– Ох, нехорошо это все кончится. Ох, нехорошо– вздохнул Антон, но спорить не стал. – Давай. Чего уж…
И уже через полчаса кабинет заволокло сигаретным дымом, который мешался с дымом кальяна и друзья передавали друг другу сигареты, сигары, мундштук кальяна и запивали этот дым водкой, лимонадом и вином.
– Водки выпьешь? – вскидывался Антон, который был большим знатоком в этом деле. И показывал графин водки, в котором не кончалась прозрачная жидкость. – Выпьешь? – повторял он угрожающим тоном.
– И весьма! – откликался Руслан, подставляя рюмку.
И заглядывал в кабинет взволнованный Павлик, и приносил ещё водки и закуски, хотя про еду друзья уже давно забыли. Но напрасно волновался рыжий официант с фальшивым кавказским акцентом, эта программа была друзьями отработана как старый цирковой номер и изменить ничего было уже нельзя. Поэтому и он махнул рукой на беспокойных посетителей, надеясь, что дружеские отношения Руслана и Рафика Погосяна послужат и ему индульгенцией, чтобы не произошло в этот вечер. А произойдет ещё много чего: и танцы в общем зале, и песни в подвале, где располагалось караоке, и признание в любви посетительницам ресторана и неуклюжая попытка драки с их кавалерами. Но все это будет после, а пока друзья вели важный разговор, о том деле, которое они затеяли, сами не понимая, зачем. Вот этот-то "зачем" они и пытались растолковать друг другу.
– Зачем? – протяжно вопрошал Антон, отгоняя официанта, который пытался поставить на забитый стол очередную порцию хачапури. – Зачем тебе-то это надо? Неужели из-за бедной девочки Алены? Только не говори, что ты влюбился, я все-равно не поверю! У тебя же все нормально! Ты в полном поряде: Генрих тебя любит, работы в театре полно, вне театра ещё больше, с Вероникой … Молчу, молчу… Даже её муж тебе благоволит… Опять молчу!
– Антоха, друг мой дорогой, я тебе челюсть набок сверну и не как сегодня, а по-настоящему. – Ты знаешь, как я тебя люблю, но про Веронику – тсс… Бошку оторву. И мне оторвут, если … Не важно это и к делу не относится. Алена тут не при чем! Она славная девушка, но жизнь ей испортить могу только я. Или ты, но не этот хлыщ. Есть старые древние устои, и мы их соблюдаем, а он – нет. И за это его надо наказать!
– Руслан, братское сердце, золотой мой человек, – настаивал Антон. – Ты – мудак и это я тебе всегда говорю. И несешь ты полную хрень! Театр – мертв, и ты это знаешь. А наш театр в особенности. Этого хлыща надо утопить в колодце, но при чем тут театр? Хлыщ лично меня бесит, а вот тебе зачем это надо, я не понимаю.
– Мертв! – внезапно, почти трезвым голосом, согласился Руслан. – Мертв, как мертвы египетские боги. А может они и не рождались никогда. И наш театр тоже может не рождался, но мы служим ему и это наш выбор. Понимаешь? Мы должны ему служить, как служили жрецы древнего Египта своим богам, пока они не были растерзаны новой религией. Служить и защищать.
За столом воцарилась тишина. Друзья задумались, как задумываются перед падением, пассажиры автобуса. Как задумываются студенты, глядя в экзаменационный билет, вспоминая всю бездарно проведенную сессию. Как задумываются алкоголики, когда пустеет бутылка. Впрочем, у Руслана с Антоном водки было много, и они быстро вышли из оцепенения.
– Поясни. – попросил Антон. – Ты слишком красиво сказал.
– Поясняю. – Руслан разлил водку и продолжил. – Мы пришли в театр и не наше вина, что он в такой жопе. Не только наша … Но жопа пройдет и появятся хорошие спектакли, новые режиссёры, и прекрасные пьесы. А пока надо сохранить то место, где другие люди будут ставить и играть. Ты же сам мне рассказывал, что тот же Любимов, Захаров, Товстоногов – они приходили не на пустое место. Они приходили в театр, где было тоскливо и печально, но сохранялся алтарь и жрецы, которые алтарь берегли. И свято чтили традиции и каноны. Они произносили молитвы на языке, которого не понимали, но твердили эти слова, так как твердили их предшественники.
– Про алтарь я тебе ничего не говорил. – отчаянно затряс головой Антон. – как-то страшно у тебя получается.
– Хорошо, – согласился его друг. – Про алтарь – это я сам. Не в этом дело. Должен быть порядок. Это обрядовая часть театра, без которой он не может существовать. Мы не можем добиться от департамента и мэрии ремонта в нашем старом здании. Это делают директор и Генрих Робертович, но что-то и нам по силам. Ты спросил меня почему я взвился из-за того, что этот пижон посмел ухлестывать за Аленой. Так вот, дело не в том, что она нравится мне… Вернее, не только в этом. Дело в том, что он права такого не имеет. Есть порядок: каждому в театре положены роли на сцене согласно амплуа и штатному расписанию, но и за сценой мы продолжаем жить по правилам. Например, Николаю Андреевичу положена отдельная гримерка и сколько бы он не пил гримерка будет его!
Руслан стукнул по столу и в кабинет заглянул встревоженный Павлик.
– Нормально. Все в порядке. – замахал на него Антон. – Продолжай – подбодрил он Руслана.
– Николая Андреевича можно, наверное, уволить. Но пока он работает, он будет сидеть в отдельной гримерке. И это имеет смысл: каждый должен знать, что если он будет всю жизнь честно служить театру, хлебать ложкой говно и играть комсомольских вожаков, то в конце концов он получит больную печень, нищенскую зарплату и отдельную гримёрку, блять! Он должен иметь право приходить на репетицию и мытарить душу режиссеру своим идиотизмом. Он это право заслужил. И он тоже должен терпеть, что два придурка, вроде нас, будут ржать над ним. Ржать, но ржать за спиной, а внешне проявлять уважение и почтение. Это правила!
– Это страшно, то что ты говоришь. – опустил Антон голову и потянулся за сигаретой.
– Антоша, пусть будут другие порядки. В каждом театре они, в конце концов, свои, но отличаются они только нюансами. – прошептал Руслан. – В одном театре главный режиссер любит девочек, в другом мальчиков, но он имеет на это право! Иначе он развалит театр, или разворует до конца, потому что тот перестанет быть для него домом, крепостью, его подпольным борделем или камерой пыток. А пока сохраняется древний порядок, любой главный режиссер будет бороться за свое логово и значит сохранит его. Так вот, главный жрец имеет право на всякую новую актрису, я на реквизитора – бутафора, а ты говниться на молодого режиссера. Это наше право и если у нас всех это право отнять, то на хрен нам тогда нужен театр? Я не за Алену буду воевать, а за древний порядок и ритуал, который родился раньше нас, и мы должны его защитить.
– Теперь, кажется, понял. – кивнул головой Антон. – Не могу сказать, что до конца, что полностью согласен, но главное понял тебя. Понял, чего ты хочешь, а значит подписываюсь на любое безобразие.
А безобразя, как я уже и сказал, в этот вечер было много и хорошо, что братья Погосян так любили Руслана Алексеева и не сильно обидятся на него за небольшой беспорядок, который будет царить здесь ближайшее время.
А на другом конце города два человека прогуливались по темным улицам и летели над весенним городом стихи Георгия Иванова и девушка которой эти стихи читались, опускала глаза к асфальту и снова поднимала их на молодого режиссера.
Зимний день. Петербург. С Гумилёвым вдвоем
Вдоль замерший Невы, как по берегу Леты
Мы спокойно, классически просто идем
Как попарно когда-то ходили поэты
Глава девятая
– Здравствуйте, Валерий Владимирович. – главный режиссер принимал молодого человека у себя в кабинете. – Как ваши репетиции?
– Ну, я сейчас встречаюсь с актерами. Мы общаемся, я на них смотрю, они читают пьесу. Все в рабочем режиме.
Валерий Владимирович, осмотрел кабинет: помимо самого Генриха Робертовича в нем находилась Вероника Витальевна и Иван Яковлевич.
– А что собственно случилось? – решил уточнить молодой режиссер, почувствовав неладное.
– Что вы! – развел руками Генрих Робертович. – Случилось только хорошее. Вы к нам приехали, вот что случилось. И весь театр с нетерпением ждет премьеры. Актеры дерутся за роли, приходят вот ко мне в кабинет, просят посодействовать.
Валерий Владимирович, недоверчиво посмотрел на главного режиссера и в душу к нему пробралось липкое неприятное чувство надвигающейся беды. И хотя беды в театре, в основном являются театральными же, но все к театру причастные, переживают их на полном серьёзе, как настоящие живые люди. Они так же волнуются, так же обижаются и даже иногда дерутся. Но глядя на все это со стороны, нельзя забывать, что это все не всерьез, что перед вами актеры, режиссеры и прочие сотрудники, пропитанные духом гуммоза, грима и фальшивых слез. Вот и молодой режиссер стал на полном серьезе волноваться о будущем своего спектакля, забыв, что на самом деле, ни зрителям, ни критикам, ни милым женщинам из управления культуры нет никакого дела до тех нюансов и полутонов, которые он хотел бы отразить на сцене. Им всем был мало интересен глубинный смысл, который Валерий Владимирович так старательно вкладывал в каждое слово своих персонажей, те характеры и обстоятельства, что он как автор придумывал или рождал ночами. И публике, и критикам, и чиновникам интересны прежде всего они сами, и если бы он нашел доброе слово для каждого, то получил бы самый живой отклик. И тогда бы реакция была бы однозначной: "Почему так мало? Почему про нас и наши чаяния ты не нашел больше добрых и важных слов?" – закричали бы они. Но поскольку это было неинтересно уже самому молодому режиссеру, то правильнее было бы предоставить каждому из тех, для кого ставился этот спектакль дать возможность самому найти то что его могло бы заинтересовать. Впрочем, ваш бестолковый рассказчик отвлекся и позволили себе философствовать, в тот момент, когда в судьбу постановки решили вмешаться люди, от мнения которых Валерий Владимирович не мог просто отмахнуться. Он почувствовал, что главный режиссер не просто так интересуется распределением ролей и прежде всего испугался, что главным объектом критики, окажется Алена Игоревна, для которой он все переписывал и переписывал главную женскую роль. Он приготовился торговаться, как на арабском базаре отстаивая дорогого его сердцу человека, но выяснилось, что Генриха Робертовича интересует не она. Вернее было бы сказать, не только и не столько она.
– Кого вы решили распределить на главные мужские роли? На роль Юрия и Александра? – поинтересовался главный режиссер самым безмятежным тоном, стороннего любопытствующего.
Может кто-то другой, кто-то кто видел Генриха Робертовича впервые, кто-то кто знает о театре только из газет и фильмов, где актеры рисуют самих себя самыми радужными и милыми красками и поверил бы в эту отстраненность, но только не Валерий Владимирович. Он не зря учился в театральном институте, не зря прочел столько мудрых книг о профессии режиссера, чтобы не почувствовать хитрости в словах руководителя театра. Прежде всего потому, что Юрием и Александром звали героев в произведении Михаила Юрьевича Лермонтова, которое молодой человек наотрез отказался ставить. В его же пьесе героев звали по-другому.
– Артёма и Яна. – поправил он главного режиссера.
– Да-да! Конечно. – не стал спорить Генрих Робертович. – У вас есть уже какие-то наметки? Я не то чтобы вас тороплю, но надо, мне кажется, уже ускорится, если мы хотим сыграть премьеру до закрытия сезона. Или хотя бы прогон на зрителя, а премьерой уже откроемся. Как вам такая идея?
Идея эта Валерию Владимировичу нравилась, не нравился ему скорее тон, которым она была озвучена. Уж очень поменялся главный режиссер с момента последний их встречи. Слишком он был воодушевлен и напорист, что молодого человека скорее пугало. Но крыть было нечем, и он раскрыл блокнот со списком имен.
– Вот тут у меня предварительное распределение. – попытался он говорить основательно и веско. – Я с ребятами поговорил и мне кажется, что можно начать именно с ними, если они согласны.
– Что значит согласны? – изумился Генрих Робертович. – Они работают в театре и если вывесим распределение, то они просто обязаны репетировать! Как вы считаете, Вероника Витальевна?
– Конечно! У нас в конце концов государственный театр. – согласилась директор.
Иван Яковлевич же, в свою очередь раскрыл большую тетрадь и приготовился записывать.
– Значит так… – протянул молодой человек, делая вид, что читает записи, хотя имена актеров, с которыми собирался работать он, конечно, знал наизусть. – Женю Тихомирова я хочу попробовать на роль Юрия…
– К сожалению не выйдет. – прервала его Вероника Витальевна. – Женю мы отпускаем на съёмки.
Иван Яковлевич закрыл тетрадь.
– Да? – удивился Генрих Робертович. – Какие съёмки? Он штатный актер театра. Будет репетировать.
Иван Яковлевич тетрадь раскрыл.
– Генрих Робертович, – мягко возразила директор. – Вы же его отпустили. Мы с вами это обсуждали, и Иван Яковлевич тоже к вам подходил, говорил на эту тему.
Заведующий труппой сокрушенно закивал головой, показывая, что и сам не в восторге от поведения актера театра, но уж теперь изменить ничего нельзя.
– Да… – расстроенно согласился главный режиссер. – Действительно он подходил, отпрашивался. Извините Валерий Владимирович, но придется отпустить – для наших актеров – это очень важно и мы стараемся идти на встречу, если предлагают съёмки.
– Но я с ним недавно разговаривал, и он ни словом не обмолвился об этом! – удивился молодой человек, пролистывая свой блокнот, в надежде на его страницах найти разгадку этого казуса.
– Вы знаете, – опять же очень вежливо, вступила в разговор Вероника Витальевна. – Женя очень волнуется по поводу этих съёмок и не любит обсуждать их лишний раз. Боится сглазить.
– Вы же знаете, – добавил Генрих Робертович. – Актеры народ суеверный. Давайте тему Тихомирова закроем и будем продолжать. У вас есть кто-то на второй состав? Впрочем, это тоже оставим. А вот кого вы хотели бы назначить на вторую мужскую главную роль.
Валерий Владимирович переводил глаза с главного режиссера на директора. А с директора на заведующего труппой пытаясь понять, как ему себя вести в этих обстоятельствах. Люди в кабинете были абсолютно серьезны, но его не покидало ощущение, что над ним издеваются. С другой стороны, крыть ему было нечем, и он продолжил.
– Роль Яна, я хочу предложить Коле Резнику. Вписывается идеально и ему персонаж понравился. Он, кстати, рассказал, что его сначала хотели назвать Яном, в честь прадеда. Тот был родом из Польши.
В кабинете царило молчание. Заведующий труппой, по-прежнему смотрели на молодого режиссера, не говоря ни слова, а вот лицо Генриха Робертовича изменилось. Было ощущение, что у него внезапно заболел зуб.
– Коля – да… – сказал он поморщившись. – Хороший парень, но – нет.
Иван Яковлевич, в очередной раз закрыл тетрадь и стал качать головой синхронно с главным режиссером, всем своим видом показывая, что и он был бы рад Николаю Резнику в роле Яна, но – нет.