5.
Понедельник выдался как… понедельник. Несмотря на заверения Гидрометеоцентра о том, что дождь вот-вот должен прекратиться – дождь нахально продолжал капать.
– Это, наверное, уже никогда не закончится, – думала Маша, открывая утром шторы на окне. – Это прямо, как моё настроение, – снова и снова пыталась улыбаться она. Улыбка не получалась, – так, губы пытались что-то изобразить. Сделав пару телефонных звонков подругам и в медцентр, Мария позавтракала и собралась ехать к доктору.
– Есть доктора, которые лечат, а есть вот такие доктора, которые… – думала она. – От каждой мысли о том, ЧТО нужно будет делать, ей становилось хуже. Но она твёрдо держала себя, уверенно собиралась и даже захватила зонтик:
«Ну-ка иди сюда, теперь ты не отвертишься. Будем мокнуть вместе», – вслух сказала она зонту, сунула его в сумку, закрыла дверь и уверенной походкой поспешила на трамвай.
Трамвай сегодня ждали долго, народу на остановке собралось необычно много, было мокро, противно и холодно. Наконец трамвай, трясясь и скрипя, подъехал к остановке, в кабине опять сидел тот самый молодой человек, который несколько дней назад чуть не зажал её дверями. В этот раз он, видимо, волновался, несколько раз переключал какие-то кнопки, выдавал билеты, затем, перепутав объявления, объявил другую остановку, за что был дружно осмеян пассажирами набитого до упора вагона.
«Вот, странный… Ещё водителем трамвая работает. Чудик», – подумала Мария, пытаясь вытащить руку между сумок и плеч пассажиров сурового утреннего трамвая.
Клиника находилась на другом конце города. Это был современный медицинский центр, который… в общем, Маша даже не разглядела, собственно, сам центр, – она входила в него, словно разведчик заходит в штаб неприятельской армии, – озираясь по сторонам и ища какого-то подвоха. Сняла куртку в раздевалке, получила серый, металлический номерок. Подошла к регистратуре и стала читать мелкие, аккуратные объявления. Потом посидела на мягких, но холодных, кожаных креслах. Мимо ходили врачи и медсестры в белых халатах, и этот неприятный, какой-то мертвенно-белый, ядовитый цвет стал неожиданно раздражать её, отпугивать… она вдруг почувствовала мелкую дрожь во всём теле.
Регистратура чем-то щёлкала, стрекотала, из старого, матричного принтера вылетали какие-то бумажки, ставились штампы, дёргалась дверь туда-сюда, кто-то входил, выходил. Жизнь медицинского центра напоминала цех, где всё двигалось, мельтешило, кто-то что-то носил, кто-то ходил, тащил на тележке какие-то металлические коробки… Марии на секунду стало холодно, руки стали мёрзнуть, а номерок в руках словно примёрз к ладони. Она посмотрела наверх, – холодные лампы освещения чуть моргали, освещая плакаты на стенах. Она встала, подошла к одному из них, чтобы хоть как-то отвлечься.
«Подари жизнь», благотворительный фонд, – прочитала Маша на плакате. На плакате были нарисованы какие-то смешные каракули, то ли это сделали дети, то ли это был такой фирменный знак, – Маша так и не поняла. – Да нет, откуда тут дети с фломастерами?» – она ещё раз огляделась по сторонам.
Внезапно ей почудилось, как за дверями этих кабинетов, за толстыми металлическими дверями происходит что-то страшное, что-то ужасно жуткое и очень неприятное. И мысль о детях, которых тут не бывает, – совсем с другой стороны очень больно вонзилась прямо в сердце. Или в то место, где оно должно быть. Ей стало вдруг как-то очень противно только от того, что она находилась в таком месте.
В месте, где не бывает детей.
Где не слышится детский смех.
Куда никогда не придёт ребенок…
Она резко зашагала к раздевалке, сдала холодный, металлический номерок, забрала ещё тёплую куртку и быстро вышла из здания.
На улице ей стало немного лучше. Переживания, переплетённые с теми картинами, которые она себе навоображала, глядя на плакат и двери там, внутри, – стояли в горле сухим комком, который нельзя было ни проглотить, ни выплюнуть, ни выплакать… Что-то внутри трясло её, как будто поворачивалось, трепетало внутри.
– Он, наверное, уже что-то чувствует… – вдруг неожиданно сама для себя подумала Мария.
– Стоп! Кто – он? – сама себя спросила она.
– Как, кто он? Малыш… – ответила она сама себе.
– Какой малыш? Ему только несколько недель….
– Малыш? Разве он уже живой? – опять выскочил вопрос.
– Значит живой, раз он уже вот ТАК реагирует… – опять ответила она сама себе.
Так и ходила она по улицам, разглядывая красивые витрины, товары и разговаривая сама с собой, – она даже забыла раскрыть зонтик, – мелкие капли дождя попадали на куртку, и она не замечала ничего вокруг себя, – диалог внутри неё был таким откровенным…
Темнело, куртка уже стала промокать, мысли окончательно запутались и хотелось только одного, – быстрее под тёплое одеяло, с кружкой чая, с вареньем, с бурчащим где-то телевизором, с окном за шторой…
В вечернем трамвае было свободно, но грязно, сыро и как-то промозгло. Она закуталась сильнее в куртку, которая уже отдавала влажностью, натянула шапку на глаза и пыталась заснуть. Сумка, мокрый зонтик, – всё это путалось в руках, руки дрожали… мысли в голове никак не могли успокоиться, и кажется, что они тоже дрожали вместе с руками. Успокаивало только одно, – монотонное вздрагивание трамвая на стыках рельсов, сухой металлический скрежет и этот унылый, серый, мокрый вечер в едущем куда-то далеко, трамвае.
Трамвай ехал, чуть подпрыгивая на поворотах, Маша тряслась вместе с ним, обнимая сумку с мокрым зонтом и спала. Ей не снилось ничего. Лишь только издалека махнуло какой-то сонной историей, как кто-то очень аккуратно потянул её за локоть:
– Девушка, мы приехали. Конечная. Дальше только депо.
Маша стряхнула с себя усталость и сон, и, как могла увереннее, произнесла:
– В депо не надо. Сейчас. Момент. Хр-хм-хр. Ой, – открыв глаза, она увидела Чудика, того самого водителя трамвая, который стоял перед ней в смешных штанах и каком-то сером ватнике. Но самым смешным предметом его «туалета» была шапка, – она была какая-то вывернутая наизнанку, надета была неправильно – «сбоку набок» и при этом съехала на уши. Маша не могла сдержать смех, видя этого трамвайного юношу, она прижала рот ладонью, но смех был, видимо, попыткой выдавить из себя сегодняшнюю тихую истерику.
– Какой вы…. смешной, – попыталась улыбнуться она. – Спасибо. Она выпорхнула из трамвая, добежав до вокзальной площади, и чтобы не замёрзнуть окончательно, взяла такси до самого дома.
Дрожащими руками она пыталась вставить ключ в холодный замок, а в голове билась только одна мысль «Подари жизнь. Кому? Как?» В тёплой ванне, под шум воды из крана, она продолжала разговаривать сама с собой. Но вопросов было явно больше, чем ответов:
– Как же можно подарить жизнь? Ведь жизнь нельзя подарить? Жизнь даёт только Бог. Как же я могу подарить жизнь, если её дает Бог? – Как? Как? Ну, ведь рождение ребёнка – и есть подарок жизни! Да, я могу ему – ребёнку! – подарить жизнь!
– Но как я могу? Я не могу родить!
– Почему ты не можешь родить?
– Потому что у ребенка нет отца!
– Ну и что, что нет отца?
– У тебя нет денег ни на что! Ты никто! Ты не можешь! Ты не будешь! Весь курс будет смеяться!
– Да что они знают о детях! Разве ОНИ могут подарить жизнь!
– А что же ты так плохо обо всех?
Настало время вылезать из ванной, – Мария вылезла, кутаясь в два полотенца, включила телевизор, залезла под одеяло и только тут, – началось расслабление её дрожащего тела, только теперь приятные тёплые слова снова вернулись в голову, и эта сладкая, нежная фраза «подари жизнь» стала приятнее, теплее, нежнее… Она засыпала под телевизионные новости из горячих точек, ей становилось всё теплее, теплее, жарче, жарче…
6.
Утро вторника было чуть посуше. Дождь, этот вечный виновник всего неприятного, видимо прошёл, но облачность ещё висела тёмным, свинцовым горизонтом, было влажно и сыро, – но это там, на улице.
А тут, в машиной квартире было сухо, уютно и тепло. Вчерашний телевизор снова что-то бурчал о событиях в мире, но сегодняшнее настроение почему-то Мария отличала от вчерашнего. Вчера ей действительно было плохо, после посещения медицинского центра, а сегодня, когда она решила по крайней мере – ТУДА больше не ходить, ей стало лучше, хотя вопросов стало больше.
Она понимала, что нужно искать другого врача, но теперь, после первого посещения подобного заведения ей стало реально страшно.
Раньше она с лёгкостью произносила это слово «аборт». Ну, неприятное слово, ну, бывает. Ей казалось, издалека – так, что это всё-равно что клавиша «Escape» на компьютерной клавиатуре, – сделал что-то, оказалось – не то. Ну, и нажал, отменил предыдущее действие. Ну, конечно, не так красиво, может быть, совсем не очень красиво, и, наверное, очень больно и неприятно.
Но… ну, бывает. Теперь же она пугалась этого слова, теперь это слово в ней самой сильно противостояло другим словам, тем словам, которые она прочитала на плакате: «Подари жизнь». Ей казалось, что это настолько разные слова, что их никак нельзя даже держать в одной голове!
Выпив кофе и поразмыслив ещё, она всё-таки решила опять позвонить Лене, чтобы попросить её о каком-то другом докторе, враче, медицинском центре… ей нужно было что-то другое, более спокойное. Более уверенное. Более безопасное.
Лена ответила сразу и защебетала, словно ждала звонка:
– Ну, что подруга, всё нормально?
– Нет, Лена, не нормально. Я вчера была там. Слушай, я так не могу – меня всю трясло, как только я туда вошла. Это что-то… Я вчера весь вечер была в истерическом состоянии.
– Хм, ты даёшь… Все там были, у меня знакомая несколько раз там аборт делала, и ничего.
– Ничего… А я дрожала, как осиновый лист, пока домой не вернулась.
– Надо было сразу к Сергей Сергеичу идти, а не сидеть там и думать. Понимаешь, тут не надо долго думать, позвонила, пришла, сдала анализы и – вперёд. И сразу всё сделают. Ты ему звонила?
– Его не было, мне только сказали, как добраться. Ну я добралась… а там…
– Подруга, если ты такая впечатлительная, тогда рожай… – Елена рассмеялась звонким, приятным смехом.
– Рожай. А учёба, а работа, а этот…отец ребёнка… Да что ты, – она махнула рукой.
– Ну вот. Поэтому набирай телефон снова и дуй к самому доктору сразу. И не тормози, до десятой недели надо всё успеть. Потом, сама знаешь… Ну пока.
В голове у Марии было ещё несколько спасительных, как ей казалось, разумных мыслей – нужно было всё-таки поговорить с мамой, и ещё… Она боялась этой мысли, но всё-же берегла её напоследок, – нужно было подождать.
Может, всё-таки Андрей… Может, приедет…
Может, он как-то поменяет отношение к этому…
Ей нравился Андрей, очень нравился, – этот сильный, мощный молодой мужчина, на три-четыре года старше неё, с крепким мускулистым телом, уверенной речью, сильными надеждами и далёкими мечтами, – он вполне подходил на место Машиного жениха. Но как только она произносила это слово «жених» про себя, – ей опять становилось плохо, мысли запутывались, ей становилось жалко себя, и на Андрея вдруг вываливалось всё, что она напереживала в себе за эти дни. Именно его она винила в случившемся, именно он был должен быть рядом с нею сейчас, именно он должен был взять на себя все заботы, а может быть, не заботы, а наоборот, – подарить ей любовь, радоваться вместе с ней, быть счастливым вместе с ней… Да, она почему-то смотрела на ситуацию лишь через пелену «случившегося», а ведь другие, – думала она, – радуются этому событию, отмечают его, рассказывают всем и ждут… ждут появления на свет долгожданного ребёнка.
Когда она думала так, её снова пробирала дрожь. В голове оставалось лишь слово «долгожданного». Да! Вот главное слово, вот ключевой момент, – кричало внутри неё! Ребёнок должен быть долгожданным, значит, его нужно хотеть, его нужно ждать, ждать долго, долго-долго… Тогда это становиться событием, становится радостным событием. Долгожданным. А тут… Она опять укоряла себя, что вот так, просто так, неожиданно, становится матерью нельзя. Ведь она ещё не готова. Не готова!
А как нужно быть готовой, она не знала.
7.
На следующий день, в среду, несмотря на совершенно не изменившуюся и уже ставшую привычной мрачную, слезливую погоду, Маша решила доехать в гости к матери, чтобы возможно как-то раскачать своё решение и довести дело до конца. «Или туда, или сюда, но нужно срочно решать что-то», – думала Маша, спускаясь в метро.
Внутренний голос не отпускал. Он в последние дни стал таким требовательным, таким настырным, что не было сил спорить с ним:
– А что можно решать? Нужно делать аборт! – Внутренний голос называл вещи своими именами.
– Зачем аборт? Нужно найти деньги, нормально рожать, и всё устроится! – продолжал другой голос.
– Где ты найдёшь деньги? Как ты будешь жить с ребёнком? Кто тебя потом возьмёт замуж?
Гул подъехавшего поезда метро заглушал все голоса разом. Она влилась в поток пассажиров, который внёс её в глубину вагона, приклеил к стенке и зажал с двух сторон тёплыми, мягкими куртками.
Мама встретила Машу не очень радостно, – она была расстроена: её новый гражданский муж опять улетел на неделю в командировку, оставив её в обществе домработницы, машинок, выжималок, стиралок, печек, обогревателей и очистителей воздуха, – её новая квартира была набита электроникой, которая готовила, стирала, убиралась, – словом, непонятно даже, что делала в таком доме домработница.
Эдуард Павлович работал с утра до ночи, в том числе и в выходные, и это сильно расстраивало маму, она очень хотела по выходным куда-то ездить, – на выставки, в галереи, бывать в театрах, музеях, – она всю жизнь мечтала жить хорошо, красиво, мечтала о больших возможностях, и связав свою жизнь с Эдуардом, она получила доступ к этим многочисленным возможностям, но не получила его самого – он всего себя отдавал работе. А одной пользоваться всеми возможностями она не хотела, не умела и не могла. Проживая среди всего этого электронно-хозяйственного инвентаря, мама пугалась этих чужих звуков, и успокаивалась только в обществе своего кота Шермана, который прыгал к ней на колени и прижимался к ней каждый раз, когда в доме включался очередной жужжащий прибор.
Мама накормила дочку вкусным пловом, который приготовила ещё утром, напоила вкусным земляничным чаем и затем, устроившись на диване, долго расспрашивала о жизни. Как дочь ни скрывала свои проблемы, мама всё-же что-то заподозрила. Маша впервые решила открыться матери и рассказать всю правду, – ей очень важно было мнение матери.
– Мама, я хотела попросить тебя о помощи. Ты знаешь, я никогда не просила, а тут…
– Тебе нужны деньги? Что случилось?
– Нет…. – Маша медлила, – мам, сначала случилось…, а уже потом мне понадобились деньги. – Я в положении.
Глаза мамы открылись широко, ещё шире, она приоткрыла рот, и в каком-то оцепенелом ужасе смотрела на дочь.
– Мам, что? Что ты так удивляешься? Мам? – Маша пыталась вывести маму из состояния крайнего удивления. – Ну, мам, ну, прости… – Маша пересела ближе к матери, и не выдерживая её взгляда, бросилась к ней в объятия; мама приняла дочь, обняла её, но глаза словно не верили сказанным словам, – такое было в них удивление.
– Маша…. Дочка… когда же это?… как же это?
– Мам. Тебе тоже было двадцать лет, ты же тоже влюблялась?
– Да, я влюблялась… но… – мама запнулась, не зная с чего начать рассказ о своей собственной бурной молодости. – Но мы… мы… Нет, Мария, это невыносимо. Кто отец ребёнка? Что он собирается делать? Что вы собираетесь делать? – мама нажимала на слово «вы».
– Мам, он уехал. И возможно, не вернётся.
– Маша, ты меня сегодня пугаешь. Что значит уехал? Это… прости, я не поняла, это что… незапланированный ребёнок? Маша…. – её губы затряслись, руки судорожно обхватили дочь, – как же это… Маша? Мы тебя так любили… так переживали за тебя…
– Вот, – Маше нечего было ответить, кроме этого краткого «вот».
– И что ты теперь собираешься делать?
– Мам. Я к тебе и приехала, чтобы посоветоваться. Я не знаю.
– Мария, ты взрослый человек, ты… женщина уже взрослая, ты…. – она запнулась, не зная, что сказать… – с такими советами ко мне? Что я могу тебе посоветовать? Если у тебя нет мужчины, который разделит с тобой радость и трудности рождения ребёнка, – я не знаю, как ты одна это перенесёшь, как ты будешь рожать; ну – рожать, это ещё ладно, как ты будешь дальше жить… с этим? Как ты будешь жить? У тебя же нет ни специальности, ни работы, ни нормального собственного угла… это всё… что снимает твой отец, это всё не квартира, это гадюшник какой-то… Нужно, чтобы отец всё-таки купил тебе квартиру, чтобы у тебя был муж, чтобы у мужа была работа, – Мария, так живут все, так живет каждый…, а ты… ты собираешься в двадцать лет садиться дома и становиться молодой матерью? Ну… – она вздохнула глубоко… – ну ты меня сегодня просто…. так, где моя валерьянка? – Она встала, ища по полкам стенного шкафа коробочки с лекарствами. – Ну, Маша…. Ну… пффф.
Мария поняла, что кроме вздохов и охов, она не получит сегодня от матери ни советов, ни помощи. «Да и как она может что-то решать за меня, – подсказывал внутренний голос. – Решать придётся самой».
– Мама, я поеду. Мне нужно ещё к семинару подготовиться.
– Сейчас, подожди, я лекарства приму.
Мария молча вышла в коридор, накинула куртку и вышла, тихонько закрыв за собой дверь. Ничего, ничего не помогало ей принять какое-то решение, ни особая «внимательная» забота отца, ни «вздохи» и причитания матери, ни советы подруг, ни-че-го. Выйдя на лестничную клетку элитного дома, отделанную красным мрамором, и спускаясь вниз по белой лестнице, Мария пыталась понять: для кого это всё, – эти белые ступени лестницы, эта яркая красочная облицовка, эти серебристые скоростные лифты, эта элитность, – словно засахаренная клюква с горьким привкусом, зачем это всё, если здесь живут люди не способные просто сочувствовать, переживать, если за этими бронированными дверями нет любви и счастья?
Она села на подоконник и посмотрела во двор. Свежий, красочный двор с импортными горками и яркими детскими площадками был пуст, – сбоку, на скамейке, как обычно бывает в таких случаях, присели с бутылкой трое мужчин в грязно-серых пальто.
«Почему в этих дворах нет детей? Может они просто в школе? Может просто ещё дом не сдан до конца?» – Марии хотелось услышать вокруг себя детский смех, хотелось до глубины души почувствовать себя среди детей, хотелось окружить себя детьми, чтобы оттолкнуться навсегда от того страшного центра, от того неприятного, но необходимого события, которое она планировала. Которое за неё планировали… Ей хотелось почувствовать, как эти маленькие детские губки выговаривают первые слова, как держат мамину руку, сжимая её своей маленькой ручкой, ей словно хотелось как-то снова влиться в то детство, которое она уже давно забыла.
Не получалось!
8.
Рыжая, местами ярко-золотая осень уже растаяла в серости и холодности поздних октябрьских дней, а жёлтые, красные и ярко-рыжие листья уже давно пожухли и превратились в мусор на углах тротуаров, лужи высохли и подмерзли, ветер нёс капли влаги и не было в природе места, за которое можно было бы зацепиться, чтобы вздохнуть в ожидании чего-то свежего, теплого и солнечного.
Даже Новый год, приближающийся неумолимо, не успокаивал и не приносил положительных эмоций, как когда-то в детстве. «Деду Морозу осталось только письмо написать», – улыбнулась Мария, не зная куда спрятать своё уныние и нервозность.
Подходя к трамваю, Маша неожиданно для себя почувствовала, что глаза сами «заскочили» в кабину наверх, посмотреть на лицо водителя, – там восседал опять тот же самый, знакомый уже Марии чудик, правда в этот раз он был без той самой, смешной шапки. Он встретил её взгляд и ей показалось, что он даже улыбнулся ей.
– Вот чудик, – только и вспомнила она.
Смотреть в окно трамвая она не любила, зная весь свой маршрут наизусть, иногда она могла закрытыми глазами чувствовать, что вот сейчас проезжает мимо универмага, сейчас почта, теперь поворот… Ехать в трамвае вечером, закрыв глаза, было приятно, – никто не мог испортить ей настроение, никто не заглядывал в её личный мир, никто не интересовался, когда нужно выйти, чтобы попасть в аптеку. Иногда, когда останавливался трамвай, она ненадолго открывала глаза, чтобы точно угадать место, где стояли.
В этот раз, на перекрестке, стояли долго, пропуская транспорт, попавший в вечернюю пробку. Вдруг Маша неожиданно заметила в соседней чёрной иномарке, за рулем, знакомые очертания молодого человека. Это был Андрей! Её Андрей! Он держал одну руку на руле, а второй что-то активно жестикулировал. Точно, это был он!
Маша подпрыгнула, встала, пытаясь открыть окно, но окно заклинило, и не открывалось.
– Андрей! – она стучала в стекло, чтобы он услышал.
Только теперь она рассмотрела, что рядом с ним, на соседнем пассажирском сидении сидела… Вика, её подруга…
– Андрей! – удары в окно были всё жёстче и сильнее, казалось вот-вот стекло не выдержит и лопнет. Там, в тёплой комфортной и удобной машине молодые люди, о чём-то весело и смешно спорили. Маша, несколько раз стукнув в стекло, поняла, что никто отсюда её не услышит, как-то поникла, села обратно на своё сиденье, и молча, озираясь по сторонам, поняла, что на неё сейчас смотрит весь трамвай.
Смотрит и сочувствует.
Даже плакать не хочется, когда на тебя сочувственно смотрит столько внимательных и понимающих глаз.
Она не плакала.
Она открыла свой телефон и удалила из книги контактов номер Андрея, а затем и – Вики.
Просто удалила и всё.
Стёрла.
Действительно, плакать не хотелось. Теперь для Марии стало всё ясно и понятно. Теперь она знала, чего не стоит ждать уже никогда. И поэтому она спокойно закрыла глаза и постаралась успокоиться.
Через несколько минут трамвай опять трясся на поворотах, и она, сидя на жёстком сидении, пыталась представить себя листочком, падающим с дерева, одиноко летящим, долго-долго кружащим, прежде чем упасть… потом пыталась представить себя горькой травинкой в осеннем поле…, которую клонит к земле злющий холодный ветер. А вот – зимний пейзаж, и она, одинокая белая берёза, среди зимнего холодного тумана, и что-то ещё, и ещё…
Сон получился очень странный.
Она почему-то звонила в свою собственную дверь (а ведь звонок же у меня не работает!), ей открывает неизвестный ей ребёнок – девочка лет десяти. Ребёнок что-то говорит ей, но Мария не слышит. Почему? Что со слухом? Или ребёнок не говорит, а только открывает рот? Она с ужасом понимает, что ребёнок отвечает ей, что никого нет дома, и она её не может пустить внутрь. Как? Это же моя квартира, девочка! Нет, это она живёт тут, – понимает её жестикуляцию Мария, а больше тут никого нет. Она одна! Как одна, девочка? Ты же не можешь жить одна? Они уже обе молчат, лишь только мысли двигаются между ними, как вопросы и ответы.
Девочка красивая, волосики аккуратно причёсаны (разве она может так одна?), платьице не старенькое, значит, кто-то стирает и гладит. Девочка, ты кто? Молчит. Как тебя зовут? Нет ответа. Маленький ребёнок лишь показывает пальцем куда-то в окно, на двор… Туда. Куда? Дверь захлопывается, и Мария остаётся одна на лестнице. Но эта уже не та лестница! Она очень похожа на ту ржавую лестницу, в старом подъезде квартиры, где она когда-то родилась!
Кто же была эта девочка? Может это была она сама, только маленькая? Почему она, маленькая, не впустила в свою жизнь её, взрослую?
Разве она стала чужой сама себе?
Что такое?
Где она?
Она садится на подоконник окна, смотрит во двор, а двор уползает вниз, и перед ней раскрывается какая-то невероятная яма, котлован, медленно ползет «клюв» крана, что-то роют и грузят горбатые бульдозеры, сотрясая весь дом, и кто-то трясёт её за руку… Трясёт и трясёт…
– Девушка, простите. Почему вы так… плачете во сне… – кто-то слегка тряс её за локоть, и дышал ей прямо в лицо.
– Да… Что? – вспорхнула Мария. – Вы кто?
– Я водитель трамвая, меня зовут Сергей. Я уже второй раз застаю вас тут, это последняя остановка, все уже вышли. Что с вами случилось, вы плакали… Может я помогу вам?
– Как вы можете помочь? – Всхлипывая вдруг неожиданно для себя едко заметила Мария. – Как можно помочь чужому человеку… в чужой беде. Как? – Она поднялась, чтобы выходить. – Что вы можете сделать… – вдруг улыбнулась она, вспомнив его смешную шапку в прошлую встречу. – Вы, водитель трамвая… чудик, – последнее слово, она произнесла уже про себя, и опять улыбнулась сквозь слёзы.
– А вы смотрели фильм «Трамвай «Желание» с Марлоном Брандо?
– Да, смотрела, но это не самый любимый мой фильм, – она подошла к открытым дверям, остановилась и ещё раз посмотрела в его глаза. Они излучали что-то светлое, весёлое, но загадочное…
– Так вот, я тоже водитель такого сказочного трамвая… – улыбаясь как-то по-детски сказал Сергей. – Могу исполнять желания…
– Да что вы? Прямо Дед Мороз какой-то… бросьте эти ваши штучки!
– А вы попробуйте, – настоятельно твердил он.
– Не тратьте время. Один Дед Мороз мне уже это предлагал… Я пошла, спасибо, что разбудили, – она спустилась по ступенькам вагона, развернулась и мягко, почти шёпотом, впервые произнесла эти слова:
– Я беременна. Но видимо, я со своим ребенком… тому Деду… не нужна. Вот такие дела. Что делать, ума не приложу. Прощайте!
Сергей был уже рядом. Он обогнал её, взявши за руку, остановился перед ней и как будто бы вырос немного – ей казалось, что он немного ниже её, – а тут он встал перед ней, как говорится, во весь рост.
– Вы зря так говорите. Я вижу вас почти каждый день. И… честно говоря, я бы … – Он замолчал. – Я бы очень хотел быть рядом с вами.
– Да бросьте вы, – она высвободила свою руку. – Это уже не смешно.
– Вы зря так. Можем ли мы хотя бы один день побыть вместе?
– День? – переспросила она, – обычно все спрашивают про ночь!
– Я не об этом. Я о том… что мог бы пригласить вас куда-нибудь. Может, сходим… в парк, погуляем завтра?
– Сходим… сходим… завтра опять будет дождь, и никуда мы с вами не сходим, молодой человек. Зря вы так. Я же сказала, я беременна.
– Ну, мы аккуратно, потихоньку будем ходить.
Мария улыбнулась. Совсем далёкая мысль весело где-то внутри неё пробежала и скрылась.
А вдруг?
– И что, мы просто пойдём в парк?
– Да, просто пойдём. Поговорим. Я вижу, что вы переживаете. А вам нельзя переживать, у вас будет ребёнок.
– Это еще неизвестно, будет или нет, – как-то зло перечеркнула его слова Маша.
– Как? почему вы так говорите! Нужно не просто ждать, нужно разговаривать с ним уже сейчас, общаться, заводить музыку, читать сказки… – перечислял Сергей, говорил как-то буднично, словно…
«Так говорит, словно он отец ребёнка», – подумала Мария и осеклась.
Помолчали. Мария вытерла остатки слёз и снова подняла глаза на Сергея. Он стоял перед ней, в оранжевой яркой жилетке, в стоптанных ботинках и потёртых брюках. Он заметил её взгляд, скользнувший по нему, и аккуратно, тихо подчеркнул:
– Не переживайте, это рабочая одежда. Я живу в трёхкомнатной квартире, с мамой, прилично зарабатываю и по вечерам учусь на программиста, очень люблю кино, у меня огромная коллекция…Я смогу вам помочь, вы только скажите – чем?
– Ну и как вас зовут, водитель трамвая «Желание»?
– Сергей, – улыбнулся он.
– А.
– А что? Вы бы хотели, чтобы был Вальдемар?
– Сергей, о чём вы? Просто… просто мне уже неделю так плохо… как никогда ещё не было. Ведь должно быть хорошо, очень хорошо! А мне плохо! И как с этим быть, не знаю…
– Я знаю, пойдемте, я хотя бы провожу вас домой.
– Ну, пойдемте.
Сергей оказался необычным молодым человеком. Провожал до дома, долго рассказывал о каких-то фильмах, премьерах, постановках, оставил телефон и даже не зашёл. Даже не предложил встретиться завтра.
– К чему это он… чудик такой, но… но какой-то тёплый такой, уверенный, спокойный… чудик. Кино любит. Хороший. Только… – терялась в догадках Мария. Она вошла в квартиру, закрыла дверь и долго сидела в прихожей, не в силах снять куртку и поставить чайник на плиту. Она крутила в руках бумажку с его телефоном и молча перебирала в голове каждое сказанное им сегодня слово.
«А ведь он что-то такое нашёл, какие-то слова, чтобы успокоить меня, – думала она. – Ведь как-то спокойнее стало. Ведь я ему понравилась, это факт, – улыбнулась она усталой, но довольной улыбкой. – Значит, может быть, всё-таки… всё не так плохо?»
«Не так плохо всё…. – говорила она сама себе, допивая чай на кухне и разглядывая телефон на бумажке. – А возьму и позвоню прямо сейчас, – интересно, добрался ли он домой… к маме?»
Слова «про маму» её опять немного развеселили.
На том конце телефона ответил немолодой, но приятный мягкий женский голос. Почему-то вдруг почувствовалась тёплая и уютная атмосфера той квартиры, где жили люди с такими голосами, она представила себе камин, мягкое кресло, торшер…
– Да, Сергей, дома, сейчас минутку, я его позову, – неторопливо и спокойно ответила мама.
– Да.
– Это «Трамвай «Желание»?
– Да, – голос сразу изменился, стал каким-то нежным и ласковым, – чего не спишь?
– А мы уже на ты?
– М-м-м… да вроде нет, но… как-то захотелось сказать тебе «ты».
– Ладно. Что по поводу парка?
– Конечно, давай завтра после обеда.
– Давай, а как же твой трамвай?
– У меня смена два дня через два.
– Значит два дня у нас есть?
– Почему, ты же будешь по-прежнему ездить в университет, как я понял? Значит, будем видеться.
– М-м-м, какой ты сообразительный! Ладно, я просто проверила телефон. А у мамы голос приятный.
– Да, она зовёт тебя в гости завтра, если сможешь. Она… у меня в роддоме работает. А послезавтра я предлагаю…
– Где работает?
– В роддоме!
У Марии задрожали руки. Ответ был найден.
Он сам пришёл к ней в гости.
К ней в дом. Этот ответ. И думать больше было нечего.
– Сергей, давай не будем мечтать о послезавтра. Давай будем думать только о завтрашнем дне. Хорошо? Завтра идём в парк, а вечером будем пить чай у твоей мамы.
– Идёт.
– Ну, тогда пока.
– Пока.
Она отключила телефон. Остатки чая были слишком сладкие, сахар не до конца растворился в чашке. Мария включила торшер, легла на аккуратно застеленную кровать, подняла подушку и взяла с тумбочки книгу. Впервые за последнюю неделю она читала с упоением, забыв на несколько часов о тех событиях, которые так взволновали её.
9.
Это был четверг.
– Да, сегодня четверг, прошла ровно неделя с того момента, – вспоминала она свои ощущения, результаты теста и всю эту трудную, серую, страшную неделю переживаний. – Сегодня четверг, и я иду в парк. Иду в парк, и не одна! – Вспоминала она вчерашний день и ясные, весёлые глаза водителя трамвая, Сергея.
– Да, я иду гулять в парк! Мы идём гулять в парк! – Представляла она.