Глава восьмая
За окном сторожки начало светать и пришла пора прощаться. Он собственно так и сказал: ”Тебе пора.” А я не спорил. Все что я хотел, я услышал, ночь переждал, а больше у меня тут дел никаких и не было. На улице было прохладно, но рассвет гнал от меня вчерашние страхи, и я старался спокойно обдумать рассказ церковного сторожа. Итак, кроме меня, еще, по крайней мере двое побывали в пыльном мире за подкладкой, и один из них попал туда от меня совершенно автономно. Стало быть, вся эта история не плод моего воспаленного сознания, а что самое важное, что факт пропажи этого самого Гриши, если верить сторожу, был потом официально подтвержден полицией. Единственное что меня смущало – это вся история с его умершей от подпольного аборта Верочкой. Он-то напирал, что место это что-то вроде преисподней, потому и рванул поближе к церкви – грехи замаливать, но ни я ни эта Аня-Ася никого из своих знакомых не встретили. Да и какие у нее грехи у малолетки! А вот у меня их было весьма, и посещал я это место ни единожды, но ничего кроме старых гаражей и бойлерной, с которой в детстве прыгал, я там не заметил. Стоило бы девчонку поспрашивать, да только где её найдёшь теперь. Второе – почему сторож этот… Я вспомнил, что не спросил его имени. С другой стороны, его-то мне найти будет не сложно – у него другой прописки кроме этой сторожки нет и быть, как я понял, не может. Так вот, почему сторож туда попал вместе с этим Гришей? Это удачно укладывалось в теорию высшего суда, куда старика могли вызвать, хоть в качестве свидетеля, но совершенно не укладывался в эту теорию, побег сторожа с этого самого суда, тем более, что там готовилось к слушанию дело о смерти его любовницы Верочки. Из царства мёртвых, как мне помнится, сбегали только древнегреческие герои, а старик ни на Орфея, ни на Геракла был не похож. Комната этой Верочки ему, конечно, могла и померещиться, но рассматривая вопросы сверхъестественного нельзя было никакой факт отметать как плод воспаленного сознания, ибо никаких фактов вообще, в привычном понимании, тут и так не наблюдается.
Я шагал по Николоямской улице, намереваясь таки добраться до центра, не понимая ни зачем мне туда, ни что я там собираюсь делать. Только пройдя Астаховский мост, я повернул зачем-то в сторону москворецкой набережной и уже там понял зачем мне в центр: по примеру всех мятежных душ в истории этого города, в момент смуты исторический опыт ведёт нас к кремлю и там мы ищем ответы на свои вопросы. Я, правда не был уверен, что смогу пройти на красную площадь, учитывая карантин и пандемию, но мне не было нужды штурмовать Спасскую башню, вида кремлевских стен и башен мне теперь было довольно для размышлений. И еще я подумал: “Если меня теперь швырнёт за подкладку, каким я увижу кремль? Будет ли на красной площади Алевизов ров или я увижу деревянные стены времен Ивана Калиты? А может это будет кремль моего детства, ибо в пыли мы видим только то, что уже когда-то видели?” – Об этом стоило поразмыслить и для этого я пылил теперь по Москворецкой набережной. И еще я думал о том, что очень устал и невероятно хочу спать.
– Они уже тут! Они придут и за вами.
Сначала я вздрогнул, а потом понял, что у Боровицкой башни стоит чокнутая тетка и вопит, показывая, на полицейского у въезда в ворота Боровицкой башни. Когда она прокричала очередную партию политических лозунгов, стало ясно, что к моей истории она отношения не имеет, а просто тоскует по своему советскому детству, с поправкой на безумие, но в какой-то момент она выкрикнула мысль, которая меня заставила развернуться и застыть у решётки Александровского сада:
– Вы думаете он умер? Труп думаете лежит у кремлевской стены? Вот вам! – она стала показывать постовому кукиш, пока тот что-то ворковал в рацию. – Вы просто не можете его закопать! Земля не принимает прошлого, если живые не готовы его отпустить. И он встанет, а вы уйдете…
К тётке уже спешил наряд, а я, от греха подальше, поторопился покинуть это место, чтобы обдумать слова этой безумной женщины в стороне от блюстителей.
Итак, у меня есть и ещё одна версия: прошлое, которое является не в виде пирамид и замков, а в виде сломанных когда-то домов, гаражей и огромного роста покойников. Если все три версии соединить, то мы получим изнанку мира, куда проваливаются сломанные здания, ненужные никому люди, неудачливые самоубийцы, грешники. И место это верующие люди называют преисподней, а философы прошлым… Чушь, какая-то! Зачем в прошлое проваливается убийца, вроде этого Гриши? Что, убийства в прошлом? Подпольные аборты в прошлом? Или всех нас мучают воспоминания о прошлом? Да какое прошлое у девчонки, которую напоил приятель её бывшего парня?! Какое, я вас спрашиваю?! Я могу понять почему в прошлом пыль, но огромные мертвяки почему? И почему они шляются тут, в настоящем? Этот-то, который в мавзолее, лежит ведь себе спокойно уже почти сто лет, а свежеусопший гоблин, посещает спортплощадки. И все же в этой версии, что-то было, но я не мог понять, что именно.
– Закрыт Александровский сад, уважаемый!
Я, видимо, слишком задержался у калитки в сад и один из блюстителей решил призвать меня к порядку.
Отойдя на безопасное расстояние, я попытался сосредоточиться на своих делах, но мне все время, что-то мешало – вокруг, несмотря на карантин, было полно людей: они шли по своим делами, курили и все время разговаривали. Говорили свистящим шёпотом, тревожно мурлыкали, взволнованно гундосили, не замолкая, казалось, ни на секунду. В основном, конечно, обсуждали эпидемию, бессмысленность принимаемых мер и неизбежные, но очевидные последствия: “ У меня знакомый врач… Умный дядька, доктор наук, ты почитай, что он пишет… Тёща моя – медик…”
Сначала я пытался отключиться и не слушать – не вышло, потом пробовал бежать, но люди были повсюду, потом бесился, а потом стал наоборот вслушиваться и пытаться понять, надеясь, что это мне как-нибудь да поможет. Я промотался по центру несколько часов, пристраиваясь к парочкам, тормозя как бы невзначай рядом с группами курильщиков и все вслушивался пытаясь сделать какие-нибудь выводы, но вывод был только один: мои сограждане – люди крайне невнимательные, привыкшие полагаться не на знания или наблюдения, а на свой “здравый смысл” и чужое мнение, которое они понимали не до конца или крайне превратно. Если они ссылались на телевизионные программы, то не могли не только точно процитировать докладчика, но и его фамилию или даже канал, который транслировал передачу, вспомнить были не в состоянии. Они путали Испанку с чумой или оспой, вирусы лечили антибиотиками, и постоянно оперировали терминами смысл которых не понимали. Всё это не было для меня новостью, но мне в голову пришла мысль, которая была скорее полезной нежели праздной: “ Мои современники настолько невнимательны, что если прямо тут, среди бела дня вдруг появиться мертвый и заберет кого-нибудь из них, то они этого могут и не заметить, а если и поднимут панику, то так извратят информацию о произошедшем, что одни станут рассказывать про митинг оппозиции, а другие напирать, что это была драка болельщиков с кавказцами. Они предпочитают оперировать выводами и если бы им сразу предложить некое резюме, которое объясняло бы все происходящее со мной, то они бы включились в обсуждение, и даже поправили бы и дополнили всю историю, увязав бы это все с политикой и альтернативной историей. А это означало, что мне нужно искать дальше и что вероятнее всего людей, знающих про подкладку реальности, гораздо больше чем наша троица. Я еще раз подумал про Аню – Асю и о том, где ее искать?
“Где ее искать?” – крутилось у меня в голове пока я с некоторой печалью вспоминал милую девушку с симпатичной челкой и в дурацком платке. – “Да и зачем?”
Действительно, зачем искать того, кто идет тебе навстречу. И она не просто шла мне навстречу, она шла навстречу именно мне, то есть она искала меня, и, что испугало меня больше всего – она не чуть не удивилась, а это наводило меня на мысль, что она знала где меня искать. И это особенно удивительно, поскольку я сам только теперь понял, где именно нахожусь. И это тоже вызывало удивление, поскольку в этом месте у меня точно никаких дел сегодня быть не могло. Или я настолько устал от людей, что моё подсознание меня толкнуло именно сюда. В любом случае, зоопарк был закрыт. А вот вопрос откуда здесь на Большой Грузинской улице взялась юная девушка со смешной чёлкой и всё в том же дурацком платке?
– Привет. – сказала Аня, словно мы расстались вчера. – Я знала, что ты будешь здесь. – добавила Ася, так спокойно, будто она встретила меня ночью на кухне, таскающего еду из холодильника.
– Откуда знала? – постарался я спросить таким же спокойным тоном.
– Оттуда.
Мы постаяли какое-то время глядя в разные стороны. Так когда-то разговаривали мои родители, встречаясь на улице перед тем, как подать документы на развод. И несмотря на то, что мои родители были знакомы гораздо больше, чем мы с этой девушкой, но напряжение между ними тогда сорок почти лет назад было точно таким же – это я хорошо запомнил. Впрочем, воспоминания о разводе моих родителей были теперь совершенно не к месту и даже мешали. Но почему-то они возникли. Потому что все из прошлого и его, это прошлое нельзя похоронить?
– Откуда – оттуда?
– Оттуда.
Аня-Ася показала пальцем на асфальт, но явно имея ввиду не мостовую Большой Грузинской улицы.
– Я оттуда. – Ася посмотрела на меня спокойно и с ненавистью. – Я была там, и оттуда узнала, где ты будешь.
Глава девятая
Тихо было на Большой грузинской, тихо и безлюдно: ни родителей с детьми, ни гостей из провинции, ни праздных гуляк – никого. Никто не торопился работать в офисе или помолиться в церкви святого Георгия, или купить фруктов на Тишинском рынке, а только мы вдвоем стояли на Большой Грузинской и боялись посмотреть друг на друга.
– Что произошло? -спросил я наконец.
– Я снова провалилась туда. Провалилась за подкладку, так ты это кажется называл? Как ненужная вещь…
И она наконец заплакала. Почему наконец? Ну, это должно было случится. Это был бы самый правильный выход и самый, наверное, лучший выход в этой ситуации. Но и говорить она при этом не переставала.
– Виталик, скотина, сказал, что у нас было и что я сама, а Игорь, козёл поверил и с предъявами ко мне…
Это был долгий рассказ про странный и запутанный треугольник, а временами квадрат подростковых взаимоотношений, который мне теперь, в этом контексте казался диким и ненужным. Он не мог иметь ничего общего ни со мной, ни с моими, ни даже с проблемами самой Аси он не должен был иметь ничего общего. Более того, она и сама, мне кажется, думала точно также, но никак не могла перейти к сути, а все повторяла про Игоря, Виталика, свою уже бывшую теперь подругу Алёну, про своих родителей, про родителей Игоря. И скорее всего, она просто боялась заговорить о другом.
– Там был дом. – сказала вдруг Ася. – Я, когда провалилась туда, я никак не могла сориентироваться, там теперь все по-другому: в прошлый раз я в колодец спряталась, а сейчас ни колодца, ни бойлерной, ни гаражей, ни забора с проломом, мимо которого мы бежали и домов высокихтоже нет – только пустырь и этот дом. Не настоящий дом, а какой-то самодельный. На сарай похож, только высокий. А перед домом баскетбольный щит на шесте, и какая-то скульптура деревянная с копьём и жестяной короной. То ли это дача, то ли гараж…
– Голубятня. – уточнил я.
– Что? – Ася не поняла, что я сказал, она не знала такого слова.
Да и как объяснить ребёнку, родившемуся в двадцать первом веке, что такое голубятня. Это почти тоже самое что гараж, только лучше, гораздо лучше. Впрочем, для нас, тех кто родились семидесятых годах века двадцатого, голубятня была не тем чем для детей шестидесятых или пятидесятых: в московских голубятнях в конце двадцатого века уже не держали этих красивых птиц и те кто этих голубей когда-то разводил, уже умерли или спились. Но сами двухэтажные сарайчики еще продолжали стоять почти в каждом дворе или неподалёку от него, и в каждой дворовой компании, нет-нет да и раздавалось заветное: “ Ребзя, пошли в голубятню, мне дядь Саня ключи дал. А тебя толстый, или тебя рыжий, мы с собой не берём – таким там не место”. Почему я решил, что Ася говорит о той самой голубятне из моего детства? И почему она должна была оказаться именно там, в моём детстве? Ей разве не хватает своего? Разве ей мало того, что происходит с ней тут, в её наполненном светом и воздухом настоящем, а непременно ей нужно побывать в прахе и пыли моего прошлого?
– Что ты еще видела? – спросил я не пытаясь даже объяснить ей про голубятню.
– Ничего. Там было в этот раз спокойно как-то. Не было этих уродов мертвых и даже пыли как будто было меньше. Я помню, что надо спрятаться и решила забежать в этот домик.
– Голубятня. – повторил я зачем-то.
На этот раз она сообразила, что означает это слово.
– Не было там никаких голубей. Там вообще ничего не было. Только ящики какие-то сломанные и диван.
Да-да, именно диван. Ребята нашли его где-то на свалке и тащили всем двором: каждый хотел быть причастным, каждый надеялся, что посильное участие обеспечит ему свободный допуск в голубятню. Как же его звали? Алик, по-моему… Именно Алик, и ты прекрасно это помнишь! Ты помнишь его майку, в которой он ходил все лето напролёт, ты помнишь его манеру ходить и разговаривать, и конечно ты помнишь его имя: Алик. Алик – боксер.
– Алё! – завопила Аня – Ася. – Ты меня слушаешь вообще? Ты не отключайся! Сейчас и про тебя будет. А на полу там, между прочим, фотографии всякие валялись – такая мерзость!
И фотографии я помню: их ребята нашли под окнами гостиницы, видимо, кто-то из командировочных выбросил, а ребята наши нашли – действительно гадость. Порно в интернете лишено индивидуальности и выглядит нарисованным, а к тем фотографиям, будто бы прилагались характеристики, выписки из трудовой книжки и копии школьных дипломов. Их будто бы только достали из коробки из-под конфет, где хранятся обычно открытки, письма, и фото класса. Ну, в моем детстве они хранились именно так. А вот те фотографии с женщинами, хранились на втором этаже голубятни: домой их ребята брать боялись, а дядь Саня, хозяин голубятни на второй этаж уже не лазил, для этого были мы. Вернее не мы, а лишь некоторые из нас. И только эти некоторые знали где лежат фотографии. И никому из этих некоторых к фотографиям прикасаться было нельзя, потому что они были неделимой и неотъемлемой собственностью Алика – боксера. Да и кто бы попробовал у него что-нибудь отнять, а делиться он и сам не любил, особенно тем, что считал своим. А своим он считал все что ему нравилось. И кроме всего прочего ему нравилась Вика. Она вообще-то всем нам нравилась, но мы привыкли помалкивать и помалкивали. Пялились на нее, мечтали о ней, но помалкивали. И если бы она сама не подошла ко мне тогда, и не положила руки на плечи, разве бы я посмел даже надеяться. Сколько нам было? Мне тринадцать, ей четырнадцать, а Алику шел семнадцатый год. Он был старше, сильнее нас, пользовался авторитетом, а еще его боялись. Боялись, но тянулись к нему, потому что не делать этого означало бы стать изгоем: не было компании без Алика, не было двора без Алика, не было голубятни без Алика. Ключи дядь Саня доверял только ему, а ключи от голубятни были ключами от наших сердец. Что уж в этой голубятне было хорошего? Я теперь уже и не понимаю, да и тогда не понимал, но всех мальчишек тянула к этой заброшенной, потерявшей свой смысл двухэтажной хибаре. Может им чудилось воркование живших там когда-то голубей, с их полетами над голубятней, под веселый мальчишеский посвист? А может в этом чудилась свобода и обретение своего дома взамен опостылевшего родительского? Американские дети строят домик на дереве, а у нас была эта голубятня. Впрочем, меня манило туда не за этим: и компания мне эта была не интересна, и голубятня не нужна и сам Алик внушал страх и отвращение – Вика вот из-за кого я терпел и издевательства Алика и компанию его подхалимов и грязную эту голубятню. Только одно выделяло ее среди прочих – окно с занавеской на втором этаже. Кто-то из ребят предложил повесить флаг, превратив таким образом голубятню в пиратское логово, но Алик эту идею высмеял и хотел простыню для флага разорвать, а вика не позволила. Она превратила старую наволочку в занавеску. Вот и развевалась эта занавеска в ветренную погоду из открытого окна не хуже флага. Вот и манила меня в эту голубятню. Это Алик думал, что попасть туда можно только открыв замок, но самый младший из нас – Петя, был смекалист не по годам и быстро сообразил, что с помощью отвертки можно раскрутить пару шурупов и снять одну из петель. Правда сделав это один раз, чтобы показать мне, он здорово испугался, что попадет и упросил меня никому не говорить, а я и не собирался. Я приходил туда иногда, чтобы помечтать, глядя со второго этажа на пустырь, на наш двор и на дом где жила Вика. Да и не в доме дело. Дело в том, что видел я Вику почти всегда тут в этой голубятне, и мечтать о ней приходил сюда же, на второй этаж, где была повешенная её руками занавеска. Обычно я это делал в такое время, когда все ребята зависали дома у телевизоров, а в нашей семье он отсутствовал, я шёл к голубятне отворачивал пару шурупов, залезал по шаткой лестнице на второй этаж и мечтал. Но в один из таких дней я обмишурился: я сидел на втором этаже и глазел на самолеты, а по телевизору показывали, что-то стоящее, чего пропустить было ни в коем случае нельзя, внизу раздались голоса – это Алик привел Вику. Как уж они не заметили, что одна петля отсутствует? Вероятнее всего им было не до этого: оба волновались – оба знали зачем они идут сюда. После долгих переговоров, шуршания, споров, уламывания Вика наконец сдалась. Я сидел наверху и сквозь щель в полу смотрел на все происходящее…
– Ты слышишь меня? – Ася приготовилась лютовать.
– Как ты туда попала? – спросил я.
– Я же говорю: Виталик скотина, сказал Игорю, что…
– Я не про это. Я спрашиваю, как ты попала в голубятню?
– Обыкновенно: шла-шла и пришла.
– А почему ты пошла именно туда?
Кажется, я здорово повысил голос. Бедная девочка этого не заслужила разумеется – и так на нее свалилось всего, так и я еще ору, но она, надо сказать, не обиделась, а наоборот ответила со всей положенной ей от природы ехидностью:
– Сон мне был. Приснился мне Серафим Каховский и говорит: иди Анечка на восток увидишь там голубятню. Ты совсем дурак? Там ведь некуда было идти больше: пустырь, по краям кусты и деревья, а вдалеке эта хибара.
А девочка была права – тогда в Москве было полно таких мест: вроде в пять минут от метро, а как в деревне. Чуть дальше сад был со сливами, а рядом с моим домом… Только вот какого хера эта милая девочка оказывается рядом с моим домом? Вот сторожа занесло к дому его мертвой любовницы, в его воспоминание, а Асю в мое – парадокс.
– Ты, я так понимаю, знаешь, что это за место. – Аня-Ася смотрела на меня, как чекист на японского шпиона.
Я кивнул головой. Наверное, она меня считала виноватым, в том что второй раз оказалась за подкладкой, в том, что ее чуть не убили а может быть и в своих личных проблемах она тоже теперь винила меня – юношеский максимализм. Я был с ней, в какой-то мере согласен, я был почти уверен, что каким-то образом послужил причиной некоторых из ее злоключений.
– Ты родителям позвонила?
– Зачем? – она смотрела на меня с недоумением. – Сказать, что мол не волнуйтесь, я вернулась из параллельной вселенной, долетела без приключений, гостиница была – отпад? Чего мне им надо было сказать.
Я действительно сморозил глупость. Видимо я сказал то, что по моему представлению должен говорить взрослый набедокурившему ребенку. Вдруг я вспомнил, что она сказала что-то важное. Вот только что буквально. И это что-то было кажется, как-то связано именно со мной.
– Погоди. – я сморщил лицо, будто собираясь физически выдавить из своей головы, какой-то важный и может быть даже умный вопрос. – Ты что-то говорила…
Ася моментально сообразила о чём я, и лицо её приняло самое глумливое выражение.
– Да-да? – переспросила она с интересом. – Ты что-то хотел у меня спросить, но не помнишь что именно. Может это потому, что ты ни фига не слушаешь меня, когда я говорю.
Я затряс головой одновременно сокрушенно, но в то же время как бы призывая ее рассказывать.
– Прости, так о чем ты говорила? Это кажется важно.
– Ну, если кажется … Тогда может и действительно важно то что я видела там тебя!
Я совершенно не понимал, как на это реагировать и она, видимо, решила, что я не расслышал.
– Ты не понял меня7 я повторю: я видела там тебя! Ты шел под окнами этой голубятни. Или бежал…
Моя голова немного закружилась. Я стал вспоминать, как выпрыгнул тогда из окна голубятни, как бежал подальше от этого места, одновременно пытаясь забыть все, что только что видел и не переставая прокручивая в голове всё увиденное. Мне хотелось чтобы меня поймали, чтобы я мог в лицо им рассказать, как я случайно оказался там на втором этаже и как стал свидетелем всему тому, что они делали, и в то же время я невероятно боялся, что Алик и Вика узнают, что я подглядывал. Да, я помню, как я бежал. Теперь это видела и Ася. Вряд ли она знает почему, но мне все равно стало ужасно стыдно, что она это видела… Хотя,
– Погоди! А почему ты решила, что видела меня? Я действительно… Короче, в моем прошлом была похожая ситуация с голубятней, но ты вряд ли бы смогла меня узнать, ведь тридцать лет прошло: я тогда был еще ребенком, моложе чем ты теперь. И потом… Как ты поняла, где меня искать сегодня? Какая связь?
Я как будто хотел поймать её на лжи. Вроде как уличить ее пытался, хотя девочка лишь хотела предупредить меня.
– Ты выглядел как тот мертвяк. – Она оглядела меня оценивающе. – Ну, может посвежее и помоложе. Но чем дальше ты отходил от этого сарая, тем старше выглядел и походка… Я тебя по ней узнала. Короче я выпрыгнула из окна и побежала за тобой, а вокруг все стало меняться: ты менялся и все вокруг тоже стало меняться. Ты останавливался все время, башкой вертел, как будто осматривался, а потом я вдруг поняла, что ты стоишь у зоопарка. Я заорала тебе и меня выбросило наверх, и опять в районе станции Каховская. Я в метро и сюда.
– Погоди… Так получается, что я умер?
Ася еще раз оглядела меня:
– Не знаю. Это я у тебя хотела спросить. Поэтому и приехала.
Глава десятая
Мы шли по Большой Грузинской улице и молчали. Вернее, сначала Ася завалила меня вопросами, претензиями, рассказами о домашних делах, о том чего она натерпелась за подкладкой, но потом она выдохлась и мы просто шли. Не знаю о чем думали люди видя нашу парочку, мерно шагающую по тротуару, но скорее всего они о нас вообще не думали, да и было-то этих людей всего ничего.
– Ты расскажешь мне про эту голубятню. – спросила меня Ася, но не требовательно, а вполне спокойно и рассудительно.
– Конечно, я расскажу тебе все что знаю, я ничего не скрою, поскольку у меня нет ответов и везение мое не бесконечно, так что возможно очень скоро тебе придётся самой разгадывать эту загадку, но прежде я хочу спросить тебя о твоих делах.
– Я ушла из дома. – очень спокойно ответила Аня-Ася. – У меня больше нет парня, нет подруги и нет отца.
– Приехали. – сказал я на выдохе.
– Я какое-то время поживу у тебя. – так же просто продолжила она.
И я вдруг понял, что не хочу быть взрослым и учить ее жизни. Когда-то я тоже ушел из дома, мне было примерно столько же лет сколько и ей, и я тоже попросился пожить… Правда не у человека, которого едва знал, а у своего деда, но у нее видимо дедушки нет, так что …
– Хорошо. – ответил я аккуратно, но окончательно. – Можешь пожить у меня. Правда у меня тесновато, но нам, как говориться, не до жиру.
– Вот и славно. – Ася завертела головой. – Я есть хочу, купи мне мороженного. Или нет. – она задумалась. – Лучше булку с молоком и гулять.
Это было так славно и мило: и эта просьба, и выражение её лица, и близость зоопарка, и погода. Так славно, что я испугался. Какой-то мотор завертелся у меня внутри и стало мне невероятно тоскливо. Это длилось всего минуту, и Ася даже и не заметила ничего, но настроение у меня испортилось – я ждал беды.
– Я забрала паспорт, выкинула симку из телефона, так что пусть поищут. – Ася рассказывала о своих делах, но уже не переживая, а деловито, как рассказывают об уложенной в дорогу сумке. – Представляешь папа меня ударил?
Она остановилась, глядя на меня очень серьезно и испытующе.
– Впервые в жизни ударил!
– За что? – я спросил это скорее формально: мне в детстве доставалось и для меня это событием не было.
– За то что я наркоманка и проститутка.
Я сообразил, что обвинение в наркомании может быть как-то связано с нашей историей.
– Ты рассказала про подкладку?
– Ну, мне надо было как-то объяснить. Игорева матушка звонит моим, Аленка – сука сдает меня и привирает с три короба, Виталик такое плетет… Короче, я попыталась рассказать, и они решили, что я нюхаю клей.
– Нет, ну это можно понять: после такого рассказа…
– Понять можно простить нельзя – меня никогда до этого не били, и после не будут… Родители, в смысле. В школе-то я дралась, конечно…
В это я охотно верил, вид у Аси был боевой и даже задиристый. Я же имел вид скорее помятый и испуганный и пытался нарисовать план дальнейших действий, учитывая, что действия эти теперь должны быть совместные. А стало быть, надо будет купить продуктов, приготовить супу, найти где-то раскладушку… Хотя и на полу поспать для меня – не проблема. Купить Асе зубную щётку и еще какие-то вещи, положенные молодой барышне. В конце концов, не так уж и плохо пожить в компании. Будем считать, что ко мне приехала племянница или дочь – о возраст Ася вполне могла бы быть моей дочерью. Если представить, что я бы если…
Ася прервала мои размышления, крайне странным заявлением.
– Твою же мать! – выразилась она тихо, но очень внятно.
Я еще даже и не понял куда она смотрит, но сразу же поверил, что дело обстоит именно так.
– Как они тут вообще на хрен оказались?!
Сначала я попытался понять, где оказались мы. А оказались мы у красивого католического собора на Малой Грузинской улице. И там же возле того же самого собора оказались…
– Смотри – это Алёнка с Игорем.
Я уже понял, что она не рада этой встречи, но еще не догадывался насколько. А не понимал я причины ее возмущения, поскольку у соборной решетки было несколько парочек и некоторые даже с детьми, но проследив за ее взглядом я увидел что целуются только эти двое. И конечно Ася кинулась высказать, всё что она думает и о своей подруге, и о бывшем молодом человеке. Она только буркнула что-то вроде: “Как я могла быть такой дурой…” И рванулась к этой парочке. Добежать она не успела: мне показалась, что она споткнулась и свалилась куда-то в яму. Я проваливался за подкладку не один раз, но никогда не видел, как это выглядит со стороны. И никто, наверное, не видел: все, кто был в этот момент возле собора, даже глазом не повели, когда Ася рухнула лицом на асфальт. Только ни асфальта ни чего-либо другого под её лицом в этот момент не было, а когда это самое ничего пропало, то и Аси там тоже уже не было. Я какое-то время ошалело оглядывался по сторонам и это мои современники конечно же заметили и люди стали отходить от меня подальше – чудесное качество: люди не замечают, что на их глазах исчез человек, главное чтобы он сделал это тихо и деликатно, но вот если он начнет угрожать их приятной обыденности и позитиву, то на это они несомненно обратят внимание.