– Я вам сразу говорю, что в гроб не лягу. – кричал он. – Наберите себе одноразовых артистов, или найдите такого, которому наплевать. А мне не наплевать! – подвывал Николай Андреевич.
– Хорошо, – попробовал режиссер успокоить Николая Андреевича. – Мы можем заменить гроб на кровать. Допустим, вы умерли, но труповозка за вами еще не приехала.
– Это она за вами еще не приехала! – возмутился народный артист. – Хотя, давно пора бы. Вы, как режиссер, уже давно остыли и начинаете пованивать. Я еще хочу поиграть на сцене, а в гроб вы сами ложитесь. – Николай Андреевич с вызовом посмотрел на Вернику Витальевну. – Всё, я пишу заявление.
Но поскольку реакции от директора на эту угрозу не последовало, то артист сделал самое устрашающее выражение лица и опустив голос ниже возможного. Добавил.
– Вы знаете, Вероника Витальевна, я могу.
Это тоже не произвело должного впечатления, и Николай Андреевич устремился в кабинет главного режиссера, как можно громче стуча каблуками и стеная по дороге.
– Значит, вечером сыграете без меня! Я на бюллетене, и уволить вы меня не имеете право пока я болею. Так и передайте Генриху.
Вероника Витальевна проводила актера глазами, но не пошла за ним. Не пошел за ним и Валерий Владимирович. Они оба продолжали стоять в коридоре и пауза становилась все тяжелее и бессмысленнее. Наконец, директор посмотрела на молодого человека.
– Департамент культуры, – сказала она тихо. – Выделил на вашу постановку крупную сумму и я, честное слово, хочу, чтобы все получилось, но не представляю, как вы выпустите этот спектакль. Впрочем, последнее слово за главным режиссером.
Валерий Владимирович понуро побрел в сторону кабинета художественного руководителя театра.
– Анечка Киреева? – догнал его голос директора.
Режиссер обернулся. Вероника Витальевна смотрела на него печально и с некоторой долей злости.
– Я была о вас лучшего мнения. – сказала директор и не дав Валерию Владимировичу времени, чтобы что-то объяснить или как-то оправдаться, резко развернувшись пошла по своим делам.
– Это безумие, какое-то. – молодой режиссер метался по репетиционному залу, в котором не было на этот раз никого, кроме него и Алёны Игоревны. – Ну, они же не могут всерьез меня обвинять в том, что я приставал к Киреевой!
– Конечно, я вам верю, – ответила девушка, не поднимая глаз.
– Алена, а почему на вы? Мы же вроде перешли… Договорились же…
– Да, конечно. – девушка говорила все тише и тише. – Просто…
– Что, просто?
– Это театр.
– Ну, ты-то мне веришь?
– Я? Да, наверное,. – она помолчала. Ей было мучительно продолжать разговор. – Это театр. – повторила она. – Можно я пойду, мне ещё в реквизиторский цех нужно?
"Невероятно!": – Валерий Владимирович мерил шагами репетиционный зал и пытался разобраться в происходящем: – " Это не театр – это сумасшедший дом."
Молодой человек искал выход из создавшегося положения, но видел его:– "Где я ошибся? Чего не хватает? У меня есть пьеса – это раз. Новая, интересная пьеса, написанная живым языком. Казалось бы, репетируй, живи в ней.... Я нашел театр, который хочет, чтобы я эту пьесу поставил – это два. Это нужно театру, я уверен в этом. Это нужно городу, департаменту культуры, зрителям, в конце концов. Я собрал актеров – это… Актеры… Это и есть моя самая главная проблема. Они распущены, ленивы, непрофессиональны. Как с ними работать? У них только одно дурацкое желание – доказать, что они в театре главные. А главный в театре – режиссер. И только он видит, как и что надо делать. Это отдельная профессия, которой нужно учиться, так как это делал я. Только режиссер имеет право принимать решения в театре."
– Валерий Владимирович, вот вы где! – в репетиционный зал вошел заведующий труппой. – А я вам звоню, ищу вас по всему театру, а вы вот где оказывается. Мы даже к вам домой хотели ехать…
– Кто это мы? – спросил Валерий Владимирович довольно грубо. Он был раздосадован, что его застали врасплох. Кроме того, в каждом работнике театра он видел сейчас своего врага и вел себя соответственно.
Но Иван Яковлевич не обиделся. Более того, на лице его присутствовала приятная улыбка, с которой он обычно сообщал плохие новости.
– Вас ищет Генрих Робертович.
Глава шестнадцатая.
В кабинете главного режиссера неприятности молодого человека не кончились. Более того, его убежденность в том, что главным человеком в театре является режиссер получила неожиданное, но неприятное подтверждение – на него кричали, как на мальчишку.
– Валерий Владимирович, давайте вы не будете мне советовать, как поступать с моими артистами. Я являюсь главным режиссером этого театра, если вы еще не забыли.
– Я не даю вам советов. – молодой человек сначала даже опешил, но придя в себя, решил, что тоже может себе позволить говорить на повышенных тонах. – Но я не знаю, как мне работать, если актеры сбегают с репетиций, если они закатывают истерики, просто не выполняют режиссерских установок. Понимаете, Генрих Робертович? Я не знаю! – повторил молодой человек решительным, и даже с нотками трагизма, тоном.
Он подержал ещё какое-то время свой пламенеющий взгляд на главном режиссере театра и отвернулся с самым победительным видом. Ему казалось, что его аргументы логичны и неопровержимы, но в ответ он услышал не совсем тот ответ, на который рассчитывал.
– В этом-то и проблема. У меня для вас нет других артистов и вам либо придётся договариваться с этими, либо…
– Либо я поставлю свою пьесу в другом месте. – решительно подвел итог Валерий Владимирович. – С теми людьми, которым это интересно, с теми актерами, которые хотят работать, а не пьянствовать, скандалить и заниматься само режиссурой. У меня достаточно предложений…
Молодому человеку самому понравилось, как он это произнес: сдержанно, уверенно и с невероятным достоинством. Только одно смущало его – все это было ложью: не было у Валерия Владимировича ни предложений, ни актеров желающих с ним работать, ни театра, где его бы ждали. А ждала его супруга и маленький ребенок, причём не в Москве, потому что жить в столице было молодому человеку дорого, а в одном из подмосковных городов. Ещё ждали его ипотека и кредит за машину, несколько неоплачиваемых фестивалей и работа над очередной, никому кроме него не интересной, пьесой. Были у него амбиции и идеи, была вера в себя, были задумки и планы, но не было хороших предложений, а идеями сыт не будешь. Ведь их не принесешь домой вместо продуктов, потому что если так поступить, то скандал в репетиционном зале можно будет счесть лёгким, ничего не значащим флиртом. Да, надо признать, что Валерий Владимирович сам не верил в то что говорил, но это было бы только половиной проблемы, хуже было то, что и главный режиссер лужского драматического театра это ему не верил. Не первый день Генрих Робертович работал на этой ответственной должности и не один молодой режиссер побывал в его кабинете. Все они были разными: по-разному выглядели, по-разному излагали свои идеи, и идеи у них были разными. Объединяло их только одно – все они считали себя и умнее, и талантливее Генриха Робертовича, именно в своей работе они видели будущее театра, а на него смотрели, как на нечто устаревшее и отжившее. Единственное в чем они отдавали ему должное, так это в том, что он все-таки не до конца замшел и погряз в хозяйственной рутине и смог разглядеть их потенциал.
Вот и теперь смотрел Генрих Робертович на молодого человека и может его даже и подмывало согласиться: идите, мол, Валерий Владимирович своей дорогой, дерзайте и творите, само реализовывайтесь и добывайте себе признание в другом театре а я, мол, посмотрю, как у вас это получится, посмотрю, как отнесется другой главный режиссер к вашей графомании, к вашему самоуверенному тону, а особенно к тому, что вы станете приставать к его актрисам. И не просто согласиться, а вышвырнуть наглеца из своего театра, наплевав на деньги департамента культуры. А может быть он думал о чем-то другом. Не знаю я этого, мой добрый читатель! Не в моих силах понять, о чем думают руководители театров, да и ход мыслей просто режиссеров, тех, что не являются главными, мне неведом. Уж сколько я не пытаюсь понять, сколько ни заглядываю им в глаза, а все равно не постигаю, ни их мыслей, ни их рассуждений. В этом и боль моя и мое спасение. Вот и теперь не стану я гадать об этом и не стану додумывать, а только расскажу, что беседа прошла на повышенных тонах и что разговор Генриха Робертовича с молодым человеком, мог слышать каждый, кто удосужился бы подняться на второй этаж лужского драматического театра, и что вышел из кабинета Валерий Владимирович растерянным и взъерошенным. Настолько он был сейчас не уверен в себе и растерян, что хотелось ему хоть с кем-нибудь поговорить. Только поговорить ему было не с кем. Не сложились отношения у молодого режиссера с актерами, с руководством он сегодня уже поговорил и это не принесло ему утешения. Единственный человек, к которому его сейчас тянуло, убежал от него в реквизиторский цех, потому что чашки и рюмки, бутафорские ножи и пистолеты, были Алене Игоревне милее чем московский режиссер.
Но и среди реквизита, Алену не оставили в покое. Помимо начальника цеха, там толкалось кучу народа: кто заходил попросить чего-нибудь перекусить, кто спрашивал чаю, а кто и просто так потрепаться – посплетничать.
– У Анечки, я слышала, роман с новым режиссером? – щебетала молоденькая костюмерша.
– Наша прима на меньшее размениваться не станет. – язвительно отвечала гримерша, которая не вполне забыла инцидент с щипцами для завивки.
И все эти разговоры ужасно Алену расстраивали. Не то чтобы она питала, какие-то матримониальные планы на Валерия Владимировича, скорее ей хотелось найти в его лице учителя и единомышленника, а эта история очень сильно роняла его авторитет в глазах молодой девушки. Впрочем, кто их разберёт, этих девушек, их души также закрыты от меня, как и души режиссеров. Хотя в наличии души у последних я все-таки не уверен. А у девушек-то душа непременно есть, душа подвижная и изменчивая, как и их настроение.
– Алена, привет. – раздался у нее за спиной голос Антона. – Ты не дашь мне на пару дней гитару из Островского? А то у моей колки полетели.
И почему-то ей стало опять хорошо и приятно.
Глава семнадцатая.
Признаюсь, мой дорогой читатель, что я в затруднении: написав уже несколько десятков страниц, я вдруг понял, что не потрудился придумать ни одного положительного действующего лица, и у тебя, мой преданный друг, может сложиться впечатление, что в театре таких просто нет. Что все мои герои – люди корыстные, подлые и с непременно больной фантазией. Что же мне сказать в свое оправдание? Чем утешить тебя? Разве только тем, сам автор этого опуса, является человеком до крайности неприятным и приписывает свои недостатки вымышленным героям. Что свои глупые идеи вкладывает в уста безропотных перед ним персонажей. Впрочем, только один и моих героев может выручить меня.
– Антон, привет! – Алена не просто обрадовалась, ей показалось, что именно этот человек, появившийся в реквизиторском цехе так неожиданно, может ей помочь. – Я дам тебе гитару, но у меня к тебе будет просьба … – девушка сбилась. – Не просьба, а скорее, разговор. Ты занят сегодня в спектакле? Нет? Вот и здорово! Можем встретиться часов в семь и попить чаю?
– Ну, конечно. Я гитару домой занесу и можем встретиться у театра.
Удивлен ли был Антон Андреев этим предложением молодой и симпатичной девушки. Хотел бы я сказать, что удивлен, но не стану лгать даже ради красного словца. Ох уж это актерское самомнение! Это ведь только кажется, что актерский путь усыпан цветами, которые несут ему поклонницы. Сколько отказов встречает он в своей жизни, сколько женщин его отвергло и сколько ещё отвергнет, но все равно в глубине души, в самом потаенном её уголке, всякий актер будет хранить уверенность в своей неотразимости. Не был исключением и Антон. Поэтому вместо искренней благодарности за то, что с ним, немолодым и категорически бесперспективным во всех отношениях артистом без звания, эта милая чудесная девушка хочет поговорить за чаем, он испытал неблагородное чувство удовлетворение. Что это за ответ, скажите на милость; "Ну, конечно"? Разве эдак должен реагировать интеллигентный, чувствующий человек, на подобный подарок фортуны. Конечно, нет! Никому не стоит испытывать эту самую фортуну подобной неблагодарностью. А то ведь она может показать свой ветренный и непостоянный характер. Впрочем, почему же только может? Она непременно сделает это. Надо только подождать. Если у тебя ещё осталось терпение, мой читатель, то подождем ещё немного и мы. Мы оставим реквизиторский цех и проследуем за Антоном Андреевым, выйдем вместе с ним из театра и пройдемся по тихим улочкам города Лужска, вдохнем свежий воздух русской провинции, взглянем на памятники деревянного зодчества, услышим шум воды на плотине и нагулявшись, наконец задумаемся о цели нашего путешествия. Так ведь часто бывает в жизни, что проживая день за днем и любуясь красотами, мы нет-нет, да и остановимся, чтобы спросить самих себя: А куда, собственно, я иду? Задумался об этом и Антон. Причем задумавшись об этом в глобальном, так сказать, смысле, он понял, что и в смысле самом прямом, он в некотором роде заблудился. Нет, он прекрасно знал город, хорошо в нем ориентировался, но вот зачем он оказался перед кафе Г`Раф в данный момент он не вполне понимал. Ноги сами завели его в это место.
– Антоха. – услышал он знакомый голос.
Андреев поднял голову и увидел, что с летней веранды ему машет его друг Руслан.
– Ты чего здесь? – спросил тот.
– Сам не пойму, ответил Антон, подходя к деревянному ограждению, увитому диким виноградом. – Чего-то задумался и ноги сами привели сюда. А тут ты…
Когда наступал летний сезон братья– рестораторы открывали площадку по открытым небом, где посетители могли проводить досуг за едой, и в то же время наслаждаться прекрасным видом на старую церковь, парк и швейную фабрику города Лужска.
– Здорово. – согласился Руслан. – Заходи, посидим. Только не долго, а то у меня встреча здесь.
– Нет, не хочу. У меня тоже вечером свидание. – он хотел было рассказать о странном предложении выпить чаю, которое получил от Алены, но другая, более важная мысль, которая не давала ему покоя все это время, наконец оформилась и не удержавшись в голове, вырвалась наружу.
– Слушай, я вот все думаю: а зачем мы все это устроили?
– Ты про что?
– Ну, про все. – Антон задумался, пытаясь описать своими словами, то, чем они с Русланом занимались последнее время. – Эти мудацкие репетиции с этюдами, нашу мнимую ссору, твое фальшивое ухаживание за Анечкой, слухи, походы к главному… Зачем мы все это делали?
Красиво и тихо было в этот час у ресторана братьев Погосян. Людей почти не было ни внутри, ни около кафе, машины не ездили и только птицы приятно щебетали в листьях дикого винограда, да ветер пробегался по этим листьям, как музыкант по струнам гитары. Друзья молчали, глядя на чистое небо и на летевший в этом небе самолет.