Воин. Правитель. Чужак

Но к несчастью, курок был уже взведён.

«Ещё чуть-чуть… вот… вот… давай…, – стрелка в голове Пришлого отбивала доли секунды, – давай… давай… ближе…».

Перья дрогнули. Гадюка, выпрямив переменчивые чешуйки, зависла в уверенном броске.

– Получай!

Звук выстрела. Вместо перьев яд прыснул на упавшие листья. Ищейка невзначай проглотила горячего воздуха и вдруг… перестала дышать. Свинец выбил её же оружие, выбил оба клыка, и запихал их прямо ей в глотку. Как и предрекал Дух, прихвостня брата коснулась погибель. Её выпад встретился с бесхитростной пулей, а переменчивая голова пересеклась с чернотой, вновь поползшей по животу. Высунув напоследок язык, змея упала в канавку.

Дух завис, ошарашенно взглянул на Пришлого и тут же выкрикнул:

– А вот теперь пора! Сматывайся!

Подопечный помчался во весь опор. Под ботинками у него что-то зашевелилось. Что-то начало бесперебойно елозить, и каждый его скорый шаг вскоре знаменовал появление нового злостного прихвостня. Он пнул полсотни ищеек, прежде чем свернул с проклятой тропы. Конечно же, по приказу доброго Духа. Любая погоня поднимала шум, а любой шум – это приближение ещё одной неравной драки с братом.

Единственная проснувшаяся гадюка подымала на охоту тройку других. И скоро по земле, за спинами напарников, поползла бесчисленная армада. Клыки в этот раз перевесили когти, но Духа это уже мало заботило. Он посмотрел на перья, а потом на кольт, испускающий дым, и стал думать, какое оскорбление, наконец, вобьёт в подопечного хоть каплю мозгов.

При этом в глубине души крылатый хранитель всё-таки хотел посмеяться. Расплатиться шуткой за шутку, так метко указавшей на братины недостатки. И один из вариантов, что он придумал в полёте, это было вновь выклевать родному глаза. В десятый раз, верно. И если даже брат от злости разорвёт его на куски, после стольких-то издевательств, то менее ироничной эта выходка для чужака точно не станет.

– Ушли вроде как… фух.

– А ну, тс-с-с.

Шипение змей всё ещё слышалось в отдалении.

– Мы отклонились на восток, верно, Дух? То есть нам нужно навёрстывать весь этот день?

– Тихо! Если не замолчишь, придётся навёрстывать больше.

Пришлый, закусив язык, огляделся и приметил перед собой парочку мшистых брёвен.

– Да ладно! Я здесь… я же здесь был! – немного понизив голос, он всё-таки произнёс это довольно громко. – Да, точно, впадина! Одно из тех мест, где я хорошенько выспался.

– Ты думаешь это так важно? Вот прям сейчас?

Выглянув из-за укрытия, чужак приник ухом. Шипение вроде как удалялось.

– К слову, здесь было теплее, – дождавшись гневного укора хранителя, он спокойно продолжил. – Я лежал под корнями. М-м-м, какой же это был кайф, ты бы знал. Но, знаешь, мягче всего лежалось почему-то у ручья. Хотя от него веяло холодом.

– Поглядите, расчувствовался. Терпеть не может это место, а уже нашёл уголочек для ностальгии.

– Уж прости, мне от природы дано искать хорошее, даже если я в самой… – он вернулся в укрытие, – …ругаться можно?

– Мне плевать.

– В самой глубокой жопе. Так вот, ты хочешь, чтобы я раскис и пулю себе в лоб пустил, м?

– Мне повторить последний ответ?

– Ясно. Мерзавца играешь. Хорошо, тогда ответь вот на это – как ты вообще тут оказался?

От недоумения Перепел цыкнул.

– Уже забыл? Я родился в этих лесах.

– Не-не-не, не надо мне тут. Эту старую песню можешь засунуть туда же, откуда я собираюсь выбраться. Ты, Дух, только и говоришь, что рождён в этих лесах, но всё ещё не можешь нормально объяснить, как потерял над ними контроль. Твой дом тебя отвергает. Сам, наверное, заметил. И я честно не понимаю, куда ты дел всю ту злость, с которой обычный бессмертный добивается справедливости.

– Тс-с-с. Ни звука, – залетев за укрытие, Перепел сел на плечо чужака. Прошла пара минут, и он, заслышав, как вдалеке исчезает шипение, наконец произнёс: – Сказочки занимательной хочешь, да? Хорошо, будь по-твоему. Только не плачься потом, если она покажется тебе неправдивой, – он отстал от плеча и вновь подлетел. – Ну, не стой, нам ещё далеко.

Они спустились по выступам, ведущим вглубь впадины. Чтобы сократить путь, нужно было временно вернуться на север – обогнуть каньоны и добраться до Палых пещер. И самое главное, сделать это до заката третьего солнца. А если промедлить, хотя бы на сутки, злобный Дух возродится и устроит им небо в алмазах. А затем сошьёт из пришельца и напялит на себя пятую шкуру – трофейную, какую не надевал до этого. И тогда Лес вместе с его чарами канут, а сны чужака будут преданы праху. «Сказочке» тут, решил Перепел, самое время. Как минимум чужак закончит сходить с ума от скуки, и, с другой стороны, перестанет бесконечно нудеть.

– Я родился весной. Не помню, на кого я был похож вначале, но Лес говорит, что взял меня в руки младенцем и вырастил, как обычное вселенское дитя.

– «Вселенское»?

– Именно. Подобных твоему роду Лес всегда почему-то называет «вселенцами».

– То есть ты не всегда козырял когтями, жабрами и перьями?

– Думаю, что Лес бы не стал врать. Совершенно точно я убеждён, что когда-то мог передвигаться ровно так же, как передвигаешься ты.

– Ну такому, в целом, я могу поверить. Но тогда вопрос: в какой момент этой истории ты пересаживаешься на крылья? Просто, возможно, у меня они тоже со временем вырастут. И вот, хотелось бы узнать, с какого именно…

– Чего?

– …времени.

– Так, стоп. Ты что, так до сих пор и не понял, где оказался? До сих пор не понял, что всё, что ты здесь видишь, реально? И реально несёт опасность?

– Но…

– И что страх твой реален?!

– Да нет же…

– Вот только не говори, что тебе не страшно. Ложь я чую за километр.

– Да нет же, я о другом совсем. Ты-ы… ты, кажется, отвлёкся.

Перепел, почувствовав, как слегка закипает, чаще замахал крыльями и пролетел над узким выступом. Спустя мгновенье этот же выступ перешагнул подопечный.

– Извини, ты прав. В общем, я вёл вот к чему: в очередную тёплую зиму Лес оповестил меня о приходе лавины. Оповестил о проклятии, идущем с Мреющих пиков, что грозилось учинить на земле Долгий всепамятный мороз. Я приготовил торжественный зал, растопил норы, чтобы животные, мои подопечные, могли спрятаться, но в первый же день лавина беспощадно засыпала мои убежища снегом. Эта же лавина старалась потом засыпать и мой торжественный зал, но ей противостояли сготовленные мной печи и воздушные летние меха, что в обычное время помогали небесам избавляться от непогоды.

– И почему я ни разу о нём не слышал?

– О чём?

– О торжественном зале? Судя по тому, что я понял, там хотя бы есть подушки.

– А тебе бы всё отшутиться…

– Всё-всё, слушаю, Дух, извини.

– Так вот, в какой-то момент лавина перекрыла передо мной все выходы. Снег повалил из дымохода, а корки льда проникли сквозь оконные рамы и заперли главную дверь на засов. И вдруг я впервые за всю жизнь осознал, что мой дом – такая же западня. Стены взмолились. Взмолились, чтобы я прогнал лёд и напугал всепамятный мороз, дабы он оставил в покое хотя бы детёнышей. Но мороз так и не отступил.

Мне удалось вырастить зёрна – под снеговым куполом. Я наелся. А затем, разрешая брать от себя по кусочку, накормил тех, кого смог за эти дни уберечь. Сначала выжившие отрывали от меня совсем по чуть-чуть, перед сном и утром, но проклятие всё не уходило и не уходило, а голод становился всё страшнее и страшнее. И потому подопечные начали рисковать. Тогда-то я и погиб в первый раз.

– В собственном жилище?

– Да, в торжественном зале. Как сейчас помню, они обступали меня под жуткие холодные завывания. Армия глаз, голодная и дрожащая, как и их нутро. В моменты, когда они поедали меня, я и сам забывал, кто я. Они пожирали мои кишки и даже не слышали, как я ревел. Мне бы пристало обидеться, но долг обязывал радоваться за них. И радость моя была не фальшивой. Я с большим удовольствием отдавался любому, кто имел избитые, замёрзшие, исхудавшие лапы. А при виде детёнышей, поедающих мою оплывшую тушу, я ронял искренние слёзы счастья. Ведь по весне, когда она наконец наступила и когда солнце, наконец, возвысилось, лавина утопила почву, и именно детёныши того истощённого, чахлого рода понесли по моим владениям новую, крепкую жизнь.

– И тут на сцену выходит твой злющий-презлющий брат…

Дух, к удивлению чужака, замялся. Он опустился на камень, на его зазубренную вершину, и расплывчато пояснил:

– Нет, он появился намного позже… или… или немного загодя… или раньше весны, когда меня выходил Лес. Ах, нет, он пришёл ко мне в дом в преддверии той зимы, о которой я сейчас рассказал.

– Эм-м, так ты что… сам не помнишь? – Пришлый замедлился, повторив за своим ироничным тоном.

– Знаю, конечно же знаю, чужак, – Дух начал аккуратно подбирать слова. – Я видел разные его ипостаси и-и… и от каждой в памяти что-то вырисовывается. Вырисовывается что-то наподобие заплатки, которую судьба отрывает и прибирает к себе.

– Чего, блин?! И что вся эта ерунда значит?

– Нам нужно торопиться, чужак, идём! – Дух щёлкнул себя по бурой грудинке и вновь подлетел ввысь. – Идём же!

Чужаку пришлось вновь перейти на бег. Он не боялся кричать. Вопросы, которые он задавал, с каждым перескоченным выступом становились всё громче и неудобней. Не мудрено, что добрый Дух в ответ лишь набирал высоту. Их со временем разделяла уже сотня метров, а это значило, что у кого-то из них явно заканчивались нервы.

Пришлый добежал до открытого участка Леса и почувствовал приближение солнечного удара. «Тень, тень, тень… Где же чёртова тень?» – не единожды повторял он про себя и всё-таки продолжал бежать. Сбавил темп он лишь тогда, когда добрый Дух полностью исчез из поля зрения.

– Всё, фух…, – вселенец присел, упёршись на взмокшие коленки, – …хватит, передышка. – Он завалился назад, и, к его удаче, позади него вырос пушистый куст. В листьях ощущалась влага, а в веточках – призрак рассвета. Роса и холод приходили с рассветом. И Пришлый впервые обрадовался его присутствию. Он наклонился ещё, развёл у пояса руки и дал незримому духу рассвета облечь его.

«Я лежал под корнями, да… мягче всего лежалось рядом с ручьём», – он вспомнил, о чём говорил доброму Духу, и решил, что вечером соберётся туда. Северное направление. Ручей тоже вёл к северному направлению, поэтому Пришлый посчитал такой расклад выгодным вдвойне.

– Ох, Дух, и как же уснуть теперь? Рассказал о подушках и куда-то смылся, – чужак, смотря на крохотную точку в небе, всё-таки решил продолжить: – В следующий раз возьми за правило: за один такой скотский поступок делать два нормальных. Да хотя бы один. Я особо не привередливый, могу сторговаться.

И, немного припустив пушистую ветку на лоб, он прикрылся от солнца, а после ненадолго вздремнул.

Глубь впадины готовилась к сумеркам. В её угрюмых расселинах сквозили едва остывшие остатки дня.

Пришлый ступал осторожно, но всё-таки поскальзывался. Лезли камни, а подошва за время пути получила несколько дырок. Ручей того совсем не стоил, решил он, и каждый раз собирался развернуться обратно, но, то и дело стаскивая с ног ботинки и с силой вытряхивая их, он продолжал и как-то с лёгкостью приходил к тому, что всё в порядке. Однако через тридцатку метров в ботинок влетал новый камушек, и он вновь срывался на кучу и кучу проклятий.

– Ну вот, наконец-то. А я уж думал тебя хоронить, – Перепел как ни в чём не бывало сидел на коряге, что выпирала у ручейка из середины.

– Ладно тебе мерзавца отыгрывать. Я же знаю, что ты будешь жалеть, если я окочурюсь. И, уверен, плакаться будешь, и всякими похвалами меня провожать, и венками обложишь, и…

– Всё, хватит, перестань.

– Ладно-ладно. Ну ты хотя бы скажи, почему улетел? И почему ты знал, что я окажусь именно здесь?

Перепел отмолчался.

– Хотя неважно, выбивать из тебя нормальных ответов почти то же самое, что спускаться по этой грёбаной впадине без синяков.

– Твоя ностальгия, – Дух обратился к напарнику.

– Что «моя ностальгия»?

– Привела меня сюда. Ваш род привык оставлять зацепки. Вот и ты зацепился. Наделил это место тёплыми мыслями и попытался впитать эту теплоту снова. Но, как бы ни хотелось вновь её обрести, знай – это слабость. – Перепел взмахнул крыльями. – Так что не отставай. Ночь обещается светлая. Нагоним сутки и сразу же заночуем.

Устало вздохнув, Пришлый сбил со лба промасленную чёлку и поднял взгляд к крыльям. Взмахнув, те огрели воду невидимой пощёчиной и показали под корягой что-то. Это что-то поблёскивало. Чужак прищурился. Он смахнул со лба пот и шагнул, дабы убедиться, что ему не мерещится солнечный отсвет. Стопы намокли, подняв болтающиеся в пятках камушки до самой щиколотки.

– Стой, это же…, – он опустился к воде, не заметив, как хвост хранителя скрылся за сенью веток. – Это же звезда. Точно! Звезда рабочего! Но как ты здесь оказалась? И почему я в этом уверен?

Он провёл пальцами по находке и подбросил. А стоило находке упасть на ладонь, а ему – её сжать, как в эту же секунду слабость ударила в его разум. Внимание вновь потеряло фокус. В ухе стрельнуло. Глухие залпы окатили череп, и Пришлый почувствовал, как нечто защекотало в мозгу. Полчища крохотных игл заместо пуль. Они тыкались, зарывались в нервные окончания и подрывались у мышц. На мгновение он потерял лицо, руки, ноги, живот и подмокший от пота член. Не зная как, он схватился за всё одновременно. Зрачки смягчились, уподобившись пастиле, и вытекли вместе с белком. В поры залился воск, а ботинки с усилием выпали. Ступни начали таять, прибиваясь к стелькам и утекая сквозь дырки в протекторе. Ноги достались ледяному течению, а руки – той раскоряке, на которой минутами ранее восседал гордый хранитель Леса. От Пришлого осталась лишь курточка, брюки, тоненькая рубашка да кольт, целящий в звёзды на небе.

Его не стало. Его стёрли. Пустили в расход. Избавили от мучений скитальца, жившего сплошными пробелами. Лес докончил бы: «…в памяти». Но именно память он и не тронул. Именно память он и всколыхнул. Звезда рабочего напустила обрывки. Обрывок… первый не сломанный ключ. И Пришлый повернул его, вставив в замочную скважину.

Он – взрослый, одетый как ребёнок из сна – в рабочий комбинезон. Двигается, размахивает руками, волочит ступни, и нет больше тех мерзких камушков, подхваченных по пути. Он жив! Жив! «Ха-ха, да! Как же хорошо, чёрт возьми!» – думает он и ощущает внезапно, как в боку появляется отметина от клыкастых челюстей. Он опускает ладонь, приходя в ужас. Он ранен! Кровь размазана по животу и её капли повсюду: на волосах, на груди, на бёдрах, на пальцах и под ногтями. Костюм тоже попорчен, но совсем-совсем незаметно. Едва различимые дырки от клыков спереди и их меньший слепок сзади. Внешне, кажется, ему повезло. Но не стоит обманываться… внутри происходило настоящее месиво. Он успевает поблагодарить судьбу, что на ладонях нет глаз. Ещё чуть-чуть и ему грозил обморок. Книга воспоминаний открывала перед ним следующую страницу.

Он выходит к ручью. Он падает на раскоряку, держась за бок. В рану тут же заплёскивается свежая, остужающая вода. Ему хорошо. Он знает, что может перевести дух. Левая нога опускается в мелководье, и он вскрикивает. Икра, как оказалось, тоже поражена, разодрана тонкими линиями. Четырьмя, если верить воспоминаниям из обрывка. А сердце меж тем отчаянно порывается наружу, бьёт по рёбрам, разматывая клубок артерий. Всё его существо заполняют трещины, зуд густеет и нарастает податливой коркой. Пришлый (или очередной двойник?) ощущает прилив нового ужаса. Кто-то подходит к ручью. «Это явно не я, я тут, тут… плескаюсь и истекаю кровью», – проносится у Пришлого в мыслях. Глаза его видят, как мрачный незнакомец подходит под мантией сумерек. «Он и ранил меня! – ни капли не сомневаясь подумал Пришлый, – я страшусь его, я ничего не сделал, а он просто напал. Напал!». Отползая от края ручья, Пришлый тянется за тем же оцарапанным револьвером.

– Только подойди, и я выстрелю! – он не верил, что сказал это вслух. Эхом отзывается только жидкость, массирующая извилины и соединяющая два полушария. А под этим всем творился неимоверный хаос. Приближался финал эпизода. Воспоминание начинало меркнуть, а чужак у края ручья одевался в мантию сумрака.

Звук выстрела. Гул. В расселины вбежал испуг.

– Ты… ты… ты что наделал?

Видение кончилось, и Пришлый очнулся.

– Я не… мне…, – он взглянул на ладонь, сжимающую звезду. А после он переметнул взгляд к напарнику. Пуля прошила его увесистое тельце насквозь.

– Радуй… радуйся, идиот, что мне неког… некогда тебе отплатить.

Перепел ударился оземь и раскинул крылья.

– В этот раз точно случайно, правда! – чужак перекинул звезду на другую ладонь и допрыгал до подстреленной птицы, аккуратно подсунув пальцы под её буроватую шейку. – У меня случилось видение. Первая подсказка, наконец-то!

– Предлагаешь порадоваться за тебя? – Голос Духа дрожал, но он не запнулся.

– Прости, прости, я не хотел.

– Ай, не надо, не стони и не… не лебези. Не… ненав… ненавижу, когда ты это делаешь, – Перепел отплевался комком крови. – Особенно зная, что это не первый раз.

– С другой стороны, подумаешь, сменишь сороковой облик. Всего-то.

– Решил в мерзавца сыграть? Тоже? Учись лучше. Беспокойство ты скрываешь паршиво.

Чужак не нашёлся, чем ответить, он просто горестно посмотрел на дымящую дырку в брюшке.

– Ладно, не волнуй… не волнуйся. Тебе повезло побродить без моих наставле… наставлений где-то пару рассветов.

– Идти несколько дней, не зная куда. Отличный план. Просто превосходный! А-а-а, ненавижу всё это! – Пришлый направил крик вверх, ударив себя по коленям.

Клюв птицы вытолкнул на землю второй комок. Похоже, хранитель выплюнул свои лёгкие – такого размера был сгусток. Спустя время грязь стянула почерневшую спинку, и у Духа не осталось сил, чтобы двигаться, и он замер. Пришлый увидел, как закрылись беспросветные глаза компаньона и как они больше не поднимались. Сороковой облик канул, и простреленная тушка вскоре исполнилась прахом.

Чужак поднялся. Его ладонь поднеслась к карману и быстро разжалась. Позолоченный знак звезды. «Его нужно убрать поскорее, пока не случилось чего похуже», – теперь он думал только об этом, меж тем стараясь обмануть свою совесть. Он размышлял об утрате, заставлял себя печалиться о том, что лишился мудрейшего из мудрейших проводников, но на самом деле все думы его были направлены на ключ, который он внезапно заполучил. Временами тот обдавал холодком, даря такие же нежные чувства, какие дарили влажные листья у найденного днём куста. Он замечтал о рассвете… рассвете, прощальным для него и для этого безумного места.

Надежда и лавры приходят с рассветом. И с первым осколком воспоминаний он перешагнул через край ручейка. Перешагнул намного уверенней, чем того, наверное, стоило.

Свой старшина

«Иди… иди сюда, щенячий потрох», – после этих слов Висм любил попихать его и, схватив за плечи, встряхнуть – хорошенько так, по-бойцовски. Титу нравилось, сам старшина обращал на него внимание, да и выбора особо-то не было. Начинающий мечник и легенда, убившая первого пирата во времена Звёздной блокады. Чем не повод запрятать свою гордость поглубже? И видели бы остальные, как Висм рассказывал о том дне. Утро если и было ясным, то обязательно из-за того, что «вселенское лихо», поджидавшее свой звёздный час, так захотело; если кто-то падал от пули, то безусловно под драматичный залп артиллерии, слагавшей в тот же миг балладу о павшем. Краски сгущались на каждом повороте истории, мах оружия топил судна, а накал рос вместе с мощью противника. Сам противник в ходе рассказа успевал подрасти. В конце её, если верить Висму, пират уже больше походил на живого гиганта, нежели чем на простого крепкого мордоворота.

Публику «свой старшина» умудрялся найти даже в передовом лазарете, и не лёжа на койке, нет, а сидя на разбомбленном толчке. Прилёт его в гарнизон означал, что среди боевого состава будет много ранений. Солдаты шли на штыки и копья только ради того, чтобы побыть рядом со старым, проверенным пулей волком. Историей из его уст бредил каждый. Один из орденцев пожертвовал даже рукой, переспал с несколькими медсёстрами и уговорил одну из них поставить его койку рядом с койкой легенды. Солдатам рангом повыше везло охотней, Висма им удавалось застать как раз в офицерских туалетах. И стульчаки при таких встречах не опускались, если не соврать, по четыре часа кряду, а порой и дольше. При этом за плечами офицеры имели столько же шрамов, на груди – столько же боевых наград, но умещать их мучительный гнёт в складные строки умел почему-то только он – единственный и неповторимый капитан из Висмута.

Однако Титу была известна и другая сторона медали, о которой он и сам предпочитал умалчивать. Деревенская девочка и фокус с монетой.

– Отряд, ра-а-азвернись!

Он убрал шторку, разделявшую его палатку от утреннего зноя. Построение сбило его с мысли. Фокус и деревенская девочка… Он в тот день слонялся по соседней комнате. Услышав голос старшины, начинающий мечник вышел к нему, прошёл метр коридора и заступил в детскую. Двое лиц, на одном – волнение, а на другом – неслышимая мольба.

– Ша-а-агом марш!

Да, лица он помнил отчётливо. Хорошо, думал Тит, что он не помнил своего. Этой историей Висм не делился ни с кем. Конкретно эта история так и осталась храниться среди пресловутых скелетов в шкафу, но почему-то будущему Адмиралу казалось, что о ней им обоим ещё предстоит вспомнить. А пока… крошечный и давно не мытый умывальник, а также мечты, чтобы вода на Прометии оказалась не слишком паршивой.

«Интересно, сколько я пропустил?», – захлестнув влаги в лицо, Тит задался понятным вопросом. По правое плечо заканчивалось полуденное построение, а обсуждения стратегических планов в это время только набирали обороты. Значит, рассудил капитан, он мог успеть как раз к их середине.

Вытершись полотенцем, Тит выбрался на истоптанный гравий и побрёл по главной дороге, что разделяла основной военный лагерь Кровавого ордена на две половины. По пути он заметил вот что – парни Висма были одеты совершенно не так, как его парни – ни тяжёлых кирас, ни наголенников, ни замысловатых наплечников. Только камуфляжные штаны, футболки и краска, нанесённая на кожу и имитирующая здешнюю местность.

Похоже, вновь рассудил Тит, бывшему наставнику пришлось худо, раз он осмелился намалевать бойцов этой ядовитой дрянью. Конечно, она не убивала мгновенно (и даже не за пару дней или недель). Опасность она несла только при активном использовании и во время боя. Однако пятнадцать минут такой маскировки – и ты теряешь пятнадцать дней жизни. Полезно, но малоэффективно. При этом изумляло другое – у бойцов Висма между кожей и краской отсутствовал тонкий манжетный слой. А этот слой в прежнюю пору как раз защищал плоть носителя от гноящейся сыпи.

«Кто-то из его полевых учёных всё-таки сумел укротить своенравие схрона и сумел приспособить его к химсоставу боевой раскраски», – решил капитан и тут же вообразил – ну раз так, тогда Орден во время полевых операций полностью скроется с глаз. Республика не найдёт их, не определит, с какой стороны произошло нападение – даже при всём желании.

«Главное, чтобы рецепт не прорвался на серый рынок», – и, оглядев свой потрёпанных ржавый наплечник, где надёжно хранился антрацитовый меч, Тит провозгласил для себя – возможно, слегка своевременно, – что первенство зачарованных орденских мечей, по воле хозяина отлипающих от щитов и доспехов, бесповоротно подходит к концу.

Возможно, смертоносным отрядам Висма посчастливилось встать у истоков, у подножия махины, называемой в простонародье «переменами», и никто из них в полной мере, скорее всего, и не осознавал, как круто столь маленький прорыв (если это изобретение окажется не пустышкой), может поменять расстановку сил в этой нескончаемой выматывающей войне.

Задёрнув шторку, Тит вторгся в чужие владения. Зной вновь остался позади – его отделила от него палатка со стратегической картой. Он, как и задумывал, благополучно пришёл к середине обсуждения.

– У их юго-восточной базы сейчас находятся два разведчика. Они передают, что в составе сепаратистов около полусотни людей, – офицер, кинув на стол игральные кости, подождал, когда над ними разгорится изображение, и указал на проекцию разведданных. – Но с каждым днём это число уменьшается. Пока не точно, но, если опираться на наблюдения, то они перемещают основной состав на другую базу.

– На более крупную, – бросил догадку Висм.

– Да, ублюдки уходят в направление юга. Там мы чаще всего теряем связь с фринами.

– Как и на юго-востоке, как и на севере, как и на северо-западе. Они сбивают их, куда бы мы ни сунулись, Шестёрка.

– Верно, командир, но шире кольцо из сбитых лазутчиков как раз на юге. Значит, их основная база там.

– Без сомнений, самая крупная, но основная ли? – Висм, подняв голову, завидел, как ладони Тита опускаются на стратегический стол. – Два дня назад двоих сепов вообще засекли у старой пещеры, рядом с ионной пушкой, – он представительно вскинул руку. – Если не веришь, можешь лично расспросить этого щенка.

Шестёрка, встрепенувшись, поднял свой прямоугольный нос и провёл по воздуху диагональ, успев таким образом как следует оценить новоприбывшего командира. Они ранее не встречались. Будучи первым личным гвардейцем Висма, у него оставалось мало времени на знакомство с другой «кровавой элитой».

– Щенок? Вот так значит? А часто тебе «щенки» три дивизии на подмогу везут?

– Не знал бы тебя, сказал, что эти три дивизии сойдут за одну, – Висм издевательски поднял большой палец. – Ряхи отожранные, ноги косятся, дыхалка сбита. Честно признайся, спят они столько же, сколько и жрут? По верхним ярусам они хотя бы иногда пробегают? Я даже не говорю о нижних…

– Капитан, о боеготовности моих парней можешь не беспокоиться, – отрапортовал Тит, – скажи им завтра выступать – они выступят. Приказам они следуют чётко.

– Выступить-то они выступят, но не увижу ли я их за спинами моих парней? Звал я один раз на подмогу шакала Кюра. И что думаешь? Пока мои парни отхватывали по шесть пуль, его хлюпики – всего по одной. Единственная радость, после той операции кровь с ним хорошенько расквиталась. Пулемётная очередь, шестьсот отверстий. Тот поганец наёмник даже не видел в конце, что стреляет в труху.

– Сам сказал, что это мои парни. За каждого ручаюсь и готов отвечать лично.

– Перед кем?

– Перед тобой.

– А если меня положат?

– Перед пролитой кровью, перед самим Третьим.

– Тогда поклянись Третьему, чтобы, когда мы выступим, мне не пришлось брать за шкирняк твоих бойцов и бросать вперёд. Увижу хоть одного за собой, поверь, я брошу.

– Они не боятся.

– Звучит, как бравада.

– Думай как хочешь, но это правда.

– А знаешь такую правду? Сталь доспехов под огнём плавится столь же легко, как и шёлк.

– Вот и посмотрим, – Тит ударил кулаком по столу.

Игральные кости подпрыгнули, отчего брови Шестёрки заметно скучились. Это был его личный бедокур – перевоплощённый талисман, который он во время одной из битв вырвал с шеи врага. Имея форму игральных костей, бедокур будил своего хозяина, предупреждал об опасности, разведывал, убивал и даже порой развлекал. Ортодоксальные орденцы держались от таких штуковин подальше, и вполне разумно. Ведь от них и правда веяло чертовщиной.

Бедокуры опережали смерть, когда не следовало, и обрывали жизнь тогда, когда полноправно её должен обрывать лишь честный хрестоматийный удар.

– Ладно, Шулер, ты выиграл, держится он и впрямь хорошо. Куда там закинуть магну?

– Две магны, командир.

Из тени палатки вышел второй личный гвардеец Висма. О нём и его прозвище Тит был наслышан. Шулер оставил мизинец и большой палец в кабинете пирата, которого как раз таки в своей истории и прихлопнул Висм. И в назидание гвардеец в конце той битвы вырвал с шеи мерзавца жетон. Как им распорядиться, он понял сразу – бедокур в форме игральной карты. Точнее, двух карт. По одной на каждый потерянный палец. Что забавно, потеря сделала Шулера более мастеровитым. Довольно почёсывая подбородок целой рукой, он покалеченной мог показать фокус, в конце которого ты обязательно терял голову. Терял голову в буквальном смысле. Но из-за своей природной снисходительности Шулер мог сжалиться и отрезать картами лишь её четверть.

– Две магны – так две магны. Держи, – Висм вытащил из кармана две круглые бляшки и кинул на край стола.

Монеты не пробыли на нём и секунды – три пальца загнали их в карты и скрыли в безвестности. Обычно безвестностью у картёжников считаются их запястья, но Тит подозревал, что по отношению к Шулеру этим словом можно было обозначить что-то менее очевидное. Второй гвардеец знал обывательские приёмы, умел их показывать, но, судя по слухам, те остались далеко в прошлом – в том самом кабинете пирата.

– Благодарю, командир. Обеспечили меня лучшей девочкой на Полонии, – поскаблив опрятную щетину, Шулер с довольным видом прислонился к стене и вернул себя в тень.

Игральные кости вновь вздрогнули. Рядом с ними опрокинулась чёрно-белая костяшка домино.

– Командир, забыли рассказать капитану, для чего нам вообще понадобилась подмога. Позволите объяснить?

– Валяй, Шутник. Спокойно я про планы этих ублюдков рассказывать всё равно не умею.

– Для этого и вызвался. Тем более, от моих разведчиков поступили довольно противоречивые сведения, – Шутник аккуратно приложил два пальца к своему бедокуру. Костяшка домино – трофей, полученный в руки от боевого товарища, когда тот лежал при смерти.

– Что ты имеешь в виду? Что они говорят? – Висм поддался вперёд, заинтересованно подняв бровь.

– Они возят к себе в штабы архивные записи, книги, дневники, рулоны карт. Приводят местных, переговариваются с ними, после чего отпускают. В одном из грузовиков, который мои ребята успели перехватить, нашлась целая куча записей про месторождения пиата.

– Галлюциногена?

– Да! Но вслед за этим в куче лежали планы зданий, фото местных пещер, рисунки созвездий, а потом заново записи про месторождения. Такое чувство, будто они пудрят нам мозги.

– Не исключай этот факт, Шутник, мы больно долго их раскалываем. Может статься, что они просто тянут время, дабы отвлечь наше внимание от другой базы, на другой планете.

Шутник насупился. Его пальцы, положенные на домино, нарисовали предполагаемый маршрут перехваченного грузовика. Тут в разговор вступил Тит:

– А что их конвои возили до этого?

– Бойцов и оружие. Иногда метийцев, – Шутник оборвал пересчёт, – ничего особенного.

– Это было при первых вылазках разведчиков?

– Да, верно.

– А потом местных всё больше начали замещать бумаги, да? – Тит заговорил в убыстренном темпе.

– В точку, капитан. А что…?

– Не догадываешься? Они готовятся к отлёту.