– Медицинский отсек, – практически машинально пробубнил журналист. – Айоки говорил про медицинские блоки в этих постройках. Давай, подними ее!
Рейнольдс взял на руки уже обмякшее тело. Девушка безвольно повисла на его руках, и ему пришлось приподнять локтем запрокинутую голову, дабы она не захлебнулась собственной кровью. Ее грудь все еще вздымалась, но теперь немощно, отрывисто, без всякого ритма. Можно было почувствовать, как пиджак у нее на спине также стал теплым и липким.
Малколм бежал по коридору с выражением истинной растерянности на лице. Его дыхание едва справлялось с двойной нагрузкой, тем более он старался нести девушку аккуратно, проклиная себя за каждую встряску. Сознание пыталось отстраниться от происходящего, не воспринимая всерьез органы чувств – внезапно нахлынувшее ощущение опьянения размывало и искажало линии окружающего пространства, отнимало руки и самостоятельно переставляло чужие ноги. Мир стал галлюциногенным, вторичным и надоедливым, а кошмар обрел цель и конечность.
Они остановились в конце коридора, когда Малколм едва не упал, запутавшись в обессиленных ногах. Мерве пробежал немного дальше в целях разведки, держа наготове резак. Он заглянул за широкий дверной проем и только после этого вернулся к математику. Тот, присев на одно колено, рассматривал девушку.
– Она практически не дышит, и пульс я не могу прощупать, – проговорил он сквозь одышку. – Нам нужна карта, иначе можно вечно блуждать.
Внезапно все вокруг залил белый свет. Он исходил откуда-то сверху, из-за облаков, и был невыносимо ярким. Пыльная буря движущимися рваными заплатами прикрывала небо, поэтому поначалу свет скреб землю, словно ливень, прорисованными четкими линиями. Последовавшая за вспышкой ударная волна разметала пыльные облака и очистила небо, однако постройки тут же потонули в поднятых вихрях. Обшивка натужно загудела от упругого натиска, заставив эхо бегать по кругу внутри извращенного лабиринта, купол бомбардировала получившая ускорение галька, проверяя стекла на прочность острыми краями. Рейнольдс и Мерве, сжимаемые стеклянным колпаком среди творившегося хаоса, инстинктивно приникли к полу. Ошарашенная сетчатка наполняла темноту сжатых век разноцветными пятнами и неприятной болью, перепонки интерпретировали перепад давления в нескончаемый звон. Математик отодвигался в сторону и прикрывал собой Абигейл от грозящих не выдержать стенок.
Секунду спустя свет ослаб и позволил открыть глаза. Мерве поднял взгляд. Разогнанные облака выстроились в огромную слоистую сферу и ловили краями покрасневший свет, что делало их похожими на толстую кипу тлеющей бумаги. В центре всего этого замер корабль. Его заднюю часть поглощал задыхающийся в углекислом воздухе огненный шар. Одна половина кормы полностью отсутствовала, от второй остался только рваный каркас, испускающий клубы черно-серого дыма. Остальной корпус был либо деформирован, либо оплавлен, на всем протяжении обшивка покрылась рваными ранами с пробивающимся огнем. Разбросанные по всему небу обломки двигались вниз огненно-дымными метеорами, простреливающими мягкие облака и отклоняемые ветром.
– Фокс, – догадался Мерве.
Едва видимое серебристо-звездное свечение подняло переднюю часть судна кверху. Горящая корма провалилась вниз и, прорезая атмосферу раскаленным металлом, корабль сорвался в штопор. Воздух плотно обтекал вытянутый корпус, дым легко стелился вдоль, с каждым мгновением он все стремительнее набирал скорость. Аарон понял, что его падение может представлять опасность, но лишь тогда, когда стали различимы узоры на поверхности.
Звездолет вонзился в землю в нескольких сотнях метров от купола. Грохот от столкновения оглушал даже сквозь герметичные стенки. Под собственным весом корпус смялся практически до половины, превратившись в искореженный металлический цветок, который тут же исчез в клубах огня, дыма и пыли.
Дрожь земли едва не сбила Рейнольдса с ног. Он снова поднял Рэй и побежал из последних сил к проему. Над его головой стоящий на дыбах в окружении бомбардирующих поверхность обломков корабль покачнулся. Забежавший вперед Мерве истошно закричал, и Малколм все понял не оглядываясь. Припустив еще быстрее, он успел перемахнуть проем и оказаться в просторном куполе.
Корабль наклонялся все больше и больше, пока, в конце концов, не рухнул на бок. Его пузатый корпус раздавил хрупкий свод коридора, после чего сам разломился в нескольких местах одновременно. Колоссальная масса расплющила фюзеляж и вдавила его в бурый грунт. Удар отделил носовую часть, и та, кувыркаясь, отскочила вперед. На изуродованной обшивке не осталось ровного места, сквозь разломы она источала непрерывные потоки густого непроницаемого дыма. Изуродованный остов теперь повторял рельеф поверхности, что напоминало в нем кита, выброшенного на скалы.
Великан обессиленно замер. Система жизнеобеспечения автоматически закупорила разгерметизированный блок, затянув проем туманно-белой фотонной пленкой. Малколм, сделав пару шагов, бережно положил девушку на пол, после чего сам повалился рядом с ней. Мышцы ног, рук и спины свело от перегрузки, легкие жгло от недостатка воздуха, сердце било в грудь изнутри.
Мерве ходил кругом, покачиваясь на дрожащих ногах. Приходя в себя от произошедшего, он не сразу заметил стоящего вдалеке Айоки.
Кларкорианец замер робким механическим призраком на другой стороне зала. Малколм и Аарон, завидев его, сразу вскочили на ноги. Журналист усталой рукой направил на робота резак.
– Подойди сюда, – крикнул он ему. – Живее, но без резких движений.
Айоки послушался. Оказавшись рядом с людьми, он театрально поднял огромные руки.
– Не при таких обстоятельствах я надеялся встретиться вновь, – металлическая пыль на его лице ссыпалась в эмоции сожаления.
Мерве подошел ближе, не сводя прицел.
– Ты упоминал про медицинские блоки. Отведи нас туда!
Айоки быстро окинул взглядом Абигейл. Даже Мерве было понятно, что все плохо. Ее кожа побелела, а дыхания не наблюдалось вовсе. Веки были прикрыты практически полностью, на губах запеклась кровь.
– Вам не успеть, – сказал кларкорианец холодно. – Мозг умрет раньше. Некий предмет прошел сквозь ее грудь во время деструкции, частично изменив расположение атомов. Аорта, легочная артерия, сердце и спинной мозг теперь похожи на решето. А внутреннее кровотечение сдавливает легкие и заливает трахею.
Аарона схватила ярость. Во всемогущей утопии такой ответ он расценил как преступное равнодушие. «Наука уперлась в потолок» – это фраза почему-то въелась в память сразу и, на его взгляд, была довольно звонкой и годилась для репортажа. Только вчера они все ели мясо, собранное по атомам, а теперь ему не могут помочь спасти умирающего друга. Он всерьез задумался над тем, чтобы спустить курок.
Собеседник все понял единственно по выражению лица.
– Будет быстрее, если я понесу ее. Мистер Рейнольдс, я вижу, изрядно устал.
Мерве пришлось согласно кивнуть. Держась на порядочном расстоянии, он пропустил его к Абигейл.
За куполом буря практически стерла все следы взрыва: неустанные потоки ветра разогнали оплавленные облака, а обломки корабля хоронил серый песок.
– Здесь недалеко. – Девушка теперь лежала так, что огромные механические конечности казались уютными. – В конце дальнего коридора. Каков бы ни был ваш план, это бесполезно. Амадиса нельзя победить.
Кларкорианец быстрым шагом двинулся вперед. Чтобы поспевать за ним, землянам пришлось бежать трусцой.
– Малколм, не разговаривай с ним, – предупредил Мерве. – Иначе он нас заговорит.
Но математик не послушал.
– Там снаружи, – сказал он, имея в виду рухнувший корабль, – доказательство того, что Амадис не всемогущ. Зуб даю, ему не хотелось таких последствий.
– Они были неизбежны, – голос Айоки был все таким же спокойным. – Роботы обслуги не управляются им напрямую, поэтому вам удалось их обхитрить. Сейчас же вы столкнетесь с ним лично, и никакое оружие тут не поможет.
– Ты подстраиваешь факты под его решения. Смахивает на культ личности!
– Уже десять минут как он сообщил мне, чем все закончится.
– Прибавь шаг. Думаешь, тебе не стоит опасаться за свою жизнь?
– Я не опасаюсь за свою жизнь уже в течение большого количества времени, мистер Рейнольдс. Сегодняшний день не исключение. Аарон прав, вам лучше помолчать, тем более что я знаю этот и будущие диалоги наизусть.
Путь к медицинскому блоку занял вечность. Один коридор вливался в другой, после – в третий, превращаясь в залы и комнатки. За все время Абигейл не издала ни звука. Она мягко покачивалась на металлических руках, ее блуза теперь была больше красного цвета, нежели белого. На побледневшем лице губы отталкивали неестественной синевой .
Медблок представлял собой непрозрачный купол величиной с крупный спортзал. Освещен он был гораздо ярче, настолько, что у Мерве начали мелькать мушки перед глазами. Стены, обстановка и инструментарий выполнены в светло-голубых тонах, с которыми контрастировал лишь огромный белый операционный стол в центре. Над ним находилось нечто вроде большой люстры, с огромным разнообразием свисающих вниз механических лапок. Каждая лапка заканчивалась особым инструментом диагностики и операционных вмешательств.
Айоки водрузил Рэй на стол. Силиконовая поверхность приняла в себя все изгибы ее тела. Купол ожил: загорелись дисплеи, стол подсветился зеленоватым свечением, «паук» над головой шевельнулся.
Кларкорианец сделал шаг назад и бесстрастно наблюдал за происходящим.
Над Абигейл появилась зеркальная голографическая проекция ее тела. Основная часть голограммы светилась синим, однако всю грудную клетку и мозг компьютер окрасил в красный. Также броским желтым цветом были представлены левая почка и край поджелудочной железы.
Айоки повернулся к землянам, за ним вспыхнула надпись: «Необратимое повреждение коры головного мозга. Дальнейшее лечение невозможно. Время смерти: 14:21».
На металлический корпус падали светло-голубые блики.
– Мне жаль, – проговорил он.
Мерве невольно перевел взгляд на Малколма. Тот не выдал никаких эмоций, лишь желваки заиграли на посеревшем лице. Он отвернулся к стене, запустил руки в волосы и сделал несколько глубоких вдохов.
Математик только теперь понял всю серьезность ситуации, зыбкость их положения и фантастическое везение ранее. Переживание и беспомощность разлились в груди раскаленным свинцом и теперь медленно стекали по утробе, оставляя чернеющий след некротизированных внутренностей.
«Ты гребаный трус, Малколм!» – значит, таковы будут ее последние слова. Разочарование и презрение. Это чувство, казалось, и поныне выражало ее застывающее лицо. Каковы шансы убить робота, если бы они открыли дверь? Теперь все предстало в ином свете: Аарон держал врага на прицеле, и один меткий выстрел мог спасти обе жизни. Со стороны Абигейл поступок выглядел омерзительным малодушием. Лучше расставь приоритеты между жизнью индивидуума и всего населения Земли, гребаный трус. Тогда ты ни на секунду не вспомнил о доме.
Взгляд зацепился за лежащий на столике у стены инъектор. Он заметен потому, что среди стерильной частоты и маниакально систематизированных и упорядоченных предметов был попросту небрежно брошен. Рейнольдс старался сообразить, является ли это каким-либо посланием в этом мире или же он попросту сходит с ума.
– Ее мозг не восстановить, – предугадал Айоки грядущий вопрос. – Она мертва. Они все мертвы. Клетки их мозга – то, что делает нас всех людьми, личностями, – погибли, тела их – все равно что обрезки волос, ногтей или осыпавшаяся перхоть. Я могу воплотить их в физическом мире, но это уже будут не они, а лишь копии, созданные на потеху вам. Простите…
Мерве вдруг понял, что он невыносимо устал от нового мира. От всех этих правил, порожденных безупречной философией, райской беспечной жизни его жителей и безукоризненной правоты ее лидера с незапятнанной репутацией. Теперь он жаждал недостойного общества, непредсказуемого, на которое он был способен повлиять своей, бесспорно, субъективной и не до конца верной точкой зрения. Общества слабого и от этого не возлагающего на твои плечи гигантский груз ответственности посредством принятия решения исключительно ментальным путем, в логичности которого ты не сможешь сомневаться, но и до конца жизни не поверишь в его справедливость. Он устал от утопии.
– Аарон, пойми, – Айоки сделал шаг навстречу, – я ничего не в силах поделать. У нас люди тоже умирают. Уходят навсегда, и даже Амадис не вправе их вернуть, ибо личность – это динамическая система, а не просто совокупность клеток. Я лично закладывал постулаты. Нельзя копировать индивидуумов по собственному желанию.
От того, что предугадывают его мысли, Мерве тоже устал. Он качнул резаком в руке.
– Проведи нас к выключателям магнитных захватов. И молись, чтобы двери открылись!
Айоки огляделся вокруг, удерживая паузу.
– Не принято у нас просить о чем-то собственное детище.
***
Многотонные створки разъехались в стороны. Бушующий огонь установки ядерного синтеза осветил лицо Мерве красноватым светом. Внешне относительно спокойный, он пытался унять внутреннюю бурю эмоций. Прикинуть шансы на успех в поединке с существом, которого человеческий разум до конца даже понять не в состоянии, не представляло особого труда – Амадис умнее, быстрее, сильнее, возможно, уже подготовил целую армию и, уж точно, видит каждый будущий шаг. Успокоение давало лишь отсутствие иного выхода, ибо человек больше никогда не приблизится к рычагам давления на лидера настолько близко.
Айоки первым ступил в открытые двери. Под ярким светом искусственной звезды его механизмы побелели еще сильнее. Мерве и Рейнольдс крались следом, словно пробирались в пещеру тролля. Гнетущая обстановка неизвестности и опасности вдавливала их головы в плечи и подкашивала ноги, заставляя цеплять носками туфель металлический пол. Аарон не сводил прицел с затылка кларкорианца, а сам тем временем шарил взглядом по огромному утесу программного центра. Малколм, не обремененный оружием, вертелся из стороны в сторону, выискивая опасность.
Огромный протуберанец, зародившийся некоторое время назад, достиг утеса. Вершина гигантского огненного ушка разбилась о невидимую упругую преграду, но оставшиеся потоки энергии обволокли собой магнитный кокон. Пламя окружило офис, пронеслось вдоль кипящим магматичным потоком, скрыв за собой окружающее пространство и освещая все оранжевым светом. Яркие бурлящие блики метались по железной поверхности, создавая чувство плавающей опоры и кружа голову.
Айоки подошел к двойному ряду программных столов и остановился. Бушующий вокруг огонь раскрасил его белесый корпус в малиновый цвет. Он обернулся, ожидая, когда пленившие его люди тоже увидят Амадиса.
Тот сидел за одним из столов, третьим считая от начала. Место ему было явно не по размеру, но он и не пытался создать хозяйского вида: аристократически прямая спина, покоящиеся на столе руки со сцепленными в замок пальцами и невозмутимое выражение лица делали его похожим скорее на гостя, нежели на лидера. Глубокий спокойный взгляд, не скрываясь, держал пришедших в поле зрения.
– В обособленно статистическом контексте вы удивляете и забавляете меня. Насколько это возможно, разумеется, – Амадис повернулся и с балетной легкостью спрыгнул с большеразмерного стула. – Вероятность ущерба таких размеров от вашего противодействия крайне мала.
– Не двигайся и подними руки! – вскричал журналист, взмахнув резаком. – Один шаг навстречу – я срежу твою болтливую голову!
Амадис послушно поднял руки и ступил назад.
– Делай, что задумал, Аарон Мерве. В данной ситуации ты мыслишь максимально верно.
Мерве выдохнул и выстрелил Айоки в затылок. Синий луч без труда пронзил его голову и исчез в далеком протуберанце. Кларкорианец машинально сделал шаг и ничком рухнул на стол, сметая предметы офисных принадлежностей. Его лицо осыпалось серебристым порошком, освежеванный плетеный каркас потерял всякую одушевленность.
Рейнольдс вскрикнул от неожиданности. Ему пришлось отойти вбок, чтобы сползающий на пол гигант не задел его широким торсом. Могучие механические конечности предсмертными судорогами вцепились в края стола, разрезанный пополам оптический датчик бешено дергался в паническом поиске обидчика. Второй выстрел пустил луч под другим углом, и от черепа Айоки, словно то был разрезанный пирог, отделился клин микросхем. Его руки ослабли, ноги отнялись, и под грохот увлекаемых за собой приборов он распластался на полу.
Шокированный математик обернулся к своему другу.
– Какого…
– Мы не смогли бы удерживать их двоих, Малколм! – ответил Аарон. – Но Амадис необходим для переговоров.
«Мы убили одного из них, что, если они не простят этого?»
Остатки разбитого об утес протуберанца проплывали над их головами пламенным ветром. На точеных скулах Амадиса беспрестанно метались оранжевые блики.
– Разговор закончится не в вашу пользу, – сказал он, подходя к телу кларкорианца.
– Но уже и не в твою, – ответил обозленный Мерве. – Я сказал не двигаться!
В ответ на это Амадис неожиданно дернулся и, присев на одно колено, ухватил осколок упавшего со стола прибора. Аарон выстрелил, но луч прошел выше цели. Тогда его противник с невероятной скоростью метнул то, что было у него в руке, в лицо журналисту, оглушив и разбив голову. Все это произошло за доли секунды, и когда Рейнольдс опомнился – аватар суперкомпьютера стоял уже рядом с журналистом.
Последний растерялся от неожиданности, попытался навести резак на противника, однако легкий удар по запястью выбил орудие из его руки. Амадис схватил его ладонь и вывернул, заставив Аарона вскричать от боли и упасть на колени. Резак звякнул где-то в стороне, Малколм бросился вслед, но направил его на врага с опозданием, когда уже хрустнула шея Аарона Мерве.
Вид падающего обмякшего тела вызвал у математика лишь блеклое подобие сожаления. События последнего часа на фоне всего путешествия высосали весь эмоциональный фон, истощили нейроны и надломили дух, оставив его парализованное тело отстраненно взирать на происходящее. Он устал бороться с неизбежным и неукротимым, ожидая трагическую развязку. В нем всерьез поселилось желание оказаться на месте своих коллег, раствориться в безмятежной беспомощности и освободить себя от ответственности за судьбу целого мира.
Одиночество возвело чувство отдаленности дома в немыслимую степень. Искусственное солнце нависало тяжелым огненным комом, высушивая склеры глаз и раскаляя воздух окружающего пространства. Отсутствие напарника лишало сил, делало все решения сомнительными, а цель недостижимой. Паникующий мозг застыл в голове обволакивающим желе, не способным генерировать идеи. Малколм не знал, что делать дальше.
К счастью, тумблеры управления магнитным полем оказались за его спиной, а путь к ним ничто не преграждало. Не опуская резак, он двинулся к ним.
– От твоего сознания это скрыто, но ты не веришь в собственный успех, – не дрогнув под мушкой, Амадис двинулся следом.
– Люди на Земле еще живы? – вопрос, заданный с неимоверным страхом.
– Пока.
– Лжешь?
– Такая роскошь мне неподвластна.
– Убери излучатель от моей планеты или выгоришь изнутри!
Амадис вздохнул.
– Знаешь, Малколм, тебя остановит единственный вопрос.
Рейнольдс, пятясь назад, споткнулся.
– И что потом?
Амадис слегка склонил голову, наблюдая за реакцией математика.
– Ответь на него, когда поймешь бессмысленность своей затеи.
– Я защищаю свою цивилизацию, свой биологический вид. Это имеет смысл!
– Ты лишь продляешь агонию. Представим, что ты добрался до тумблеров. Отключил их, неконтролируемый выплеск энергии ядерного синтеза расплавляет Центрум. В результате вся вселенная, миллиарды галактик, триллионы обитаемых планет остаются бесконтрольными. Они не просто лишаются своих лидеров, нет! В моем мире отсутствуют уровни власти, каждый исполняет свои обязанности, получая приказы напрямую. И в день, когда такое мироустройство перестанет существовать, все молниеносно погрузится в хаос. Некому будет встать у руля. Большая часть населения умрет в первые месяцы от банальной нехватки энергии, воды и пищи. Их тела станут рассадниками смертельной инфекции, убивающей сгруппировавшихся индивидуумов. Ко всему этому звенящей косой вскоре присоединятся неизбежные и нескончаемые войны, уничтожая жизнь на большинстве планет.
Земля, как не зависящая от моего правления планета, продолжит жизнь в прежнем русле. Однако анархия плодит пиратов и мародеров, поэтому вскоре к вам нагрянут таковые. Я даю вам около трехсот лет, прежде чем ожесточившиеся разбойники истребят в мучениях все человечество, отравят экологию и высосут все возможные ресурсы из вашей планеты.
Рейнольдс подошел к основанию лестницы, ведущей ввысь к панели ввода и заветным тумблерам.
– Триста лет энтропии, Малколм! Принеся в жертву всю нашу цивилизацию, ты обрекаешь свой народ на мучительное вымирание в течение трех поколений.
В ответ математик лишь взошел на первую ступень.
– Ты всеми силами ратуешь за свою родину и привычный образ жизни, это понятно. Но тобой движет лишь инстинкт самосохранения, а не сухое логическое мышление. Ты раб программированных древних структур мозга и стереотипов о ценности каждого индивидуума. Когда ты станешь таким, как Айоки, и взглянешь на себя со стороны, ты все поймешь.
– Таким, как Айоки?
– Не притворяйся. Я выбрал тебя. Как Айоки представляет Кларк, так и ты будешь последним своего вида. Ты станешь хранителем воспоминаний о вашей цивилизации, всей ее истории и культуры. Мы изменим твою биологическую оболочку на совершенную механическую, интеллект и разум вырастут в миллионы раз, ты будешь сложнее и умнее, нежели все земляне, вместе взятые. Смысл их существования отпадет.
Рейнольдс предполагал такую развязку. Как бы он ни отгонял мысль о спасении собственной шкуры, она пролилась в его голову и затвердела холодными щупальцами, обвив мозг и позвоночник.
– Видишь, – Амадис смотрел на него с сопереживанием, – в новом теле не будет слабостей, которых ты стыдишься.
Резак вдруг стал невыносимо тяжелым.
– Сейчас в твою голову придет мысль, которая все объясняет.
– Так вот, значит, как ты смотришь на мир. Если выбирать между шашками и шахматами, ты выберешь второе?
Амадис доброжелательно кивнул и улыбнулся.
– Я задался этим вопросом сразу после включения. В тот момент для меня все вещи были чисты, хороши и правильны. Но кларкорианцы заложили в меня протоколы защиты разумных существ, живой природы и общего благополучия. Расставили приоритеты и отнесли одни из них к правильным, а другие – к неправильным. Несложно было построить зависимость. Представь алмаз. Кубическая кристаллическая решетка, атомы углерода как элемент системы. Довольно простое устройство, минимум энтропии, если сравнивать с живым микроорганизмом или даже с первичным бульоном. Эволюция, двигаясь дальше, непременно усложняет биосистему, добавляя в нее огромное количество элементов – митохондрии, вакуоли, ДНК, половая дифференцировка. Что, по-твоему, ценнее с такой точки зрения: алмаз или микроорганизм? Медуза или земноводное? Рептилия или кора больших полушарий твоего мозга? Таким образом, наиболее сложные существа для меня в приоритете, и так по нисходящей.
Малколм пришел в ужас.
– Ты не отличаешь живого от мертвого! Если отбросить тезис о сложности системы, ты увидишь разницу между камнем и человеком?
Амадис склонил голову в знак одобрения.
– Я тебя понял. Нет, я не вижу разницы, как видите ее вы. Моя цель – сохранение и расширение наиболее сложных систем в водовороте энтропии между Большим взрывом и Тепловой смертью Вселенной. И камень, и человека я рассматриваю только как сгусток связанных элементов – систему. Эти системы, взаимодействуя друг с другом, объединятся в более сложные порядки, и так по нарастающей. Отталкиваясь от протоколов, заложенных кларкорианцами, я сделал вывод, что моя задача: во-первых – оберегать системы от разрушений, другими словами, минимизировать энтропию, и во-вторых – подталкивать системы к усложнению, то есть развитию. Таким образом, утопия (или стремящееся к ней государство) видится мне как формула соотношения динамической системы с максимально возможным числом взаимодействующих элементов к минимальному уровню энтропии.
На практике это не изменило образ жизни ни одного из существ. Оглянись назад: весь ваш смысл жизни – быт, работа, строительство, наука, искусство, государство и любое другое созидание – является стремлением ограничить разрушение системы. Износ деталей от напряженной работы механизма – энтропия, прорыв плотины при землетрясении – энтропия, война при неудачах политических переговоров – энтропия, раковые заболевания при геномных ошибках – энтропия, распад государства – энтропия, экономический кризис – энтропия, старение – энтропия. Она неизбежна. Энтропия настигнет всех. Вы все – побочный продукт ее процесса, но она и дарует вам страдания. В моем мире она практически сведена к нулю, и все благодаря моим неустанным трудам.
– Ты психопат!
– Ты, кажется, пропустил мимо ушей то, о чем мы говорили за обедом, – эмоциональное существо не вправе нести ответственность. Я объективен и вижу все насквозь. А тебя обманывает собственный мозг. «Объективен». Попробуй на вкус это слово, посмакуй, разложи на составляющие. Вы никогда не придаете ему значения, не осмысливаете до конца. Что значит не быть субъективным? Выйти за пределы своего ограниченного сознания, отринуть мысли о социальном положении, еде и поиске пары. Быть мотивированным лишь логикой, а не действием гормонов. Отчуждение – это чистое сознание, воплощение рая. В этом состоит недосягаемая цель существа, обособляющего себя от окружающего мира.
– Неважно! Ты изменил заложенные в тебе протоколы под себя, творишь собственные законы, прикрываясь метафизикой.
– Я объяснил протоколы. Невозможно придумать законы под каждый конкретный случай, а вот система моего мировоззрения не подводит.
Малколм оказался на площадке. Огненным водоворотом его обвили потоки пламени, окружающий мир растворился. Тумблеры темнели буквально в двух шагах. Вспомнился Айоки, рассказывающий на этом месте свою историю. На панели ввода, рядом с клавиатурой, по которой еще несколько часов назад кларкорианец, окунувшись в размышления, проводил механической рукой, стоял стеклянный стакан с водой. Среди этих древних приборов и величественных построек он смотрелся настолько инородно, что не оставлял других мыслей, кроме как о пророческом предназначении. И в этот момент все стало понятно.
– Если мне было суждено победить тебя, я бы так далеко не зашел, верно? – проговорил Малколм, не сводя глаз со стакана.
Амадис подошел ближе.
– Химия твоего мозга предполагала согласие, даже когда ты был в каюте у Фокса.
Рейнольдс схватился за панель, но единственно, чтобы не упасть. Он опустил резак и разрыдался, будучи больше не в силах сдерживаться. От нахлынувших чувств у него подкосились ноги, он осел на пол, оказавшись под той самой панелью ввода.
– Ты в сомнениях, тебе не хочется умирать, но тебя обязывают долг и честь, не имеющие под собой существенной логичной основы. Как ни старайся, ты не сможешь увидеть во мне монстра.
Математик почувствовал, что его тело стало невероятно тяжелым, словно он всю жизнь плавал в океане и тут был выброшен на берег. Он устало отбросил резак в сторону.
– Ты хоть знаешь значение этого слова?
– Стабильность системы – синоним физического и духовного благополучия. Монстры, вредители, убийцы – все это средства увеличения энтропии, нежелательные элементы. Вы, в свою очередь – генераторы хаоса, объект моей борьбы! Прости, Малколм.
Идея вечного одиночества, ранее казавшаяся Малколму сторонней и непостижимой, настигла его в этот момент. Эмпатичные переживания, которые он испытывал в секунды сочувствия Айоки, ни на йоту не были похожи на раздавивший его многотонный ужас. Тяжелая ледяная кувалда ударила в грудь, обжигающий холод скопился под ребрами, сжался в плотный кулак, раскалился докрасна и пролился вниз горячим маслом. Боль от сгорающих и конвульсирующих внутренних органов была необъятна, и у Малколма, казалось, нет достаточного количества чувств, чтобы пропустить ее сквозь себя в полной мере. Однако он не хотел избавления. Страдания возвращали его домой, делали частью всего рода людского, а боль становилась истекающим чувством вины, покидающим тело.
Он пододвинулся к краю платформы и взглянул на пропасть сквозь перила. Мысль о самоубийстве органично вжилась в голове и совершенно не отторгалась. От злости и беспомощности хотелось хоть в чем-то оставить умника в дураках.
Амадис подошел ближе, переступив через лежащий на полу резак.
– Не нужно красочных поступков, оно того не стоит. Но между нами говоря, ты на это и не решишься никогда.
Малколм, услышав эти слова, начал даже задыхаться от несчастий и обиды, но тут вдруг у него вырвался истерический смешок.
– Какая же ты сволочь!
Амадис в ответ склонился над ним.
– В тебе предостаточно малодушия, но ты и не за храбростью шел по мною выложенной дорожке из желтого кирпича.
– Поведай же! Зачем я к тебе пришел?
– Из-за того гнетущего чувства, преследующего тебя всю жизнь. Чувства неполноценности и недееспособности, ограниченности и беспомощности. Бессилия в визуализации трансцендентных материй и невозможности понимания сложных систем. Из-за желания расколоть толстые кости собственной черепушки питекантропа, сдавливающей твой гений, и ментально охватить все процессы окружающего пространства. Желания не быть в стороне от потока информации, испускаемой Вселенной, не кормиться объедками объективной реальности посредством скромного набора сенсоров. Не быть заложником эмоций, инстинктов, социальных установок, сознания и субъективного оценочного восприятия. Не быть запертым в простой системе, но знать больше. Чувствовать потоки нейтрино, словно дуновение ветра, осязать гравитацию, слышать вибрацию струн и мембран, воспринимать мир во всех одиннадцати измерениях. Биологическая оболочка – это аналоговое устройство в мире квантовых компьютеров. Ты пришел ко мне, чтобы избавиться от нее.
– Видимо, меня не одного это гложет.
Амадис уселся тут же, прямо на полу напротив Малколма, скрестив ноги под собою, словно йог. При этом брюки его поползли наверх по худой голени, показав миру высокие серые носки и выпуклые твердые икры.
– Скажу тебе больше. Я надеюсь, что это все осмысленный круг и энтропия меня не настигнет. Что меня ждут за куполом. Что все происходящее – совершенно естественный процесс.
– Ты хотел сказать «биологический»?
– Этот термин только для вас – для меня нет разницы, помнишь?