– Так ты подруга Алана? – спросила она меня после. Я пыталась перестать думать о ней, как о плохом человеке. Голос и то, как она разговаривала, были приятными и добрыми.
– Да, Миссис Хольтз. Мы с ним хорошие друзья, – ответила я, чтобы она не подумала совсем о другом.
– Алан никогда не рассказывает о своих друзьях, – продолжила она с улыбкой. – Он очень тихий, правда? – я распознала этот трюк, как любопытство о характере своего сына при его сверстниках.
– Могу вас убедить, что мы с ним хорошо ладим, и у нас всегда найдется тема для разговора, – ответила я, пытаясь правильно ответить на ее вопрос.
– Хорошо, что у него есть такой замечательный друг, – подмигнула она мне, и меня не по-своему передернуло. Мама начала о чем-то с ней беседовать, а я в это время отошла.
Отошла подальше от гостевого зала и прошла в коридор. Я взглянула на лестницу, и мне захотелось подняться наверх.
Наверняка Алан сидит у себя в комнате и пытается отгородиться от людей и общения. Сидит на крыше дома и смотрит, как огни города ярко освещают дома и дороги. А может, его и вовсе нет дома. Может, он гуляет где-то возле океана и делает снимки волн, ударяющихся об скалы. Может, он разъезжает по городу и наслаждается ночным бризом.
Я все же не решилась подниматься, и повернулась в противоположную сторону от лестницы, где отчетливо увидела свое отражение. Лицо немного грустное, некоторые пряди пытались вырваться из длинного хвоста, а атласный пояс белого платья с черными цветами немного ушел с центра. Я быстро поправила все и пыталась выдать подобие улыбки самой себе. Мне сложно было смотреть на Коралину. Она выглядела довольно милой, но это могла быть лишь фальшь. Приходила ли она похороны отца Дилана? Плакала? Винила себя в его смерти? Невозможно сразу все разгадать. Алан неплохой, и муж у нее приятный. Может, я себя накручиваю? Нет. Я все еще не могу на нее спокойно смотреть.
Из гостиной, где стоял камин, раздавались звуки рояля. Там никого не было. Я была уверена в этом. Все гости собрались в гостевом зале и беседовали о разных темах, касающихся архитектуры, дизайна, декора или интерьера. Все, что меня сейчас не слишком волновало. По телу пробежалось знакомое чувство комфорта, и я тут же вбежала в гостиную, думая увидеть его.
Все было почти так же, как в моем сне. Комната плохо освещена, и лишь белый рояль оказался последним источником света. Он играет знакомую композицию, а я медленно подхожу к роялю и сажусь на кресло недалеко от него. Пальцы зажимают клавиши на рояле, отбивая такт, и ускоряясь в танце, создающий музыку. Я медленно прохожу и замираю, потому что за инструментом сидит не Алан, а его отец. Глаза его закрыты, а пальцы играют так яростно, так красиво, словно они сами по себе. По его лицу пробегает волна наслаждения. Интересно, выглядит ли Алан так же, когда играет? Рисует? Фотографирует? Уверена, у него есть, чем он гордится и наслаждается.
Я подошла как можно тише и села на кресло, слушая, как музыка приятно касается меня своими нотами. Мистер Хольтз играл восхитительно. Музыка раздается по всей комнате, не пытаясь коснуться других людей, словно это неуместно для чужих ушей. А чем отличаюсь я? Я совсем чужая. Я не вписываюсь ни в интерьер, ни в общество. Но я сижу и слушаю композицию. Сижу и думаю о том, что не могу здесь находиться, но нахожусь. Пытаюсь существовать с музыкой и не досягать других людей. Только закрываю глаза, и понимаю, что музыка уже затихает и перестает играть. Прошло много времени, но, мне кажется, что прошла секунда. Так я была вовлечена в музыку.
– Как вам? – спросил Мистер Хольтз после того, как его пальцы медленно оторвались от клавиш. Я открыла глаза, словно просыпаясь от прекрасного сна. Николас Хольтз улыбался мне. Я улыбнулась ему в ответ.
– Это было… прекрасно! – воскликнула я. Сложно что-то сказать, когда перед тобой сидит знаменитый композитор, и внимательно слушает твое мнение.
– На самом деле все слишком плохо, мисс, – улыбнулся он снова. – Я лишь пытался по слуху передать одну композицию, исполненную по радио. Вышло не слишком хорошо. – Серые глаза горели улыбкой и внимательно изучали меня. Его морщинки то распрямлялись, то сжимались в зависимости от того, куда он смотрел. Я заметила, что тишина немного затянулась, и я решила просто откашляться, ибо сказать что-то была не в силах. Мистер Хольтз снова встретился со мной глазами и выдал вопросительный взгляд.
– Так вы девушка моего сына? – спросил он неожиданно. Мои уши резко залились краской, и я моментально скрыла их за прядями волос.
– Произошло недопонимание, сэр. Я его лучший друг. Поверьте, у нас с ним крепкие дружеские отношения, – ответила я, как можно убедительнее, чтобы правильно довести свою мысль. Уши все еще горели. Мистер Хольтз вскинул брови и сделал задумчивый взгляд, словно все не так должно было быть. Словно он внезапно вспомнил, что где-то использовал другую ноту.
– Странно, – ответил он, потирая лоб. – Алан вряд ли того же мнения о вас. Я никогда не слышал, чтобы мой сын так хорошо играл на рояле в последнее время. Видите ли, играть на инструментах – это не просто следовать нотам и жать по определенным клавишам. Это также является способом передачи своих чувств. Например, если бы я сейчас не был таким беззаботным, то эта композиция в моем исполнении звучала бы намного лучше, даже чем она была на радио. Я думаю, вы понимаете, о чем я. Просто… Не дайте ему снова закрыться в себе.
Слова Николаса прозвучали серьезно и слегка тяжело. Он просидел еще несколько секунд, глядя в пустоту, словно глубоко задумался. Я все это время только сидела и обрабатывала у себя в голове его слова. Они вызывали у меня смешанные чувства. Затем Николас встал, и, улыбнувшись, немного склонил голову вперед и удалился в гостевой зал, оставляя меня одну с этими словами.
Я не теряла времени, и быстро поднялась на третий этаж, распахивая дверь на чердак, давно ставший комнатой Алана. Внутри было пусто и, на удивление, не убрано. По полу были разбросаны рисунки разных пейзажей, портретов. Ноутбук лежал открытым на письменном столе, а возле него сгорали ароматизированные свечи. Кровать была не заправлена, а шкаф стоял открытым. Обычно, у Алана в комнате всегда довольно чисто и прибрано. Сейчас же здесь творился полный беспорядок, и Алана внутри не было. От такого мне стало тревожно. Здесь словно произошел нервный срыв.
Я заглянула в ванную, но там его тоже не было, однако, она была чистая. Куда же он мог подеваться? Картины буквально валялись по полу и мешали ходить. Когда я начала их собирать, то услышала какие-то шаги надо мной, и тут же, сняв туфли, вышла на крышу.
Прохладный бриз так и манил к океану, а звезды словно тянули меня все вверх и вверх. Мне было немного холодно, но я пыталась не обращать на это внимание. От дождя крыша оказалась скользкой, и как только я встала на ноги, то боялась пошевельнуться хоть на миллиметр. Город светился огнями, и я подумала, какой же Алан счастливый раз может смотреть на эту красоту каждый день. Темный силуэт сидел позади меня и почти что сливался с небом. Были видны незаметные очертания пиджака, рук и головы. Я хотела его позвать, чтобы он спустился, и мы смогли поговорить у него в комнате, но сразу же передумала. Алан не просто так вышел сюда.
Босые ноги скользили меньше, чем любая подошва обуви, но, когда крыша влажная, даже это не помогает. Пальцы ног отчаянно пытались не соскользнуть, а мои руки помогали подниматься все выше и выше, пока не дотронулись до его плеча. Он немного вздрогнул, и резко повернулся ко мне. Его лицо освещало ночное небо и фонари улиц. Алан глядел на меня с каким-то разочарованием и грустью. Мне вдруг захотелось его обнять за плечо, но я лишь поддела платье и села настолько близко, чтобы нам обоим было тепло. Его левое колено было поднято, а левая рука лежала на нем. Он смотрел не на меня, а куда-то вдаль, то поднимая, то опуская голову, словно что-то неладное творилось с его мыслями.
– Что с тобой? – спросила я. Он молчал. Его молчание превратилось в невыносимую тишину, и мне вдруг захотелось закричать отсюда. Я скрестила руки и потерла их ладонями, словно это помогло бы справиться с холодом. Теперь мне было холоднее обычного. Даже пальцы рук слегка онемели. Алан что-то пробубнил про себя и, сняв пиджак, накинул на меня. Он остался в одной тонкой белой рубашке и даже не пытался согреться. Это мне напомнило тот день, когда он одолжил мне джинсовую куртку в дождь. Тогда это было слишком несправедливо, так как на мне уже был пиджак. Сейчас же, я не могла возражать. Алан все еще не смотрел на меня, и я медленно положила свою голову ему на плечо, а он ее грубо отодвинул свое плечо. Теперь мне стало еще больше не по себе.
– Все в порядке? – переспросила я снова. Молчание. Лишь спустя полминуты он заговорил:
– Зачем ты пришла за мной? – ответил вопросом Алан. Голос прозвучал грубее обычного, и я немного напряглась.
– Ты сам меня пригласил. Разве нет? – Он грустно улыбнулся и опустил голову. – Я разговаривала с твоим отцом, – сказала я после недолгой паузы.
– Что он тебе сказал?
– Он сыграл композицию на рояле. Сначала я подумала, что это ты, но когда подошла ближе, то увидела твоего отца. Играл он восхитительно, хотя сам так не считал.
– Конечно, не считал. Мой отец гордится лишь своей музыкой. А ту, что периодически слышит везде, использует как на практике, а может, как оскорбление других авторов. Он не выносит слушать Баха, Бетховена или Моцарта. Особенно, когда их исполняю я.
Алан так резко отзывался о своем отце, что мое мнение о нем менялось с каждым словом.
– Он говорил о тебе, – произнесла я прежде, чем он кинет еще одно оскорбительное слово в сторону отца. Он усмехнулся, словно я плохо шутила.
– Он говорил, что никогда не видел, чтобы ты играл на рояле так хорошо, как в последнее время. Он также сказал, что рояль – это способ выражения внутренних чувств, -промолвила я и тут же взглянула на него. Лицо у него стало серьезным, и он пытался любым способом скрыть свои эмоции. Но я их видела. Отчетливо и ярко. Такая грусть, такая боль. Они сжимают мое сердце все сильнее и сильнее. Становится сложно дышать, и я уже не могу себя контролировать. Его грусть обозначает лишь одно, и это одно пронзает жуткая боль. Я не хочу, чтобы он это чувствовал. Не хочу, чтобы страдал. Но остановить это тоже не в силах.
– Видишь? Мне даже рояль не помогает. Я не могу потопить это чувство нигде. Пробовал рисовать, писать, подавлять. Тщетно. Ты всегда здесь. Ты всегда рядом. Ты всегда так близко, и от этого становится все хуже и хуже.
Вздох. Он медленно поднял на меня глаза, и я увидела, как нам сложно было смотреть друг на друга. Мы словно преодолевали огромную стену пробираясь все ближе и ближе друг к другу.
– Просто ответь. Скажи, что ты ко мне чувствуешь.
Я молча глядела на него, словно чего-то ожидала. Ожидала какого-нибудь чуда, которое прекратит существование этого вопроса. Я не знаю, что я к нему чувствую. Не знаю, потому что без причины поцеловала его. Не знаю, потому что боюсь какой-то правды. Не знаю, потому что не могу еще забыть Дилана. Не знаю, потому что Алан уже не лучший друг.
– В последнее время я… – медленно начала я, – мы ведем себя не так, как это должно быть у лучших друзей.
– Тот поцелуй…? – спросил он. Я почувствовала, как к щекам приливает румянец, и благодарила ночь за то, что она была такой темной.
– Не только поцелуй. Я больше не чувствую тех дружеских отношений, которые были у нас с тобой. Мне кажется, они исчезают, Алан. И мне страшно даже подумать, как все это обернется. Я знаю, что ты ко мне испытываешь, и мне так сложно это видеть.
– Ты не знаешь, – прервал он меня резко. – Я могу часами об этом рассказывать. Я люблю то, как ты часто смотришь на свои руки, когда рисуешь. Словно они всегда меняются. Я люблю то, как ты выбиваешь передние пряди, потому что они слишком короткие для хвоста. Я люблю то, как ты улыбаешься сквозь слезы. Я люблю то, как ты всегда тянешься ко мне, словно я единственный на всем свете человек. Я люблю то, как ты мыслишь, думаешь. Я люблю то, как ты смотришь на меня. Может, этот взгляд ничего тебе не говорит, но я вижу в нем больше, чем просто лучший или близкий друг. В последнее время, ты часто брала меня за руку, принимала мои поцелуи. Эти мягкие и заплаканные губы вовсе не означали дружбу. И может, я эгоист, но когда я вижу, что ты приходишь не выспавшаяся из-за своих кошмаров о нем, мне хочется, чтобы ты потеряла память и забыла о нем и обо мне, и тогда я бы попытался влюбить тебя в себя. Так ты мне дорога. А теперь вопрос: так ли дорог я тебе?
– Конечно, ты мне дорог, Алан, – ответила я тихо, потому что сказанные им слова довели меня до слез. Снова. Я опустила голову, и не смотрела на него. Мне было больно. Он медленно приподнял мой подбородок и нежно вытер слезы. Я снова ему улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.
– Я…
Внезапно Алан наклонился ко мне так, что наши губы оказались в нескольких миллиметрах друг от друга. Оставался лишь маленький рывок, чтобы поцелуй состоялся, но Алан лишь опустил взгляд и отодвинулся.
– Я не могу, – сказал он. – Не могу заставлять тебя делать то, что ты не испытываешь.
– Думаю… Думаю, ты прав. Я не знаю, что я к тебе испытываю, но точно знаю, что простой дружбы между нами давно нет.
– Я улетаю назад в Нью-Йорк, – резко оборвал меня он. Это прозвучало с ужасной горечью в голосе, и у меня вдруг упало сердце.
– Что…? – в ответ он лишь кивнул. – Навсегда?
– Пока еще не знаю. Мама поэтому устроила банкет. А я позвал тебя лишь для того, чтобы увидеть в последний раз. – Вдруг меня охватила ярость и злость. Он признался мне в своих чувствах несколько раз, и сейчас говорит, что отправляется в Нью-Йорк. Может навсегда.
– Ты серьезно? – еще раз уточняла я.
– Да.
– Ты не можешь этого сделать.
– Могу. Мама хочет уехать отсюда. А отец просто влюбился в этот город. У них разногласия, и, хотя последнее слово всегда остается за отцом, есть шанс, что ты меня больше не увидишь.
Я услышала горький и тихий всхлип. Такой тихий, что его едва можно было услышать даже с такого расстояния. Я медленно потянулась к нему, и прижалась, как можно ближе. Он дрожал и плакал. Его слезы упали на мои руки и скатились по ладоням, падая на крышу, сливаясь с каплями дождя, которых уже вряд ли отличишь друг от друга. Он моментально вытер слезы, вырвался из моих объятий и встал, слегка покачнувшись.
– Хватит. Не могу это больше выносить, – холодно произнес он и быстро спустился к окну, залезая назад комнату. Я тут же последовала за ним. Поскользнувшись, я буквально вывалилась внутрь комнаты, тем самым со всей силы падая на пол. Спина жутко разболелась, но я с трудом нашла силы встать и выбежать из комнаты. Когда я оказалась на первом этаже то заметила, что Алан надевает на себя пальто.
– Алан! – он молчал, и я выкрикнула его имя еще раз, и на этот раз его услышали все гости. Они собрались в прихожей и стали наблюдать за ситуацией. Как же глупо все это выглядело. – Остановись! – сказала я, когда он уже открыл дверь. На секунду он просто остановился, стоя спиной ко мне, а затем вышел. Я тут же схватила в руки пальто и выбежала за ним.
Он все шел и шел вперед, не обращая внимания на то, как я звала его. Я знала, куда он шел. Он шел в сторону океана, где сейчас стоит сильный бриз, и где волны со всей силой ударяются об скалы, словно чувства Алана твердо бьются об мои. Боль пронзает так, что я иду и плачу. Буквально реву, потому что до ужаса боюсь потерять его. Боюсь больше не увидеть его. Боюсь забыть его редкой улыбки, прекрасной заботы и тепла. Боюсь потерять еще одного дорогого мне человека. С меня хватит потерь. Я не могу подвергнуть себя еще одному удару. Из-за слез я перестаю видеть его перед собой, и тщательно вытираю их, чтобы не потерять его из виду. Сердце колотится с бешеной скоростью, и я понимаю насколько он дорог мне. Столько дней, проведенных вместе, и я ни разу не замечала ничего такого в себе по отношению к нему с момента аварии. Он затягивал раны, где они открывались. Он согревал там, где все давно уже заледенело. Он любил так, словно мир вокруг не существовал. А я замечаю эти зарождающие чувства только сейчас, потому что до этого они были глубоко заперты под всеми воспоминаниями и болью. Мне словно дали второй глоток воздуха, чтобы я смогла это осознать. Я все испортила. Добавила не ту краску, и полотно было испорчено. Я плохой художник. Я не умею выражать чувства.
Он остановился на пляже, а я все еще плакала и звала его. Он стоял неподвижно, смотря на океан перед собой. Луна освещала его, и я знала, что осталось совсем чуть-чуть, чтобы схватить его за руку и отвести ближе к себе. Спрятать. И рассказать все, что я хочу сказать.
Он медленно повернулся ко мне, когда до него оставалось еще несколько футов. Лицо у него было подавленное, а глаза ярко блестели. Я все шла и шла, подходя ближе, пока, между нами, не осталось меньше десяти футов.
– Может… – начал он. Он говорил громко, но голос у него дрожал. – Может, мне надо было умереть?
– Нет!
– Тогда что мне сделать?
– Ты сделал достаточно, и даже больше, чем требовалось. Ты был там, где я чаще всего нуждалась в поддержке. Ты стал для меня другом, хотя мог бы им не быть. Ты всегда проявлял больше заботы, чем я сама.
– Но? – сказал он, полностью сомневаясь во всех этих словах. Я закусила губу. Сердце билось с бешеной скоростью, и я отнесла это ко всем этим чувствам, которые только что открылись. Мои мысли перепутались, а голос так дрожал, что я едва могла что-то выговорить. Мне было так страшно в этом признаться. Столько всего мы пережили вместе, и я осознаю все это лишь сейчас.
– Никаких “но” нет, – ответила я, глядя на него. Лицо у него сделалось удивленным, словно он не мог поверить в то, что я сказала. Это стало для него почти ответом на все, что он хотел услышать.
– Все это время, я только и делала, что подавляла чувства к тебе, потому что у них не было причины появляться в такое время. А теперь, мне кажется, мир перевернулся с ног на голову, и я больше не знаю, что чувствовала все это время. Последние дни я жила от утра до ночи, в страхе ожидая увидеть его во снах, и не знала, что ты мог подавить эти кошмары. Мне слишком много хочется тебе сказать, но боюсь, я не успею.
Холодный бриз вытирал мои слезы, и рассыпал мои волосы. Алан смотрел на меня так, словно я стояла в красивом платье на сцене, и улыбалась ему. Сейчас он был так счастлив, что от такого взгляда не хотелось отрываться.
– Мне кажется… За все это время я просто не замечала, что влюбилась в тебя.
Эти слова я высказала почти на одном дыхании, и тут же взглянула на него. Он выглядел сейчас самым счастливым человеком на земле. Глаза блеснули надеждой, а взгляд не мог поверить в услышанное. Он медленно подошел ко мне, провел рукой по моей щеке, стирая слезы, и смотря на меня так, будто я не существовала. Обхватив мое лицо ладонями, он нагнулся ко мне и поцеловал. Перед поцелуем, он остановился на пару секунд, словно спрашивая разрешения. Я лишь закрыла глаза и прониклась. Сквозь поцелуй он передал все свои эмоции, чувства, слова. Эта нежность прошлась по моему телу, касаясь каждой клеточки кожи. Он заставил меня потопить боль и сослать на берег все чувства, которые я ощутила сейчас. Мне было так больно до этого момента, лишь теперь я была в полной безопасности. Затем он взял меня за руку и произнес:
– Пойдем назад в дом, здесь холодно.
Я не жалею, что влюбилась дважды. И может первая любовь вспыхнула так ярко и погасла так же быстро, вторая любовь зажглась медленно. Мне все так же больно, но теперь чуточку меньше. Я уверена в своем выборе и не собираюсь повторять своих ошибок. Я буду любить так, как маленький цветок любит солнце. Только на этот раз солнце не погаснет.
Глава 28
– Ты боишься?
– Чего?
– Что я могу исчезнуть завтра.
– Очень.
– Я не могу вспомнить ноты.
– Не вспоминай. Придумай.
Жизнь становится намного проще, когда ты сидишь в школьном кафетерии. Справа от тебя сидит лучшая подруга, которая рассказывает что-то, не останавливаясь. Остальные друзья ее внимательно слушают и иногда смеются ее историям. Жизнь становится намного проще, когда ты думаешь о домашке по алгебре или рассказе по литературе. Жизнь становится намного проще, когда у тебя закончились песни в твоем плейлисте, и ты ищешь новые. Она становиться проще, когда ты разговариваешь с мамой о разных мелочах, таких как – новая стрижка, вечер кино, что бы съесть на ужин или не запланировать ли поездку в Лос-Анджелес? Жизнь стала проще. Она стала проще, когда я больше не плакала. Она стала проще, когда скорбь превратилась в воспоминания. Она стала проще, когда отношения вокруг наладились. Она стала проще еще тогда, когда я снова стала любимой. Старая страница была изрисована чернилами и была порвана почти на маленькие кусочки. Новая страница пуста и чиста, а мне уже хотелось взять в руки разноцветные карандаши и раскрасить каждый ее уголочек. Но я не буду торопиться. Пусть все само как-нибудь раскрасится.
– Он так и ничего не сказал? – спрашивает Лин с беспокойством. Ее голосок равномерно проходит по моим ушам и падает прямо в сознание, отчего я перестаю зацикливаться на книге. Она меня отвлекает.
– Кто? – спрашиваю я, не понимая, что она спрашивает. Лин медленно закатывает глаза и снова делает вопросительный вид. Спустя пару секунд я все же понимаю, что она хочет узнать.
– Нет. Пока ничего. Его и в школе нет в последнее время… – говорю я, постепенно понижая свой интерес к недавней книге. Теперь мысли лишь совсем о другом. Достаточно важном. От этого в последнее время тревожно.
– Ты с ним разговаривала? – спросила она, понижая голос, хотя класс был довольно шумным, чтобы слышать наш диалог.
– Нет.
На мой ответ Лин лишь понимающе кивнула и немного отошла, снова оставляя меня наедине с книгой. Интерес к ней полностью пропал. Я закрыла ее и пыталась успокоиться. Не хочу больше никого терять.
Я вышла со школы без Лин и Дайдзо. У них была философия, и я решила пойти домой одна. В городе стояла теплая и солнечная погода. Она оставалась такой последнюю неделю, и от этого было даже приятно. За территорией школы стоял человек. Он словно ждал кого-то. Мне все же нужно было выйти, поэтому я просто шла и шла, смотря на него, пока не узнала знакомый силуэт и ту самую кожаную куртку. С его губ вылетал дым, а на спине у него был большой рюкзак. Когда он меня заметил, то потушил сигарету об школьный, кирпичный забор и бросил ее на землю. В момент, когда я подошла, она уже потухла.
Мы ничего не сказали друг другу, лишь пересеклись взглядами.
– Пройдемся? – спросил Дэрил своим фирменным тоном. На лице он выразил слабую улыбку. Я лишь кивнула, вздохнув, и мы пошли в сторону моего дома, прямо по тротуару.
– Хотел сказать… – начал он медленно. От него до сих пор несло никотином, и я старалась держаться на расстоянии, – спасибо за то, что была на похоронах.
– Это ради Дилана, – тут же отрезала я. Он фыркнул.
– Знаю. Постарайся присматривать за ним иногда. Хорошо? – сказал Дэрил, поворачивая голову ко мне. Я взглянула на него, и увидела в глазах мольбу. Словно завтра могли снести все кладбище, а я была та, кто мог бы это остановить. Я ему еще раз кивнула.
– Я уезжаю. У нашей группы тур, и я не знаю, когда смогу вернуться. Поэтому прошу тебя иногда смотреть за ним.
– Хорошо, Дэрил. Я постараюсь.
– Спасибо. Я рад, что последние часы жизни он провел с тобой.
Следующие минуты нашей ходьбы проходили в тишине. Меня это немного беспокоило и казалось, словно Дэрил хотел многое сказать, но не мог. Это был последний шанс. Мы остановились у перекрестка, и здесь наши пути должны были разойтись.
– В последний раз, мне бы хотелось уточнить… Это ведь ты все это время пытался затащить меня в больницу всеми способами, чтобы я смогла увидеть Дилана? – спросила я, смотря ему в глаза, надеясь на то, что так он сможет сказать правду. Он громко вздохнул и ответил мне взглядом.
– Да.
– То есть, за несколько часов до того, как Лин попала в больницу, она была с тобой?
– Да.
– Что ты с ней сделал? – спросила я твердо, все еще не отводя взгляда.
– Ничего. Лишь подмешал кое-что в ее кофе, чтобы она отключилась на какое-то время, и я смог отвезти ее в больницу, где ее смогли бы обследовать, и ты бы прибежала туда за ней.
– Как ты объяснишь ссадины и ушибы?
– Здесь, как раз-таки, все пошло не по плану. Я думал снотворное подействует сразу, но Лин была абсолютно бодрой и здоровой. Она все болтала без умолку, и я слушал ее, водя по всему городу. Когда мы спускались по извилистой дороге на Ломбард-стрит, она шла впереди. В этот-то и момент снотворное сработало, и она упала с лестницы, приземлившись прямо в кусты. Катилась она не долго, потому что мы не были на самом верху. Почти в самом низу. Прохожие взбунтовались, и сами вызвали скорую.
– И ты просто ушел? – спросила я, пребывая в подступающем гневе.
– Я не знал, что буду объяснять докторам.
– Придурок! Таким же способом Лин могла переходить дорогу, упасть, и ее бы сбила машина! – повысила я голос.
– Извини! Хорошо? Я должен был как-то тебя предупредить о нем. Так бы ты мне не поверила.
На его ответ я лишь промолчала, все еще гневно окидывая его взглядом.
– А что с той машиной? – спросила я спустя несколько секунд.
– Машиной? – С той, которую ты угнал. И на которой я разбилась.
– Не беспокойся. Я взял все на себя.
Я не знала, что он подразумевал под этим ответом, но очередным вопросом задаваться не стала. Я смотрела на него и думала о Дилане. Они были так похожи, но в то же время так различимы. Мне бы хотелось в последний раз запомнить эти черты лица прежде, чем они начнут пропадать в моей памяти. Он тяжело вздохнул и снова взглянул в глаза. Сейчас его взгляд выражал неподдельную доброту и теплоту. Мне стало чуть-чуть легче от этого.
– Береги себя, Эллизабет. Когда-нибудь может еще встретимся, – сказал он и достал что-то из своей куртки. Это был диск. Просто белый диск. Он протянул его мне, и я взяла его из руки, рассматривая надписи на коробочке. – Это… – начал он, – это песни, которые я писал в последние месяцы. Не буду говорить, о чем они, просто дарю их тебе. Пусть они будут у тебя.
– Спасибо, – ответила я, все еще разглядывая песни.
– Прощай, – сказал он и простоя еще немного в ожидании моего ответа, он ушел. Свернул направо и ушел вдоль тротуара. Я смотрела ему вслед до тех пор, пока он окончательно не скрылся за группами людей. Его коричневая кожаная куртка навсегда останется в моей памяти. Прощай, Дэрил Кэмпбэлл.
Я вернулась домой к пяти часам. Мама еще не вернулась, и я быстро поднялась в свою комнату. Диск с песнями остался лежать на столе, пока я не взяла мамин магнитофон к себе в комнату. Я не знала, что будет на нем записано. Песни или нет. Прощальные слова? А может там Дилан что-то мне передал? Я немного напряглась от любопытства и тут же вложила диск в магнитофон, преждевременно усевшись на кровать. Повысив громкость, я пыталась слушать лишь магнитофон. Оттуда послышался усталый голос Дэрила.
«Дэрил Кэмпбэлл. Данный альбом посвящается моей семье… которой уже нет со мной. Дилан, отец и мама. Я люблю вас.»
Я проснулась от того, что в дверь позвонили. Магнитофон уже замолчал и оттуда уже не доносились песни Дэрила. Я прослушала их все и уснула. Я снова плакала. В его песнях пелось об одиноком мужчине. Он пел об одиноком океане и космосе. Он пел о том, насколько больно иметь ничего за собой. Не иметь места, куда можно вернуться в любой момент. Не иметь тех, кто принимает тебя со всей болью и грехами, которые ты несешь за собой. Я словно впала в транс и слушала их, пока они не закончились, а затем уснула. Наконец, я выключила магнитофон и потянулась. Голова разболелась, а во рту пересохло. Я посмотрела в зеркало, и немного уложила взъерошенные волосы. На мне все еще была одежда, в которой я была в школе. Потребность воды была все же больше, поэтому я тут же пошла вниз. Спускаясь по лестнице, я слышала, как мама с кем-то разговаривала. Человек, говоривший с ней, отвечал негромко, даже тихо, поэтому я не смогла распознать его голос. Когда я окончательно спустилась и вышла в коридор, то увидела, что на пороге стоял совсем не чужой человек. Родной. Алан. Я встала посередине коридора, и мы просто глядели друг на друга. Мама стояла спиной ко мне, и все еще что-то спрашивала у Алана. Он, конечно же, уже не слушал ее. Я медленно подняла руку, словно хотела ему помахать рукой, но тут же сжала ладонь. Он нежно улыбнулся, и в этот момент мама замолчала, и повернулась ко мне. Лицо у нее было удивленное.
– Я думала, ты еще не вернулась! – воскликнула она.
– Я пришла в пять и задремала, – сказала я, не отводя взгляда от Алана.
– А, – просто ответила она, и как-то по-своему улыбнулась, – Хорошо. Тогда я пошла на кухню. Нужно ужин приготовить.
Думаю, сегодня Алан скажет, останется ли он в Сан-Франциско или уедет в Нью- Йорк навсегда. Коленки странно задрожали.
– Алан, не останешься ли ты с нами на ужин? – спросила она, останавливаясь на полпути в кухню.
– Нет, спасибо, Миссис Холмс.
И мама удалилась. В коридоре остались только мы. Нас поглотила тишина. Мы просто стояли и глядели друг на друга, словно виделись в последний раз. От этой мысли скрутило живот. Я прошла вдоль коридора и взялась за пальто.
– Мы ненадолго, – сказал он. Эти слова словно были прощальными. Я быстро надела пальто и, сказав маме что ухожу, вышла из дома вместе с Аланом.
Мы прошлись по ближайшим районам Сан-Франциско. Шли мы в тишине, изредка смотря друг на друга. Думаю, это из-за того, что никто не знал, что сказать или как начать разговор. Мы не виделись неделю. Не знали, что между нами происходило. Было сложней, чем казалось. Первым стал говорить он.
– Даже не представляешь, как я рад тебя видеть.
– Я тоже.
– Все хорошо?
– Не знаю. Мне сложно сказать. Но сейчас мне хорошо, – ответила я, улыбнувшись. Мы подошли к перекрестку, и я уже была готова переходить дорогу, но Алан потянул меня за руку и остановил. Я озадаченно на него взглянула, и он указал мне на светофор. Он горел красным.
– Куда ты так постоянно торопишься, Лиз? – спросил он, словно шутя. Хотя говорил он обеспокоено. Это он меня спас в тот день, когда на меня не налетело, разгоняющееся авто.
– Я… Не знаю. Мне слишком тревожно, – ответила я, отходя от дороги. Он вздохнул и крепко взял меня за руку. Теплая рука нежно гладила мою и стала приятно согревать. Я улыбнулась в ответ.