Плач серого неба

Молитвы ли Жосара были тому причиной, или собственное росцеттино спокойствие, что поселилось в душе после той исповеди, но только черный человек почти что пропал из снов. А когда возвращался, и слепой ужас запускал липкие пальцы ей в голову, великанша просыпалась и без лишних размышлений мчалась в храм.

Так и сейчас – терзаемая страхом, она бежит за спасением.

Ведь сегодня черный незнакомец был не просто похож на отца Жосара. Исчезли клыки и страшные глаза, не было воплей и судорожной пляски рук. Священник мертво глядел сквозь нее застывшими глазами на лице, в котором жизни было не больше, чем в грязных булыжниках мостовой. В руке отвратительное подобие держало длинный ржавый нож и медленно, бездумно водило по щекам. Лохмотья плоти бесшумно падали к ногам Росцетты, а за ними оставалась непроглядная тьма, в которой что-то жило и двигалось. Почему-то девушка знала – когда упадет последний лоскут дорогого ей лица, это что-то вырвется на свободу.

И сейчас, когда она едва выбралась из омута кошмара, тяжелая деревянная дверь с молотком в форме священного Круга – единственная преграда, способная уберечь, отгородить от безумия

А мы, дорогой читатель, заглянем в храм, где к той же двери с другой стороны приближается второй актер трагедии, что вот-вот разыграется под оскверненными сводами.

Странная у него походка, изменчивая. То вялое шарканье, то уверенный шаг – и вдруг ноги пускаются отбивать по полу чечетку. Пара мгновений – и вновь голову странного типа клонит вниз, а ступни тяжелеют и едва отрываются от пыльных досок.

Он никого не ждет, и к двери идет просто так – чтобы куда-то идти и что-то видеть. Ему интересно смотреть на мир глазами священника, с ними гнетущие мрачные своды будто уходят ввысь и расцветают яркими красками. Иногда он останавливается и радостно смеется. Просто так. К чему повод, если просто хочется смеяться? Смех шершаво перекатывается во рту, это до дрожи приятно. Сейчас, когда хозяина нет поблизости, пока больше никого нет в пустом зале, его смех никому не мешает. Никто не кричит «заткнись!» и не кривится от отвращения. Вот он и смеется. Легко и счастливо. Устав, замолкает и возвращается к мыслям. А ведь жалко, что эти глаза скоро станут бесполезными. Они и сейчас уже видят мутновато, а левый вот-вот растечется склизкой лужицей. Но на день-другой должно хватить. Уж это-то он знает. С тех пор, как с вещей он перешел на одушевленных, ему открылось немало тайн.

Мысли бродят в голове кругами, он тянется за ними и постепенно все ближе подходит к тяжелой двери с молотком в форме ненавистного Круга. Он тянет руку к жгучему и упорядоченному, чтобы толкнуть, ударить – но символ пятится прочь. Мгновение он тупо провожает кольцо взглядом, пока не понимает, наконец, что дверь просто открывается. Хозяин? Он радостно улыбается. Но это не хозяин.

Росцетта тянет дверь, и та открывается непривычно тяжело. Шаг внутрь, в облако ароматов – не привычных благовоний, но чего-то резкого и неприятного. Шевелится полумрак, и из него ткется сгорбленный силуэт. Она облегченно вздыхает: «Отец Жосар!..» но осекается. Это не отец Жосар.

Он тоже в смущении останавливается и задирает голову. С его сгорбленной позиции юная великанша кажется и вовсе огромной. Он поправляет пальцем глаз, который того и гляди съедет на щеку, и тянется рассмотреть, потрогать, убедиться, что не ошибся. Вдруг она – знакомая его или хозяина? Ведь его прошлое полнится целым сонмом лиц, которые не назовешь иначе, чем удивительными.

Из темноты к Росцетте движется застывшее и сморщенное лицо, о котором она мечтала, как о спасительном маяке, но вместо того увидела мертвенный газовый факел, а себя ощутила легкомысленным мотыльком. Растрескавшиеся губы кривятся в безвольной гримасе, а полуслепые глаза безумно выпучены. Она отмахивается, отталкивает ужасное видение, и левый глаз не выдерживает – скатывается по щеке и с тихим чавканьем разбивается об пол. Из ее горла рвется тихий хрип. Девушка оседает на пол, желая лишь скорее проснуться.

Он поправляет ее падение. Нельзя, чтобы она ушиблась. Но поздно – ночная гостья без сознания. Или нет? Он наклоняется ближе. Безжизненная маска сползает на глаза, и он с грустью понимает, что от священника больше никакой пользы. Внезапно нутро скручивает от отвращения, и он выдирает из чужой глазницы потерявший смысл водянистый комок. Но само лицо пока оставляет – к его шероховатой жесткости он привык. И тут гостья открывает глаза.

Сознание набивает голову пушистыми облаками, пускает по ним хоровод солнечных зайчиков, приглашает к ним – но Росцетта с силой выдирается из беспамятства… И пытается кричать. Потому что оба глаза у нависшего над ней незнакомца на месте, но теперь они другие. Сочащиеся безумием и жестоким весельем, полные желтого яда, в котором тонут едва заметные черные точки, эти глаза, кажется, уже проникли в душу, но не просто смотрят туда, а методично выжигают все на своем пути. Только сейчас она замечает нож в руке кошмарного видения.

Девушка хрипит, дергается отползти – но он хитрее. Если выпустить незнакомку – она, чего доброго, убежит и унесет приблизившееся развлечение. Ему одиноко. Хозяина нет. Кругом мрак, темнота и старые скамьи. Хорошо, что Гист снял со стен жгучие картинки. Но Гист тоже ушел. Он один. Одиноко. Он быстро нагибается и деловито режет сухожилие на ноге девушки и тут же, крепко сжав массивную щиколотку, другое.

Росцетта давит из горла крик, но он застревает. Исчадие Хаоса деловито калечит ее тело, лишает движений. Юное сознание рвется прочь, но облака не возвращаются, гаснут солнечные зайчики. Забытья нет, остается лишь тьма – с лицом человека, заменившего девушке отца.

Он видит, как она открывает рот и предвкушает веселье, но не слышит ни звука. От злости вновь заносит нож и с силой проводит им по дрожащему телу. И вот она, награда.

Крик наконец-то вырывается из легких, но тут же рассыпается кучей колючего хриплого кашля.

Да она не умеет разговаривать. Ну конечно. Она и звуки-то издает, только когда он уменьшает количество ее тела. Он отрезает кусок побольше – и получает порцию чистого крика.

Чудовище из ночных кошмаров счастливо. Оно не глядя кромсает тело девушки, радостным смехом встречая каждый стон, в восторге хлопает свободной ладонью по бедру. Уже и руки ей не подчиняются. И она начинает думать об отце Жосаре. Не о лице, ставшем маской смерти. Она вспоминает голос. Слова. «Мир полон боли и страданий, дитя, но не нужно их бояться – спасение обязательно придет, ты только верь. Представь, как страдал Творец, когда одушевленные предали его – но он не оставил нас. И тебя не оставит». Лежа на сырых от ее крови, но все равно холодных досках, девушка вдруг понимает, что тело, в общем-то, обычный кусок мяса. А настоящая она неизмеримо далека от истерзанного месива на полу. «Творец? Возьмешь меня к себе?» И с этой робкой мыслью Росцетта Гримп, – юная девушка с горячим сердцем, – светлым комочком чистой души воспаряет в царство Порядка, о котором так любил рассказывать отец Жосар.

Смерть, плоть и гнев остаются внизу. Он ревет от ярости. Гостья оказалась простой игрушкой. Недолговечный хлам! Ради нее он выбросил чужие глаза! А сколько потеряно времени? Ее же было так много! Он отнял совсем чуть-чуть! Чтобы веселее! А она!

С рассеянной ненавистью он тыкает ножом в мертвое тело, но ничего не происходит. Еще несколько отчаянных ударов – но тщетно. Тогда он резко вспарывает грудь и смотрит на сердце. Как говорит хозяин, любой одушевленный жив, пока бьется его сердце. А сердце ночной гостьи уже не бьется – обмякло, запуталось в лоскутах чего-то темного и мокрого. Он вздыхает и с натугой расправляет плечи. Надо прибраться до прихода хозяина, тот не любит, когда грязно.

Но сначала он пристально смотрит на лицо ночной гости. На ставшее вдруг безмятежным и гладким лицо.

ГЛАВА 10,

в которой я не могу найти бритву и, кажется, теряю совесть

Некоторые просыпаются от нежного поцелуя возлюбленной, будь то любовь всей жизни, или только одной ночи. Кто-то просыпается от гула в голове и похмельного храпа той, чья привлекательность осталась во вчерашнем вечере. А некоторых будит некий древний инстинкт, сообщающий, что светило заступило на пост. Обычно я из последних. Но сегодня меня разбудило пренеприятнейшее ощущение: как будто кто-то заботливо клал мне под щеку мягкую подушку, да сослепу перепутал и подсунул матерого ежа. Проморгавшись, я взглянул на отражение в пустом кувшине из-под сока. Даже в полупрозрачном, изогнутом стекле было заметно, что мое лицо гораздо темнее, чем полагается уважающему себя сыщику, который иногда появляется в приличном обществе. Я потер рукой щеку, удостоверился, что щетина превратилась в подлинное безобразие, и решил как можно скорее с ней разобраться. Увенчанный кисточкой шнур легко ушел вниз, и где-то, наверное, прозвонил колокольчик. Я сел, бессмысленно уставился в стену и принялся ждать.

Несколько сегментов спустя ожидание мне прискучило и я принялся удивляться. Минувшим вечером мне показалось, что в усадьбе Хидейка очень расторопные и вышколенные слуги. Утро же изо всех сил убеждало в обратном. Я покачал головой, натянул рубашку и брюки, вздрогнул от резкого хлопка подтяжек, зашнуровал ботинки (в полусне это оказалось делом не столь трудным, сколь долгим). На всякий случай дернул за шнур еще раз и прислушался. Торопливых шагов забывчивого слуги слышно не было, так что я с неспокойной душой вышел в коридор. Первым делом необходимо было разыскать бритву.

Но нашел я, к превеликой своей досаде, лишь пару сторожевых лис, да мальчишку-прислугу, который со всех ног мчался по коридору. Лицо у пацана было знакомое, – минувшим вечером он был среди теней, прислуживавших за ужином, – но сейчас каждое его движение было пронизано некоей целью, столь важной, что юнец не трудился смотреть ни по сторонам, ни под ноги. А так как именно в тот момент мы с крупным бурым лисом собирались насторожено разминуться, куча-мала получилась изрядная. Обиженный зверь взвизгнул, в сердцах тяпнул мальчонку за икру, а после убежал от сотворенного греха подальше и принялся яростно вылизывать отдавленную лапу. Я же помог слуге подняться.

– Простите, мастер, – бормотал бедняга, сконфуженно поблескивая клыками. Видимо, каор, хотя лицо слишком человеческое. Скорее, какой-нибудь квартерон. – Виноват, не хотел. Спешить надо, господин…

– А ну, погоди. Давай в двух словах: что стряслось? Почему так тихо? Куда все пропали?

– Да как же вы не знаете? – изумленно вытаращились глазищи, желтыми искорками намекая на мою правоту, – господина Хидейка того…

– Как это того?!

– Ну, того, чуть не прибили нынче ночью. Насмерть.

– Чуть? – я почувствовал, как мгновенно затянувшийся где-то внутри узел пополз, развязываясь.

– Ну да! Доктор и полиция уже, почитай, оборота три с ним сидят. А он и говорить-то не может.

– Полиция уже здесь? Которая?

– Магическая, ясен день. Мирские тоже приходили, но магполы их погнали. Не их, мол, кон… ком… коптененция, – он ухмыльнулся, довольный обретением сложного словечка, – так и сказали. А мы все смотрим, как бы кто лишний в усадьбу не пробрался или наружу не выбрался, у кого этой ко… коптенции нету. Ну и вот, – мальчишка выразительно качнул чудесно удержанным подносом, на котором, сейчас слегка покосившись, стояла круглая железная миска, плотно закрытая промокшей тряпкой. От миски шел густой и ароматный пар, – на подай-принеси работаем.

– Слушай, – мысль созрела внезапно, – давай поднос, я отнесу, только скажи, куда. А ты пока… постой, на улицу-то вас выпускают?

– А как же. У ворот старый Мураг стоит, он пропустит ежели чего. А чего?

– Можешь сбегать на площадь Порядка и передать записку одной душе?

– Ну-у-у-у… – паренек многоопытно закатил глаза и сыграл лицом крайнюю занятость.

– За мной не заржавеет, – я поискал в кармане и добыл полновесный медяк, – этого тебе хватит?

– Ну-у-у?.. – попытался было хитрец.

– Не наглей! – оборвал я, – адрес запомнил?

– А то ж! – глаза мальчишки разгорелись.

– Хорошо. Шустро обернешься – добавлю еще. Но легковесную, а то разоришь. Пойдем, я пишу быстро.

Да и что там было писать? Пара строчек с обещанием зайти почти не заняли ни времени, ни бумаги. Маленький квартерон убежал с запиской, а, я подхватил не успевшую остыть посудину, водрузил на поднос и отправился искать Хидейка.

Все-таки, каждому свое. Я проходил коридор за коридором, поворот за поворотом и никак не мог взять в толк, к чему одной душе столько пространства. От обилия ковровых дорожек, гобеленов и целых рядов большеглазых портретов рябило в глазах. Мраморному изваянию древнего старца я обрадовался, как родному – покатые белые плечи и стесанное временем лицо статуи на толику разнообразили пестрый, но тошнотворно однородный пейзаж. Но стоило войти дверь за его спиной – и взгляд уныло заскользил по веренице пожалуй что внуков (а судя по пикантным округлостям и одной внучке) безликого старика. В конце концов из-за очередного угла вывернулась обещанная лестница. Я шустро слетел на первый этаж и с облегчением понял, что теперь уже не заблужусь – впереди показалась малая гостиная. Сквозь приоткрытые створки дверей мутным многоголосым ручьем сочился смущенный шепоток.

Хозяин дома, бледный и беспамятный, лежал на широком диване. Грудь Хидейка вздымалась судорожно, через раз. Рядом, на маленькой табуретке с причудливыми ножками, целеустремленно возилась фигурка доктора Ольта. На коленях его лежал компактный чемоданчик, в коем доктор увлеченно рылся, искусно игнорируя окружающих. С десяток одушевленных – слуги – тихо замерли по стенам. Дворецкий, согнувшись, словно в приступе жестокого радикулита, замер, готовый к распоряжениям доктора. И были в комнате еще двое.

Высокий и низкий. Вот и все, что можно было сказать о них наверняка. Ни происхождение, ни возраст определить было невозможно – тела обоих скрывали синие плащи, а неживые личины поблескивали текучим металлом. Та маска, что располагалась повыше, повернулась ко мне и кивнула.

– Уилбурр Брокк, верно? – звучным басом спросила она, но доктор Ольт, не отрываясь от чемоданчика, махнул на магпола рукой, и тот сбавил тон, – извольте ответить на несколько вопросов.

– Всегда рад, уважаемый… – я вдруг понял, что не представляю, как обращаться к магполам, – желаете говорить здесь?

– Ни в коем случае, – зашипел доктор, – уходите! Ему нужен покой.

– Пройдемте, – капюшон синего плаща колыхнулся в направлении двери, – это не займет много времени.

Распрямившийся, но по-прежнему напряженный, как струна, дворецкий провел нас в другую гостиную. Та напоминала калейдоскоп даже больше, чем моя спальня, за одним исключением – пурпур в ней полностью заменили оттенки зеленого. У окна стоял малахитовый столик, на котором, безмолвно требуя почтения к возрасту, чопорно застыл изящный графин дутого стекла. Трудно было даже представить, как давно он и четыре пузатых бокала обжили помещение – спокойный изумрудный блеск говорил о том, что пыль в комнате долго не задерживалась. Как, впрочем, и повсюду. За все проведенное в особняке время мне не попалось ни единой соринки, зато в глазах рябило от блеска всевозможных драгоценных инкрустаций. Не было пыли на тяжелых шторах, на каминной полке, на диване цвета елочной хвои, на двух старинных креслах, доверчиво глядевших друг на друга с разных сторон стола. Мохнатый ковер, чье сходство с пожухлой травой крепло из-за расцветки и тихого шуршания под ногами, был мягким и без слов предлагал оставить обувь у порога. Из глубины золоченой рамы со стены на нас с магполом взирал очень старый альв в костюме-тройке. Я никогда не был большим ценителем изобразительного искусства. И уж подавно не трогала меня халтура вимсбергских мазил, которых заботило лишь одно – побыстрее намалевать как-нибудь и что-нибудь за какие-нибудь деньги. В погоне за количеством в ущерб качеству, эти нервные, едко пахшие личности, штамповали свои дешевки и те, подобно крысам, наводняли город. Стоило ли удивляться, что я уже довольно давно относился к картинам с трепетом не большим, чем к дешевым обоям? Однако этот портрет был не так-то прост. Глаза старика на нем, коричневые почти до черноты, смотрели строго, и казалось, что черные точки зрачков вжигаются прямо в мысли. Я помотал головой. Семейное сходство прослеживалось, несомненно. Через пару сотен лет молодой Хидейк имел все шансы стать таким же. Но сначала ему предстояло дожить до тех времен.

Повинуясь немым сигналам дворецкого, мы опустились на кресла. Разговор продолжился, будто и не прекращался.

– Цель вашего пребывания в доме? – утробный бас собеседника звучал тяжело и неприятно. Конечно, в металлических устах даже «добрый вечер» покажется плохо скрытой угрозой.

– Временно снимаю жилье…

– Инспектор, – он верно понял паузу, но имени, понятное дело, не назвал. Что ж, удовольствуемся званием.

– …Инспектор. В настоящее время я работаю на хозяина дома, а так как сам остался без жилья…

– Вследствие?..

– Вследствие прекращения аренды оного в связи с моим отъездом из города, – казенный язык здорово раздражал, но я старался не выдать этого даже движением бровей. – Я переезжаю в Эскапад, но врата города закрыты, как вам наверняка известно.

– Известно. Продолжайте. С какой целью господин Хидейк вас нанял?

– Инспектор, вы прекрасно знаете, что я имею право не отвечать на подобные вопросы. Более того, в моем соглашении с нанимателем очень четко сказано, что детали контракта вообще не подлежат разглашению. А посему…

– А посему, как инспектор магической полиции города, находящегося в карантине, я, в свою очередь, имею право забрать вас в центральную для более пристрастного допроса. И ни единая живая душа, кроме вас и вопрошающего, не услышит того, что вы скажете. Уверен, тогда совесть некоего мастера Брокка останется фактически чиста – если, конечно, этот человек еще будет помнить, что его фамилия Брокк и ему будет дело до вопросов чести. Вы меня понимаете? Не время для профессиональной этики, мастер. Что, по-вашему, произошло этой ночью?

Я немного помолчал. Упоминание о центральной – сиречь, штаб-квартире столичного Магпола, которую в простонародье за дело звали «Безнадегой», – не стоило считать пустой бравадой. Моему собеседнику хватало власти в любой миг кликнуть низкорослого коллегу и, связав меня по рукам и ногам чем-то понадежнее веревок, препроводить туда для кропотливого и, возможно, очень болезненного допроса.

– Насколько я понял, – слишком уж медлить с ответом не стоило, – покушение, жертвой которого стал мой наниматель.

– Неверно, – глаза под маской сузились, – господин Хидейк жертвой не стал. Сейчас он в таком плачевном состоянии потому, что перенапряг мозг, защищаясь от неизвестного убийцы. Мага. Соответственно, у нас тут покушение на убийство посредством магии, спланированное, вероятно, задолго до сегодняшнего дня. И главное, что оно не единственное.

Я и не думал делать удивленное лицо.

– Хочу спросить вас, Брокк. Спросить, как порядочного человека и законопослушного одушевленного. Проклинаете ли вы Хаос? Отвечать коротко и по существу.

По спине протоптала болотистую дорожку вереница мурашек, и я нервно поежился – от такого собеседника можно было ждать чего угодно. Безжизненные глаза магпола давали понять, что он не просто следит за каждым моим словом, но ловит информацию даже между звуков. Ясно было, что дела обстояли куда серьезнее, чем казалось – настолько, что любое неповиновение, малейшая провокация – вольная или невольная, – вполне могли привести к незавидным для меня последствиям. Вдруг стало очень страшно, но страха я не стыдился. Если магическая полиция поднимает боевую тревогу, с ней нужно сотрудничать. В противном случае… впрочем, об этом думать не хотелось.

– Да.

Коротко и по существу.

– Почитаете вы Порядок и верите в пришествие Царствия Его?

– Да. – Где-то в особо чувствительной области черепа невидимый барабанщик подошел к инструментам и принялся ритмично обстукивать палочкой натянутую кожу.

– Как же достичь нам Царствия Порядка?

– Лишь руками одушевленными строится царствие Порядка в Мире, – нервы сдавали. Словно в бреду, я повторял заученные очень давно слова, а сам едва заметно вздрагивал в такт ударам мягких набалдашников, что ускорялись, осторожно перебегая с одного барабана на другой.

– И сила его вечна и неоспорима. И вечно прокляты впустившие Хаос в мир и все благотворящие им, ибо смерть несут не одним себе, но всем вокруг себя. – Я будто не слышал вопросов, но они возникали где-то внутри, и подсознание, сжавшееся в комок утробного ужаса, выдавало правильные ответы. А барабанщик не просто выдерживал ритм, но вплетал в него легкий перезвон медных тарелочек, вихрем крутившийся в голове и мешавший сосредоточиться. Слова бежали ручьем, и никакая мысль не могла их сдержать.

– И верую, что лишь отвергая Хаос обретаем мы вновь утерянную гармонию. – «Бумммммм!», выл исполинский барабан, и ему вторило тихое медное «тссс».

– И да будет так ныне, всегда и вовеки. В том правда. – Окончание молитвы прозвучало финальным грохотом большой тарелки, и отзвуки звона пульсировали, затихая, еще несколько мгновений. А потом я вдруг понял, что мы сидим в тишине. Желтые искорки бдительно тлели в глазницах покрывшейся рябью маски.

– Вы вспотели, мастер Брокк, – негромко пробасил магпол. – Добрым слугам Порядка не приличествует так нервничать.

– Хотите что-нибудь предъявить? – я тщетно попытался изобразить спокойствие, промокая несвежим платком проступившую на висках влагу. Остаток сил пригодился, чтобы унять дрожь в пальцах. Душевного равновесия не было, а мысли не возвращались в привычное русло – все застлала одна мысль. Я попался на крючок, и прекрасно это понимал. Как понимал – и, судя по всему, без капли сомнения, – сам магпол.

– Нет. Пока что нет. По правде говоря, я рассчитываю не на вашу вину, а на откровенность. И с удовольствием помогу наводящими вопросами, чтобы сократить разговор и узнать то, что и впрямь пригодится для расследования. Очень прошу, Брокк, меньше думайте, говорите то, что идет от сердца. Чем дольше вы тянете с ответом, тем меньше я ему верю. Вопрос первый – Что связывает вас с гражданином Мирриона Хидейком?

– Деловые отношения. В настоящий момент я, по заданию Хидейка, работаю над делом о пропаже боргнафельдского посла, принца Тродда.

 Контракт – контрактом, но ситуация была необычная. Почти не колеблясь, я сделал все, чтобы меня мучили только угрызения совести.

– Заказ, полагаю, не из обычных. Что, по-вашему, движет господином Хидейком?

– Не имею привычки разбирать мотивы клиентов, инспектор. Задаешь слишком много вопросов не по делу – рискуешь кончить жизнь в нищете.

– Насколько далеко удалось продвинуться в расследовании?

– Ни на миллиметр. Как раз сегодня я собирался…

– Достаточно. Что вы знаете о покушениях на господина Хидейка?

– То же, что и вы, полагаю. Или даже меньше. Поймите, наконец, я работаю с Хидейком всего сутки! – голос предательски вильнул на последних словах и я яростно закашлялся. В горле пересохло.

– Не кричите. Продолжайте. Почему вы живете в этом доме?

– Потому что Хидейк предложил. И смысла я в этом вижу не больше вашего. Но некуда было деваться – город перекрыт, с деньгами непросто, так что предложение оказалось кстати.

– Действительно, все получилось очень удобно для вас. Теперь – что вы знаете о нанимателе?

– Аспирант. Из богатой миррионской семьи. Судя по тому, что владеют личной недвижимостью здесь, на Материке, род старый и знатный. Эксцентричен, циничен, самоуверен. Чего вы хотите, инспектор? Я же сказал, что не копаю под клиентов.

– Правда? – глаза с желтыми ободками уставились на меня безо всякого выражения.

– Очень редко, – я скрипнул зубами, – но всегда вынужденно. Я не использую информацию им во вред.

– Даже если впоследствии клиент становится целью? Брокк, не лезьте вы в словесную яму. Я же просил говорить коротко и по существу – вот и отвечайте на вопросы. – Глубокий бас раздражал, и я ничего не мог с этим поделать. Но отлично понимал, что вот так, легкими вопросами и жесткими рамками, инспектор мог держать меня в этой симпатичной зеленой комнате весь день. А если бы захотел – то и всю ночь. Я был совершенно беспомощен, и мы оба об этом знали. – Что вам известно о «втором после»?

Я помолчал, озадаченный.

– Это когда одного снимают и присылают другого?

– Нет. Это когда назначают второго, не сняв первого. И об этом втором никто не знает. Пока первый якшается со всякой мелочью, пьет в дорогих ресторанах и трахает дорогих девок, второй посол занимается настоящей посольской – и шпионской – деятельностью. А ему никто не помогает.

– Вы думаете…

– Мы предполагаем. Возможно все. А иначе какой смысл во всех этих покушениях? Конечно, Хидейка могли невзлюбить только из-за того, что он вообще влез в дело с принцем, но остается несколько вопросов, и вопросов, скажу я вам, прекаверзных. Вот скажите, к примеру, зачем господину Хидейку собственное расследование? И сам собой напрашивается второй вопрос: что за спешка гонит его в Эскапад? Ну и третья загадка. Каким образом простой аспирант умудрился вывести яд из собственного тела, а день спустя победить очень серьезного противника?

– Мне показалось, он очень способный маг.

– Ему сто двадцать шесть лет, Брокк. Каким бы способным он ни был, откуда у мальчишки-альва такое самообладание? Или у нас тут настоящий гений, или что-то нечисто. Вот тут-то мне, мастер, и нужны вы. Найдите ответы на три вопроса. Во благо Порядка.

Вот тут я замолчал надолго, будто вмиг растерял все до последнего слова. Мне прямо приказывали работать на двух хозяев и доносить на клиента властям. Законы и обычаи рушились на глазах, причем не так, как это было негласно принято с давних пор, а нагло, в открытую.

– Вы предлагаете, чтобы я держал вас в курсе о передвиженях Хидейка? – я поежился под тяжестью взгляда старика на портрете.

– Полноте, Брокк, как можно. В столь тяжелые для мира времена я не имею права предлагать нечто подобное. Я приказываю, Брокк. Приказываю вам доносить обо всех перемещениях Хидейка, буде вы станете свидетелем таковых. Но кое о чем я и впрямь вынужден просить – постарайтесь, чтобы ваш клиент остался в живых. Хотя он и сам неплохо справляется. Самостоятельно победить мага, одержимого Хаосом, – чудо. А о чудесах сейчас не принято трезвонить на каждом углу. Понимаете меня? Брокк?..

Я сидел, как идиот, не в силах совладать с лицом – мой рот приоткрылся от изумления.

– На какой-то миг мне показалось… – я сглотнул, смачивая внезапно пересохшее горло, – показалось, будто вы сказали «маг, одержимый…»

– Хаосом. Я не учел, что вы не видели мертвеца. Ваш клиент так его отделал, что голову Тронутого нашли за сотню метров от туловища. Все в комнате для хранения мяса. Но поторопитесь – скоро мы заберем тело. А посмотреть там есть на что. Может, поймете, во что вляпались и, как знать, вдруг задумаетесь, что происходит.

Приглушенный шорох возвестил о начале дождя. Я оглянулся на окно. Худое одеяло, сотканное из водяных струй, закрыло весь окоем.

– Вы не думаете, – медленно произнес я, впервые за это время глядя прямо в глаза собеседнику, – что я и впрямь догадаюсь, что происходит? Хотя бы случайно. И тогда…

– Тогда вы поделитесь соображениями с нами. – Магпол не отвел взгляд. – И расскажете все. Полноте, Брокк. Что значит «не боюсь»? Я на это надеюсь. А теперь вернемся к больному – говорить нам больше не о чем.

Инспектор встал, задев левой рукой столешницу. Что-то глухо стукнуло, и этот звук совсем не напоминал слабый шлепок плоти о дерево. А когда здоровяк одернул рукав, в прорези что-то блеснуло, и я готов был поклясться, что это не было живой рукой одушевленного.

Наши взгляды снова встретились. И как по команде разошлись. Больше в зеленой гостиной не прозвучало ни слова.