Падшие ради света. Легенды Пурпурного Города

Глава 5

Старое кладбище

«… мы все – сумма того, что повидали, чем восхищались, что поняли».

Э. Райс «Принц Лестат»

В западной части Ледцбора нашло свой приют старое кладбище. Оно расположилось между центром и окраиной, где жила Алекс. Куда бы она ни направилась, этот скромный некрополь всегда был где-то неподалеку. От ее дома его отделяли всего три автобусных остановки. Улица, что приютила под своей сенью этот тихий уголок, называется Кленовая. Район этот довольно оживленный: на соседней улице имеются несколько крупных магазинов, а по той, где находится кладбище, курсируют несколько городских автобусов. Чтобы не смущать ездоков и пешеходов, погост этот надежно огородили бетонной стеной, заключив его в довольно уродливый серый квадрат. Одна из остановок, где люди в нетерпении ожидают транспорт, упирается в эту самую стену; вторая располагается прямо напротив – как раз там, где стена зияет проходом на тот случай, если кто-то все же захочет заглянуть внутрь.

Кладбище было основано в 18 веке и на тот момент находилось за городской чертой. В восточной его части действует небольшая часовня, парящая ярким голубым пятном над покосившимися могилами, словно изящное кружево поверх серой паутины. Это приземистая одноглавая прямоугольная постройка с двухъярусной колокольней. Что касается погоста, надгробия и кресты пребывают в весьма обветшалом состоянии уже много лет. Кое-где они и вовсе отсутствуют – столетие назад их забрали для строительства моста через Фёру. Некоторые из них все же остались на кладбище, но не на своих местах. В неспокойные времена находились люди, которые не гнушались взять чужое надгробие, перебить на нем надпись и использовать для умершего родственника; а то и вовсе пустить для строительных нужд.

Как видите, о предмете своего увлечения Алекс знала немало. Этот провинциальный погост казался девушке весьма атмосферным. Наверное, любое кладбище заслуживает такой эпитет. Но Алекс подразумевала не только общую атмосферу тлена, царящую на большинстве из них, но что-то, присущее только этому месту. Среди призраков умерших здесь витает призрак любви, невесомой дымкой окутывая старые могилы. Любовь и Смерть. Эта пара шествует рука об руку по покинутому всеми погосту. Невидимые, они растворяются в клубах молочного тумана, стелящегося по надгробиям, оставляя после себя едва уловимый шлейф сладостной горечи. И случайные прохожие могут уловить горячий шепот любви и ледяное дыхание смерти, его заглушающее.

Впервые Алекс оказалась там в шестнадцать. Именно тогда, собственно, все и началось. До шестнадцати лет она была вполне обычным подростком. Разве что предпочитала черный цвет всем остальным. В те времена в Ледцборе не было магазинов для неформалов (как, впрочем, и сейчас). Компьютера у Алекс тоже не водилось. Ничего особенного купить себе она не могла, да и мама бы не позволила. У них преобладали хорошие отношения, но та была довольно строга в воспитании дочери. Алекс росла без отца, и ее мать делала все возможное, чтобы все у них было не хуже, чем у других. Их семью можно было бы назвать бедной, если бы не помощь бабушки – маминой мамы. Она любила дочь и внучку, ведь больше у нее никого не было. Они часто виделись – бабушка жила на соседней улице, в мышиной многоэтажке напротив гипермаркета.

Алекс воспринимала бабушку как лучшую подругу. Эта стройная белокурая леди, в недалеком прошлом – учитель, была самой образованной и утонченной женщиной, которую знала девочка. Ее мягкие локоны всегда были собраны в аккуратную высокую прическу. Она предпочитала легкие невесомые наряды: шелковые и шифоновые блузки, юбки и платья белого, голубого и зеленого цветов. Всегда носила каблуки и всевозможные украшения, подкрашивала губы и припудривала лицо. Ее голубые газа в лучиках морщинок смотрели на девочку с добротой и любовью, и никогда вуаль тревоги не застилала открытого взгляда. Как будто она была уверена, что за Алекс можно не беспокоиться, что у нее априори все будет хорошо. Позже Александрина поняла, что бабушка действительно считала ее лучшей девочкой на свете.

Алекс поверяла ей все свои девичьи секреты, даже те, которые не могла рассказать маме. Вместе они гуляли по лесочку за заброшенным заводом и по тихим улочкам с разноцветными пряничными домиками. Вместе любовались старинными зданиями и наслаждались увядающей красотой осенней природы. Фотографировались в парке на фоне чертова колеса и клумб в виде бабочек и зонтиков. Смотрели на рассеянный свет, который лился из стеклянных ромбиков фонарей, освещая тропинки и аллеи маслянистой желтой дымкой. Во время этих прогулок они часто сочиняли стихи о природе, которые по приходу домой аккуратно записывались в блокнот.

Она помнила эти прекрасные вечера, когда осенний парк шептал золотой листвой, когда ветер насвистывал печальную мелодию о далеких краях, а они все шли и шли, не замечая холода, в который раз ступая на одни и те же тропинки. Помнила, как однажды к ним в городок приехал луна-парк, она уговорила бабушку пойти с ней в комнату страха, сама испугалась первого же скелета и бросилась назад, а бедной бабушке, шагнувшей дальше, пришлось в одиночку постигать все ужасы этого коварного места. Помнила, как они сидели за письменным столом, и она отвечала ей домашнее задание, а за окном кружились тысячи пушистых снежинок. И неважно, что именно она рассказывала – красивое стихотворение или теорему по геометрии, – истинным наслаждением было демонстрировать свои знания достойному слушателю.

Помнила, как они несколько раз ездили в местный монастырь, фотографировались на старых лестницах у его величавых стен, набирали из святого источника воду и бросали на счастье монеты. Однажды Алекс решилась зайти в купель и окунуться в ледяную воду. Спускаясь по крутой деревянной лестнице к воде, она умирала от страха; ей казалось, что кто-то удерживает ее, не давая подойти ближе. Но она, собрав все силы, зашла в воду, а, окунувшись, почувствовала ни с чем не сравнимую благодать. Словно душа ее переродилась. Нечто похожее она чувствовала после прослушивания любимых песен. И, конечно, она сделала это, потому что рядом была бабушка, – без нее не смогла бы. Помнила их уютные семейные праздники, на которые бабушка неизменно приглашала их с мамой к себе. Она не была великим кулинаром, но простота блюд искупалась веселой атмосферой, царившей в их дружной компании. Помнила, как, начитавшись девичьих журналов, гадала бабушке на картах, а та гадала ей, и гадания эти она, в отличие от внучки, заглядывавшей в свои листочки, помнила наизусть. Помнила, как они втроем ездили на целую неделю на море. В первый день они все жутко обгорели, потому как Александрина не желала следовать правилу, гласящему, что в первый раз долго находиться на солнце нельзя. Всю неделю они усердно мазали обожженные носы и плечи кремами и кефиром и охали от боли, снимая и одевая купальники, но даже это не омрачило их отпуска. Помнила, что бабушка почти не купалась. Она сидела на берегу в большой белой шляпе и с нежностью смотрела на резвившихся в морских волнах внучку и дочь. Потом наставал черед мороженого и вареной кукурузы. Днем они купались и загорали, ходили обедать в кафе, а вечером гуляли по побережью, и бабушка покупала ей кучу безделушек, которые на каждом шагу продавали предприимчивые торговцы. Они ходили на разноцветный музыкальный фонтан и в местный парк аттракционов, где Алекс залезла-таки на чертово колесо, а еще ездили на экскурсию на водопады. Они ехали по горам и ухабам в открытом кузове грузовика вместе с еще дюжиной туристов, подпрыгивали через каждые несколько секунд, падали друг на друга и заливисто смеялись.

Помнила, как ходили по магазинам, когда Алекс вырастала из прошлогодней куртки или ей просто было нужно немного обновить гардероб. Бабушка никогда не возражала, когда внучка выбирала черные джинсы, майки и платья. Обычно ворчала только мама. Алекс же по-взрослому сдержанно стояла на своем. Даже самым близким людям девочка не могла объяснить, почему ей не угодили все остальные цвета. Это началось в двенадцать лет. В это время до их тихого городишки дошли новомодные веяния, которые на самом деле были стары, если не как мир, то как целое поколение, точно. Из журналов для девочек-подростков Алекс узнала не только о гаданиях на картах, но и о рок-группах. Вскоре клипы некоторых из них начали крутить по телевизору, и Александрина купила свои первые кассеты с записями уже ставших любимыми групп. Став старше, она переслушала много всякой музыки, но эти две команды неизменно оставались в ее плей-листе. Слушая их, она покорно предавалась ностальгии по самому лучшему времени, которое так быстро от нас уходит. Тогда же, в шестнадцать лет, голоса вокалистов затрагивали в ней какие-то потаенные струны, о которых она и не подозревала. Она не понимала, о чем они поют, но это было не важно. По мелодиям и интонациям и так было ясно, что песни их о щемящей грусти и прекрасной любви, о несправедливости жизни и попытке не потерять себя в жестоком взрослом мире.

Алекс частенько запиралась в своей комнате, стены которой теперь были увешаны плакатами новоиспеченных кумиров, включала музыку и ложилась на кровать. Комнату заполняли нежные сумерки, и их дымка размывала серое однообразие будней. Девушка закрывала глаза и вслушивалась в голоса, отдававшиеся в душе острой, ничем не объяснимой болью. Слезы прокладывали дорожки по пылавшим вискам. Она могла лежать так часами. А потом резко успокаивалась и, чувствуя себя опустошенной, но в то же время как никогда чистой, лишенной всего искусственного и напускного, принималась за уроки или домашние дела.

Скорее всего, в подражание своим кумирам Александрина и выбрала для себя черный цвет. Она любила в себе эти порывы грусти. Ей казалось, они, очищая, делают ее лучше; и только черный цвет соответствовал им и новой преображенной ей. Сначала она поддавалась уговорам и продолжала носить цветные вещи, склоняясь по возможности к серому и темно-зеленому. Но, получив паспорт, посчитала себя достаточной взрослой и самостоятельной, раздала всю свою цветную одежду; и родственницам ничего не оставалось, как заменить ее черной, за что Алекс была им от всей души благодарна. Пусть они не поняли, главное – не помешали.

Она искренне любила маму, но бабушку обожала и боготворила. Мать не раз предлагала последней переехать к ним – в трехкомнатной квартире (купленной не без бабушкиной помощи), которую они с дочерью занимали, все бы отлично поместились. Но бабушка – мисс Зельда – неизменно отвечала отказом. Она не хотела быть в тягость, и ей отлично жилось в своей маленькой уютной квартирке на пятом этаже. Кроме того, у нее были подруги и друзья, с которыми она нередко встречалась как у себя, так и на всевозможных мероприятиях, а потому Зельда не потерпела бы стеснения своей свободы. Она навещала дочку и внучку, чтобы попить у них чаю и обсудить последние новости, погладить белье и вытереть пыль, пока те на работе и учебе. Она любила приглашать их к себе на праздник, любил гулять с Алекс. Но жить с ними она не хотела.

Вообще же представительницы прекрасной и единственной половины семейства неплохо ладили. Немалую роль в этом играла женская солидарность. Алекс воспитывалась женщинами с несчастливой судьбой. Отец бросил мять, когда малышке не было и двух лет. Он попросту сбежал от них, и она его совсем не помнила. Мать рассказывала о нем неохотно, и постепенно эта тема стала в их семье табу. Девочка поняла только, что он был плохим человеком – безответственным и ленивым. А еще любил выпить, как выражалась мисс Катрина Гейл. Именно он дал Алекс ее имя, и мать не скрывала, что оно ей не нравится. Она считала его исключительно мужским. Мол, отец хотел мальчика, а родилась девочка. Более того, он настаивал на том, чтобы так и записать ее в свидетельстве о рождении. Катрина устроила истерику, и тогда был найден компромисс, который звучал как Александрина. Только так, полным именем, она и звала дочь. Девочке же оно казалось слишком претенциозным и обязывающим. Она думала, что не заслуживает такого пышного имени, и гораздо комфортнее чувствовала себя, когда ее называли Алекс, – как в шестнадцать лет, так и в двадцать три.

Уже много позже до нашей героини дошло, что, быть может, отец не был таким уж плохим. Просто эти двое были очень разными. Сначала противоположности притягиваются, а потом не могут в этом притяжении ужиться – вместе им слишком тесно, не хватает кислорода. Не уйди он от Катрины, ее бывший муж точно бы задохнулся. Мать – очень активная и деятельная, совсем как бабушка, только на свой манер. Она всю жизнь работала продавцом в маленьком продуктовом магазине. Отец во времена своего несостоявшегося брака трудился разнорабочим. Он очень любил читать, особенно мистику и триллеры. Об этом Александрине по секрету рассказала Зельда. И тогда Алекс поняла, откуда у нее любовь к чтению, – мама не читала ничего, кроме дешевых женских журналов и кулинарных брошюр. Эти скудные сведения об отце никак не проливали свет на то, где он мог находиться сейчас, да и не была девушка уверена в том, что в самом деле хочет это узнать.

Мисс Зельда была еще более несчастлива в браке. Ее муж пил и изменял ей, устраивал сцены и обвинял в немыслимых грехах. Алекс не могла понять, что на протяжении многих лет держало эту волевую женщину рядом с таким слабым, недостойным ее мужчиной. Повзрослев, она пришла к выводу, что причиной могла быть только любовь, которая железными цепями приковала умную и сильную Зельду, истинную леди, к отнюдь не джентльмену. Дед Александрины умер еще до ее рождения. Погоревав, Зельда пришла в себя и, наконец, зажила в свое удовольствие.

Имея перед глазами столь удручающие примеры мужского поведения, Алекс относилась к представителям сильного пола довольно настороженно. Но чаще вовсе о них не думала и уж тем более не обсуждала их. Этому невинному созданию нравилось говорить о бледном свете луны, о прочитанной книге, о трогающей душу музыке любимых исполнителей, о шуршащих под ногами увядающих листьях. Алекс знала, что именно прогулки с бабушкой, полные бесконечных разговоров обо всем на свете, оказали огромное влияние на ее личность. Именно воспитание, данное мисс Зельдой, сделало ее той, кем она предстала передо мной, явившись в Пурпурный Город, – образованной и утонченной девой. Правда, не сразу.

Глава 6

Старое кладбище. Часть 2

«…как это легко – проскочить сквозь внезапно появившуюся трещину в том, что он полагал крепкой и устойчивой жизнью… как легко оказаться на темной стороне, уплыть из-под синевы в черноту».

С. Кинг «Оно»

Время, проведенное с бабушкой, было для Алекс подарком судьбы, которой она была благодарна за россыпь драгоценных минут блаженного покоя и бесконечной гармонии. Но, как и все хорошее, это продлилось недолго. Очередной ненастный ноябрь ознаменовался двумя событиями: Алекс исполнилось четырнадцать, а Зельда заболела. Сразу после дня рождения внучки с ней начали происходить необратимые метаморфозы, дикие и необъяснимые. Необъяснимые поначалу. Ей пришлось-таки к ним переехать… По жестокой иронии судьбы эта умная интеллигентная женщина умерла от рака мозга, постепенно превращаясь в беспомощного ребенка с ограниченным словарным запасом, который не может сам себя обслужить.

Когда она начала заговариваться, Катрина сразу забила тревогу. Они поехали по врачам, но и лучшие из них разводили руками и выносили безжалостный приговор – неоперабельная опухоль мозга. Им ничего не оставалось, кроме как колоть обезболивающее и надеяться на чудо. Мать поместила Зельду в комнату Александрины. Та располагалась рядом с материнской спальней, поэтому так ей было проще за ней ухаживать. Алекс водворили в гостиную. И началась совершенно другая жизнь. В большой квартире больше не велось оживленных разговоров, не слышалось заливистого смеха. Изредка тишину прерывал приглушенный голос Катрины, которая продолжала разговаривать с матерью, рассказывая ей последние новости; однако, рассказы эти становились все короче. Алекс, сама не зная, почему, ходила на цыпочках, отчаянно желая слиться с тенями, что тянули к ней свои цепкие щупальца. Казалось, самый воздух был пропитан тревогой и ожиданием неминуемой трагедии. Алекс, всегда любившая свой дом, в один момент возненавидела его. И ненависть эта была вызвана страхом. Больше всего на свете она боялась оставаться в доме наедине с бабушкой. Еще совсем недавно она так любила уединяться с Зельдой, которую считала самым близким человеком, а теперь такая перспектива страшила ее. Ведь раньше им всегда было, о чем поговорить. В присутствии Катрины она еще могла рассказать бабушке, как дела в школе, делая вид, что не замечает отсутствующего взгляда некогда добрых внимательных глаз. Но когда мать была на работе, это было выше ее сил. Ей казалось, что она говорит в пустоту; она терялась и выходила из комнаты, глотая слезы. Оставив это на своей совести, больше она к бабушке одна не заходила.

Видеть ее такой было невыносимо, и она боялась, что именно этот образ – растрепанной пожилой незнакомки с потухшим взглядом, – останется в ее душе навсегда. Она же хотела запомнить Зельду прежней – остроумной, красноречивой леди, женщиной-праздником в воздушном платье. В то же время Александрину терзали муки совести из-за того, что она не могла войти в ее комнату даже на минуту. А потому она начала задерживаться в школе, чтобы прийти домой в одно время с мамой. Ей приходилось лгать, что она готовилась к школьной олимпиаде, но другого выхода она для себя не видела. Мать ворчала, что это все не вовремя, ведь с Зельдой постоянно кто-то должен находиться – «вдруг что». Она была вынуждена просить соседок, чтобы они время от времени заглядывали к больной. Александрина чувствовала себя кругом виноватой, но ничего не могла с собой поделать.

Когда ей не удавалось задержаться в школе, она бродила по заснеженным улицам тихого города. Она избегала тех мест, где они с бабушкой совершали свои задушевные прогулки, во время которых Алекс без умолку тараторила, а мисс Зельда время от времени вставляла уместные замечания. Почему-то выходило так, что она всегда говорила то, что Алекс и хотела услышать, тогда как с Катриной получалось ровно наоборот. И теперь Александрине так не хватало мудрого совета и слов поддержки, ведь, кроме бабушки, дать их было некому. Она видела, что мама держалась из последних сил – именно она проводила с Зельдой больше всего времени и как никто другой замечала все новые и новые признаки стремительной деградации. Ей приходилось умывать мать, купать, водить в туалет, кормить, делать уколы и много чего еще. При этом Катрина настойчиво отвергала помощь Алекс, стремясь оградить дочь от той суровой реальности, для которой ее невинное сердце, по глубокому материнскому убеждению, было еще не готово. Алекс слышала по ночам плач из комнаты матери, видела ее запавшие глаза и тусклый, почти как у бабушки, взгляд. Ей казалось, что Катрина, всегда обладавшая довольно пышной фигурой, сама начала таять на глазах. Александрина же чувствовала себя потерянной, и невыносимый страх и тоска не подпускали ее к собственному дому до самого вечера.

Холодный металл блеклого серпа уже поблескивал в хмурых небесах, а девушка все бродила по снежным тропинкам, подчас не разбирая дороги и утопая в сугробах. Когда холод проникал под кожу, ей казалось, что сердце ее леденеет, и становилось не так больно. Она ощущала лишь ледяную пустоту да тонкое покрывало снежинок, что оседали на волосах и покрывали влагой лицо, смешиваясь со слезами. Сквозь эту ломкую призму смотрела она вокруг и никого не видела. Если взгляд вдруг фокусировался на редких прохожих, разум поражала мучительная мысль о том, почему все эти люди так невозмутимы. Почему они продолжают идти по своим делам? Почему здания и деревья продолжают стоять на своих местах? Почему снежинки продолжают кружиться в воздухе, срываясь с неба, такого холодного и равнодушного? Почему все идет своим чередом, когда совсем рядом, в этом городе, прямо у нее дома, происходит такое чудовищное, вопиющее зло? Почему и за что она и ее близкие страдают, а другим хоть бы что? Почему люди так безразличны друг к другу? Прямо как это низкое зимнее небо – олицетворение космической отчужденности и ничем непоколебимого равнодушия.

«Ничто на свете не было так бесчувственно, цинично и коварно, как это серое небо…»

Эти вопросы тупой болью прорезали сердце, и лед раскалывался. Александрина словно пробуждалась от летаргии, и пробуждение было полно горечи. Она вдруг отчетливо понимала, что с ней случилось самое страшное, что может случиться в жизни: самый близкий человек смертельно болен, и ты не в силах ему помочь. Она устремляла взгляд на равнодушные небеса, прорезанные черными голыми ветвями, и пыталась различить там присутствие Того, Кто смог бы ниспослать ей хотя бы крохотную частицу утешения. Но она ничего не различала. Ей казалось, будто она осталась одна в захваченном безжалостным холодом городе, который перестал казаться ей родным и милым сердцу. Она будто бы попала в свой собственный Сайлент-Хилл. Сайлент-Хилл, где вечная зима и где обитают те, кому нет места на уютном деревянном чердаке под названием «нормальная жизнь» с ее такими обыденными, но такими безопасными заботами.

Этот иллюзорный город кишел кровожадными чудовищами, одно из которых напало на Зельду и сейчас, в эту самую секунду, пьет ее жизнь глоток за глотком. А она, единственная внучка, несмотря на всю свою любовь и преданность, ничем не могла ей помочь. Она от всей души хотела бы, чтобы бабушка прожила еще долго-долго, но была согласна хотя бы на пять лет, хотя бы на год. Она с радостью отдала бы ей это время, вычтя его из своей жизни. Но серое небо молчало, и никто не спешил провести эту сделку.

Однажды ей пришло в голову, что все дело в том, что она просила не в том месте. Каждое утро она говорила себе, что сегодня же после школы пойдет в церковь, поставит свечи и от всей души горячо и страстно попросит Бога о том, чтобы он сохранил бабушке жизнь. Но раз за разом она сворачивала в противоположную от церкви сторону и брела куда глаза глядят. Она боялась идти туда в одиночестве и ненавидела себя за это. В той нормальной жизни, которая теперь казалась сном, она часто бывала в церкви с мамой и бабушкой или с одной из них, но без сопровождения никогда. Ее охватывал глупый детский страх, что все будут смотреть на нее и думать, почему она явилась одна. Муки совести при этом были нестерпимы. Она понимала, что в мыслях готова на все, чтобы спасти самого близкого на Земле человека, а в реальности не может помолиться за него в церкви, не может даже зайти в комнату бабушки и сказать ей несколько добрых слов.

Помощь пришла, откуда Алекс совсем не ждала, – от Катрины. В одно субботнее утро, после нескольких недель терзаний, мама подозвала ее после завтрака к себе. Впервые за время болезни бабушки глаза Катрины лучились не только тоской, но и любовью – любовью к ней, единственной дочери. Пригладив еще не тронутые расческой волосы Алекс и взяв ее за руку, мать непривычно тихим и мягким голосом сказала:

– Александрина, у меня к тебе большая просьба. Нужно не откладывая сходить в церковь.

Тут она отвела взгляд и сказала еще тише:

– Вдруг что случится… а у нас даже воды святой нет…

Алекс прекрасно понимала, что слово «вдруг» в этой фразе лишнее. Понимала это и мисс Гейл. Но уста ее не могли произнести по-иному. Пока человек жив, пока в нем теплится дыхание, – теплится и надежда.

– Конечно, мамочка, – прошептала Алекс и порывисто бросилась к удивленной Катрине на шею – дочь уже давно вышла из того возраста, когда выказывала такие нежности.

Александрина мигом собралась и вышла из дома. Всей семьей они обычно ездили на автобусе в большую церковь в центре города. Сейчас этот вариант не подходил: Алекс подумалось, что в утро выходного дня там будет слишком много людей. Ей не пришло в голову, что в большом людном месте затеряться легче, и выбор у нее был между двумя находившимися неподалеку небольшими церквями. Они располагались в противоположных сторонах. В одну из них она несколько раз ходила с мамой. Алекс припомнила, что внутри церковь не очень-то и маленькая.

В другой она не была. Она знала только, что это небольшая часовня, которая находилась в самом конце старого кладбища, огороженного со всех сторон бетонной стеной. За эту стену она никогда не ступала. Ей просто не приходило в голову, да и мать строго-настрого запретила. Мисс Гейл не раз говорила, чтобы дочь не ходила на это кладбище, особенно по вечерам. Якобы там пропало несколько женщин, и в городе поговаривали о маньяке. Сама Александрина таких слухов не слышала, но, с другой стороны, она ведь ни с кем и не общалась. И все же ей мало в это верилось. Если бы в Ледцборе пропадали люди, да еще на кладбище, об этом уже писали бы во всех газетах и говорили по телевизору. Даже она была способна это понять. Наверняка, просто досужие сплетни. Байки из склепа, думала она с мрачной иронией.

К тому же стояло ясное зимнее утро, люди сновали кругом взад и вперед. И даже если на кладбище не столь многолюдно, там же часовня. Алекс точно знала, что она действующая. Ей об этом как-то рассказывала бабушка. В конце концов, если уж на то пошло, не допустит же Бог, чтобы маньяк нападал прямо на прихожанок, направлявшихся в часовню, а не просто на тех, кто хочет скосить дорогу до центра. Действительно, неужели Он дозволит, чтобы маньяк напал на шестнадцатилетнюю девочку, которая идет в церковь помолиться за больную бабушку? Несмотря на все страдания, выпавшие на ее долю, сердце Алекс еще не очерствело, а потому скептицизм и цинизм были ей пока чужды.

Итак, сказав маме, что направляется в небольшую церковь, куда они ходили вместе, она повернула в противоположную сторону. Впервые с того дня, как бабушка к ним переехала, Александрина не думала о ее болезни. Все мысли выветрились из головы, и она просто шла, полной грудью вдыхая свежий морозный воздух. Спешить в выходной ей было некуда, день стоял на редкость погожий, и к тому же у нее не было сил идти быстро. Она была рада, что желание пойти в церковь исполнилось так естественно, и теперь можно было хотя бы на этот счет не терзаться. После всех перенесенных страданий дорога к часовне казалась ей небольшой передышкой. Но передышкой перед чем? Об этом ей думать не хотелось…

Подходя к последнему на пути светофору, девушка вдруг заволновалась. Безмятежное настроение как ветром сдуло. Внезапно она осознала, что обманула маму, что скоро окажется, ни много ни мало, окруженная древними могилами, среди которых, возможно, еще и бродит безумец. Она поняла, что из мерцавшего мира машин и светофорных огней попадет в другой мир – спокойный и тихий. Чересчур тихий. Поняла, что сама пришла в царство той, кто уже не первый день непрошеной гостьей кружит у ее порога. А теперь непрошеной гостьей оказалась она, Алекс. Быть непрошеным гостем – это всегда плохо… Чем старательней она замедляла шаг, тем сильнее учащался ее пульс. Как во сне подходила она к заветной стене. Больше всего на свете ей хотелось отмотать время и повернуть в другую сторону, к другой церкви, направо. Опрометью мчаться назад. Но откуда-то она знала, что дороги назад нет.

…Подойдя к входу, она обнаружила, что он намного шире, чем она себе представляла. Серая стена прерывала свою несокрушимую линию метра на три, не меньше. Это почему-то приободрило девушку, и, шумно выдохнув, она ступила на покрытую толстым слоем снега землю старого погоста. Она шла по главной аллее, боясь смотреть по сторонам. Боковым зрениям она улавливала, что с обеих сторон раскинулись могилы, которые замысловатыми вереницами усеивали все окрест, до самых стен, опоясывавших кладбище, а между ними вились узкие тропинки. Единственным спасением от этих стражей смерти ей казались могучие деревья, что росли по обеим сторонам аллеи. Они как будто укрывали ее от следивших за ней немигавших глаз, при взгляде в которые открывалась бездна.

…Наконец, не помня себя, она добралась до часовни. В любую другую церковь она ступила бы сейчас с опасливой настороженностью, но эта казалась ей спасением. Как будто она нашла укрытие от преследовавших ее привидений, тянувших свои бледные руки к ее бессмертной душе. Эти призрачные длани высовывались из-под каждой могилы, каждого безымянного камня, которыми был завален древний некрополь. Ее душа казалась Алекс огоньком на ветру, хрупким и дрожавшим. И она знала, что не только ей. Сотни мертвецов хотели схватить этот живой огонь и загасить своим ледяным дыханием…

Пройдя небольшой коридор, Александрина оказалась в маленьком темном помещении с деревянными стенами, полом и потолком. Освещали его лишь несколько свечей, зажженных у икон. Купив три свечки, Александрина поставила их перед первыми приглянувшимися образами. Это были Младенец Иисус с Матерью и икона, изображавшая стоявших на облаке нескольких святых в разноцветных одеждах. У алтаря Алекс заметила икону Иисуса Христа и, не раздумывая, пошла к ней. Она зажгла высокую свечу и с мольбой посмотрела на прекрасное в своей строгости лицо. Запрокинув голову, девушка горячо зашептала:

– Господи всемилостивый и всемогущий, прошу тебя, нет, умоляю, заклинаю… Пусть это кончится. Избавь ее от каждодневных мучений. Избавь от них мою бедную мамочку. И меня тоже избавь. Прошу тебя, пожалуйста, я знаю, Ты тут и Ты меня слышишь. У меня больше нет сил, Господи. Пусть это все закончится. Пожалуйста, помоги нам, умоляю Тебя.

Постояв так еще несколько секунд и наскоро перекрестившись, Александрина, ничего не осознавая, как во сне, стремглав ринулась к выходу. Увидев у дверей святую воду, она вспомнила, зачем пришла, и поспешно вынула из рюкзака пластиковые бутылки…

Она вышла на улицу. Навстречу могилам и подстерегавшей на каждом шагу смерти. Навстречу сотням мертвецов… От своего поступка она испытывала ужас и одновременно облегчение. Она пришла просить о жизни, но попросила о смерти. Что это было – помутнение рассудка или внезапное озарение свыше? Неужели испарения кладбища, где бал правили прах и тлен, затуманили разум, перевернув все с ног на голову? Или же только в этом месте она смогла стряхнуть с души всю шелуху и заглянуть в нее? Но где именно – на кладбище, где пировала смерть, или в церкви, где Бог решал, кто следующий отправится в ее холодные объятия? Алекс не знала… Она шла вдоль надгробий и крестов, и после той страшной молитвы ее больше не пугали ни маньяки, ни привидения. Затуманенными глазами смотрела она вперед, но не потому, что боялась оглядеться, а потому, что хотела поскорее выбраться отсюда. Ей надо было домой…