Мысли мамы, или Как не загнать себя в угол

Просто кайф-кайфовый, сегодня вечером перед купанием снова будем рисовать.

19.04.2014

Солнце по-летнему светит через зашторенные бежевые окна, и отдельные его лучи пробиваются в комнату, падая на голубой плед, мы с Пашей сидим на полу и читаем книгу про птиц. Вернее, я читаю, а сын с довольным видом хитрого барсука сосет обложки книг, пытаясь понять, что ему больше нравится на вкус – картон или просто бумага:

«треск яйца и скорлупы – «дзень»…

Ах, какой волшебный день»!

Стараюсь я читать с интонацией, меняя голос, и так греет солнышко изнутри, думаю, про такие моменты и говорят, счастье в мелочах. Ведь не надо ничего глобального порой, а просто улыбка твоего ребёнка, как знак: «правильной жизнью живешь, женщина!»

– «Здравств…», Пашуня, папа звонит, погоди, грызи пока книгу, отвечу Папе, – говорю я и начинаю разговор с довольной улыбкой, – да, енот.

– Лёша Кулискин разбился! – слышу в трубке и мне кажется, что это бред, сон, такое ж только в кино бывает… мы позавчера виделись; да, меня раздражили его шуточки и лекции по верному воспитанию детей, но это же Бред, что Всё!

Я закрываю глаза изо всей мочи, пытаясь проснуться, но слышу из трубки монотонное:

– Они с Аленой поссорились, он прямо в тапках и домашних шортах выскочил на улицу, сел в машину, Алена ему звонила, они продолжили ругаться по телефону, и он влетел в отбойник.

Я слышу дальше растерянный голос мужа, но не могу разобрать слов, в ушах будто какой-то глупый звон.

– Лена, ты меня слышишь, – Дима говорит громче, и слыша мое частое дыхание, продолжает. – Мама Леши только что звонила, чтоб помог с похоронами!

Я сижу на полу, нервно сжимая руками плед, а рядом улыбается в свои девять зубов сын, а у них ведь тоже сын…маленький сын…запомнит ли он папу, папу, который его ждал, любил, любил и вот этого самого папы нет.

Вспоминаю нашу последнюю встречу на 8 марта… Лешка тогда Пашуню нашего на левое плечо посадил, Степку их – на правое.

Носил по комнате и приговаривал:

«Я вас потом научу за девчонками правильно ухаживать, цветы им без повода дарить просто потому, что девочки не могут быть счастливы без маленьких радостей».

Сказал и подмигивает нам с Аленой, а она сидит такая Счастливая, светится ярче солнца; знает ведь, что он ради неё горы свернёт.

«О, Боже, Алена моя, Алена, что с тобой сейчас, я не могу даже представить», – по моему горлу спускается комок, и становится тяжело вздохнуть.

Погиб после ссоры, вернее во время ссоры, погиб, не сказав, последнее «люблю», а ведь он очень любил и Аленку, и сынишку, как ждали они его, как он на роды ее сам агитировал, говоря, что именно тогда понял, что за жизнь у него теперь началась, жизнь Добытчика для семьи, пока жена – Домоправительница.

Чувствую, комок в горле разрастается, будто воздушный шарик!

«Стоп, успокойся, Лен, – шепчу я сама себе, и мысленно добавляю. – Да, она же всегда себя будет за это винить, как после этого жить. Как объяснить сыну, что папы больше нет! Что нет того, который по ночам после пар по сопромату работал грузчиком, чтоб заработать на обручальные кольца с гравировкой, как Алена хотела.

Нет того, кто отказался от стажировки в Дании, чтоб сидеть с тобой, сломавшей ногу, носить на руках в туалет…

Беру в руки книгу, а перед глазами, как в фильме их подержанная «Хонда», разбитая в хлам, красная, как кровь Лешки, ком стоит, но я вижу любопытные глаза сына и продолжаю:

«Здравствуй, папа-петушок! Мне б такой же гребешок», – читаю, и слёзы градом из глаз, надо ценить, ценить и любить, а мы, бабы, порой «пилим» не за что.

Просто выЁживаемся: я утром вот высказала своё «капризное фии», что муж кофе в турке мне сварил рановато, он остыл, и сколько вот таких придирок складывается в одну большую, которая может привести к трагедии!

Переворачиваю страницу, Паша лезет мне на колени и ёрзает, пытаясь усесться поудобнее, тычет в книгу, перед глазами расплываются строки:

«Как же рады мама с папой, что сынок у них родился», я начинаю громко всхлипывать, поворачиваю голову в сторону коридора и вижу Лешку с Аленкой: вот он нагнулся, чтоб надеть ей, беременной, сапоги, застраивает молнию, подняв голову вверх и улыбается так, как не умеют актёры кино, улыбается из самой глубины души.

– Дииииим, – звоню я мужу! – что теперь делать-то? Скажи, я сижу и плачу! Что делать?

И слова мужа, как холодный душ с утра или как голос разума, я так и не поняла:

«Лен! ЖИТЬ! Надо просто жить! Радоваться каждому моменту и ЖИТЬ»…

Беру в руки книгу, пытаясь найти тот стишок про цыплёнка, и читаю Паше, собрав все силы, что остались:

«…здравствуй, новый мир вокруг!»

Да, надо жить! Как сложно бы не было!

21.04.2014

Делаю уже третий круг по тропинкам сквера, первый был, пока Паша спал, второй и третий— с ним на руках, на дорожках лежат гнило-коричневые листья, перезимовавшие под снегом, а сквозь них пробивается новая трава.

Я рассказываю Паше, что наступает весна, подношу к деревьям и показываю набухшие почки, наклоняюсь к веткам, чтоб понюхать вместе с ним, как пахнет новая жизнь листа.

Я улыбаюсь сыну, но мысленно я там, рядом с Аленкой, на похоронах. Дима поехал на прощание один, оставить Пашу не с кем: свекровь работает с утра до ночи, а маму свою я даже спрашивать побоялась, зная, что она и на похороны брата не поехала, считая, что надо помнить человека живым, и на выписке внука не была, считая, что потом в суете дней не удалось бы перебрать картофель.

Паша тянет ручками ветку на себя и хватается за едва появившиеся листочки, я пытаюсь разжать его крохотные пальчики, но безуспешно, зелёные ещё липкие, они летят на землю, так и не успев стать полноценной листвой.

Я пытаюсь усадить сына в коляску, несмотря на его активные возмущения и думаю, что я так и не смогла созвониться с Аленой за эти два дня: она выключила телефон, через маму передала, что пока ни с кем говорить не хочет.

И ее можно понять, вернее, я даже боюсь хоть чуть-чуть понять ее чувства сейчас, боюсь и не хочу представлять, каково это.

Я набираю снова Диме, долгие гудки, снова долгие гудки, уже хочу сбросить вызов, как слышу тихое:

– Лен, ты чего названиваешь? Тут ничего нового за двадцать минут не произошло. Я также на похоронах.

– Я не могу не звонить. Как Алёна? Плачет? Скажи хоть что-то, – понимаю, что последние слова я произнесла, когда муж уже положил трубку.

На выходе из сквера я решаюсь купить чай с сосновыми шишками в память о Лешке, как-то он привёз нам целый мешок шишек, рассказывая, что это голимая польза, и всю зиму мы то и дело с Димкой их щёлкали, а потом материли дарителя, когда голой ногой наступали на острый кусок скорлупы.

Отпивая чай, с этим мыслями и улыбаюсь, будто прощаюсь с Лешкой, с его ироничной ухмылкой, его желанием достичь иногда недостижимого…

Делаю ещё глоток, на дне бумажного стакана остаются лежать две небольшие шишки, запрокидываю голову назад, чтоб они упали мне в рот:

– Брррр, вкусно, но горько.

– Прям, как жизнь!

– Прощай, Лешка!

28.04.2014

Только я смирилась с тем, что Паша пытается облизывать любую обувь, которую ты не успел убрать повыше, так появилась новая напасть— сын как хищник, как Лев в ожидании газели, отслеживает, когда ты выйдешь из кухни, чтобы юрко доползти, открыть дверку шкафа и перевернуть мусорное ведро. Иногда он ползёт сразу с грязным ботинком, пытаясь прорваться через оборону матери.

– Дим, хватит смеяться. Я не встану. Да, так и буду сидеть весь вечер, держа дверку спиной.

– Лен, заклей на скотч, как в коридоре.

– Неудобно, дверца под мойкой в кухне, понимаешь, это крайне неудобно, там ещё и овощи лежат, я устала заклеивать-приклеивать обратно, а блокираторы он отдирает.

В это время я услышала радостное пыхтение, и в дверном проёме кухни появился наш улыбающийся хомяк, готовый бесконечно двигаться.

– Вот видишь, подполз обстановку проверить, – обратилась я к мужу, а затем повернула голову в сторону сына. – Три раза за день достаточно, четвёртый раз я не буду собирать мусор, понял? Понял меня, хитрый жук? Я не сдамся.

И чем шире улыбался мне Пашка, пытаясь залезть на меня и обниматься, тем нежнее звучали мои угрозы.

Я целовала его, повторяя про себя, как мантру слова: так он исследует мир, надо каждый раз спокойно объяснять ему, что мне и папе это не нравится, что это плохо, и он перестанет. Быстро перестанет. Думаю, сработает!

05.05.2014

– Сынок, прости меня! —сказала я свои мысли вслух и поцеловала Пашу крепко. Никогда не знаешь, где «соломинку себе подстелить», это точно про меня, и то, как тщательно я готовилась к первой беременности.

Откладывала деньги на врача, читала отзывы, выбирала клинику.

Помню, как сидела, поджав ноги под себя, пила сваренный на виноградном соке глинтвейн по фирменному рецепту мужа и в глаза бросилась фраза: «доктор часто ведёт сложные беременности». Она спасла меня и жизнь моему ребёнку, потому что без неё его б не было».

Я закрыла крышку ноутбука, понимая, что надо идти к ней, но надо ли было меня

Спасать, вот в чем вопрос?!

И такие сомнения возникали не раз:

– когда назначили очень много препаратов на первом же приеме;

– когда у меня открылся, токсический гепатит;

– когда после каждого посещения я выходила от доктора с чувством страха, с ощущением, что беременность – это болезнь;

но какая-то внутренняя трусость и понимание – я вообще ничего не смыслю в медицине – останавливали сменить врача.

И первый раз об этой своей трусости я пожалела в конце беременности, когда доктор, отдавая мне документы для роддома, сказала с ухмылкой: «Мой девиз лучше перебздеть, чем недобздеть».

Я стояла тогда в нежно-розовом платье в мелкий цветочек, смотрела на неё, переводила взгляды на стены, на свой живот, и не могла поверить в услышанное, в то, что пока она переСТРАХовалась, я жила в СТРАХе.

Второй раз жалость по поводу своей трусости пришла уже в роддоме, когда напротив бОльшего числа прописных ею лекарств в выписке значилось: «Необоснованное назначении препарата».

И сегодня я пожалела о своей трусости в третий раз. На приеме у дерматолога в частной клинике мы наконец-то до конца поняли причину сильной угревой сыпи у Паши в течение всего этого периода.

Сначала педиатры убеждали меня, что это не угри— это «цветение новорождённых», и волноваться нет смысла, затем, и Катя, и Аленка, и остальные трындели, что все высыпания – это аллергия на то что я ем, потом, когда сын стал искусственником, начали сетовать, что я не могу верно подобрать смесь. Катя делала при этом ещё упор и в хваленую психосоматику, доказывая, что мое непринятие роли матери – это и есть прыщики у Паши.

Я шла к машине:

– Сынок, прости меня! – повторила я во второй раз, вспоминая одну «бездушную машину», в декабре нас направили в областной кождиспансер.

И дерматолог, сняв очки, резко сказала мне:

– Мамаша, сами подумайте: угри— это внутренний аллерген, пичкаете его чем-то.

– Посмотрите, это дневник питания – я пыталась показать ей тетрадку, которую скрупулезно вела с сентября, записывая в таблички сначала сколько и чего съела сама, какие смеси и в каких пропорциях по часам давала, какими кремами пользовалась.

Но доктор резко обрубила меня, сказав:

– Подгузник не надо снимать, мне не нужен его член.

Тогда я вышла от неё с ужасом, на улице было морозно, но меня трясло ещё сильнее от безразличия и холодности дерматолога, и это отношение было куда жёстче зимней непогоды.

Доктор путём не осмотрела ребёнка, не стала вникать в мою историю, да ещё сказала о половых органах такого крохи, четырёх месяцев – ЧЛЕН.

Я сильнее прижала к себе Пашу, пытаясь быстрее найти на стоянке нашу машину.

Надо срочно рассказать, что все высыпания на лице сына сродни угревой сыпи в период полового созревания, слишком много женских гормонов прописывали мне во время беременности, так много, что теперь они «выходят «через сына».

Я крутила головой, как волчок, но не понимала, куда идти, где стоит машина.

Я была растерянна, будто заблудилась в своих страхах или мыслях: так сильно ратую за верное материнство, за хорошее питание, за современный подход к воспитанию, пытаюсь все обдумать-продумать, а тут своей трусостью… тем, что боялась искать другого врача, всем этим… В общем, сложно слова подобрать о том, как я виновата.

В кармане завибрировал телефон, точно, можно же было просто позвонить мужу и узнать, где он припарковался, а не ходить несколько минут тут, как слепой котёнок.

Паша довольно улыбался мне, а мне было стыдно, очень стыдно от того, что я, чего уж скрывать, все эти месяцы стеснялась его внешности.

мы приходили с ним в поликлинику, и я с завистью смотрела на ангельски-чистые лица деток рядом, радовалась, тому какие они красивые, завидовала даже.

Возможно, поэтому меня так обидели тогда слова папы при встрече, будто я была внутренне с ними согласна.

Да, я немного стеснялась все эти месяцы фотографировать Пашу, думая, что у него со внешностью большие проблемы. О, боже, какая была дура! Как стыдно!

– Сынок, прости меня! – сказала я свои в третий раз и поцеловала его крепко. – Ты самый красивый на свете. Самый. Смотри, папуля нам машет. Ах ты мой любимыш!

20.05.2014

– Ваша жизнь полностью изменится, – доносился голос у меня между ног.

Я робела, не зная, стоит ли отвечать доктору, сидя на гинекологическом кресле, но всё же пыталась рассмотреть через беременный живот макушку собеседника. – Понимаете, всё перевернётся, вы станете замечать то, Мимо чего ходили каждый день, а тут… опа… вот Оно. Вы начнёте видеть, то что не бросалось ранее в глаза, например, есть ли съезд на тротуарах, наличие подъемов для коляски, игровые комнаты при торговых центрах.

Доктор в предродовой говорила и говорила, глядя мне не в глаза, отчего складывалось впечатление, что она разговаривает не со мной, а только с какой-то определённой частью моего тела.

Тут гинеколог подняла глаза:

– Вот как я сейчас праздную Новый год или день рождения?! – она несколько секунд будто ждала ответа, но я видела ее впервые, поэтому лишь продолжала молчать. – Да никак. С мужем вдвоём посидим с часок и спать идём, чтоб рано утром, ребёнку кашу варить на завтрак. Нет уже состояния внутреннего праздника, да и желания веселиться нет.

Я слезла с кресла и в тот момент мне хотелось закричать:

– ЗАЧЕМ ВЫ МЕНЯ ПУГАЕТЕ! Мне скоро рожать, а вы тут ещё и про то, что праздников в жизни больше не будет.

И вот спустя год после разговора мой первый день рождения в роли мамы, и Мир я вижу сейчас иначе, мысленно убираю потенциально опасные для сына предметы. Причём делаю это, когда захожу в любое помещение, неважно, со мной ли в это время Паша.

А ещё знаю, как мерзко трясёт коляску на тротуарах с щебёнкой, как застревают колёса в снегу, если его не почистить, знаю, что падать на лёд – больно, но когда падаешь на лёд на тропинке, а сверху летит коляска, то сначала страшно, потому что сын может выпасть и удариться, а потом уже больно, а ещё я знаю, что могу спать сидя на полу, можно заснуть, начав есть суп…

Мир точно изменился, но в этом доктор ошиблась – состояние внутреннего праздника у меня осталось, вернее, стало ещё больше, потому что сейчас я радуюсь жизни не только, как взрослая, но и глазами сына.

Задувая вечером торт, я измазалась кремом, и Паша смеялся так заливисто, что мне было неважно, что отмечаем мы втроём дома. Сходить в ресторан с сыном было бы подвигом, на который я второй раз ещё не готова, а прыгать весь вечер, доставая сына из-под столов, не хотелось.

А когда сын уснул мы с мужем сидели прям на полу в кухне, налив розовое вино, и болтали о том, что за год жизнь будто перешли на новый уровень: родился сын, я перестала работать, муж открыл своё дело, и мы оба немного робеем перед неизвестностью, но это ведь нормально и не страшно, если внутри тебя всегда есть ощущение внутреннего праздника.

06.06.2014

Я стараюсь избегать детских площадок, потому что мне кажется, что каждый родитель на площадке бесконечно кричит своим детям «нельзя», и это меня раздражает, вернее, как-то внутренне напрягает, потому что сама это слово я стараюсь не использовать. А ещё почти каждая мама или чем-то пытается гордиться:

– А мы…а мы…а мы на горшок ходим с шести месяцев,

– Мы уже сами ложку держим…

– А мы уже машем «пока».

И умом понимаю, что это их дело, но такие разговоры не люблю, а вот Димка мой – даже не знаю.

Последнее время его прям тянет на прогулках заглянуть на детские площадки, и вот он каждому ребёнку, ей-богу, в рот смотрит, смотрит с целью понять, если у того зубы.

Улыбается, раскручивая тихонько, допустим, карусель с Пашей и ещё парочкой детишек такого же возраста, а сам мне шепчет:

– У нашего зубов больше! А у рыжего вообще нет.

В эти моменты мне хочется притвориться, что мы незнакомы, я начинаю широко улыбаться мужу в ответ и рыжему беззубому, будто боюсь, что нас кто-то услышит.

Одно всегда радовало, что хоть вопросы не задавал:

– А у вашего ребёнка сколько зубов? Ясно-ясно, а у нашего Пашеньки вот одиннадцать, а ему девять месяцев…. Если такая беседа состоялась бы, то в конце, мне кажется, муж показал бы знак победы и закричал бы: «выкусили, выкусили, суки, мы с сыном вас всех тут по зубам сделали».

И вот сегодня одна мама, возьми, и скажи Паше:

– Привет, улыбаешься мне. Ой, какие зубки.

Я мысленно скрестила пальцы, чтоб она не спрашивала ничего больше, но муж такой:

– Да-да, уже одиннадцать, а ещё и года нет, а всё потому, что все люди произошли от обезьян, а мой сын – от акулы.

И давай смеяться, вернее даже ржать, как пегий конь. Девушка шутки не оценила и отошла от нас подальше. Поэтому врут все, что женщины, типа после родов тупеют, умом не блещут, Димка мой тоже вон начал «сдавать позиции».

30.06.2014

Катя сидит у батареи без сил, завернувшись в пёструю фланелевую пелёнку с корабликами и мышами, к ней тесно прижимается Пашуня, но она никак не реагирует на него.

Я кормлю детским йогуртом с ложечки то сына, то Катюшу, и внутри рождается что-то материнское по отношению к своей лучшей подруге.

Впервые я вижу её такой слабой и беспомощной, до этого она всегда была будто Надо мной:

–Старше на три года;

–Умнее;

–Опытнее.

Где-то в глубине души я всегда думала, что она во всем Лучше меня, а тут она сидит в детской пелёнке, как полуслепой кАтенок, моя Катюша.

Я протягиваю ложку йогурта Паше, затем ей, она делает небольшой глоток, закрывает глаза, будто собирается с силами бледнеет и просит ещё. Мне жалко ее, как дочку.

– Кать, что вообще плохо? – произношу я, поднимая на руки Пашу, и начиная резать одной рукою овощи на салат, а второй – держа на боку сына, который требует объятий здесь и сейчас.

– Лен, тошнит очень. Рвоты нет. Желания делать что-то тоже нет. Вот тебе и долгожданная беременность, – отвечает она и закатывает глаза. – Лиса, убери перец, меня от его запаха тоже мутит».

Я, не снимая с рук Пашу, быстро прячу все в холодильник, быстро наливаю воду, достаю красочки, бумагу, валики для рисования, усаживаю Пашу за столик в надежде, что он даст нам поболтать.

Катя, не открывая глаз, говорит очень тихо, но слова её долетают до самой сути происходящего, мне кажется:

– Лен, ты теперь видишь сама, что мамы-погодок по сути не могут до конца дать ребёнку ощущение любви; не может такая мама полноценно жить, радуя себя, а это важно для комфортного материнства.

Разинув рот, я киваю и рисую рядом с сыном.

– Вот сейчас меня тошнит, мне хочется лежать, представь себя на моем месте, а у тебя рядом ещё малыш Паша, с которым надо играть, гулять, кормить…, – Катя делает паузу, будто набирается сил продолжить свою мысль. – То есть ты, будь ты на моем месте, жила б всю беременность в ущерб себе или ему: ты начала бы злиться на ребёнка, понимая, что он слишком мал, что он не может осознать всю особенность периода беременности.

Я наливаю воды и протягиваю Кате, она делает глоток и снова закатывает глаза:

– А ещё малыш, который живет в тебе, он бы чувствовал все это напряжение, ему было бы плохо от происходящего.

Я слушаю Катю, пытаюсь «переварить» её мудрые слова, как в это время Катя пытается «переварить» детский йогурт сына.

Наверное, она права. Не зря же доктора рекомендуют рожать детей с разницей хотя бы в два года. У Паши, например, до сих пор не установился не то что дневной, но и ночной сон: мы с Димой по очереди подскакиваем к ему по пять – шесть раз за ночь, а ещё он почти не сидит в коляске на прогулках, и только-только начинает ходить, поэтому я много ношу его на руках, а могла бы я носить его, если была бы беременной?! Конечно же нет. Ведь это прямая угроза беременности. И, выходит, он сидел и плакал бы в коляске, понимая, что мама не хочет его брать.

Я перевожу взгляд на Пашу, который рисует, но больше – смачно ест краску ярко- синего цвета, затем смотрю на серо-зелёный цвет лица Кати, и понимаю, что решение быть мамой-погодок Очень странное, когда его принимает женщина. Начинаю оттирать полотенцем язык Паше, а в голове все носится:

Что движет женщиной? Неужели она не понимает, что этим может нанести вред своему здоровью или здоровью будущего малыша, если будет со своим маленьким ребёнком вести прежний образ жизни, или сделает выбор в пользу второго ещё не рожденного ребёнка, если решит изменить образ жизни, не прислушиваясь к потребностям своего уже существующего ребёнка: вместе играть-бегать-прыгать-гулять.

Язык сына наконец-то становится розового цвета и произношу:

– Я с тобой согласна, Катюша. Беременность должна быть в радость, женщина должна достаточно высыпаться, отдыхать, с маленьким ребёнком это невозможно. Ты, как всегда верно, всё сказала. Я буду рисовать с Пашей сливы, а ты иди и отдохни у нас на диване.

Сказав это, я придвинула стул к Пашиному столику, а Катя еле-еле, как тень, медленно переваливаясь из стороны в сторону, поковыляла в сторону комнаты.

12.07.2014

Я вытирала пыль в ожидании свекрови, нет не потому, что она была придирчива к чистоте, а потому, что мне всегда кажется перед любыми гостями, что в доме недостаточно убрано.

Да, какое там «перед гостями», я перед возвращением Димы с работы и то быстро поправляю подушки, убираю со стола кружки, вот она, сила привычки.

Я приподняла изящную фарфоровую статуэтку балерины, которую в прыжке держал партнёр, подарок Димы, привезенный, вроде, с Питера, и остро ощутила, что очень тогда скучала, боялась, что он не вернётся, и наша с ним история любви закончится.

Сколько себя помню, лет с тринадцати, мечтала о таких чувствах, чтобы всё внутри натягивалось, как струна гитары, чтобы при взгляде на любимого спирало дыхание, как при быстром беге, а сердце начинало стучать неистово.

Я искренне ждала любовь и боялась, что описанное в романах и книгах – выдумка, поэтому когда почувствовала внутри натяжение «струн сердца» к Диме, то был страх, что это не любовь, а лишь желание любить.

С полками в коридоре было «покончено», и хныканье Паши дало знать, что он захотел на ручки, да и я была не против.

Вместе мы прыснули в зеркало из пульверизатора, струйки пены побежали быстро вниз, как будто море оставляет след пены на песке.

Я корчила гримасы с Пашей в зеркале, а в голове крутились мысли про любовь.

«Огня» тогда в мой подростковый страх подливали рассказы мамы. Она открыто признавалась, что любви так и не испытала, что вышла замуж за папу, потому что «все подружки уже с колясками, а я – нет». И на этом тему отношений между мужчиной и женщиной мы с мамой закрыли. Меня особенно подростком распирало любопытство, хотелось подробностей их ухаживаний, но нет.

В домофон позвонили, я ещё раз глянула в зеркало, оно блестело. В квартире было чисто, уф, успела.

Открывая дверь, я гадала, во что на этот раз будет одета свекровь, пожалуй, в облегающем платье.

Вот шум открывающегося лифта, стук каблуков, и вот она такая изящная, как лебедь, утончённая, в чёрном комбинезоне в горох, красных босоножках, я смотрю и глаз не могу отвести.

– Паш, смотри, какая у тебя бабуля красивая, – улыбаюсь я, стоя в растянутой майке и шортах. – Здравствуйте, Наталья Леонидовна, ого какой у вас вырез на спине. О-ля-ля.

Она улыбается, а я думаю, что больше лет сорока пяти бы ей никогда не дала.

– Давай без отчества, раз уж я сегодня «о-ля-ля». Держи, вот вам радости, Лен, – мне протягивают пакет с фруктами, бумажные пакеты с одеждой внуку и глянцевый журнал. – А это прям тебе, чтоб отвлечься от чего-то умного.

Я смотрю на свекровь и взгляд падает на статуэтку балерины, в голове пробегает мысль, что вон она, такая же эффектная, но почему ей не хотелось домашнего уюта и счастья каждый день, а не кочевыми набегами, украдкой, порой прячась от людей.

Всё, что я до этого знала про отца Димы было его имя, что он был старше Натальи и несвободен, да брошенная свекровью фраза, когда мы сообщили о моей беременности:

– Если бы в годы моей молодости рядом была такая семья, которую вы образовали с Димой, то я, может, не поверила бы, своей тетки, которая меня воспитывала, приговаривая: «Лучше быть любимой любовницей, чем женой, которую бьют», – и тогда, возможно, нашла бы я, своего человека, а не жила стереотипами. А, может, бы и не нашла.

Наталья терлась кончиком носа о носик Паши, а затем крепко прижала к себе, не особо обращая внимания на то; как он втирает ей в волосы спелый абрикос.

– Я тоже по тебе соскучилась, – нежно поцеловала она в макушку Пашу. – Родничок такой большой ещё, всё не заживает.

Она проронила это, но казалось, что хотела сказать что-то совсем иное, но постеснялась.

Я придвинулась к ней чуть ближе, давая понять, что хочу узнать, что на самом деле вертится у неё на языке, но вслух бормотала:

– Паша всячески подстраивался к родам, помнил про особенности таза мамы, поэтому и родился таким яйцеголовым с большим родничком. Катя, говорит, что дети понимают на уровне интуиции, природы, как должны проходить роды, а врачи нередко зря назначают кесарево.

Повисло молчание, и мы сидели втроём на диване, хотя нет, мы с Натальей сидели и стеснялись, а Паша вертелся в руках, как дождевой червяк на асфальте, и не стеснялся ничего, то смачно пукал, то пускал пузыри изо рта, то рвал журнал, принесённый свекровью, то кричал резко «Ааа» голосом орангутана.

Свекровь поджала под себя ноги и залезла на диван.

Я не могла поверить своим глазам: такая всегда по-королевски манерная она сидела, обняв свои колени руками, и сказала:

– Мне твоя Катя мою тетку Нину напоминает, у неё было восемь классов вечерней школы, поэтому после войны ее назначили руководить колхозом, а она, как мне признавалась, думала сначала, что озимые – это значит надо их прям в зиму, раскапывая сугроб, сеять. Собрала мужиков и говорит им, чего, типа удумали осенью. А они ей в ответ: вот, вроде, Нин, девка ты образованная, но дура.

Я рассмеялась от того, что Наталья Леонидовна голос так меняла, изображая мужиков и свою тетку, и поняла, что мне, пожалуй, впервые не стало обидно за то, что Катю сравнили с дурой:

– Подруга у меня хорошая, очень, она ребёнка ждёт сейчас.

– Да я знаю, Лен, – иронично произнесла свекровь, – о ней вчера на работе говорили, к тебе пришла, и у меня на языке «крутилось» спросить, как она, она ведь беременная от сына моей коллеги, видишь, как тесен мир, он с женой недавно из-за неё развёлся, вот и говорили о том, как он будет или нет с дочкой общаться, ей пять на днях исполнилось, а он не поздравил.

Я опустила голову, будто мне было стыдно за то, что Катя увела кого-то из семьи.

Свекровь улыбнулась и стала чесать себя за пятку, поймав мой удивленный взгляд, она рассмеялась:

– Ты чего так смотришь? Да, я могу сидеть, задрав ноги выше головы, могу чесаться, а ещё …

Тут довольный Паша, который всё это время рвал принесённый мне журнал, пукнул, и свекровь такая:

– Да-да, а ещё я пукаю, потому что я человек, а не красивая статуэтка, которой ты меня видишь, да и вообще недавно видела программу, что только ленивцы не пукают, а я не ленивец, не статуэтка, я обычный человек, и твою Катю я не осуждаю, понимаешь?

Я подняла глаза на свекровь и она, пытаясь разрядить обстановку, сказала:

– Обещаю тут не пукать, как Паша, но позволь побыть с тобой человеком.

Я кивнула и тоже задрала ноги выше головы.

– Твою Катю, я, возможно, понимаю больше остальных, – голос свекрови изменился, я никогда ни с кем особо не обсуждала свои отношения с папой Димы, но скажу тебе, скажу одно, только одно! Ни о чем не жалею, я была счастлива с ним.

Мне казалось, что на этом признание свекрови закончилось, потому что она заглянула в подгузник внука и встала со словами: «Сиди, я сама сменю подгузник».

Я начала листать погрызенный журнал, думая, что к осени пора покупать себе новые сапоги и уже приводить в форму, посмотрев ещё несколько страниц, я быстро сняла майку и достала из шкафа желтый сарафан на тонких бретельках, красивый, никто ж не мешает мне его дома носить, свекровь с Пашей вернулись, я поймала улыбку, как одобрение тому, что переоделась, ожидая, каких-то советов ну или комплиментов, но услышала:

– А расстались мы, Лен, с Евгением очень плохо: начали ругаться из-за какой-то мелочи, и в порыве гнева я сказала ему: «Да в гробу и видела я тебя белых тапочках», а через несколько дней у него остановилось сердце, врачи сказали, что не смог справиться с напряжением на работе, дома, с переменами в нашей стране после развала Союза. И меня не было на похоронах, понимаешь, любовниц туда не пускают, поэтому даже в гробу я его не видела, и для меня он навсегда остался моим Женькой, таким светлым, искренним, с конфетами «Птичье молоко» на каждую нашу встречу, с улыбкой на всё лицо и глазами, в которых мне не хотелось тонуть, мне хотелось в них плавать, как в горной реке, которая, с одной стороны, будоражит и охлаждает, а с другой стороны, вселяет в тебя страх, страх того, что ты можешь разбиться о камни.

Наталья спустила с рук Пашу, и он стал переставлять ножками, держась за диван и хватаясь, то за мои колени, то за торчащие из-под штанин комбинезона пальцы бабушки, она гладила его макушку, но смотрела куда-то в стену, и говорила уже будто не мне, а самой себе:

– И несмотря на законную жену, которая была старше его, несмотря на законных детей, которые по возрасту были моими сверстниками, я понимала с самого начала свою вторую роль.

Но лишь после смерти Женьки, когда стояла на линейке в школьном дворе рядом с Димой, держащим букет гладиолусов и конфеты «Птичье молоко», лишь тогда я поняла, что к этим отношениям меня подтолкнула тетка, хотя, вроде, при этом и я была не против.

У меня проскользнула мысль предложить Наталье Леонидовне чая, но я боялась заговорить.

– Лен, думаешь, девчонка в двадцать лет мечтает стать любовницей взрослого мужика, – свекровь спустилась на пол к Паше. – И мечтает заниматься с ним любовью в машине под гимн СССР, а именно так и было у нас в первый раз.