десять лет он страдает от недобора сна. Когда люди спать ложатся, у него ни в одном глазу, а днем на его веки тягучий сон наваливается в самый неподходящий момент. Соберется спать поздним вечером и пялится на стену, думая об былом, что пролетело скоротечно. «Жил ли?» – дивился старик сам себе, с богатым опытом пережитых лет.

– Поживу у подруги, – плечами пожала Марта, собирая в резинку на затылке тонкие, сильные волосы.

Дед хмыкнул, потер руками лицо, отставляя от себя пустой стакан:

– Все на новый год в родные пенаты едут, а вы из дому? Встречать новый год подальше от семьи, традиция иная?

Марта облизала потрескавшиеся губы:

– У меня подруга в Москве, с ней Новый год и справлю, – а у самой скоблит на душе. Будто потустороннее забурилось в ее тело и мешает теперь привычное спокойствие ощущать.

– А как обстоит дело с пристрастиями?

– Вы о чем? – всполошилась она, подняв свои брови, показывая, что намек неуместный.

– Курите?

– Нет, еще чего!? И так задымили планету! – отозвалась она критично.

– А что-то в целом вы умеете делать, профессия у вас есть? – неугомонно доставал ее старик своими вопросиками, а поезд стучал колесами, убаюкивал в приятной тряске.

– Моя профессия – винодел, – выдала с ходу Марта, – то, чему меня научила моя мама, делать шикарное домашнее вино, а остальное, все понемногу, и пожалуйста, давайте уже о себе что-нибудь расскажите. Чем занимаетесь, что за лекции читаете?

– Прежде чем о себе поведать, разрешите последний вопрос? – обратился к ней Трофим Артемович, источая запах закрытого увядающего цветка.

– Задайте.

– Вы, как винодел, сами как относитесь к выпивке?

– Могу конечно, с подругами, но не страдаю избытком. Сижу перед вами сейчас, я абсолютно трезвая, – сказала она, как на духу.

– Что ж, Марта, изложу про себя. Я доктор искусствоведческих наук, – приступил он о себе рассказывать не торопясь, будто раскрывал секретные материалы. – Моей жены давно не стало. Мы с ней учились вместе и наши страсти совпали. Защитили мы с ней в одно время докторскую и годами вели исторические государственные раскопки, писали научные работы. Все, что мы с ней зарабатывали, тратили на покупку старинных вещей, произведения искусств, создавая свою частную коллекцию.

– А дети то что? – главное волновало Марту, под звуки качающегося поезда.

– Все нам было как-то не до детей, – с горечью ответил он, оттянув губы, – жили увлеченно и не заметили мы, с моей голубушкой, как жизнь прошла…

– Светлая память вашей жене, – посочувствовала Марта, ощущая дремоту. «И под одеяло уж хочется лечь и ноги вытянуть».

– Спасибо! Вижу, вы хорошая девушка.

– Спасибо! Вы, наверное, тоже ничего!

Трофим Артемович засмеялся скрипуче, а после сказал: – я могу вам предложить работу, испытательный срок – две недели. Если справитесь и меня полностью устроит, продолжим сотрудничество.

– Что же за работа такая? – бдительно уставилась на него Марта, навострив слуховые перепонки.

– Да, не думайте! Я стар уж, и вы мне в дочери годитесь, – сообразил он сразу по взгляду красавицы, ее настороженность. – А работа нехитрая, убираться на совесть в квартире-музее, следить, чтобы не было пыли, с гарантированным проживанием, разумеется. Там никто не живет, но порядок поддерживать надо, иначе, весь наш с женою ценный вклад, зачахнет.

– А вдруг, что случится с вашим вкладом? – уточнила она, мечтая уже закрыть глаза.

– Вы уж извините, в договоре пропишем об материальной ответственности, плачу за это достойно. И уж не думайте, повторюсь, я никакой не извращенец. Приставать к вам не буду!

– Об этом тоже пропишем в договоре, – выдвинула Марта свое условие, доверившись старику, показавшийся ей вменяемым.

Доктор засмеялся, открывая целую полость зубов, – не против!

– Давайте попробуем, – ответила неробкая Марта.

– Тогда сейчас ложимся спать, а утром доедем до квартиры, покажу место работы.

Марта ответила – да, – и уложилась спать, вытягивая ноги. А старик не спал, раздумья бередили его. Он всегда мечтал о такой дочке, как Марта. Яркой, пытливой, смелой. Она бы продолжила бы его дело.

Поезд мчался навстречу вьюге, останавливался время от времени на станциях, подселяя попутчиков до Москвы, и срывался, гремя вагонами, постукивая железными колесами. Ночь декабрьская, холодная. Трещит мороз стойкий, а по лесам хищные звери голодные, с зелено-желтыми огнями испещряют, гонимые инстинктом бегут на запах.

Поезд пришел на Павелецкий вокзал города Москвы. Проводники опустили лестницы, по которым устремились сходить на платформу приезжие. А встречающие, с радостными взглядами, столпились кучками у каждого вагона. Деда никто не встречал, как и Марту. Небо хмурое, серое. Ветер вздымает пучки снега и холодом пробирается под пальто.

Утром, когда поезд постукивал колесами, в районе Подмосковья, Трофим Артемович, умывшись, сидел у окошка с красно-припухшими глазами. Волос седой, расчесан тщательно, приглажен. Щеки впалые, в морщинках глубоких, о чем говорило, что лет ему гораздо больше, чем Марта предположила вчера, в потемках.

– Доброе утро. Скоро будем. Не передумали за ночь? – уточнил он, попивая чай. Глаза его светло-серые, убедительно уставились на Марту. Мягкие черты лица, не отталкивающие, и она допустила, что в молодые годы этот старикашка был вполне симпатичным и обаятельным человеком.

Поезд затормозился, плавно поплыв по рельсам, а за окном, мимоходом, картинка скудная. Заборы с граффити, строительные краны, тяжелые заброшенные помещения с разбитыми окнами.

– Нет, ваше предложение заинтересовало, – не возражала она, под чутким взглядом стариковских глаз.

Трофим Артемович, ерзал на месте. Ему не хотелось, чтобы плохо о нем Марта думала. Человек он, как и положено, в «рамках» нормы. Лишнее никогда не позволял себе. Да и в крайней степени, захотелось ему ознакомить ее с коллекцией всей своей жизни. Давно он никому не показывал труды свои и руки чесались, похвастаться перед своей новой знакомой, к тому же не заинтересованной что-то у него урвать. С годами он перестал доверять прежним знакомым и дальним родственникам, что имелись со стороны жены.

И узрела она, что ему не сидится на месте. Пока умывалась, подумала, «можно ли связываться с ним?» Вернулась в купе и поняла. Старческое это у него, а дедок незлобный, на лице написано, без дурных наклонностей.

От вокзала ехали до Кутузовского проспекта ехали на такси. Гостья столицы крутила головой, смотря вовсе глаза по сторонам, разглядывая столицу во всей красе, которую приукрасили к новогодним праздникам. Сердце интенсивно разошлось под грудью, наполняя душу истомой упоительной.

– Обязательно в свой выходной сходите на Красную площадь! – брякнул бодро голос старикашки, сидевшего поблизости с Мартой, причмокивая сухими губами, руки его в пятнах пигментных, держали черный кожаный кейс. – Ознакомьтесь с храмом Василия Блаженного, и скульптурным монументом посвященный Кузьме Минину и Дмитрию Пожарскому. Герои, люди с неодолимой силой духа и патриотизма, очистили Москву от польских интервентов, – вдохновенно звучал его голос. – А Китай-город! Мои студенты думают, – посмеялся он скромно и глаза осветились маленькими звездочками, – что китайцы здесь жили, а название-то пошло от слова Кити – ограда, плетень. Оборонительное сооружение.

Молчаливый таксист, вез и прислушивался к поучительно-умным вещам, что просвещал про столицу его пассажир уважительных лет. Сам-то сколько лет работает перевозчиком в Москве и не знает ничего о ней, к своему разумению.

– Вот сюда сверните, там нет заезда, – заранее направил Трофим Артемович водителя. – Приехали. Машина остановилась у дико красивого многоэтажного дома, постсоветских времен.

Заплатив за такси, они вошли в подъезд. Широкие лестницы, запах безвкусный, наслоенный не одним поколением. «У Машки, и то лучше в подъезде попахивало» – подумалось Марте на голодный желудок. Пока поднимались на лифте, с решетчатой дверью, ее сердце десять раз успело нагреться и остыть, теряясь в мыслях. «Ведь она уже обо всем договорилась с Машкой, а тут старик перехватил ее».

– Заходите, Марта, пожалуйста! – голос Трофима Артемовича усыпительно пересек дверной проем. – Дверь трехслойная, с английскими замками. Взломать невозможно!

Марта прошла в квартиру и сразу сняла сапоги. Ноги подмерзли, пальцы застыли в носке. А в квартире запах сладко-тягучий, волнительный, ароматизированный.

– Тапочки новые, лежат тут в тумбочке, одевайте, не стесняйтесь, – располагал ее хозяин квартиры, шмыгая носом. – Смелее пройдитесь, осмотритесь.

У Марты перехватилось дыхание, открыв рот, ее глаза вывернулись наружу:

– Как в Версале!

Стены в картинах, на комодах вазочки, а в буфетах отдельные элементы от раскопок. Две комнаты в экспонатах. Стол полированный, диван кожаный, «каких-то винтажных лет». – Что за художники представлены у вас? – радело ее сердце, блея от эпохального духа.

– В основном редкие находки, неизданные работы художников, – довольно проговорил Трофим Артемович, следя за реакцией Марты. У нее даже волосы распустились веером благодушным.

– А, я ничего не знаю про художников, практически – сказала она, сипло-тихо, упрямо впившись глазами в произведения искусств.

– Так скажу вам, Марта, – дрогнули у старика, морщинистые уголки губ, расставляя слова волнующе-бережно и достав откуда-то очки, потер их тряпочкой. – Неважно, что ты знаешь, важно одно – чувствовать! – удвоил он свои глаза надев очки. – Время неразрывно с душой. Без чувств, человек как пустая кукла, а если знания туда добавил, то роботом стал, но не человеком. Взгляните на работу Федора Васильева! – демонстративно указал Трофим Артемович рукой, прямо перед собой. – Каков художник! – увековечили художника глаза стариковские. – Умер молодым, в двадцать три года. Болел тяжело, но работы его вечно живые. Гениальные реалистичные пейзажи заставляют забыться и переместиться в то чудное место, что изображено им на картине. Небо затянулось предгрозовой тучей, ухабистая дорога пока еще сухая; река волнуется, играет сильными нотами. Скоро раздастся гром и молния, острым свои наконечником разверстает небесные просторы и грянет ливень. А листочки от ветра резкого, вывернулись и воздух стоит насыщенно-душный, – изрек искусствовед, перенесшийся душой в 19 век.

Марта, как вкопанная, тут-же дурочкой нарекла себя. Далековато зашел дед, глаз зоркий, душа в непрерывном представлении. Заюлила она на месте, обернувшись:

– Мужик какой, чертяга, – выдала она зачем-то вслух, повернувшись лицом к противоположной стене, показавшись самой себе невежей, и мысль вспыхнула – «на Маруськиного психопата похож! Только морда у Влада покруглее и покрупнее, а так похож…»

– Ван Гог, автопортрет, – отрезал себе часть ухо, страдал припадками. – поправил ее Трофим Артемович, уравновешенно. – Ему тут тридцать пять. За два года до своей смерти, – привел он историческую справку.

– Видать ему совсем плохо было, – пожалела она художника, и розовый румянец заиграл на скулах. Лицо ее отогрелось, взыграло пылкостью.

– Течение постимпрессионизм, подле же собраны художники – импрессионисты, – владел старик любыми тонкостями в искусстве. А глаза его за очками, как тайники, сложные к пониманию Марты.

– Что это? Постоимпресс… как его там?

– Художественное направление, душенька. У вас будет много времени изучить историю. В телефоне есть интернет? Там можно найти сейчас любую информацию. Не то, что раньше, студенты часами в библиотеках просиживали. Но строго наказываю, о квартире нигде не распространяться, ни перед друзьями, ни перед вашим бывшим. Говорите всем, что просто убираетесь в обычной московской семье и придумайте, какую-нибудь историю для убедительности, – проинструктировал ее непростой дедушка. А за окном скупое солнце показалось, лучами дотянулось до окон с жалюзи.

– Поняла, поняла, – мотнула она, упершись глазами на портрет женщины в цветах. Кроткие, обходительные, ясно-голубые глаза. Нежные скулы, правильный нос, чувственные губы и локоны завитушками.

– Нравится? – Это моя супруга, Александра в молодости.

– Красивая!

– Да! Любовь всей моей жизни! – задышал старик шибко, всхлипнув от накативших на него воспоминаний. – Ну так как? Возьметесь за работу, пыль с картин стряхивать, и кондиционер включать, отслеживать температуру по градуснику. Сейчас зима, не жарко, но не почти идеальная температура для картин, – прояснил для себя Трофим Артемович.

– Возьмусь, – ответила обезоруженная Марта, без колебаний, влюбившись в квартиру деда.

– Тогда мы дойдет сейчас до нотариуса, здесь рядом, в двух шагах. Заодно обсудим устные пункты нашего договора, который потом обоюдно подпишем. После я оставлю вам ключи от квартиры и деньги на первое время. Вы вернетесь и будете проживать в маленькой комнате и следить за порядком. И ко всему без надобности квартиру не покидать, кроме выходных, разумеется. Никого не приводить и перед соседями не маячить, – вторил ей Трофим Артемович, обуваясь, пошмыгивая через раз носом.

В небе полыхало зарево пожаров. Огромные алые пятна, разлитые солнцем, держались на небосклоне целыми днями. Морозный воздух опускался все ниже и ниже, закручивал сосульки, подвешивая их на самые разные места. Трещали снега, стыли и леденели реки, покрывались дымчатым маревом. В огороде замерз одинокий пугало, и смотрелся так, словно Снежная королева его заколдовала. Холод пронизывал Маруськину избу, рисуя на стеклах зимние узоры.

В окошко кто-то стучался: – Маруся, ты слышишь меня? Ты дома? Выходи на два слова!

Накинув на плечи куртку, она вышла на промерзшую террасу, теплым паром повеяло из ее рта. Утро сверкало, солнце облюбовывало землю. Дворы по соседству спали, утонув в немой тишине. Денис, с озадаченным видом, стоял выправкой.

– Чего тебе? – спросила она через окно, шевеля теплыми губами.

– Марта у вас? – обратился он притихшим, виноватым голосом.

– А зачем она тебе?

– Нужна! Ботинки куда-то все мои попрятала! – возмущенно высказался Денис и уставился на сестру выжидающе задумчивыми серыми глазами.

Посмеявшись про себя, она выдала:

– Так тебе и надо!

– И ты туда же!? У меня были неприятности на работе, потому ляпнул не подумавши. Скажи, где она, пока я добрый! – щеки у Дениса разгорелись морозным румянцем.

– Нету у меня! – выпалила она в ответ и Алмаз приподнявшись на лапы, уперся носом в окно, виляя хвостом предательски, высказывая радость встречи со свояком.

– Нету? – замелькали его глаза удивленно, – а вещи ее все на месте. – Куда она могла деться в таком случае? Испарилась? – поежился он, и прозябнув, попрятал руки в карманы.

– Ищи, Денис. Может найдешь…, а если потерял так плачь! – съязвила она, нисколько не жалея его самолюбия.

– Да ну вас! Искать еще! Сама найдется! – обескураженно вырвалось у Дениса, и он ушел, не вынимая рук из карманов.

– Пойдем Алмаз, холодно тут как! – вернулась она в теплый дом. С приходом морозов Алмаз пригрелся жить с хозяйкой, продолжая быть сторожевым псом.

От Марты двое суток не было вестей. В воскресенье она сама позвонила Марусе по видеосвязи.

– Привет, Марта, ну как ты, где? – завидя подругу в полном здравии, голос Маруси зазвучал непривычно счастливым. – Денис приходил, про тебя спрашивал! – сообщила она ей в первую очередь.

– Привет, подруга! У меня все здорово! Смотри, как я классно устроилась! – поводила Марта телефоном по картинам, оставляя разговор про Дениса на потом.

– Тебя приняли работать в музее? – благодушно заинтересовалась Маруська ее местонахождением.

– Не совсем. Познакомилась я в поезде, с одним пожилым дядькой, – докладывала Марта подробности бодрящим, поэтическим голосом, – а он коллекционер и нанял меня следить за порядком в его квартире.

– Нормальный? – сразу же прояснила Маруся.

– Приличный такой! У него квартира – музей! Получше покажу! – перевернула она телефон, промаршировав по квартире, показывая обстановку. – Видала, трешка? Мы с хозяином заключили договор у нотариуса и у меня есть ключи от этой квартиры! Марта потрясла перед телефоном связкой с брелком. – живу я здесь одна, как в замке!

– Отлично, Мартушка! Рада за тебя, ты большая молодец, что решилась на такой шаг! Фотки шли! – растрогалась Маруся, – не пропадай!

– Пришлю, у тебя то как?

Маруся собралась что-то ответить, но подоспевший к ней Влад, с готовностью перехватил телефон из ее рук:

– Алло! Кто это!? Алло? – затрубил он приглушенно-настороженный голос в трубку.

– Некому аллекать, ты звонок скинул! – объяснила ему Марта, владея собой.

Его лицо тотчас же обуглилось, глаза налились смолой, как у огнедышащего дракона, из горла вырывалось жерло пламени:

– С кем ты сейчас разговаривала? Какие фотки? Кто должен прислать? – губы его нервно тряслись. Со свирепостью он просверлив в Марусе дырку, прожигая ее патроном навылет.

Она рассерженно и неохотно ответила. Оправдываться ей было не в чем:

– Я говорила с Мартой по видеозвонку, Влад. Извилин у тебя вообще не осталось в голове, грубо вырывать телефон из рук?!

– Где, где твоя Марта!? – натянулся его голос струной, резкий взгляд издергался бровью.

– Проверь, если охота! – прошипела она на мужа кошкой.

Убедившись, что Маруся не врет, он сразу стих, как холощенная ночь лесу. Отложив устройство, он как дикарь налетел на нее, целоваться:

– Я так соскучился! – встрепенулся он, подсовывая к ней свои холодные губы, настойчиво прочно удерживая жену в объятиях.

– Уйди, отстань, оставь меня в покое, – отпихнула она от себя мужа. – Не трогай меня, пожалуйста, – взъерошилась Маруся, стряхивая с себя жесткие руки Влада.

Огненный солнечный луч, извергаясь пеплом через окно, лавиной тяготился к дощатому полу. Маруся подошла и задернула штору, огораживаясь от солнечного язычка, держась как можно подальше от мужа. Длинные, распущенные волосы она прибрала на одно плечо. Дотронулась рукой до лба, будто в миг голова разболелась.

– Да почему я не должен тебя трогать? Я люблю тебя! – прикрикнул на нее Влад, не в состоянии понять ее поведения.

– А я тебя – нет! – чистосердечно доложила она, растревоженная отвратной выходкой мужа.

– Повтори? Не расслышал, – ее губительные слова, ударили по нем клинком в сердце. Он не верил своим ушам. «Может ослышалось?»

– Не люблю! – повторила она, бесстрастно.

– И давно ты меня не любишь? – замялся Влад, согнув спину, не замечая очевидные перемены в настроении у жены. – У тебя кто-то есть? – навострился он взглядом, собирая пальцы в кулак, собираясь начистить морду Маруськиному новому ухажеру.

– Конечно, очередь стоит за окном! – тривиально ответила она, оглядываясь на шторы. Ее каштановые волосы растрепались, рассыпались по плечам.

На эмоции взрослых сбежались чуткие дети, уставившись, взволнованно заморгали глазками.

– Что произошло с тобой? Уже не в первый раз внушаешь мне это! Раньше ведь ты меня любила!

– Что было, то прошло, – изъяснилась она открыто, обнимая детей.

Владу, позвонил кто-то и он отклонился поговорить. – Я все выплачу, – обещал он кому то, – я все выплачу! На работе аванс жду и выплачу сразу.

Маруся догадалась, звонили из конторы, где он брал займ.

Тучи, как пастбище белых овец, забуксовали в одной точке. Бронзовое солнце, пробираясь между облаков, смешивало на небе иссини-золотистые и белые тона. Мороз в Липецкой области крепчал, покрывая поверхности ледяной коркой. Скрипела Маруськина калитка, а сытая псина, благовидно дремала в теплой избе у входной двери, грызя говяжью вкусную косточку. В избе практически не работала система отопления. Приходилось дополнительно греться обогревателями и горячим чаем. Маруська нацепила на детей кофты, на ноги шерстяные носки.

Розово-фиолетовый день засел за окошком присыпая снежком, рассказывая новогодние сказки, сочиняя новые зимние истории, подсвистывая вольным ветром. Марусе тоже хотелось бы верить в добрые чудеса, светлые, детские, но ее душа поседела раньше времени, обтерлась прозаичной мудростью, и разум в должном порядке взял над ней верх. Уставшее Маруськино сердце хотело поговорить с бабушкой Паулиной, но бабушка бесспорно отправилась в рай. За все время ни разу не явилась к ней во сне, ни разу не напомнила о себе каким-нибудь неким знаком.

День незаметно стирался, тушился, одеваясь в мантию. Не дожидаясь полдника, скучный месяц свесился крючком. Натянув бабушкин халат, она обратила внимание на свои сухие, шелушившиеся руки. Крем для рук закончился, а новый тюбик не купила. Деньги шли на самое необходимое, тем более что на носу Новый год.

– Мама, дай поиграть в свой телефон, – попросила Янка, прогулявшая школу в пятничный день.

– Можешь взять на столе, – разрешила она дочери.

Соня возилась с куклами, а Сема приставал к ней, отбирая игрушки. Детские крики стояли на весь дом.

– Зайчики мои, играйтесь потише, – обратилась она к детям выдержанным тоном, в состоянии редкого необъяснимого покоя, желая подольше побыть в этом обособленном коконе.

– Мама, он мешает мне, – пожаловалась Соня, подняв свои расстроенные, влажные глаза.

– Семка, где твои машинки, не мешай Сонечке укладывать ей своих деток спать. Русоволосый Сема задумался и отошел от сестры, проявляя к ней уважение.

– Мама, а к нам придет Дед Мороз? – наступательно спросила дочь, отвлекаясь от игрушек.

– Думаю, что – да. Мы ведь так сильно ждем его, и, если вы будете вести себя дружно и тихо, он точно зайдет к нам!

– И принесет подарки? – засветились Сонечкины глаза подлинным счастьем.

– И подарки! – уверила ее мама. – Это же самое главное! Дед Мороз с пустыми руками не приходит.

– Ура! Ура! – запрыгала Соня. И Семка запрыгал вместе с сестрой за компанию. Соня подбежала к маме и поцеловала в щечку: – мама, я тебя так люблю! Сема не отставал, дотрагиваясь пухленькими губками до маминой мягкой щеки.

– Мои любимые, и я вас люблю! – целовала Маруська своих детей.

– И Янку любишь? – испытывала Соня с огоньком.

– И Яну и Арину и Сонечку, и Сему, – всех вас! Мои любимые, самые дорогие! – сказала она, обнимая горячо своих детей. Маленькие тельца крепко жались к ней.

– А меня? – подключился Влад, неожиданно заявившийся, одетый в уличное. Щеки и нос зарумянились от мороза, сам развеселый.

Маруся тут же осеклась, сглатывая слюну:

– Ты чего так рано? – спросила она, внимательно обозрев его праздничные бездумные глаза, учуяв, что он выпил.

– Почему рано, очень даже вовремя, свое я отработал.

– Что это значит, объясни? – взревел ее голос взрывоопасно, с взбудораженным сердцем.

– Уволился. Послал их всех на рога, – чванно сказанул он. – Не могу я сидеть в наушниках по семь часов. Уши болят. В автобусе воняет! Лучше в такси вернуться.

– А с деньгами что? – враждебно натянулся Маруськин голос.

– Ничего. Я загасил свой займ, осталось немного! – монотонно ответил Влад. – Детишки, идите к папочке, я поцелую вас! – продребезжал он, пьяно.

– Не подходите к нему дети! – не разрешила Маруська, наэлектризовавшись. – От него пивом пахнет.

– Что ты вечно на меня наговариваешь?! Я нормальный, хороший отец! – гордо ударил он себя в грудь. – Сейчас схожу в магазин и куплю всем по шоколадке. Тебе что купить дорогая Марусечка, хочешь мороженное или мандарин? – покладисто произнес он.

– Отличная мысль, Влад. Сходи действительно в магазин! – одобрила она его решение, подталкивая на выход.

– Ждите меня, и я приду, – подмигнул Влад детям и жене, натянув на голову шапку, сваливая развязанной походкой.

Маруся, немного погодя, выскочила на холодную террасу, мороз мгновенно дотронулся до нее стылыми рукавицами, обжигая ее. В нещадной тьме блестел снег, пышно переливался настилом. Морозный воздух защипал лицо. С крыши сорвалась ворона, взлетев тяжело угнетенными крыльями. Дернувшись черными перьями, она неожиданно напугала Марусю, метнув ей в тапочки снежный ком.

– Ах, – отпрянула она.

Стряхнув снег, без промедления натянула на себя дверь посильнее, и не терзаясь мыслями намертво защелкнула засовом. «С нее хватит!»

– Яночка, дай мне пожалуйста телефон, я напишу Арине! – ее тело покрылось иголками, в глазах безоговорочная решимость.

– Ну сейчас мамочка, я доиграю!

– Я только Аринке напишу и отдам, – столбом встала мать около дочери, в ожидании телефона.

– На! – разочарованно сдалась Яна, которой не дали доиграть на самом интересном моменте.

Маруся быстро предупредила Арину: – «Дверь закрыта на щеколду, Влада я не впускаю. Будь аккуратна. Позвони, как пойдешь ко двору».

– Держи, – с воинственным настроем, вернула она телефон дочери. – Если что, папе не открывай, – предостерегла она Янку. Он с сегодняшнего дня решил пожить у бабушки, – отрешенно добавила она.

Через каких-то полчаса вернулся сам Влад с дребезжащими бутылками в пакете. Дернув за дверную ручку, понял, что Маруська его не впускает. Алмаз зарычал на него из комнаты, погавкав.

– Ты что же, решила меня не впускать домой? – выкрикнул он громко, озвучив первую мыль, что пришла ему на ум, постучавшись в окошко. – Маруся, ты слышишь? Открой, немедленно! Не ломай трагедию!

Маруся вышла на террасу:

– Да Влад, хватит. Ты мне не нужен здесь больше безработный. Нужно кормить детей, а ты бредятиной занимаешься! Снова купил себе пиво!

– Открой говорю! Я завтра же вернусь в такси! Не будь дурой! Мне мужик один подсказал, какая фирма доходная, грузовое такси.

– Когда начнешь работать и принесешь деньги, в размере не меньше десяти тысяч, тогда и поговорим с тобой.

– Какая же ты сука, Маруся, тварь! Выперла меня в такой мороз на улицу. Алмаз и тот дома сидит! – болтался его рот развязано.

– Если не уйдешь, напущу на тебя Алмаза! – пригрозила она.

– Сука ты, сука, тварь! – бросил он ей через окно и направился к калитке.

У Маруси даже полегчало на душе. «Кто бы знал, как она устала от него!» «Как же устала!»

Москва стояла в сизо-голубой дымке. Солнце, что одно на всех, напустило на себя выразительную актуальность. Светит, но не греет. Насущные морозы добрались и до столицы. Небесные кирпично-огневые заливы отражались в витринах, и стеклах московских квартир.

А Марта обжилась в стариковском музее. Ее не покидало ощущение, что она поймала за хвост Синею птицу счастья. Щедрый старик, сам оплачивал коммунальные услуги, попросив лишь, чтобы света много не жгла и охлаждала комнаты кондиционером, выдерживая до нужной температуры. По выходным она была совершенно свободна, собравшись в эту субботу съездить в гости к Маше. Деньги она решила экономить, надеясь подсобрать нужную сумму, впоследствии открыть свою фирму, предоставляя услуги по уборке.

Смахнув пыль с картин, вазочек, статуэток, за сохранность которых она отвечала головой, она усаживалась на старинный в черной коже диван восемнадцатого века и долго сидела на нем, углубляясь взглядом в пейзажи и лица, особенно ей нравилась цветочная поляна, с подписью Киселев А.А., «в этом что-то есть» – клокотало ее сердце трепетно, развивая в себе чувственность до предела.

В квартире доктора искусствоведа, Марта чувствовала себя комфортно. Ее обуяла легкость и непринужденность новой жизни. Да что там говорить: «Это ее квартира и она здесь хозяйка!» В комнате, где она спала, стоял книжный шкаф с книгами на разную тематику, что говорило о разносторонних интересах того, кто их покупал. Марта даже вознамерилась почитать некоторые из них, предпочитая художественную литературу. Ну например: Стендаля «Красное и черное», или Оноре де Бальзака «Шагреневая кожа», приглянулся ей и роман Жорж Санд «Консуэло».

Она не скучала, придумывая себе разные занятия, рисовала в каком-то старом, выцветшем блокноте двух человечек, придавая им разные рожицы, иногда вспоминала своих курочек и Дениса, которому отправляла мысленно: «живи как знаешь!», – упорно не признаваясь себе, что ее надтреснутое сердце скучает по нем, болит, не отвечая на его тысячный звонок и смс.

В пятницу, по договоренности, пришел Трофим Артемович и с контролем прошелся по квартире.

– Безукоризненно! – похвалил он Марту культурно улыбаясь. А Марта отметила, что лицо его как будто сильнее постарело, прибавило морщинок за неделю. – У вас дар, душенька! – проговорил он великодушно. – А это значит, что наш с вами договор продлевается автоматически…

– Спасибо вам! Мне тоже очень нравится следить здесь за порядком, – поблагодарила его Марта, приятно растянув губы в улыбке. – Может чаю?

– Можно и чаю, – не отказался доктор.

Марта ушла ставить чайник, а Трофим Артемович задумчиво обошел картины, собрание всей своей жизни, посмотрел на портрет жены, забылся, вышел в прихожую, обул ботинки.

– А чай? – всплеском спросила она, замешавшись взглядом.

– Знаете, душенька, я не буду пить чай. Вспомнил про важную встречу, мне нужно спешить, – произнес он застревающими в горле словами. – Кстати, – подвернулась ему важная мысль и подчиняющий жестом он махнул ей рукой, – деньги. – Тут немного, а остальное как закончится месяц, – передал он хранительнице своего очага хлебосольное вознаграждение.

– Спасибо, – обрадовалась Марта, млея и не заметила, как доктор, сняв ключи с ключницы, вышел, захлопнув дверь.