Ласка, отведя взгляд от Председателя, торопливо осмотрел себя. Из нижнего края кафтана торчали полинялые нитки, пуговицы свисали, на рукавах виднелись плохо отстиранные чернильные пятна.

– Много работаете, я вас понимаю, – Мейтна почти сразу же прервал секундную паузу. – Даже больше, я вас за это не корю. Да и кто смеет, если вокруг только и разговоры, что о назначении нового Адмирала. Эта новость взбудоражила всех, включая меня, поэтому плохой внешний вид – это ещё одно убедительное доказательство, что вы усердно относитесь к делу.

Не дождавшись, когда первый ноточей вернёт благодарный взгляд, Мейтна вытянул руку и прикоснулся к его плечу. Последовала пара небрежных похлопываний.

– О, а вот и постаменты, господин Ласка, – Мейтна указал на рабочих, что проходили под аркой, – и бюсты, как раз троица бюстов.

Ласка не расслышал последних слов. Он чуть ли не бегом последовал в сторону своих подопечных. Те выглядели изрядно запыхавшимися.

– Достали из чердака. Весь этаж обошли, хозяин, и оказалось, что они валяются среди книг.

– Отлично, поставьте их, я погляжу. Нет-нет, бюсты держите, – приказал Ласка другим подопечным, – держите у себя. Чтобы примериться, нам они ни к чему.

Те рабочие, что тащили из города изготовленные на заказ ярко-красные бюсты, отошли назад. Конечно же, они не были рады, а зардевшие щёки говорили об открытом недовольстве. Кто-то, заметил Мейтна, вовсе хотел выругаться. Язык одного из рабочих почти выплюнул расхожее «нахрен», но Председатель вовремя подбежал и вмешался:

– Положите на лестницу, с ними там ничего не случится, – благодарных взглядов он вновь дожидаться не стал, а потому продолжил, – господин Ласка так порой загорается делом, что перестаёт видеть дальше собственных рук. Не так ли, коллега?

Ноточей не нашёлся, что ответить. Все потуги выслужиться перед Председателем оборачивались какими-то странными попытками подзадорить его.

– Господин, я хотел узнать вашего мнения, – наконец, он придумал, как перевести тему. – Дело важное. Помогите выбрать лампы для сигнальных огней.

Мейтна, пронаблюдав, как расставляют постаменты изумрудного цвета, вызывающе произнёс:

– Вы про посадочные огни? Интересно, что же там затруднительного?

– Нужен совет. Взгляд со стороны. Полагаться на мнение Церемонии, и только на него, будет излишне наивно.

– Что ж, это имеет смысл, показывайте.

Они продвинулись к краю платформы. Переступая через свежевыкрашенные линии круга, обозначающего размеры Лидера, на котором и сядет будущий Адмирал, Мейтна и его доверенный встретили у назначенного места одного из рабочих. По виду, он занимался исключительно установкой ламп. На расслабленном лице его выступило даже некое подобие удовольствия.

– Вот, как вы и просили, хозяин, синий и жёлтый.

– Не синий и жёлтый, а янтарь и индиго, – по своему обыкновению, ноточей вытянул шею, поднял кверху нос и чуть-чуть наклонился, рассмотрев обе находки, – здесь я и призадумался, Председатель. Скажите, какой цвет вам лично больше всего по душе?

– Честно сказать, я не вижу здесь подходящего цвета.

– А какой цвет вам кажется подходящим?

– Цвет крови.

– Но, господин, прошу прощения, вы ведь говорили… говорили…

– Что говорил?

– Чтобы ни одна деталь в композиции не напоминала о правлении бывшего Адмирала.

– А кроме этого, Ласка, вы можете сказать, почему я не могу выбрать этот цвет? Вы вообще помните, кого мы тут принимаем?

– Конечно… конечно помню, господин, – он сглотнул, понимая, что вскоре Председатель перейдёт на «ты», – великого преемника крови, мне это известно, господин Председатель, но позвольте…

– …поспорить? Не позволяю. Вы так и не аргументировали, почему я не могу выбрать кровь.

– В красном нет смысла. То есть… то есть он многогранен, настолько многогранен, что теряется в смыслах. Он тупиковый. Адмиралу нужна передышка, что-то должно отвлечь его от кровавых разбоев.

– В красный вложена сила, не только кровь Ордена.

– А ещё упадок Первого, Второго и Третьего.

– Погодите, к чему это вы?

– Жизни основателей Ордена оборвались на красном, – Ласка произнёс последнее на выдохе. – Дайте я поясню. Обращаясь к истории, хорошо ли вы помните, как и в окружении чего обрывались их жизни?

– К стенке загонять не нужно, нот Ласка. Давайте к сути.

– Хорошо-хорошо, я поясню. Если вы позволите, начнём вовсе издалека – с гибели основателя Ордена – с Первого. Известно, что Первого пронзило копьё, которое он надломил перед тем, как упасть. И в то время, пока он давал напутствия своему преемнику, из груди его вылезал наконечник. По множественным стихам и поверьям, ветер гнал над наконечником закатные искры, а под наконечником была завязана красная ленточка – короткая, с двумя язычками, – она-то и была пропитана ядом. Первый схватился за грудь и, не успев ужаснуться, истошно закашлял. Лёгкие его стали быстро чернеть, а язык каменел, не давая ему закончить. Он застонал, но продолжил напутствия. Напутствия, как описал в своём трактате Второй, были для Первого важнее лопающихся костей, сосудов и плевры. Второй сильно обжёг ладонь, пока пытался утянуть ненавистную за язычки. В конце концов он вырвал её, вырвал ленточку, а после поднял к закатным испепеляющим искрам. Те прикоснулись к красному шёлку, прошлись по язычкам, но вместо того, чтобы сжечь их, сами обратились в пепел. Красная ленточка в итоге улетела, не оставив на себе ни следа своих злодеяний.

Преемник. Если говорить о Втором, то он обрывал жизнь на руках Отвергнувшего, – в руках того, кто не верил в трактат. Покушение он устроил бесхитростное, на обряде инициации. В ответственный момент он вытянул руку, дождался, когда по его ладони проведут надрез, и выхватил ритуальный кинжал. Дюжину ударов получил Второй, пока в спину предателя не полетели удары в ответ. Но Второй свалился с ног раньше. Отвергнувший инстинктивно выставил руки и смягчил падение того, кого только что ревностно протыкал. Их робы в объятьях запутались. Стоит уточнить, оба они встречали смерть в робах послушников крови. А это, как вы догадываетесь, господин Председатель, были робы красного цвета. Красная парча, ушитая чёрными черепами.

Мейтна понимал, к чему всё идёт, однако прерывать коллегу не стал.

– Что ж, Третий. Третьему повезло прожить более долгую жизнь. Едва ли трагичную, если бы не одно «но» – красный каин. Эту заразу, хоть и в малых количествах, он принимал на завтрак, обед и ужин. Поговаривают, что и при написании Свода он не гнушался класть под язык по половине пилюли за раз, дабы придать уверенности своим безоговорочным принципам. И новобранцев это пугает. Пугает безверие. Пугает настолько откровенный цинизм одного из основателей Ордена по отношению к своему главному делу жизни. Понятно, что воину важен чистый образ. Образ, за которым можно пойти и не думать, что он отбрасывает тень. А красный каин, если даже увести за скобки мою оценку, отбросил их тысячи.

И благодаря таким лживым фактам, выдумкам из уст заботливых матерей мы лишаемся большого числа перспективных учеников. Ведь молодой крови, если взять во внимание статистику, у нас и вправду поубавилось. Средний возраст смертоносных отрядов поднялся на целых три года. И задача нового Адмирала – вывести этот ошибочный факт и вернуть Ордену безупречный образ. Но что-то я отвлёкся… Итак, красный каин.

В конце концов, он вытолкнул ясность. Мозг Третьего стал закипать даже от мысли, что нужно сходить в туалет. Мигрени одолели его, окончательно выбили из сил, и он слёг. Так он, страдая, и пролежал до самой смерти. Пролежал, умирая от чесотки и ногтями выдирая кожу на голове. И как потом выяснили орденские целители, череп Третьего и впрямь почернел. Почернел от красного каина. Как думаете, нужны ли после этого ещё более очевидные аргументы?

– Что ж, браво, Ласка, браво, это и вправду достойно оваций, – Мейтна начал хлопать чуть-чуть загодя, – ты не формуляр, нет, я ошибся, ты дневник сумасшедшего. Что творится в твоей голове, одной Вселенной известно.

«Перешёл на „ты“. Понятно, я его вывел», – тут же подумал ноточей, а вслух произнёс:

– Прошу прощения, господин Председатель. Моё «детальней» заняло слишком много вашего времени.

– Не стоит. По правде говоря, с твоих слов такой символизм кажется мне даже слегка убедительным. Теперь, по крайней мере, я знаю, какой цвет выбрать, – губернатор вскинул палец, делая вид, что готов дать ответ, – Но! Сперва хотел бы заметить, что твой тон изменился.

– О чём вы, господин?

– Да брось, мы же оба знаем, откуда такие изменения берут начало.

– Если вы не против, позволю себе сказать, что не совсем понимаю, к чему вы клоните.

– Не заметил? Ты стал словоохотлив. И раньше за тобой такого не наблюдалось.

– Мне… мне, если честно, до сих пор неясно, к чему вы…

– Нет-нет-нет, не смей, – качнув палец, Председатель склонился над подопечным, – пока ты, как кретин, не стал тараторить, позволю себе поделиться советом: вернись к тому, с чего начал.

– Я… я…, – Ласка слегка задрожал и отвёл от испуга голову.

– Спрячь её за цифрами, придумай, как она тебя унижает и не даёт спуску. Если, расхаживая по коридорам, начнёшь лучиться от счастья, конец ей и тебе.

Ноточей сглотнул, тем самым выдав себя с потрохами. Ради приличия он налепил улыбку и скучно, как только мог, произнёс:

– Занятное испытание вы придумали, господин. Буду иметь в виду, если когда-нибудь и правда буду влюблён.

«Я не произнёс слово влюблён, идиот», – Мейтна сжал кулаки – в уме.

– Замечательно, замечательно…, – заместо этого произнёс он вслух. После чего отклонил голову от подопечного и, вытянув указательный палец, тыкнул им в одну из ламп, – тогда мой выбор – янтарь. Лично я, улетая, был бы рад любому напоминанию золота, – выдохнув, он устремил взгляд в небо. В мыслях он представил, как, немного тарахтя, его корабль отталкивается от земли.

– Позвольте, но мы ведь готовимся встречать гостей, а не провожать их.

– Встречая новых друзей, не забывай красиво проводить уставших, – Председатель столь же мечтательного сжал губы в улыбке. – господин Куп, «Слушаюсь и повинуюсь».

– П-понял вас, господин, – дабы не сказать чего-нибудь лишнего, Ласка посмотрел на лампу, дал указанья рабочему и сам взглянул на небеса.

– А представьте, что вам разрешили покинуть нашу систему, первым делом что бы вы сделали? – Мейтна смягчился и потому официозность в его голосе возвратилась.

– Нечасто мне выпадало думать об этом. Вы же знаете, господин Председатель, я – простой служащий. Настоящий образчик системы, её лицо и истинный патриот, даже если здравого в её идеологии почти нет, – Ласка сказал это с облегчением, затем подумал пару секунд и резко встрепенулся, – а, вы о нашей системе Mt? Ох, прошу прощения, господин, о таком мне не доводилось думать вовсе.

– И почему же?

– Много работы, как вы верно подметили. Но, знаете, можно понять, почему они так притягивают, – Ласка на мгновение осознал, что смотрит на небеса больше одной секунды, – за ними живёт неизвестность, а неизвестность по своей изначальной задумке вызывает благоговение. Боюсь спросить, вы думаете покинуть нас?

– Ох, спроси вы меня в мои десять лет, я бы без промедления ответил «да». Но сейчас… дело Коллегии превыше соблазнов, и, будучи эгоистичным подонком, я бы так и ответил. Но вы ведь помните, кто ваш Председатель?

Ласка потёр в затылке. В ответе он почуял какой-то неприятный осадок. Взгляд он опустил и через мгновение перевёл на рабочего. Тот выкручивал лампы и вкручивал новые, ярко-янтарного цвета. Четверть работы была позади.

«Что он имел в виду? – дилемма в голове Ласки разрасталась недюжинными темпами. – Подонок ответил бы „да“ или бы он превозносил дела Ордена?». Ноточей повернул взгляд к Мейтне.

«Нет, нет, он бы не стал, – а потом в памяти прокатилось зыбью, – но вы ведь помните, кто ваш Председатель?». И он успокоил себя, прибегнув к небольшому усилию. Клубок, в который он сам себя впутал, в перспективе мог разрастись до немыслимых масштабов. И, дабы убить подозрения, он выпалил:

– Вы не променяете власть на скитания.

– Именно, нот Ласка, – мейт-губернатор отнял взгляд от небес, – не променяю. Если только там меня не будет ждать ещё больше власти, – и он разжал губы.

Ноточей смущённо отвернул голову. «Господин улыбнулся в открытую! В открытую!» – клубок запрыгал по стенкам и принялся ворошить нутро. От неожиданности Ласка задвигал пятками, ладони его в сию же секунду вспотели.

– Что же вы так занервничали, нот Ласка?

«Ничего, ничего», – собирался ответить тот, но под аркой вдруг показался его личный секретарь. И вслед он услышал:

– Господин! Господин! – секретарь преодолел последнюю лесенку. – Отдел рассылок! В отделе рассылок беда! Приёмный канал барахлит! – на последних словах секретарь перестал голосить и протянул руку к своему господину, приглашая поторопиться.

Ласка буквально побелел. Не успел он отойти от своих безумных догадок, как тут его вновь окатили водой. Он вспомнил, как над ним насмехались в прошлый раз. Весь отдел стоял на ушах и смешивал его с грязью. И всё это из-за чьего-то глупого розыгрыша. Мейтна только и увидел, как Ласка округлил глаза и полетел. Полетел свободно, как птица.

Статус-кво. Статус ноточея главной трибуны. Ласка бежал его сохранить, чтобы вновь не пришлось собирать по кусочкам. Мейтна через мгновение убрал улыбку и сжал губы. «Портной привёл механизм в исполнение. Замечательно», – подумал он в конце и радостно зашагал в сторону арки. Новый розыгрыш обещался быть ещё более изобретательным.

Отдел рассылок. Второе название – «комната провинившихся». Здесь Коллегия с самого своего основания ведёт сбор событий и новостей, происходящих во всех зарегистрированных и партикулярных системах. Здесь младшие коллегианты в среднем производят три тысячи триста нажатий в минуту, клацая по тысяче шестьсот пятидесяти клавишам, вбитых в полсотни печатных машинок. Над младшими здесь нет управляющих. Над работниками здесь нет прокуроров, напыщенных заместителей и гордых заместителей заместителя. А всё потому, что сам факт начальствования в этом отделе выводит на лбу клеймо вины. Ласка, когда его сюда назначили, сохранял дистанцию, по крайней мере очень старался. До поры до времени он следовал за принципами своих предшественников – только наблюдение, только ненавязчивый опосредованный надзор. Отдел важен, несомненно, ведь он – информационный стержень Коллегии и незримый орденский тыл, – а потому за ним нужно было следить.

Ласка делал вид, что полномочия, возложенные на него, его не интересуют. Но в какой-то момент, однажды спускаясь по лестнице отдела, он случайно прислушался. Стук клавиш, треск валиков, звонкое окончание строк, руки, с силой давящие на каретку. «Комната…» умножила эти звуки, пронесла по стенам, по потолку, по отлакированным дубовым столам и привела к его уху. Признаться, он не был готов. Ему не говорили, как звучит бурная деятельность – как она прекрасна, как тяжела и в то же время чудовищно восхитительна; груба в отзвуках, монотонна и выспренна. Он взглянул на рабочих в отделе, и его внезапное обожание выросло до крепкой привязанности. Подопечные выглядели заинтересованными. Они резко поправляли очки, медленно выдыхали, но всё же приступали к новым абзацам; усталость их не особо-то волновала, даже судя по тому, как они торопливо двигали стульями, возвращали себя на место, и, убрав заполненную бумагу, давали себе короткую, совсем крохотную секунду для размятия пальцев. Но именно в это мгновение их лица сдавались. Решительность, к которой им следовало прибегать все девять часов, на мгновение приводила к грусти. Слабый зевок, сбитые до мозолей пальцы, тянущиеся за новой кипой, и время отсчитывает новый круг.

Из валика выпадает новая вырезка, слышится громкий треск, шелест новой бумаги, страшная долбёжка по клавишам.

Именно поэтому Ласка полюбил свои полномочия. Его всё чаще можно было увидеть спускающимся по лестнице. Младшие коллегианты редко поднимали головы. Они не рукоплескали заботе, оказанной свыше, и не одаривали начальника благодарными взглядами. Сообщения в цирко-графе поторапливали и гнали их всё дальше и дальше по строкам. Прослушивая переговоры, записи на радиочастотах, они упирали взгляды в бумагу и не смели отвлечься. Но Ласка не корил их. В «комнате провинившихся», он знал, тебя итак пожирает всего изнутри – от стыда, от усталости, от умирающих клеток в мозгу и от боли в области задницы.

Своим положением в отделе рассылок довольствовались первочтеи – новобранцы Коллегии ордена, – но не довольствовались те, кто был разжалован до статуса первочтея. Такие, в общем-то, и создали отделу имя. Из-за таких отдел рассылок и назвали «Комнатой…». Они доказали, что могут действовать гнусно, ещё до разжалования, так почему же, попав в отдел, они не должны были действовать иначе?

«Предыдущий розыгрыш на их совести, – произнёс Ласка в мыслях, пока спешно семенил по отделу, – точно, на их! Но на этот раз всё будет иначе! Я им не позволю! Нет-нет-нет! Они надо мной не посмеются! Не в этот раз, ни за что!».

– Ну, рассказывай, что здесь происходит!

Проходя мимо рабочих столов, Ласка ускорился. Его секретарь отставал, а потому он отвечал слегка сбивчиво.

– Говорю вам, господин, приёмный канал барахлит. Стали поступать сообщения…

– С какого канала?

– Неизвестно.

– Хочешь сказать, прямо как в прошлый раз?

– Именно.

Секретарь приостановился. За ним – и его хозяин. Обернувшись, Ласка ощерился. У него хватило ума не показывать свою злость в открытую – он лишь едва показал зубы, – но верхняя губа у самого края подёрнулась так, что стало понятно, насколько сильно он закипел.

– Покажи мне, у кого первым вылезла эта дрянь?

– К счастью, она пока и единственная, господин. Вон там.

Палец секретаря указал на стол у самой стены. Там сидел низенький, сгорбленный, солидно выглядящий коллегиант. Вызревший черенок – на него он и был похож. На столе он складывал бумагу, собирал в одну кучу, чтобы затем превратить её в сшитую кипу и переложить на край стола. Он не выглядел обеспокоенным. Руки его не тряслись, а голова ходила сонливо, как будто работа и голоса в цирко-графе, плюнув и попомнив чёрта, сами покорились его зрелым годам. И именно этого Ласка меньше всего ожидал увидеть. «Посмотри на него. Он даже не старается. Хоть бы притворился встревоженным. Мразь неблагодарная!».

– Где каверза? Где это чёртово сообщение? – подойдя к низенькой фигуре, Ласка выжидающе протянул руку.

Прежде чем ответить, коллегиант неторопливо снял с ушей гарнитуру цирко-графа.

– Каверза, господин?

– Да!

– За сегодня, господин, не было замечено ни одной каверзы. Ни отправлено, ни принято. Как, впрочем, и за последние два месяца.

– Послушай, если начнёшь этот маскарад, то лучше через минуту тебе оказаться за дверью.

Коллегиант отъехал от стола. Без капли обиды или волнения он осмотрел руки, затем глянул на громоздкий чёрный аппарат перед собой и спокойно развернулся лицом к своему господину.

– Хм, что-то явно не так. Что-то явно вызвало у вас беспокойство, господин. Похоже, я в чём-то провинился. Может дело в одежде? – разжалованный ноточей с интересом оглядел себя: рукой он потёр лоснящийся лацкан, избавив его от пыли; отдёрнул каштановый жилет, тем самым выровняв его по линии плеч; и потянулся к ботинкам, проверив, – блестят ли они настолько же ярко, как утром. Ботинки блестели всё так же ярко. Коллегиант заметно призадумался. – А, ну чего ж это я! – едва не подпрыгнув, ноточей заговорил извиняющимся тоном. – Кто-то вам уже успел доложить, что я проношу сюда нечто ненадлежащее, я прав? Каюсь, за мной и правда такое замечено. Иногда я отвлекаюсь. Пальцы занимаются дрожью, появляется ломоть в локтях – в особо напряжённые дни, ну, знаете. И в такие напряжённые дни я позволяю себе самую малость передохнуть, – он сунул руку в правый карман брюк, – аккуратно, с надлежащим боязливым трепетом, – и затем столь же аккуратно вынул, после чего на свет вышла выцветшая крохотная фотография. – Вот. Вот причина всех перетолков. Нечто ненадлежащее, господин. Но, прошу вас, примите за это от меня мои глубочайшие извинения.

Наклонившись, и Ласка, и секретарь удивлённо посмотрели на фотографию. На ней, перекрыв половину панорамы из широкого пересвеченного окна, был запечатлён солидный рабочий стол, рядом громоздился стеллаж, а над ним в куполовидных медных клетках порхала парочка канареек.

– Мой стол и рабочий кабинет… эх…, – немного с грустью произнёс разжалованный ноточей, – я искренне по ним скучаю. И если не работой, то хотя бы сентиментами помогаю туда себе вернуться, буквально на тройку минут, не больше, господин. Но ежели такой малый срок вам кажется невообразимо большим, я готов понести соизмеримое наказание.

Ласка, скривив лицо в гневе, выхватил фотографию и, не размахиваясь, впечатал её в рабочий стол ноточея.

– В дурака играть вздумал? А?! Покажи мне каверзу, быстро! Иначе ты у меня поползёшь и будешь ползать неделю! Нет, месяц!

– Ваше недовольство вызвано чем-то другим, хм, – спокойно отреагировал подсудимый. Он глянул в лицо своего бывшего старшего коллеги и заметил вот что: чёрная подводка под глазами слегка размылась, от морщин у уголков глаз сошла пудра, а нос буйвола сменил нос кроткой куницы. Ласка показал свою кожу – настоящую, ничем не прикрытую, – а значит, недовольство его было вызвано и в самом деле чем-то серьёзным. – Как я понимаю, господин, мне не следует делать резких движений, – он дождался, когда Ласка выпустит через ноздри первый и самый обжигающий поток гнева, – тогда с вашего позволения я тихонько пододвинусь к своему столу и покажу вам всё, что я принял за сегодня.

Ласка не выронил в ответ ни слова. Он лишь отклонился, выровнял спину и испытующе понаблюдал за тем, как его подопечный всё так же раздражающе медленно покатился на стуле и придвинулся к стопке бумаг.

– Новости с системы V… так… переговоры между капитанами станций… штормовые предупреждения на Кадмии… хм, ещё репортаж с обряда венчания… астероидная активность в III кольце… переговоры рейдеров… охранников хранилищ… ловля контрабандистов на Цезии… праздничные салюты… дикторы игр… сигналы выживших… так… тут много, господин, перечислить всё?

– Просто уйди! – оттолкнув стул с подопечным, Ласка встал над кипой бумаг и начал быстренько пробегать глазами по тексту. Шустро он перелистнул первый десяток страниц, на втором – чуть сбавил темп, с третьего по шестой – принялся бубнить оскорбления, а на седьмом понял, что подходит к концу.

– Да где же оно?!

Рядом с Лаской на уровне пояса неожиданно открылась одна из маленьких полок.

– Похоже, мне известно, что вы ищете, господин, – ноточей, вновь подкатившись к столу, аккуратно сунул руку внутрь полки, затем столь же аккуратно вынул её, и на свету показалась ровная, расписанная одной буквой бумага.

– Вы об этой каверзе, господин? На мой взгляд, каверзности в этом сообщении не больше, чем погрешностей в системе перехвата каналов.

Ласка вырвал бумагу из рук. С удивлением он оглядел её всю. Заглавная буква «Б» строка за строкой разместилась на пол-листа. Ласка прикинул, сколько было букв «Б»: двести семнадцать. На двести семнадцатой их ход оборвался. Вероятно, разжалованный ноточей понял в какой-то момент, что продолжать больше не следует.

– Почему ты прервался?

– Предположил очевидную мысль, господин, – засор в канале перехвата.

– А ты хорошо держишься, – чуть ли не рыча бросил Ласка. Смяв сообщение, он схватился за подлокотники стула и тряхнул его, – солому подстелил так, что не прикопаешься. Но ты и вправду предположил, что от меня так легко избавиться? Думаешь, я поверю в историю про погрешность? Ну уж нет… Расскажи, кто это затеял, и ползти сегодня никому не придётся.

– Вы не объективны, мой господин.

– Расскажи, покажи пальцем! Да хотя бы на ухо прошепчи, если боишься!

– Я всего лишь служащий. Мне нечего вам рассказать.

– Расскажи! Ну! А иначе…!

Стул тряхануло ещё, из-за чего коллегиант с него чуть не выпал. Гневное дыхание Ласки разошлось по лицу горячей струёй.

– Но-но, господин Ласка, не спешите, – позади Ласки показался гордо бредущий председатель Коллегии. – Объясните, что здесь происходит, прежде чем вершить самосуд.

– Господин Председатель, я… я нашёл того, кто замешан в той безобразной игре.

– Простите меня за бестактность, но… кого вы нашли?

– Того, кто участвует в бессовестных попытках оскорбить меня.

– И что, можно узнать, подтолкнуло вас к этой мысли?

Ноточей главной трибуны, отпустив подлокотники, порывисто встал. Придя в себя, он подошёл к мейт-губернатору и протянул слегка скомканную бумагу с единственно выписанной буквой «Б».

– Хм, интересно…, – протянул нот Председатель и развернул наполовину заполненный лист. Он начал прикидывать, сколько букв успел напечатать первочтей, прежде чем понял, к чему всё идёт.

На двести семнадцатой букве Мейтна самодовольно ухмыльнулся, едва не выдав того восторга, какой испытывал всегда, предвкушая трагедию.

«В прошлый раз, Портной, ты действовал чуть изящней, – провозгласил Мейтна у себя в голове, – остаётся ждать, как ты развернёшься теперь».

– Не это ли каверза, господин Председатель? Скажите… скажите, что я не сошёл с ума.

– Нет, нот Ласка, не сошли, говорю вам.

– Как и в прошлый раз… скажите.

– Говорю вам, как и в прошлый раз, не сошли.

И Мейтна воспроизвёл в голове тот злополучный день, когда вся «комната…» подняла Ласку на смех. «Факсимильный излишек», – звучало из цирко-графа. «Факсимильный излишек», – слышали первочтеи за полсотней столов. Сначала они были в ступоре, обескураженно клацали по клавишам, но продолжали пропитывать бумагу той скороспелой гнусностью, что шла из зашифрованного канала. Сообщение было чётким и ясным.

«Факсимильный излишек,
Что вылез из штампа,
Из штампа отца
И на вексель возлёг,
На вексель той дамы,
Что блаженно пищала,
Когда синь из конца,
В её вексель затёк.
Факсимильный излишек,
Он не надобен стался,
Как возник на свету
На заботу обрёк.
Его смяли в конверте,
Он по папкам метался,
От упрёков к кнуту,
Вот и первый подтёк.
Ещё больше подтёков получал он в дальнейшем,
Продолжали кидать от тирана к вдове,
Факсимильный излишек… он для счастия злейшим
Оказался врагом, прозябая в дерьме.»

И так десятки страниц. Гнусная каверза и сотни и сотни пальцев, продолжавших печатать её с безумным остервенением. Мейтна стоял наверху. Да, он помнил, как с наслаждением озирал головы провинившихся, чьи рты мало-помалу обретались в гадкой улыбке. Ласка спустился по лестнице. В тот день ему снова пришлось это сделать. И тогда он спустился так быстро, как только сумел. Он бился боком о поручни, прыгал через ступени, падал на них, по неосторожности подкашивая ноги. Ещё чуть-чуть и он бы покатился кубарем, повредив спину и испытав позвоночник на прочность. Но плачевный исход обошёл его, он спустился и, наконец, поравнялся с теми, кто посчитал забавными записанные на бумагах строки. Взгляды мерзавцев бегали по стенам, по потолку, по отлакированным дубовым столам и доходили до ладоней. Именно в них провинившиеся искали успокоения – линии, знака, намёков, – чтобы сбить нахлынувшую волну, построить преграду, пока смех не дорвался до губ. По правде, им почти удавалось, но остроумная каверза въедалась в их головы столь прочно и столь легко, что губы размыкались сами. Без их ведома сдувались щёки, и поток бесконтрольного смеха прорывался наружу, заполоняя всё пространство вокруг одинаковых рабочих столов.

А Ласка в тот момент добредал до ближайшей стопки. Пока все смеялись, он прочитывал первую страницу и швырял её на пол. Прочитывал вторую и в сердцах разрывал. На третьей он понял, что текст повторяет одни и те же слова: «факсимильный излишек… не надобен стался… смяли… метался… от тирана к вдове…». И он раздавил третью страницу. Сгоряча он оттолкнул всю стопку, попрыгал на ней и перешёл к следующему столу. Обида и стыд окрасили его лицо – и, что печально, не только. Покраснели и кончики его ушей. А это, к своему удовольствию, видел Мейтна.

В тот день он продолжал стоять наверху. Внизу происходила трагедия, которую он так сладостно предвкушал, которую так чётко спланировал вместе с Портным, и не было ни секунды, в которой он бы разочаровался. С наслаждением он озирал головы провинившихся, наблюдал за головой виноватого, как она двигалась от стола к столу и даже не подозревала, насколько мучительны окажутся воспоминания о матери и отце, бросившими его когда-то. Синяки от побоев, зажившие давным-давно, в тот день вскрылись вновь, и Ласка меньше всего хотел ощутить эту боль теперь, спустя два тихих месяца, когда время захоронило те гадкие и мерзостные улыбки у подопечных.

– Кричите, если видите что-то подозрительное!

– Да-да, кричите, – повторил за хозяином секретарь.

Мейтна, в последний раз посмотрев на плеяду букв «Б», разгладил лист по краям. Затем он положил его ровно на стол. Подняв взгляд, многоуважаемый Председатель установил пальцы на разглаженный лист и принялся отбивать секунды. Нужно было узнать, сколько мгновений пройдет до следующего каверзного сообщения из неизвестного канала. Прошло порядка десяти секунд.

– Господин, вон там! – секретарь указал на стол в среднем ряду. – Вон там крикнули и подняли руку!

Ласка, взяв короткий разбег, устремился к новому сообщению. Он выхватил лист, протянутый молодым первочтеем.

– Я остановился на третьей строке, господин, сразу понял, что что-то не так.

– Буква «Р»?

– Да, господин.

Ласка отобрал гарнитуру и прислушался.

– Информатор замолк, господин. Он прекратил вещание почти сразу же, как я перестал печатать.

– Почему ты прервался? Ты знаешь его?! Только говори честно! – взяв молодого за ворот, Ласка подтянул его вместе со стулом к краю стола и указал на подопечного у стены, – ну, говори же!

– Нет, того господина я не знаю, нот Ласка. Честно, клянусь вам.

– Тогда почему именно ты услышал это недоразумение? – ноточей потряс листком перед испуганными глазами.

– Я тут первую неделю, нот Ласка, всего первую неделю. Нас ничего не связывает, поверьте мне.

Новичок опустил голову. Над её макушкой возникла рука, сжатая в кулаке. Ласка еле сдержал себя, чтобы не совершить то, что задумал. Смятая плеяда «Р» тоже была там, в кулаке, но он не решился. Он лишь судорожно разжал пальцы и позволил листку упасть. Тот опустился, приземлился на пол, и Ласка попытался поскорее позабыть о нём. Однако в дело вступил вновь секретарь.

Poprzedni 1 ...6 789 10 Kolejny

Воин. Правитель. Чужак

Osoby, które czytają tę książkę, przeczytały również