Елена Троянская

II

Так я узнала, что мне запрещено смотреться в зеркало. Простая с виду вещица: отполированная бронзовая поверхность дает мутное, неотчетливое отражение. Мне почти ничего не удалось разглядеть. Лицо, которое мельком глянуло на меня, мало соответствовало моим представлениям о собственном облике.

Можем ли мы мысленно представить собственное лицо? Думаю, нет. Мне кажется, мы воображаем себя невидимками, вовсе не имеющими лица, способными сливаться со всем, что нас окружает.

Матушка довольно часто разглядывала себя в зеркале. Теперь мне кажется, будто всякий раз, войдя к ней, я заставала ее за этим занятием: она сидит перед зеркалом и то приподнимет брови, то повернет голову, чтобы увидеть профиль, то облизнет губы. Иногда она улыбалась своему отражению, но чаще хмурилась и вздыхала. Завидев меня, она всегда клала зеркало полированной поверхностью вниз, а однажды и вовсе села на него – чтобы я не взяла.

Была ли мать хороша собой? Очаровательна? Соблазнительна? Красива? В языке существует много слов для обозначения приятного впечатления, которое внешность человека производит на наши чувства. Я должна сказать – да, мать обладала всеми перечисленными качествами. Лицо у нее было, как я уже упоминала, узкое и длинное, что странно: в нашем роду преобладали круглые или овальные лица. Тонкий нос идеальной формы, как лезвие, рассекал ее лицо. Раскосые глаза широко поставлены. Они-то прежде всего и притягивали внимание: большие глаза играли главную роль в ее лице, но никогда не смотрели прямо в ваши глаза. Ее внешность поражала еще одной особенностью: удивительной яркостью красок. Кожа ослепительной белизны, волосы черные как смоль, а румянец на щеках, казалось, пылал огнем. Шея была длинная, тонкая, очень изящная. Мне казалось, такой шеей нельзя не гордиться, но когда однажды служанка сказала матери, что у нее лебединая шея, та приказала ей выйти вон.

Мать звали Леда, – по-моему, очень красивое имя. Оно значит «женщина», и мать действительно отличалась удивительной женственностью. Выбрав такое имя, бабушка с дедушкой помогли, наверное, развиться этому качеству.

О своем имени – Елена – я затрудняюсь сказать что-либо определенное. Однажды я спросила мать – когда в очередной раз застала ее за изучением собственного отражения в зеркале, которое она тут же торопливо спрятала, – почему меня так назвали и что означает мое имя.

– Я знаю, что «Клитемнестра» означает «успешное сватовство». Она твой первый ребенок. Наверное, ее назвали так потому, что ты ответила согласием на сватовство батюшки и вышла за него замуж.

Мать откинула голову и рассмеялась низким, загадочным смехом.

– Твой отец – политик, и сватовство его было сугубо политическим.

Заметив удивление на моем лице, она добавила:

– Я имею в виду, что он тогда – и тогда тоже – находился в изгнании^[2] и нашел прибежище у моих родителей. У них была дочь на выданье, а он хотел жениться. Так хотел, что посулил родителям богатые дары, если они дадут согласие на наш брак, и они дали.

– А что ты о нем подумала, когда впервые увидела?

Мать пожала плечами:

– Что в нем нет ничего отталкивающего и я могла бы выйти за него замуж.

– Неужели это все? Все, что требуется женщине? – не поверила я и удивилась.

– Конечно. – Мать посмотрела на меня и добавила: – Впрочем, в твоем случае можно рассчитывать на большее. Можно заключить более выгодную сделку. Что касается имен, то «Кастор» означает «бобер» – он и вправду вырос очень трудолюбивым, а «Полидевк» значит «много сладкого вина». Твой брат может выпить много вина, это поднимает его дух.

– А мое имя, оно что значит?

Детей больше всего интересует собственная персона. Мне не терпелось услышать свою историю с самого рождения, узнать тайну, ключом от которой владели только отец с матерью.

– Елена… – Мать глубоко вздохнула. – Нам нелегко было выбрать тебе имя. Ведь оно должно означать… указывать на…

Мать нервно теребила локон – я хорошо знала эту привычку, которая выдавала крайнюю степень тревоги или волнения.

– Короче, твое имя имеет много значений. «Луна» – потому что ты связана с этой богиней, «светильник» – потому что ты принесла огонь.

– Я же была младенцем! Как я могла принести огонь?

– Твои волосы горели, словно солнце.

– Луна – и солнце? Не могу же я сразу быть и солнцем, и луной! Тут какая-то путаница!

– Почему не можешь? Пусть лунный свет и солнечный свет различны, но и то и другое – свет, поэтому ты можешь иметь качества и солнца, и луны.

– А еще ты зовешь меня Лебедушкой. Это почему?

Я жаждала полной ясности и хотела разобраться со всеми именами.

– Лебедушка – маленький лебедь, лебеденок, который только что вылупился из яйца.

– Да чем же, чем я похожа на лебедя? Ты и лебедей-то терпеть не можешь!

Однажды мы гуляли по парку, а через него пролетала стая лебедей. Мать отвернулась и быстро пошла прочь, а отец стал кидать в них камнями. Он покраснел и кричал: «Кыш, кыш! Прочь отсюда, мерзкие твари!»

– О, когда-то я очень любила лебедей, – ответила мать. – В детстве я любила их больше всех птиц. Часто приходила на берег нашего озера покормить. Я подолгу любовалась ими: прекрасные шеи, белоснежное оперение.

– Почему же твое отношение к ним изменилось?

– Я лучше узнала их, когда выросла. И восхищение прошло.

Неожиданно она наклонилась и обхватила мое лицо своими длинными тонкими пальцами.

– Никогда не следует приближаться, что бы это ни было, слишком близко. Тем более никогда не подходи вплотную к предмету восхищения, иначе не сможешь больше восхищаться им. В этом и состоит различие между взрослыми и детьми. – Она погладила меня по щеке. – В детстве доверяют всему новому, неизвестному. С возрастом теряют эту способность. – И она улыбнулась мне своей ослепительной улыбкой. – Раньше я любила лебедей, которых видела на свободе. Но теперь я люблю лебедя в тебе.

– Я каждый день буду ходить смотреть на лебедей, – твердо пообещала я. – Пока еще они мне нравятся, и я не понимаю, отчего ты переменила к ним отношение.

– Тогда поспеши. Скоро мы уезжаем. Твой отец вернул себе трон и власть, поэтому мы возвращаемся в Спарту. А там лебеди встречаются редко. Они там не селятся, разве что бывают пролетом.

О, какое это было счастье – возвратиться в Спарту! Возвратиться в свой светлый дворец, расположенный высоко на горе над рекой Еврот, откуда видна вся долина вместе с городом! Я так соскучилась. Я любила свою комнату с белыми стенами, расписанную изображениями птиц и цветов, старое грушевое дерево под окном. Все игрушки ждали меня в целости и сохранности, там, где я оставила их перед отъездом.

Конечно, кто же позарится на детские игрушки! Отец проверил свои кладовые и обнаружил, что многое разграблено, пока его брат правил Спартой и жил во дворце. Отец лично вынес сокровища и спрятал их, закопав у подножия окрестных гор.

– Но к каждому камню не приставишь охрану! – сказал он. – Я сосчитал каждый разбитый изразец, каждый украденный плащ! Как он посмел осквернить мой дворец!

Лицо у отца покраснело. Мать пыталась успокоить его:

– Тиндарей, это мелочи. Главное – ты снова на троне. Ты вернул его и вернулся.

– Мой брат – мерзавец! Я его ненавижу!

До меня доносились обрывки подобных разговоров, и я недоумевала: какое оскорбление должен брат нанести брату, чтобы вызвать такую лютую ненависть? О, мне еще предстояло узнать, на какие подлости способны члены одной семьи по отношению друг к другу! А тогда я пребывала в счастливом неведении, потому что любила братьев, любила сестру, и они любили меня, я и думать не могла, как может быть иначе.

Моя жизнь в ту пору была наполнена светом, воздухом, вольным ветром, радостным смехом. Я свободно бегала по дворцу, мне дозволялось все, чего я ни пожелай. Я пела, резвилась и брала первые уроки у доброго старого учителя, которого пригласили для меня. Я имела все, что хотела, а хотела я то, что имела. Я вспоминаю это время как самое невинное и самое счастливое в жизни – если под счастьем понимать отсутствие желаний и страданий, когда бездумно плывешь по течению.

Но, как и следовало ожидать, немного повзрослев и поумнев, я посмотрела дальше и выше своего носа – и обнаружила высокие стены, которые окружали дворец, закрывая от меня мир. Я стала проситься за дворцовую стену, чтобы побывать в долине, на горе, в городе. Ответом на мои просьбы стал самый суровый отказ.

– Тебе нельзя выходить за дворцовые стены, – сказал отец голосом, не допускавшим возражений.

Конечно, я не удержалась и задала любимый вопрос всех детей: «Почему?» – но отец не удостоил меня объяснением.

– Потому что я так сказал, – вот и все, что я услышала в ответ.

Я обратилась за объяснением к братьям, но они отвечали крайне невразумительно, и это было на них не похоже. Кастор, всегда такой смелый и находчивый, сказал, что желание отца – закон, а Полидевк туманно намекнул, мол, у отца есть свои причины.

Как вознегодовала я тогда на то, что родилась самой младшей в семье! Все могут идти, куда хотят, возвращаться, когда захотят, а Елена должна сидеть во дворце, как пленница! Неужели срок моего заточения никогда не закончится и меня не выпустят на свободу?

Я подогревала в себе решимость пойти и потребовать свободы. В конце концов, должна же я уметь охотиться, а разве можно этому научиться, если не бегать с луком по горным склонам? Просто возмутительно – мне уже семь лет, а я еще ни разу не держала в руках лука! Я направилась в покои отца, не обращая внимания на охранников, которые стояли по обе стороны мегарона. Сердце екало: они были в три раза выше меня. Но никто не посмел тронуть царевну.

Мегарон – большой зал с открытым очагом и полированными колоннами – был в тот день пуст и темен. Наш дворец, как любое греческое жилище, состоял из двух частей: мужской и женской, меньшего размера. На мужской половине главной палатой являлся большой зал с плоской крышей, разделенный двумя рядами колонн на три части, из которых средняя была самой большой. В ней был устроен очаг. За главной палатой находились помещения поменьше. Широкая дверь вела из главной палаты в женскую половину. Она включала просторную рабочую комнату, где до пятидесяти служанок могли заниматься своей работой, комнаты детей, спальню главы дома и его жены. Над мужской и женской половинами был надстроен верхний этаж, разделенный на небольшие покои. Под нижним этажом тянулись просторные кладовые, где хранились различные запасы и семейные драгоценности: дорогие одежды, серебряная и золотая утварь.

По мере приближения к внутренним покоям число охранников увеличивалось, но я решительно шла вперед.

До меня донесся голос отца. Он у себя! Значит, мне удастся поговорить с ним! Я расскажу ему, как мне хочется выйти за пределы дворца. И тут я разобрала свое имя. Я остановилась и прислушалась.

– Елена… Можем ли мы решиться на это? – спрашивал отец. – Это будет равносильно признанию.

О чем он? Мое сердце замерло, потом заколотилось как бешеное.

– А сам ты как думаешь? – послышался голос матери. – Она получит гораздо больше, если…

– Знаю, знаю! – прервал отец. – Я отдаю себе отчет.

В его голосе послышалась горечь.

– Но можем ли мы, можешь ли ты дать исчерпывающие доказательства? Потребуются доказательства…

– Достаточно взглянуть на нее! – с гордостью ответила мать.

– Конечно, красота… Но это еще не доказательство. Ведь и ты, любовь моя, тоже необыкновенная красавица!

– А волосы? Цвет ее волос!

При чем здесь волосы? Я ничего не понимала.

– Этого недостаточно. Других доказательств у тебя нет?

Вместо ответа последовало молчание: видимо, других доказательств не было.

– Как же глупо ты поступила! – с досадой проговорил отец. – Надо было попросить что-нибудь вещественное!

– Если бы ты пережил такое, ты бы понял, что рассуждаешь как глупец!

– О да, конечно! Я глупец, глупец!

Дальше разговор пошел по обычной колее, накатанной во время их частых перепалок, и я поняла, что больше ничего интересного не услышу. Я решительно вошла в комнату и с порога заявила, что хочу выходить из дворца, гулять, видеть, что творится в мире. Мать с отцом нахмурились и сказали, что это невозможно. Отец добавил, что я мала для таких прогулок, мать – что все есть во дворце, а чего нет, того мне и не надобно.

Я росла. Мне исполнилось восемь лет, потом девять. Из дворца я по-прежнему не выходила, но к затворничеству приспособилась: подтащив бревно, прислоняла его к стене, забиралась на ее край и подолгу любовалась долиной Еврота.

Со временем мне удалось одержать небольшую победу. Я упросила родителей, и они стали отпускать меня на охоту вместе с братьями. Мы охотились в царских охотничьих угодьях на склонах горы Тайгет неподалеку от дворца, куда посторонние не могли проникнуть.

– Начнем твое обучение с зайцев, – сказал Кастор. – Опасности они не представляют, ибо не могут напасть, но бегают быстро, и, чтобы поразить зайца из лука, требуется большая ловкость.

Лесные опушки и горные склоны стали для меня вторым домом. В охоте больше всего меня увлекала погоня. Мне нравилось мчаться по лесу, я была легка на ногу, и мои братья даже прозвали меня Аталантой – в честь девушки, которая бегала быстрее всех на свете. Ни один человек не мог ее перегнать, хотя многие, в том числе женихи, пытались. По легенде, одному из женихов удалось победить Аталанту только благодаря помощи Афродиты. Аталанта была дочерью Иаса, который мечтал о наследнике. Рождение дочери так раздосадовало его, что он отнес ее на Парфенийский холм. Над Аталантой сжалилась Артемида и послала медведицу, чтобы та вскормила ее. Аталанта выросла среди охотников, не расставалась с луком и стрелами. Она не желала вступать в брак – из-за предупреждения Дельфийского оракула. Поэтому она поставила условие: жених должен либо победить ее в беге, либо погибнуть. Многие царские сыновья лишились жизни, потому что Аталанта бегала быстрее всех смертных. Но одному из женихов, Меланиону, удалось заручиться поддержкой Афродиты. Она дала ему три золотых яблока и сказала: «Задержи Аталанту, уронив во время бега три яблока одно за другим». Аталанта нагибалась, чтобы поднять яблоки, и закончила бег не раньше Меланиона.

Кастор часто поддразнивал меня моей быстроногостью.

– Да, в твоем случае тоже не обошлось без участия Афродиты.

– Пожалуй, дорогая сестрица, устроить соревнования по бегу среди женихов – совсем неплохая идея, – добавил Полидевк. – Ты наверняка выиграешь не один забег, и это отсрочит неизбежную свадьбу.

Я вздохнула, прижавшись к дубу так, что кора врезалась мне в кожу. Отец в последнее время заводил разговоры о замужестве Клитемнестры, говорил, что скоро состоится свадьба. Состязаться за ее руку имеют право все достигшие брачного возраста знатные юноши из окрестных земель – от Крита до Родоса.

– А правда, что в старые времена проигравших женихов ждала смерть?

– Это все легенды, – ответил Полидевк. – На самом деле люди не так безрассудны.

– Значит, если бы я поставила своим женихам такое условие, это охладило бы их пыл? – спросила я в шутку.

И тут в моих ушах прозвучали слова сивиллы: «И множество греческих мужей погибнет».

– Нет-нет, я пошутила, – спохватилась я.

Когда я приобрела достаточную сноровку, братья стали отпускать меня одну: они уже не следовали за мной по пятам. Часто, преследуя добычу, я позволяла ей уйти, а сама много времени проводила на лесистых склонах у подножия величественных Тайгетских гор. Деревья тут образовывали таинственные зеленые шатры, солнце едва пробивалось сквозь их листву, а земля под ними была устлана коврами из мха. Мне очень нравилось сидеть там, в полном уединении, которое даже солнце не нарушало.

Тут я забывала о резких голосах родителей во время ссор, о спорах, за которыми все чаще и чаще заставала их, если входила неожиданно. В лесу звери не обижали меня, деревья давали полную свободу. В конце концов, в лесу ты всегда знаешь, какого зверя нужно опасаться, – тут нет тайных врагов.

III

Прошло девять зим со дня моего появления на свет. Ростом я почти догнала матушку. В последнее время, позвав меня в свою комнату, она часто требовала, чтобы мы померились ростом: она хотела знать, насколько я выросла. Мы становились спиной к спине, служанка клала палочку на наши макушки, и матушка спрашивала:

– Ведь я выше?

Служанка с готовностью кивала головой.

Я боялась: что же случится в тот день, когда я окажусь выше и палочка приподнимется с моей стороны? Лучше б этот день никогда не наступал: я догадывалась, что мать тогда очень огорчится, хотя не понимала почему.

Она вызывала меня в свои покои, как правило, под предлогом узнать, что мы с учителем проходим на уроках. Если я отвечала, что мы учили родословную богов и богинь, она задавала вопросы для проверки моих знаний. Начинала с самых простых вопросов. «Перечисли богов-олимпийцев, – просила она. – Назови только двенадцать, тех, которые живут на Олимпе, только их». И я перечисляла имена. Потом вопросы становились труднее. Однажды она попросила назвать всех детей Зевса.

– Только бессмертных? Или всех? – уточнила я.

Она странно улыбнулась:

– Начнем с бессмертных.

Я стала перечислять: Афина и Персефона, Аполлон и Артемида, Арес и Гермес. Я уточнила, что Гера была сестрой Зевса, что Афродита была рождена не Зевсом, а его дедом Ураном.

– Строго говоря, Афродита вообще не была рождена, – сказала мать с легкой усмешкой. – Но Зевс может не сомневаться, что гора Олимп населена его детьми. Поскольку ни умирать, ни покидать свой трон он не собирается, ему нечего беспокоиться из-за наследников. Они могут ссориться и браниться сколько душе угодно. Никому из них не угрожает ни смерть, ни изгнание.

Она помолчала, удобнее расположилась на кушетке, вытянув длинные ноги под тонкой туникой. Коснувшись теплой плоти, белая ткань приобрела розоватый оттенок.

Мать погладила ткань на коленях и посмотрела на меня.

– Это самое лучшее полотно, оно из Египта, – сказала она. – Я предпочитаю голубое, но в Спарту караван приходит почти пустой. Он идет через Трою на Крит, потом бог знает куда еще и, наконец, останавливается в Микенах.

Похоже, мать опять будет сетовать на удаленность Спарты от всего мира, подумала я.

– Ну что ты! – сказала я. – Белое полотно такое красивое.

– Итак, теперь перейдем к смертным детям Зевса. – Мать резко вернулась к теме разговора. – Перечисли их.

– Ты имеешь в виду детей, которых родили от Зевса смертные женщины? Но, мама, разве можно назвать всех? – рассмеялась я.

Мой учитель сказал, что самые великие из смертнорожденных детей Зевса – Персей и Минос, ну и, конечно, Геракл. Но есть и совсем неизвестные, о которых мы не знаем ничего, даже имени.

– А есть люди, которые сосчитали, что Зевс отметил своим выбором сто пятнадцать смертных женщин и… сочетался с ними, – сказала мать.

– И конечно, у каждой из них родился ребенок, – продолжила я.

Уж если бог сочетается браком, с богиней ли, со смертной ли, это событие всегда бывает отмечено рождением ребенка.

– Да, у каждой, – подтвердила мать.

– Но ведь это так обидно, что женщина не видит бога, который приходит к ней. Точнее, не видит его в божественном облике. Он является то быком, то золотым дождем…

– Он это делает ради ее же блага! Ты знаешь, что случилось с Семелой, которая настояла, чтобы Зевс явился ей в своем божественном обличье?

Да, мать Диониса – единственная из земных женщин, которая видела подлинную, огненную природу Зевса и поплатилась за это жизнью: в тот же миг она обратилась в горстку пепла. Семела была дочерью фиванского царя Кадма. Она по совету ревнивой Геры попросила своего любовника Зевса явиться ей в своем настоящем облике. Зевс долго отказывался, но Семела настаивала. Тогда Зевс предстал перед ней среди молний и грома и невольно испепелил ее. Диониса же, которым она была беременна, вынул из пепла, зашил себе в бедро и выносил.

– Мне очень жалко Семелу, – кивнула я.

Мать сильно волновалась – словно легенды, которые мы с учителем изучаем на уроках, тесно связаны с жизнью.

– Эта история учит нас, к каким несчастьям приводит любопытство, – решила я успокоить матушку, показав, что являюсь прилежной ученицей.

– Допустим, – глубоко вздохнула мать. – А кого ты еще знаешь, кроме Геракла и Диониса?

– Эти двое самые знаменитые, они сами стали богами, бессмертными, а это большая редкость. Другие смертнорожденные дети Зевса умерли, как все. У Данаи родился Персей, он жил тут неподалеку, в Аргосе, – пыталась я вспомнить. – У Ниобы – это первая женщина, к которой приходил Зевс, – родился Аргус. И еще… О, матушка, их столько было! Зевс, он же, по-моему, вездесущий! Нет, всех не могу перечислить!

Я сдалась. Даже мой учитель не справился бы с этой задачей.

– Последней возлюбленной Зевса из числа смертных женщин была Алкмена, она родила Геракла, – добавила я. – Но это было давно. В наше время Зевс не является земным женщинам.

За это я была ему крайне благодарна: список его детей больше не будет расти и меньше придется запоминать на уроках.

Моя мать разразилась тем смехом, который я так не любила.

– Это тебе учитель сказал?

– Да, учитель. – Я немного отступила назад: я боялась ее, когда она так смеялась. – Он сказал, что Зевс больше не… Что те времена прошли.

– Прошли, да не совсем, – усмехнулась мать и глубоко вздохнула. – Не совсем. Гераклом история не заканчивается. У Зевса есть дети, которые родились после Геракла. А твой учитель не говорил тебе, что общего у всех отпрысков Зевса?

Я понятия не имела, о чем она спрашивает.

– Нет, – ответила я, подумав. – Ну разве что… Все они красивые, высокие, сильные и – как это говорится – «своим совершенством превосходят простых смертных». А больше я ничего не знаю. По-моему, в остальном они все разные.

– Все они мужского пола! – воскликнула мать и так стремительно вскочила с кушетки, что меня обдало ветром. – Они все мужчины! Мужчины!

– Может быть, у него есть дочери, но он не хочет их признавать, – предположила я. – Может быть, он считает, что производить на свет женщин – ниже его достоинства.

– Ерунда! – Мать даже задрожала от волнения. – У него есть дочери – богини на Олимпе, и он очень даже гордится ими. Возможно, смертная женщина не рожала дочери, достойной его. А родись такая дочь – он бы гордился ею, не сомневайся. Если бы только знал о ней, если б знал!

– Я думаю, Зевсу известно все.

И снова последовал этот жуткий, леденящий кровь смех.

– О, Гера дурачит его постоянно! Он вполне может ничего не знать о своей смертной дочери, если она укрыта от посторонних глаз, живет в отдаленной стране, где не бывает чужих и ее никто не видит.

Вдруг, когда ее слова коснулись моих ушей, у меня возникло ужасное подозрение. «Укрыта от посторонних глаз, живет в отдаленной стране, где не бывает чужих и ее никто не видит». Я укрыта от посторонних глаз, в Спарте почти не бывает приезжих, мать с отцом часто шепчутся и ссорятся из-за меня… И еще мне запрещено смотреться в зеркало. И мать так неравнодушна к Зевсу, ее так волнует все, что касается его. Да нет же, это глупая фантазия. Всем детям нравится думать, будто они особенные, не такие, как все.

Тут мне вспомнилось кое-что, – наверное, мать на это и намекает.

– Так я происхожу от Зевса! – воскликнула я. – Ну да, учитель говорил мне, что у Зевса и нимфы горы Тайгет родился ребенок. Его назвали Лакедемон^[3], он отцовский предок!

Я надеялась, что мать похвалит меня, хлопнет в ладоши и скажет: «Какая ты умница! Правильно!»

Но она отрицательно покачала головой:

– Это было очень давно, и я не вижу в твоем отце ни тени божественного происхождения. Если он и связан с горой Олимп, то эта связь совсем не ощущается.

Она снова вздрогнула. Я коснулась ее плеча, мне хотелось ее обнять, но я знала, что она меня оттолкнет.

– Какая разница, матушка, – сказала я. – Не понимаю, какое отношение имеет к нам история.

История – это давно прошедшее, а настоящее – это настоящее.

Мать твердо посмотрела на меня.

– Тебе пора принять участие в мистериях, – сказала она. – Наш род связан с богинями Деметрой и Персефоной. Ты уже достаточно взрослая. Мы отправимся в храм на горе, и там ты познакомишься со своей богиней-покровительницей. А она многое тебе откроет. Если пожелает.

Было решено, что мы отправимся в Элевсин на празднование Великих мистерий, то есть осенью. Туда стекаются со всей Эллады мужчины, женщины, богатые, бедные, свободные, рабы – перед богинями все равны. Они приходят, чествуют богинь ночными хороводами и песнями, а затем в храме таинств удостаиваются созерцания священной драмы, в которой им открывается бессмертие их души. Как погруженное в борозду зерно не погибнет, а после пребывания под покровом земли воскреснет, так очнется и душа опущенного в лоно земли человека – но не любого, а только того, кто запечатлен элевсинской печатью. Добрая царица подземного мира возьмет его за руку и отведет на цветущий луг под сень тополей, в зеленые прохладные рощи, озаренные солнцем ночи. А души тех, кто не прошел посвящения, обречены реять беспомощным и бессознательным призраком в мглистых пропастях Аида.

Мне следовало начать подготовку к посвящению немедленно, чтобы по прибытии в святилище я могла глубже и полнее постичь таинства ритуала. Богини открывают свою тайную природу только тем, кто прошел посвящение и получил от них признание.

Занималась со мной наедине пожилая женщина, которая служила у моей матери с самого ее детства. Звали ее Агава; она водила меня на прогулки по полям, где начинался сев, и протяжно, словно пела, рассказывала мне истории. Лицо мне велели закрывать покрывалом, чтобы его не увидели крестьяне, которые повстречаются в поле. Поэтому даже самый ясный день казался мне пасмурным. Повсюду нас сопровождали два стражника, вооруженных мечами. Они тоже готовились к посвящению.

Из-за покрывала я видела как в тумане, но слышала хорошо, а все звуки, голоса птиц и людей свидетельствовали, что наступило то время года, когда земля пробуждается, вновь согретая солнцем. Я чувствовала влажный запах свежевспаханной земли, слышала лязг плугов и фырканье волов. За плугом шел крестьянин, который бросал зерно в мягкие борозды, а следом за ним мальчик мотыгой прикрывал зерно землей. Над ним кружились, каркая, вороны – они не прочь были полакомиться. Даже в низких звуках вороньих криков мне чудилось предвкушение счастья. Мальчик кричал и отгонял птиц, не переставая смеяться.

– Земля ликует, а почему? – Агава остановилась так внезапно, что я натолкнулась на нее. Она оглянулась и впилась в меня взглядом, но моего лица нельзя было увидеть сквозь покрывало.

– Потому что Персефона возвращается на землю из подземного царства, – не колеблясь выпалила я: это же всякий знает, для этого не требуется никакого посвящения!

– И что?

– И теперь Деметра, которая оплакивала разлуку с дочерью, радуется и наполняет жизнью все растения. Вот почему зеленеют поля, расцветают цветы и деревья.

– Хорошо. Правильно, – кивнула Агава. – А можем ли мы увидеть и услышать Деметру? Встретить ее среди нас?

– Не знаю. Вряд ли. – Я растерялась. – В любом случае она изменит облик. Ведь она изменила облик, когда пустилась в странствия, чтобы найти Персефону, разве не так?

– Да, так, – кивнула Агава.

Она взяла меня за руку, и мы пошли дальше, по меже, разделявшей два поля: одно с ячменем, другое с пшеницей. Зеленые побеги напоминали волосики младенца и казались очень уязвимыми.

От Агавы я узнала историю Деметры во всех подробностях. В пору молодости и веселья богиня родила от своего брата Зевса дочь Персефону. Веселость Деметры прошла, когда она потеряла юную Персефону. В нее влюбился Аид и отправился к Зевсу просить ее руки. Боясь отказом обидеть старшего брата и понимая, как рассердится Деметра, если дочь ее окажется в Тартаре, Зевс поступил дипломатично. Он сказал, что хоть и не дает согласия, но и не отказывает. Услышав такой ответ, Аид решил украсть девушку, когда та собирала полевые цветы у Элевсина. Девять дней и ночей без еды и питья бродила Деметра, искала дочь. На десятый день она явилась в Элевсин и, изменив обличье, предложила царю Келею и его жене Метанире стать кормилицей их новорожденного сына. Хромая дочь царя развлекала Деметру стихами, подчас смешными и непристойными, а старая няня угостила ее ячменным киселем.

Триптолем, старший сын царя Келея, который пас отцовский скот, рассказал Деметре, как десятью днями раньше земля неожиданно разверзлась, свиньи полетели вниз, затем раздался тяжелый конский топот. Появилась запряженная черными лошадьми колесница – ее возничий сжимал в объятиях кричавшую девушку – и исчезла в провале.

Тогда Деметра заявила Зевсу, что земля останется бесплодной, пока ей не вернут Персефону. Зевс ответил: «Ты получишь свою дочь обратно, если за это время она не отведала пищи мертвых». Но один из садовников Аида заявил: «А я видел, как госпожа Персефона сорвала гранат с дерева в нашем саду и съела семь зерен»^[4].

Тогда Зевс обратился за помощью к Рее, их общей матери – его, Аида и Деметры. Благодаря вмешательству Реи ее дети достигли согласия: две трети года Персефона будет проводит с матерью на земле, а треть года – с мужем под землей. Прежде чем покинуть Элевсин и вернуться на Олимп, Деметра отблагодарила Триптолема: она дала ему посевное зерно, деревянную соху, научила земледелию и велела научить всех людей этому искусству.

– Когда дочь возвращается на землю, мать вознаграждает всех нас, – закончила свой рассказ Агава. – Но когда дочь покидает ее, мать наказывает опять-таки нас всех. Листья опадают, холод убивает растения, и мы говорим, что пришла зима.

– Как же я ненавижу зиму! – пробормотал один из стражников. – Ноги коченеют, пальцы не гнутся, а мы должны быть на посту, как летом. Поля отдыхают, медведи спят, а спартанский солдат всегда на службе.

– Войны зимой не ведутся, нечего тебе жаловаться! – рассмеялась Агава.

– Да, но царя с царицей нужно охранять и зимой. Царевен тоже. – Он кивнул в мою сторону. – А где, скажите на милость, были стражники Персефоны в тот день, когда Аид похитил ее? Будь Деметра примерной матерью, она бы не отпускала дочь без охраны.

– Лучше не ругай Деметру, а то она поразит эти поля, и тебе, дружок, нечего будет есть, – сказала Агава.

– Хотел бы я знать, от кого царь охраняет Елену. Кто может причинить ей вред? Чего он боится, хотел бы я знать?

– Лучше тебе не знать, – ответила Агава, и голос ее стал жестким. – Возможно, Деметра как раз сейчас находится на этом поле, так что следите за своими речами, – обратилась она ко всем нам, а потом добавила только для меня: – Правильный ответ на мой вопрос таков. Мы можем встретить Деметру и здесь. Но на Великих мистериях ты ее встретишь наверняка. Обещаю тебе.