Белая Рать

– Та самая лампа? – спросил он.

– Нет, блядь, другая, – нарочито идиотским голосом ответила ведьма.

Пощечина.

– Почему ты боишься лампу?

– Даже если я постараюсь объяснить, вы все равно не поймете.

– Лампа убьет тебя?

– Можно сказать и так, – Моравна поморщилась. – Но это гораздо страшнее, чем смерть. Это за гранью вашего понимания. Это… это… это ужас, стократ помноженный на безумие.

– Я бы с удовольствием взглянул на это, – сказал Бажен Нежданович.

– Одноухий! – скомандовал Влад. – Лампу! Быстро!

Пересвет сделал еще один неуверенный шажок навстречу ведьме.

Пока все остальные разговаривали свои разговоры, он следил за молодыми ратниками. Они вели себя так, словно в комнате шла непринужденная беседа об утреннем удое.

Еще шаг.

В шкафу у дальней стены что-то скрипнуло.

– А что это там такое? – спросил Пересвет.

– Где? – уточнил сторож.

– В шкафу.

– Одноухий! Давай сюда лампу! – орал Влад.

Пересвет Лютич попятился, доставая из-за пазухи рубин.

– Одноухий! Лампу! Быстро!

– Не-а.

– Ну все, – прошипел Влад.

Мечник закрыл глаза. Когда он открыл их снова, его зрачки стали козлиными. Черными горизонтальными полосками без радужной оболочки.

Скучавшие ратники тут же опали на манер мокрой тряпочки и обратились в пыль.

Влад вскинул руки к потолку и беспорядочно зашевелил пальцами так, как если бы ему пришлось щекотать промежность великана.

Со скрипом, открылись сундуки. С заброшенного хлама сорвались покрывала.

Ненужные вещи начали оживать. Потускневшие подсвечники, ломаные инструменты, банки, склянки, швейные иглы, лишние обрезки дверного наличника, затупившиеся ножи и топоры поднялись в воздух и неспешно закружились над Владом.

Постепенно вся эта круговерть набирала скорость.

Ведьма встала со стула. Так, будто ее и не привязывали вовсе. Хотя… да, скорей всего ее не привязывали.

Шкаф заходил ходуном. Из приоткрывшейся двери высунулась мохнатая когтистая лапа.

– Это странно, – ловко подметил сторож.

– Башен Нешданыч! – закричал Пересвет. – В окно! Быштро!

***

– И что? – спросила Рябая. – Прям никогда не выпивал?

– Ну да, – ответил Кузнец.

– Прям никогда-никогда? – повторила она голосом человека, которому на ногу уронили наковальню.

– Да, никогда.

– И как ты так изловчился? Вроде в одном мире живем. А, ладно, – Рябая махнула рукой. – Привычка тут, конечно, нужна, но если по чуть-чуть…

Женщина откупорила бутыль крепкой березовой бражки.

– Мам, ты опять? – спросил Засранец.

– Так… иди-ка, погуляй.

– Послушайте, мне действительно пора на работу.

– Да успеешь ты на свою работу.

Рябая вытащила из кармана две потертые медные чарки, вставленные друг в дружку. Со сноровкой бывалого трактирщика, она наполнила их до краев.

– Ну, кузнец, давай.

– Я не хочу.

– Надо.

– Зачем?

– За справедливость.

Рябая проглотила выпивку резко и уверенно. Кузнец же состроил кислую мину и малость отхлебнул. При этом он невольно оттопырил в сторону мизинчик.

Тут же, вверх по улице, раздался звон битого стекла.

Со второго этажа богато украшенного терема выбросился человек. Приземлился он прямиком на повозку, что притаилась среди кустов черемухи. Следом за ним, перевесив через подоконник грузную задницу, вывалился еще один.

Возница крикнул: «А ну, пошли!» – и тройка лошадей рванула с места.

Вдогонку им из окна вылетали какие-то непонятные вещи. Целая стая различных железяк и деревяшек бросилась преследовать повозку. Затем из окна выпрыгнуло лохматое краснорылое чудище, ну а последней дом покинула женщина в черном, лихо седлавшая метлу.

У терема вразнобой заголосила толпа белых ратников.

Кузнец вылил на землю остатки браги и пошел на работу.

***

– Отступники! – орал Влад, высунувшись в окно. – С ведьмой сговорились!

Зрачки мечника вернули себе обыкновенный вид. И правильно, ведь если бы он забыл об этой мелочи, то звание главного злодея досталось бы ему, а не Пересвету.

К воеводе тотчас поспешили бы два десятка ратников. Всей толпой, они убедили бы главного сделать правильные выводы. Мол, так и так, давайте сожжем Влада к чертовой матери, а то у него глаза козлиные.

Тем более, что мечник и без того успел набить оскомину этому городу. Его казнь ни за что не обошлась бы без блинов и хороводов.

Но что тогда? Что сталось бы дальше при таком раскладе?

Ответ удручает. Ведь случись все так, история белого ратника Пересвета Лютича лишилась бы большой любви, цыган, медведей, капризных мальчиков и жирной художественной справедливости.

И кому оно нужно? А никому оно не нужно.

– Предатели! – не унимался Влад. – Взять их! Взять!

***

С игривым мокрым пошлепыванием, повозка проехала сквозь паутину бельевых веревок и встала обратно на четыре колеса. Поворот остался позади.

Рой разномастного хлама разминулся с шальной тройкой и понесся дальше по улице. Нечистые силы, приведшие его в движение, ослабевали.

– Три целковых, – сказал лихач.

– Четвертак, – возразил Пересвет Лютич.

Лошади тут же замедлили бег. Вавила бросил вожжи, обернулся назад и указал на вурдалака, который вовсю догонял упряжь.

– Милсдари, поимейте совесть. У меня вот так же брат умер, – сказал он извиняющимся тоном. – За четвертак я могу, разве что, в лужу пернуть.

– Зачем? – заинтересовался сторож.

– Бажен Нежданович, у вас есть деньги?

– Есть. Но все же, зачем вы собираетесь…

– Полтинник, – продолжил торги Пересвет.

– Два целковых.

– Один.

– Целковый?

– Да.

– По рукам.

Лошадки ускорились.

– Мы не плохие, – на всякий случай уточнил Пересвет. – Это они все плохие.

– Обижаете, господа! – ответил ему Вавила. – Разве могут быть плохими столь щедрые джентльмены, посулившие скромному извозчику аж два рубля?

– Как это два? – опешил одноухий. – Мы же сторговались до одного.

– А вы, мусье, гляньте-ка туда.

Вавила поднял палец кверху. Над повозкой летела Моравна. Лица не разглядеть – далеко. Но можно предположить, что пресностью ее рожа не отличалась. Ведьмы на то и ведьмы, чтобы корчиться от злобы. Все об этом знают.

– Вы уж не обессудьте. У меня так дед умер, – сказал лихач.

В общении Вавила был типичным алкашом-работягой. Он умудрялся извиняться и заискивать одновременно. Он был очень вежлив. И еще он старался вывалить на собеседника все свои познания в иностранных языках, коих, по правде говоря, не было.

– Эксуземуа, вери сори вел! Два целковых. Благородные доны согласны ехать дальше?

– Да, да, да! Гони!

Казалось бы, решено. Но лошади опять изобразили вялость.

– Что теперь-то не так!? – возмутился Пересвет Лютич. Слюнявый злобный вурдалак быстро нагонял повозку. Становилось страшно.

– Если сеньор заплатит мне прямо сейчас, лошади наверняка пойдут быстрее. Вы даже не представляете себе, герр ратник, насколько это жадные до денег твари.

– Бажен Нежданович, дайте ему два рубля!

Сторож развязал холщовый мешочек, достал два серебряных кругляша и расплатился с лихачом. Коняги бросили притворяться и помчались во весь опор.

Про себя Вавила порадовался удачной сделке и решил это дело отметить. Он выудил у себя из-под ног флягу и начал пить. Он не отхлебнул, не засадил, не пригубил и даже не приложился. Он просто стал пить. Так же буднично, как пьет масло кабачок, когда его жарят. А кабы не сивушный запах, который хвостом тянулся за повозкой, можно было бы подумать, что лихач просто решил промочить горлышко колодезной водицей.

Тем временем вурдалак взбодрил конечности и побежал быстрее. Видать, ведьма пришпорила его каким-то чародейским способом.

Нечистый сделал рывок и поравнялся с повозкой. Зловеще прихрюкнув, он повернул свою морду в сторону ратников.

Страшную и несуразную, эту морду как будто бы сшили из почерневшей капусты, потонувшего бредня и той неприятной склизкой штуки, которая вылезает во время родов вместе с малышом.

И не было в ней никакой упорядоченности. Вон там болтается на лице вурдалака какой-то мясной лоскуток, вот тут свалялся упитанный колтун из серой шерсти, а здесь, кажись, растет поганка. Один глаз заплыл, второй вот-вот вывалится. Зубы натыканы кривым частоколом, а носа, вроде бы, вообще нет.

А взгляд мертвый. Подернутый беленой.

– Ми-и-исьцо-о-о! – с нежностью в голосе проревел вурдалак.

Пересвета Лютича проняло. Он отвернулся от нечистого и принялся остервенело насасывать рубин. Помогало слабо.

Вурдалак чувствовал страх. Вурдалак слышал страх. Вурдалак видел и обонял, а может быть даже питался страхом. Так или иначе, он не сводил глаз с одноухого.

А теперь вспомните, что чаще всего говорят матери своим детишкам, когда те преследуют повозку с беглыми преступниками… ну или просто носятся по двору. Правильно. Чаще всего в таких случаях матери говорят: «смотри под ноги».

Вурдалак со всей дури влетел в придорожный пень. При этом раздался мерзкий чвакающий звук, будто бы ударили лыжей по куче прелого компоста.

– Мисьцо, – досадно промямлил нечистый, распластавшись на дороге.

– Ух, как приложился! У меня так старшая сестренка померла.

– Расшиблась о пень? – спросил Бажен Нежданович.

– Да, – не раздумывая ни секунды, ответил Вавила.

Тройка насквозь проехала рыночные ряды. Благо, в столь ранний час они пустовали. Сцена крушения овощных развалов, так обязательная для погони, не состоялась.

Дальше дорога стала куда хуже. Повозку затрясло и лошадки сбросили скорость. На этот раз не корысти ради, а для того чтобы не переломать себе ноги.

Моравна круто нырнула вниз. Теперь она летела, чуть не цепляя ногами крыши домов.

Ведьма освободила одну руку от метлы и расчертила руну огня. Тут же рукав Вавилы задымился, как занимающийся стог сырого сена.

– Проживаете в Старом Пороге, али проездом будете? – спросил лихач.

– У тебя рукав горит, – ответил Пересвет.

– Душа у меня горит, – Вавила затушил огонь ладошкой. – Видят боги, не хочу требовать с милсдарей еще один целковый на новый тулуп. Не хочу! Так ведь и отказываться некрасиво.

– Бажен Нежданович, – сказал Пересвет.

– Что? – ответил Бажен Нежданович.

Ах, да, – вспомнил Пересвет, – сторож ведь ебанутый.

– Выдайте извозчику еще один рубль.

– Рубь с полтиной, – сказал Вавила, сбивая огонь с коленки.

– Послушай, извозчик…

– Для вас просто Вавила, мусье ратник.

– Вавила, выручи нас. Прошу, уйди от погони. А мы заплатим тебе двадцать рублей. Согласен?

– Да разве я могу опечалить вас отказом? Нет, милостивые государи, никак не могу.

– И больше никаких торгов? – уточнил Пересвет.

– Никаких торгов.

Через плечо, лихач оценивающе глянул на Моравну.

– От погони, говорите, уйти?

– Да.

– Это от ведьмы что ли?

– Ага.

– Плата вперед.

Пересвет отобрал у сторожа мешок с деньгами и отдал его извозчику.

– Это же на письменные принадлежности! – возмутился Бажен. – Как я теперь буду работать?

– Бажен Нежданович, если вы до сих пор не поняли, то мы в бегах.

– Мы в бегах, – повторил сторож.

– Именно так. Вся Белая Рать сейчас уверена, что мы отступники.

– Мы отступники, – сказал Бажен Нежданович.

Он покатал эту фразу по небу, просмаковал ее вкус и добавил от себя:

– Мы плохие ребятишки.

– Нет, Бажен Нежданович! Это Влад плохой, а мы – хорошие.

– Ну конечно же, Пересвет. Я прекрасно понимаю суть всей ситуации. Влад продал душу Нави и использовал свое положение, чтобы обвинить тебя в связи с ведьмой. По всей видимости, ему очень нужна лампа и он будет тебя преследовать. Досадно, что я оказался к этому причастен. Влад очень целеустремленный мужчина. Он нас убьет.

– Убьет?

– Обязательно убьет, – пообещал сторож.

Упряжка свернула налево, в охотничью слободу.

Тут домики стояли почти вплотную друг к другу. Вместо кустов и грядок, местные дворы украшала различного рода расчлененка. Растянутые шкуры, куски вымоченной кожи, оленьи рога, связки куропаток и мясо дичи на продажу.

Казалось бы, на этой улице должно быть жутковато. Ан нет, уютненько.

Вавила повернул еще раз.

Вдали показались распахнутые настежь городские ворота. Впрочем, они были распахнуты всегда. Да и зачем их закрывать? Стены-то при них нет. Справа канава, а слева заросли репейника.

Эту нехитрую конструкцию из трех бревен, стоящих буквой «П», соорудили сугубо для услады глаз. Начнись осада города, так эти ворота, пусть даже и закрытые на тридцать три замка, смогли бы удержать только очень тупого и очень воспитанного супостата.

Лихач встал на передок. Он примерился и перепрыгнул на спину той лошади, что бежала посередке.

С полминуты Вавила возился со всевозможными застежками и ремешками. Что-то треснуло, что-то свистнуло, что-то звякнуло. Вавила рывком стянул с лошадиной морды шоры и поспешил вернуться обратно в повозку.

– У тебя так никто не умер? – поинтересовался Пересвет.

– Бабка моя покойница. Уж больно любила на полном скаку цветы собирать. То ее и погубило.

– У вас очень занятная семья, – сказал Бажен Нежданович.

– Что есть, то есть, – согласился Вавила.

Освобожденная лошадка не верила своему счастью. Она продолжала бежать в тройке даже несмотря на то, что вожжи больше не удерживали ее. Теперь они целиком оказались в руках у извозчика.

Лихач покопался еще чуть-чуть и превратил их в длинную-предлинную веревку. А городские ворота, тем временем, были уже совсем близко.

– Приятно иметь с вами дело, сеньоры, – сказал Вавила. – До новых встреч.

Хлестким ударом, он намотал веревку на верхнюю перекладину ворот и подпрыгнул.

Упряжка помчалась дальше, а Вавила взмыл ввысь. Так особо бесстрашные дети делают на качелях «солнышко».

Будучи на самом верху, извозчик отпустил вожжи и полетел дальше. Он был похож на гонимую ветром пушинку одуванчика, при том условии, что вместо семян на одуванчиках росли бы пьяные мужики по имени Вавила.

Как хорошо, что мне суждено умереть, поперхнувшись свиным копытом, – подумал Вавила, вспоминая пророчество гадалки. С этими мыслями он обхватил руками колени и ядром своего тела врезался в пролетавшую мимо ведьму.

Сказать, что Моравна этого не ожидала, все равно, что не сказать ничего. Извозчик сшиб ее с метлы и был таков.

Вавила честно отработал свои денежки и стал падать. К тому моменту, как он проломил крышу хлева Седого, неуправляемая повозка уже проехала мимо недостроенной баньки. Той, что в полуверстах от Старого Порога.

– Бажен Нежданович.

– Да?

– Что ж теперь делать-то? – спросил Пересвет.

– Для начала нам нужно извлечь стрелу из моей руки, – сказал сторож. – И наложить повязку.

Пересвет Лютич обернулся. Трое всадников неслись за ними по пятам.

Мимо просвистела стрела. Просвистела настолько близко, что будь у одноухого левое ухо, сейчас оно сталось бы отстреленным.

Отдай ты им эту лампу! – предложил голос Лампы.

Глава третья

В скромной маленькой избе, что в скромной маленькой деревне, жили да не тужили аж пятнадцать человек народу.

Войны, болезни и происки нечистых обходили эту семью стороной. Старики были бодрыми и мудрыми, дети звонкими и розовощекими, мужики крепкими, а бабы дородными.

Но даже в такой образцовой ячейке общества должен был быть урод. Таковы неписанные законы мироздания. И поскольку ярко выраженного урода не наблюдалось, это звание занял самый неуклюжий.

А точнее самая.

Девушка Анна. Умница, мастерица, все при ней, волос пшеничный, глазищи голубые размером с блюдце, да только было в ней что-то такое… медвежье. Она была родом из того племени людей, которые вскрывая банку с соленьями могут в лучшем случае распороть себе руку, а в худшем устроить дворцовый переворот с пожарами и резней на столичной площади.

Так что сегодня, в день рождения старейшего мужчины семьи, ей было велено сидеть в углу и ничего не трогать.

Так она, впрочем, и поступила. Усидчивости ей было не занимать. И если вдруг придется составить рассказ про Анну, который обязан будет включать в себя слова «шило», «в» и «заднице», то он будет примерно таков: «Анна случайно воткнула шило в глаз старосты Гордея Златославыча и получит от отца по заднице».

Итак, Анна тихонечко сидела на лавочке. Справа окно, слева мешки с крупами, над головой полка с различными банками-склянками, а впереди вся жизнь.

Приготовления к празднику шли полным ходом. Бабушки стругали овощи, мать караулила у печи, а отец грузил в тачку всякий хлам. Тот самый хлам, который накопился за зиму и ждал особого случая, чтобы оказаться выброшенным.

Дверь открылась. С огромным ушатом мокрого белья, в хату зашла тетушка. Злая и уставшая. И не мудрено, ведь сегодня ей досталось стирать на всю семью. Причем очень тщательно. Белые вещи. Праздничные, мать его за ногу. Старику-имениннику, видите ли, будет приятно, что у него выросли такие опрятные дети и внуки. Как будто он видит дальше собственного носа.

– Ы-ы-ы, – сказала тетушка.

Она опустила кадку и круто разогнулась, схватившись за поясницу.

– Я стирала, а вы вешайте, – предъявила она.

– Повесим-повесим. Присядь, отдохни, – сказала мать Анны, ловко сунула ухват в печь и достала оттуда горшок разогретого борща.

Ничто не предвещало беды.

– Аннушка, – ласково пропела одна из бабушек, – принеси-ка маслице.

– Бегу, бабушка!

И Аннушка, схватив с банко-скляночной полки маслице, побежала. И, конечно же, Аннушка это маслице разлила. И, конечно же, кто-то поскользнулся.

Мать Аннушки потеряла сцепление с полом и на одной ноге покатилась по хате. Чтобы не обжечься, она выкинула ухват с борщом вперед себя. Так же опытный воин выкидывает вперед копье, заметив прореху в стене щитов.

Кипящий снаряд миновал всю комнату и упал – правильно, – в ушат с мокрым бельем.

Отец как раз вез мимо тачку. Он не успел вовремя остановиться и проехал колесом по голове матери. Будь тачка тяжелее, отрезал бы, честное слово.

– Еб твою мать, – выругалась мама Анны. – Ах ты ж…

***

Самая интересная погоня случается тогда, когда силы равны. А самая долгая погоня случается тогда, когда равные силы начинают одновременно заканчиваться.

Эта ночь выдалась гораздо теплее предыдущей. Тем же полем, которым он ехал в Старый Порог, Пересвет Лютич возвращался обратно.

Все те же еловые островки вдоль дороги, все те же беспокойные травы вокруг и все та же половинка луны в небе.

Только проблем стало на порядок больше. Пересвету Лютичу впору было начинать их записывать.

Лошади уже совсем вымотались и еле-еле переставляли ноги.

Как только дорога пошла через лес, повозку пришлось отстегнуть и бросить. Она стала обузой. Уж больно много возникало на пути ручейков, валежников и тропинок, по которым можно было срезать одиночному конному, но никак не запряженной тройке. Так что дальше Бажен и Пересвет ехали каждый верхом на своей лошади.

– Как же заебали эти сверчки, – рявкнул Пересвет Лютич.

Таким раздражительным он был неспроста. Так на нем сказались без малого десять часов езды. Да не абы какой, а без седла.

Спину свело к чертовой матери. Пах распух и зарделся, как гроздь спелой смородины. На заднице натерлась огромная мозоль. Натерлась, надулась, лопнула, содралась, загрубела и уже даже начала блестеть.

В совокупности все это болело с такой силой, как если бы за время погони на причинных местах Пересвета прорезались и тут же застудились зубы.

А вот сторож был спокоен. Пускай и не к лицу такая спокойность человеку, которому пришлось бинтовать свою руку своей же рубахой.

Да, сейчас он был мужчиной с голым торсом верхом на коне.

Когда женщина говорит эту фразу, она невольно рисует в своем воображение некую картину. Эта картина пьянит и будоражит. Она манит к себе. Она сулит страсть и наслаждение. А еще эта картина не имеет ничего общего с Баженом Неждановичем.

От толстого лысого сторожа, подпоясанного на локоть выше пупка, не будоражился никто.

– Действительно, это немного раздражает, – согласился Бажен Нежданович касаемо сверчков.

– Глядите!

– Что?

– Вон там!

– Где?

– Там!

– Никого не вижу.

– Конечно, не видите, там уже никого нет.

Пересвет Лютич злился. Злился, но не понимал на кого. То ли на медлительного сторожа, который уже в десятый раз не успевал рассмотреть темный силуэт на обочине, то ли на темный силуэт, который исчезал под взглядом сторожа, то ли на весь этот мир, породивший медлительных сторожей, темные силуэты и сверчков.

Что-то следило за ратниками из темноты. В том, что это была вчерашняя бледная тварь, одноухий не сомневался.

Это тебе мерещится, – успокаивал его Голос Лампы. – От усталости. Совсем ты дерганый стал.

Тут кто угодно дерганым станет.

Во-о-от! Сам все понимаешь! Так что давай, не глупи. Ложись спать. Полюшко родное травами укутает, да врагов отведет.

Почему ты постоянно пытаешься меня обмануть?

Обмануть!? Постоянно!? Ты что такое говоришь, бессовестный!? В чем же я тебя обманываю!?

Если я лягу спать в открытом поле, то меня сожрет бледная черноволосая девка.

Не-е-е. Не сожрет.

Ну вот, опять обманываешь.

Не-е-е. Не обманываю.

Обманываешь.

Мамой клянусь, не обманываю!

На горизонте образовалось зарево. Меньшее чем от деревни, но большее, нежели от костра.

А быть может это и есть та самая спасительная лучина в непроглядной тьме? – подумалось Пересвету. – Ну… та самая, о которой талдычат рифмачи всех мастей. Мол, так и так, вокруг тлен до колен, но вдруг все резко меняется. И все живут долго и счастливо.

– О! – коротко воскликнул Бажен. – Да, теперь я видел.

– Правда?

– Да. Это какая-то заграничная нечисть. Во всяком случае, мне неизвестно чтобы нечто подобное водилось в наших краях. Судя по всему, это чудище не привязано к определенному месту и ему под силу покрывать внушительные расстояния. Как славно, что оно охотится за тобой.

– Что ж в этом славного?

– Для тебя ничего. А я, по правде говоря, до сих пор надеюсь выжить. Для начала мне нужно добраться до границы княжества. Потом, если ты до сих пор будешь жив, нужно с тобой разминуться. Чтобы отвести от себя опасность. И в конце концов осесть на некоторое время где-нибудь в глуши.

– Отличный план.

– Спасибо. В нем действительно есть здравое зерно.

Нет, – подумал Пересвет, – спасительных лучин не бывает. Это все вранье.

И он оказался прав.

Порыв ветра принес звук. Если бы звукам пристало иметь цвет, то этот стал бы отчасти золотым, отчасти пестро-красным. Даже едва различимый среди остервенелого стрекота сверчков, он рвал душу на лоскуты и заставлял передернуть плечами.

Сомнений не оставалось. Впереди стоял цыганский табор.

***

Сегодня Бахтало не спалось.

Он поставил свой шатер на окраине табора, отказался от вина и вообще производил унылое впечатление. А все потому, что слишком многое навалилось на него за прошлые сутки.

С самого утра пришли цыгане из соседнего клана и сватали своего сына к маленькой Шанте. Вроде бы есть повод порадоваться, но возникает вопрос. А почему до сих пор не сватаются к старшим Вите и Лиле?

А даже если и станет понятно почему, то возникает новый вопрос. Можно ли девушкам, не нарушая цыганских обычаев, сбрить усы?

Потом добрая половина дня ушла на поиски пропавшего Шандора. Сорванец вернулся сам, ведя под уздцы краденого рысака.

Вот и все. Мальчик стал мужчиной. Бахтало должен им гордиться, но обычаи вновь таят в себе подвох. Ну, право дело. Не рано ли пятилетнему мальчишке съезжать от родителей?

Дальше – больше. Средний сын Чирикло занедужил желудком, а Кхамало и Бахтало Младший вырвали золотой зуб у медведя самого Барона. Тем самым они обрекли своего отца на серьезный разговор и, скорее всего, нехилую повинность.

Бахтало пригладил волосы рукой. Меж пальцев остался целый клок седых завитушек.

Трудно растить семерых детей, – подумал цыган. – Начинаю уставать. И ноги уж не те, и в груди все чаще колет без причины. Да и на рожу без слез не взглянешь. Вся в морщинах, будто это и не рожа вовсе, а вешенки.

Бахтало тяжело вздохнул. Не так, как вздыхают от душевных переживаний, а действительно тяжело – со свистами, хрипами и глубинным бульканьем.

Хотя, чему тут удивляться? Я ведь не молодею. Время несется вскачь и мне уже двадцать два.

Свет костров выцепил из темноты два конных силуэта.

Один – длинный оборванец с мутным взглядом. Второй – полуголый толстяк с рукой, коричневой от запекшейся крови. На секунду Бахтало показалось, что он видел еще и третий, женский силуэт. Но то лишь на секунду.

– Бахтало! – послышалось позади. – Ну-ка иди сюда!

Это кричала его жена Земфира. Голос ее был тем самым, настоящим женским цыганским голосом. В нем был такой надрыв и такая глубина, каких не бывает в голосах других народностей.

– Я занят!

– Чем ты там опять занят!?

– У меня покупатели!

– Какие покупатели в такое время? Иди, помоги! Чирикло опять вырвало!

– Так убери!

– Его вырвало в твои сапоги! Я к ним и близко не подойду!

– Замолчи, женщина! Я работаю! – раздраженно крикнул цыган.

Ратники спешились.

– Доброй ночи, – поздоровался Пересвет.

– Доброй-доброй, мои вы золотые, – Бахтало поклонился путникам в пояс. – С чем пожаловали? Судьбу свою узнать желаете, али с медведушкой силой померяться? А может быть, есть настроение покутить?

Какой стереотипный цыган, – подумал Пересвет Лютич.

Слово «стереотип» это анахронизм! – недовольно подметил Голос Лампы.

Слово «анахронизм» тоже анахронизм, – парировал ратник.

И впрямь… Челом бьем, квашня, коромысло! – сказал Голос.

Охальник, полоз, беспроторица, – добавил Пересвет. Тут же им обоим стало гораздо спокойней.

– Нам нужно поменять лошадей, – сказал Бажен Нежданович.

– Да без проб…

– Это очень срочно, – перебил сторож. – За нами погоня. Нас хотят убить.

– А-а-а, – протянул Бахтало. – Вот оно что.

Пересвет Лютич устало заплакал, а хитрый цыган вооружился улыбкой. Причем, в прямом смысле этого слова. Золотая сабля зубов с лязгом покинула губные ножны.

– Лошадей поменять, говорите. Это можно.

– Отлично, – сказал Бажен. – Денег мы с тебя не возьмем.

– Чего? – опешил цыган.

– Считай это жестом великодушия.

– Э-э-э…

– Бажен Нежданович, – Пересвет взял себя в руки, – отгадайте загадку. Под каким деревом волк пережидает грозу?

– Под дубом?

– Нет.

– Под елью?

– Нет.

– Клен?

– Нет.

– Вяз?

– Нет.

Озадаченный Бажен Нежданович уставился в темноту.

– Что происходит? – спросил Бахтало.

– Бахтало! – прокричала из шатра его жена. – Шандор кинул твой сапог в костер! Иди, вытаскивай!

– Женщина, я занят!

– Так, – сказал Пересвет, убедившись, что сторож погрузился в себя чуть более чем полностью. – Давай договариваться.

– Давай.

– Нам нужно поменять лошадей.

– Сорок целковых и по рукам.

– Сколько!? – возмутился Пересвет Лютич. – Да мы за двадцать взяли тройку с телегой и оснасткой!

– Раз так, то можешь попытаться найти дешевле. Например, где-нибудь там, – Бахтало махнул рукой в сторону ночного поля.

– Понятно.

– Ай, как славно, что всем все понятно! Так что? Выводить лошадок?

– У нас… нет денег.

– Ну-у-у, мой ты золотой, так дела не делаются.

– Послушай, я понимаю, что грех не нажиться на чужом горе. Но у нас правда нет денег. Совсем.

Молчание – это такая штука, которая постоянно норовит повиснуть. А иногда, повиснув, она начинает напрягаться. Особенно когда разговор заходит в тупик.

Вот и сейчас. Молчание взяло, да и повисло. Напряженное, как собака с полной пастью горячей нуги.

Прошло с полминуты, перед тем как залихватский свист насмерть резанул это противное висячее молчание. Никто не свистел. Это цыган втянул носом воздух.

– Да, денег у вас действительно нет, – подтвердил он.

– Видишь, я тебе не вру.

Еще один свист.

– Зато, могу поклясться, пахнет каким-то самоцветом.

Свист.

– А если точнее, рубином.

Нет-нет-нет, – завторил про себя Пересвет Лютич, – только не это. Только не рубин. Без него мне не протянуть даже до рассвета.

– Бахтало! – уже совсем недовольно прокричала из шатра Земфира. – Ну-ка иди сюда немедленно!

– Да что опять случилось!?

– Лучше подойди, чтобы я не кричала на весь табор!

– Я не могу! Говори уже!

– Как скажешь! В твоем сапоге запеклась блевотина! Воняет жутко! Я его выкидываю!

– Женщина, угомонись наконец! И прекрати тревожить меня по пустякам! Я пытаюсь работать!

– Работает он! Говорила мне мать, что я с тобой горя нахлебаюсь! Права была!

– Заткнись уже!

– Сам заткнись!

Бахтало крепко зажмурил глаза, как если бы он несколько часов кряду провел за книжкой. Покачал головой. Сплюнул.

– Бабы, – исчерпывающе произнес он. – Так на чем мы остановились? Ах, да. У вас нет денег. Но разве это моя проблема?

– Нет.

Пересвет попытался изобразить жалостливый взгляд, который бывает у евнуха при гареме, но в глубине души визжал от счастья. Цыган позабыл про рубин.

– Но, быть может, мы что-нибудь сообразим? Например, поменяем двух наших породистых кобылиц на одну твою клячу?

– Породистых? Э-э-э, друг, не ври старому цыгану.

Бахтало видел, что лошади действительно хороши. Холеные, поджарые, грациозные создания саврасой масти. И пускай они устали до изнеможения, сон и еда быстро приведут их в товарный вид.

Бахтало обязательно заберет их себе. Эти скакуны и есть то самое приданное, ради которого соседние кланы закроют глаза на пикантную волосатость его дочерей.

Нужно только повыгоднее сторговаться и дело с концом.

– У всех мужья, как мужья! А этот!? – заорала Земфира.

Далее понеслась непереводимая цыганская брань, а из шатра вылетел дымящийся сапог. Он просвистел над головой у Пересвета Лютича и скрылся в неизвестности. И уже там, в неизвестности, срывая покрывала мистики и выставляя тайное обыденным, сапог заехал суккубу прямо по лбу.

– Меняю на осла, – вынес вердикт Бахтало.

– На какого еще осла?

– На хорошего, молодого, тяглового осла.

– Но нам нужны лошади! За нами погоня!

– Ваши лошади в обмен на осла. И твои сапоги в обмен на то, что погоня вас не настигнет. Это мое последнее слово.

– Волк может пережидать грозу под любым деревом, – вылез из чащи собственных мыслей Бажен Нежданович. – Вопрос не имеет смысла. Я прав?

– Нет, Бажен Нежданович. Волк пережидает грозу под мокрым деревом.

***

Деревня Нижние Низины находилась – вот так диво, – в низине.

Каждую весну ее частично затапливало, и деревня превращалась в настоящее хозяйство по разведению головастиков. Правда, в местных исполинских лужах встречались не только головастики…

Люто вспениваясь, наверх перли нужники и выгребные ямы. Явившись прямиком из их недр, зловонные карие челноки расплывались по всей деревне. Вокруг куч перегнившего компоста возникали маленькие болотца.

Тут-то в свои права и вступала вонища. Страшная, всепроникающая и осязаемая настолько, что можно отрезать от нее кусочек и намазать на хлеб. Будучи непобедимой, эта вонища могла княжить вплоть до середины лета.

Казалось бы, тяжело так жить. Но это только поначалу. Через пару дней принюхиваешься, а через неделю зарабатываешь себе такой насморк, что можно нечаянно задохнуться, если слишком долго пережевывать еду.

Но в общем и целом, вонь была не главной проблемой Низин. Самой главной бедой, из-за которой молодежь мечтала поскорее покинуть деревню, был староста Гордей Златославович. Человек очень глупый и очень наивный.