– Потомками Лермонтов? – уточнила хозяйка замка. – Мы не его потомки, если вы об этом.
– Но Байрон – он ведь тоже родственник Лермонтов…
– Может быть, я не знаю. В любом случае, мы никакого отношения не имеем ни к тем, ни к другим. Мы просто купили этот замок и живем тут. Если это все, что вас интересует, то, извините, мне нечего к этому добавить.
С этими словами она развернулась и пошла к ограде, на ходу бросив:
– Если хотите, можете тут пофотографироваться, мы не против, уже привыкли…
Потом она стала звать детей, помахивая им здоровой рукой, а я рассеянно смотрел на замок, представляя, как много лет назад Маргарет Лермонт стояла возле окна своих покоев и махала вслед уезжающему по делам мужу. Могла ли она, красотка Маргарет, предположить, что многие годы спустя два ее потомка станут великими поэтами, один – для родной Великобритании, второй – для далекой России? Навряд ли. Как и то, что в итоге в замке Лермонтов будут жить другие люди – наверняка хорошие и милые, но не способные вернуть магию в его стены…
«Почему же на тех сайтах, что мне попались, Стоквеллов называли потомками Байронов? Почему писали, что они заново отстроили замок? Наверное, кто-то запустил этот фейк, а другие ресурсы растиражировали – ради туристической привлекательности региона… Мифы – лучшая реклама».
Мы не задержались в Балкоми надолго. Стоквеллы ясно дали понять, что не очень-то настроены на пространные беседы; я же, расстроенный неожиданным открытием, хотел поскорей добраться до замка Дерси – меня грела надежда, что хотя бы там я не испытаю подобного разочарования.
По дороге случилась еще одна неприятная история, на сей раз – с Чижом. Опять шел дождь (в который уж раз?), несильный, но дорога была мокрой. Мы подъезжали к одной из круговых развязок, и я показал рукой, что собираюсь притормозить. По зеркалам было видно, что дистанция между нами огромная (Вадим по-прежнему держался от меня на солидном расстоянии – видимо, представлял, что замыкает колону из двадцати байкеров), поэтому я сконцентрировался на прохождении круга и, мысленно повторяя себе: «Смотри направо, поворачивай налево», стал пропускать проезжающие машины. Несколько секунд спустя мимо меня, виляя заблокированным задним колесом и отчаянно тормозя подошвами по асфальту, продефилировал Чиж. Лермонтов, увидев меня в ту минуту, наверняка бы сказал что-то в духе: «Он удивился, но не подал виду». Впрочем, глаза, вероятно, выдавали, насколько я взаправду опешил.
К нашему счастью, шотландские водители ездят не слишком быстро и достаточно аккуратно – видимо, привыкли, что на дорогу периодически выскакивают олени, байкеры и прочая живность. Вадику все уступили дорогу и даже не посигналили. Совладав с управлением, Чиж поднял вверх руку, благодаря водителей за понимание, и как ни в чем не бывало покатил дальше. Я только усмехнулся и поехал следом.
Во время следующей остановки, пока укладывали дождевики обратно в кофры, я спросил:
– Что это было, на круге?
– Да я зазевался и поздно начал тормозить, а потом у меня колесо заблокировалось, и я решил, чтоб не падать, просто двигаться вперед.
Я подошел к «Спорстеру»: было интересно посмотреть, насколько резина стерлась об асфальт. Опустившись на корточки, я недоуменно уставился на торчащий из баллона жгут для ремонта проколов. Я точно помнил, что просил Чижа при подготовке байка к путешествию не экономить на ТО, моторном масле и резине…
«А вот он, похоже, забыл».
– Чиж?
– Да, Макс?
– А ты когда этот прокол чинил?
– В прошлом году, – подумав, ответил Вадим.
– А резина какого года?
– Не помню.
Я прищурился, силясь рассмотреть маркировку. Аккурат рядом со жгутом красовалась маркировка резины и дата производства – 2008 год!
– Вадик, у тебя резине десять лет.
– И что? Протектор, как новый. Я байк покупал с этой резиной.
– Чиж, ну ты же профессиональный механик. Должен знать, что через пять лет любая резина дубеет и перестает нормально сцепляться с асфальтом.
– Ну, это верно для машин… но мотоцикл-то полегче, вот я и подумал…
– Причина твоего феерического «слайда» – именно в дубовой покрышке, мой друг, – не дав ему договорить, сказал я. – Это сто процентов.
– Ну, может, ты и прав, – нехотя признал Чиж. – Но сейчас мы все равно ничего поменять не сможем, правильно? Поэтому буду ехать аккуратно.
– Это отличная мысль, – хмыкнул я. – А еще можешь немного увеличить дистанцию между нами. Она хорошая, но, думаю, чуточку еще можно.
– Макс, я, конечно, попробую… – медленно произнес Чиж, – но, боюсь, тогда я буду терять тебя из виду.
Улыбаясь и качая головой, я прошел к своему «Бонневилю».
– Макс, а какой у Лермонтова был размер ноги? – вдруг спросил Чиж.
Вопрос застал меня врасплох – как, в общем-то, и жгут для ремонта проколов, который я совершенно не ожидал увидеть на колесе чижовского мотоцикла.
– Честно говоря, даже не интересовался. Размер стихов – амфибрахий, дактиль, хорей – да, про это читал, а вот о размере ноги как-то… не задумывался. Погугли.
– Я гуглил.
Я удивленно посмотрел на Вадима.
– Там об этом ничего нет, – продолжил Чиж. – Амфибрахии есть, а размера ноги – нет.
– Что ж, в таком случае тебе остается только смириться с мыслью, что это знание кануло в прошлое, – с напускной серьезностью сказал я. – Этакая «неразгаданная загадка поэта».
К сожалению, на этом наши злоключения не закончились. К тому моменту, как мы наконец добрались до Дерси, на Шотландию уже опустились сумерки, и ворота замка оказались закрыты. При этом свет в окнах не горел. Возникло ощущение, что мы приехали не к жилому дому, а музею, закрытому после окончания рабочего дня.
– Что-то странное, – сказал я Чижу. – Решил бы, что он заброшен, но выглядит, как новенький.
– А это какой сейчас замок? – осторожно спросил Вадим.
– Дерси. Очень древняя резиденция могущественных и воинственных родов. В 1335 году, например, здесь заседал парламент Шотландии. С политической, стратегической и экономической точки зрения он был расположен просто идеально. Собственно, Лермонты появились в Дерси в середине пятнадцатого века, когда один из них, выходец из Эрсильдауна, известного рода в Бервикшире, женился на Джанет де Дерси. Вместе с замком он получил высокие наследственные должности в Сент-Эндрюсе – очень древнем религиозном, культурном и историческом центре графства Файф. Лермонты в то время были достаточно влиятельны и имели большой вес в церкви. На протяжении длительного времени они избирались мэрами Сент-Эндрюса. Джеймс Лермонт – самый известный из всех, он потом был также управляющим при королевском дворе, хранителем сокровищ Шотландии, мудрым дипломатом и советником короля Джеймса V…
Я запнулся, потому что мне послышался стук копыт.
«Лошадь?» – мелькнула мысль.
Я заозирался по сторонам и с удивлением обнаружил, что к нам действительно приближается дама верхом на гнедой кобыле. Если бы не наряд – незнакомка была закутана во вполне современный на вид дождевик – я бы решил, что к нам пожаловала гостья из прошлого.
– Добрый вечер, – сказала дама, когда наши взгляды встретились.
– Добрый вечер, – неуверенно ответил я.
– У вас необычный акцент. Вы иностранец? – спросила она.
– Да. Мы из России. Туристы.
– О. Ну, если вы хотите посмотреть Дерси, то он откроется только завтра.
– Откроется?
– Ну… да.
– А что здесь вообще внутри? – поинтересовался я. – Мы просто думали, здесь кто-то живет…
– Нет, к сожалению или к счастью, несколько лет назад его выкупил гонконгский миллионер – имени не помню, к сожалению – и теперь сдает его, как приморскую виллу, под свадьбы и торжества.
– Вот так новость… – пробормотал я.
Похоже, Дерси постигла судьба Середниково – красивый исторический фасад для привлечения туристов, а внутри – пустота, ни намека на дух старых времен. Правда, случилось это по совершенно разным причинам: если для потомков Лермонтова аренда усадьбы была единственным способом поддерживать ее в надлежащем виде, то гонконгский богатей относился к замку как к игрушке или экзотическому способу инвестиций.
«Сегодня она ему интересна, завтра – нет… пока приносит деньги, пусть будет, а что потом – да какая разница? Купит новую… И вроде выглядит все это здорово, но не покидает ощущение фальши…»
Распрощавшись с дамой на лошади, мы вернулись к своим байкам. Я посмотрел на часы. Восемь вечера. Дорога снова внесла свои коррективы: изначально мы планировали за день осмотреть Балкоми, Дерси и Сент-Эндрюс, после чего, переночевав в отеле в ста километрах к северу от графства Файв, отправиться в Плискарденское аббатство. И если Балкоми и Дерси мы смогли осмотреть хотя бы снаружи, то развалины Сент-Эндрюса так и остались для нас terra incognita. Естественно, такое положение дел меня не устраивало – именно поэтому я предложил Чижу переночевать где-нибудь на местности, утром спокойно осмотреть руины и потом уже отправиться в Плискарден. Вадим согласился – ехать впотьмах еще сто километров ему не улыбалось – и я погрузился в приложение «Букинг», надеясь быстро отыскать подходящий вариант. Увы и ах, меня ждало очередное разочарование: август – разгар туристического сезона в Шотландии, время, когда все отели забиты под завязку. Поняв, что оформить бронь не выйдет, я вывел на навигаторе все ближайшие отели, и мы с Чижом отправились в долгое странствие от точки к точке…
Мы проехали добрых пять мест, прежде чем в шестом нам наконец улыбнулась удача – в отеле «Викарсфорд Лодж» мы нашли долгожданный приют. Все благодаря улыбчивой старушке с седыми волосами, обаятельной улыбкой и добрыми черными глазами. Звали ее Одри Белл, но она сразу попросила называть ее бабушка Одри. Они владели этим скромным, но уютным местечком вместе с мужем, Александром, и, по словам самой хозяйки, всегда держали «номер про запас» для припозднившихся усталых путников.
– А вы, мальчики, почему приехали в Сент-Эндрюс? Я вообще – не поверите! – впервые тут русских вижу. Не приезжали еще, или приезжали, но не ко мне… Так зачем вы здесь?
– Мы путешествуем по местам, связанным с шотландским родом Лермонтов, – ответил я. – В частности, вчера были у развалин Башни Томаса-Рифмача, сегодня – у замков Балкоми и Дерси… вот, прибыли в Сент-Эндрюс.
Бабушка Одри при упоминании о Лермонтове очень удивилась.
– Надо же, как совпало – вы не просто русские, но еще и Лермонтами тоже интересуетесь! – пылко воскликнула хозяйка, когда я закончил.
– Почему «тоже»? И вы интересуетесь?
– И я, да, – кивнула бабушка Одри. – Я обожаю легенду про Томаса-Провидца и королеву фей! Это потрясающая история любви, такая волшебная! А пророчества Томаса – это же что-то невероятное! Как он заявил Александру Третьему о его скорой смерти? Или предугадал, чем закончатся битвы при Баннокберне и при Флоддене? И объединение Шотландии и Англии… Конечно, возможно, что все это – выдумки, но мне так хочется верить, что когда-то в этих краях жила магия…
– Мне кажется, она до сих пор тут живет, – мягко сказал я.
Бабушка Одри просияла и повела нас в нашу комнату, на ходу приговаривая:
– Да, Максим… ты так прав… так прав… как жаль, что мы все реже об этом вспоминаем…
Комната оказалась под стать хозяйке – милая, легкая, в светлых тонах, с двумя односпальными кроватями с розовыми покрывалами и бежевыми шторами, за которыми скрывалось ростовое, от потолка до пола, окно. Мы с Чижом в таком антураже выглядели максимально чужеродно, но в те минуты я не особо об этом переживал.
– И все-таки это так удивительно и одновременно правильно, – сказала бабушка Одри, качая головой. – Русские, которые путешествуют по шотландским местам Лермонтов… Позволите угостить вас чаем?
– Да, конечно, – кивнул я.
– Тогда располагайтесь и приходите в гостиную, – сказала хозяйка отеля. – А я пока поставлю чайник.
С этими словами она вышла из номера, оставив нас одних.
– Приятная бабуля, – заметил Чиж, поставив сумку на одну из кроватей.
– Весьма, – легко согласился я. – И тоже Лермонтом интересуется… надо же…
– Неужто правда не было тут русских?
– Ну, эти места далеки от туристических маршрутов по шотландским винокурням, так что чему удивляться?..
– Как будто русские только побухать едут, – фыркнул Чиж.
– Не только. Но что такого есть в Сент-Эндрюсе, кроме старинных замков? Гольф? Думаю, те, кто приезжает в него поиграть, живут в отелях при гольф-клубах…
– Ну, наверное, ты прав… – признал Чиж.
Десять минут спустя мы уже сидели на кожаных креслах в гостиной, подле спящего камина, и слушали, как бабушка Одри читает нам «Желание» в английском переводе. Она делала это с такой трогательной осторожностью, что мы невольно заслушались.
– Блестяще, – искренне сказал я, когда она закончила, и в комнате вновь воцарилась звенящая тишина.
– А вы можете прочесть что-нибудь на русском? – попросила хозяйка отеля.
Долго раздумывать не пришлось: я, естественно, выбрал «1831 июня 11 дня» и прочел первые десять четверостиший.
– Очень хорошо, – пробормотала бабушка Одри.
Сходив в свою комнату, она принесла оттуда книги, в том числе – том Вальтера Скотта с его балладой про Томаса-Рифмача. Оформление было изумительным. К аромату травяного чая и имбирных пряников добавился запах типографии.
– Кстати, я тут подумала… – сказала хозяйка отеля, пока мы с Чижом листали фолианты. – Если вам так интересен Сент-Эндрюс и замок Дерси, вам бы не помешал хороший экскурсовод.
– Вы про себя? – спросил Чиж, подняв взгляд на бабушку Одри.
Она рассмеялась:
– Что? О, нет, я не настолько хороша в истории! Но, к счастью, я знакома с таким человеком – его зовут Дэвид Скотт, он – профессор из университета Сент-Эндрюса и глава фонда по восстановлению замка Дерси.
Я наморщил лоб. Пара «имя-фамилия» показалась знакомой. Как будто я уже слышал где-то эту комбинацию.
– Не тот ли это Дэвид Скотт, что несколько лет назад был с визитом в российском фонде «Лермонтовское наследие»?
– Полагаю, что у нас в городе не так много Дэвидов Скоттов, интересующихся Лермонтами, – усмехнулась бабушка Одри. – Всего один, если честно. Сколько там – десять? Думаю, он не обидится, если я ему позвоню…
Однако сотовый Дэвида оказался выключен.
– Странно… ну да ладно, давайте я тогда дам вам его адрес…
Она пододвинула к себе блокнот и, щелкнув авторучкой, быстро нацарапала что-то на чистом листке, после чего вырвала его и протянула нам:
– Вот, держите. Только ехать надо рано – часов в девять он уже обычно уезжает на работу.
– А ничего, что мы к нему заявимся без предупреждения? – принимая листок из рук хозяйки, спросил я.
– Скажете, что от меня, и он вмиг растает, – отмахнувшись, сказала бабушка Одри.
– Так и сделаем, – кивнул я.
Мы посидели еще с час, обсуждая балладу о Томасе-Рифмаче и стихи Лермонтова. Чиж в разговоре почти не участвовал, и вскорости я заметил, что он уже клюет носом. Вспомнив про Дэвида Скотта, я дождался удобного момента и сказал:
– Ладно, бабушка Одри. Спасибо вам большое за эту чудесную беседу, но мы, пожалуй, отправимся спать. Тем более что завтра нам еще нужно успеть к мистеру Скотту до того, как он уедет.
– Да-да, правильно, идите отдыхайте, – закивала хозяйка. – Вы же еще с дороги, усталые…
Пожелав бабушке Одри доброй ночи, мы оставили ее наедине с книгами про Лермонтов и отправились в нашу комнату.
– Поедем к этому… Скотту? – завалившись в койку, спросил Чиж.
– Конечно.
– Думаешь, он вправду согласится устроить для нас маленькую экскурсию?
– Не знаю. Посмотрим. В любом случае, стоит попробовать.
– Угу…
Чиж шумно зевнул и спросил:
– Интересно, а когда Лермонтов впервые влюбился?
– Я читал, что в девять лет. Они с семьей были на Кавказских водах, и там он увидел какую-то девочку…
Послышался храп. Я уже давно заподозрил, что Чиж специально задает мне вопросы про Лермонтова, чтобы засыпать под мои ответы. Впрочем, я тоже лег, едва разобрался с дневником, боясь проспать будильник и опоздать к Дэвиду.
К счастью, мы успели. Правда, как и в случае с салоном «Триумфа» в Эдинбурге, мы застали главу фонда уже в дверях. Седые волосы, стриженные «под горшок», очки с прямоугольными стеклами, пышные усы и вечная полуулыбка – таков был Дэвид Скотт, профессор Сент-Эндрюсовского университета и большой любитель Лермонтов.
– Я могу вам чем-то помочь? – осторожно спросил он, посмотрев сначала на Чижа, потом – на меня.
– Дэвид Скотт, я полагаю? – на всякий случай уточнил я.
– Именно так, сэр. Чем могу служить?
– Меня зовут Максим Привезенцев, а это – Вадим Чижик. Мы приехали из России, чтобы посетить памятные места Лермонтов, в частности – замок Дерси и руины Сент-Эндрюса. Вчера не успели, поэтому остановились на ночлег у бабушки Одри…
– И она рассказала вам про меня, верно? – хмыкнул Дэвид. – Ах, Одри, знает, как меня удивить… А вы – вы правда из России?
– Да, – подтвердил я. – Из Москвы.
– Надо же. Нечасто у нас оттуда гости. Но негоже говорить в дверях – проходите, скажу Фрэнсис, чтобы сделала нам чаю!
– Но вы, кажется, собирались уходить? – удивился я.
– Ничего, полчаса роли не сыграют, – сказал Скотт. – Уж точно я готов внести определенные коррективы в свой распорядок дня ради таких… неожиданных гостей…
Дэвид распахнул дверь и воскликнул:
– Фрэнсис! Смотри, кто к нам пожаловал!
– Добрый день, – сказала супруга Дэвида, премилая старушка с копной седых, словно облако, волос, появляясь из кухни.
Она поправила сползшие на кончик носа очки и прищурилась, силясь рассмотреть нас получше.
– Это, Фрэнсис, гости из России, – торопливо пояснил Скотт. – Максим и…
– Вадим.
– Вадим. Они приехали в Шотландию, чтобы посмотреть развалины Сент-Эндрюса и замок Дерси.
– Очень приятно, – с улыбкой сказала Фрэнсис, – Максим и Вадим.
– Взаимно, – ответил я за двоих.
Мы расположились на диване у стены, Дэвид – в кресле, рядом с журнальным столиком. Обстановка была простая, но уютная: бежевые обои, шторы в тон, пол – чуть темней, а потолок – почти белый.
«Очень умиротворяюще».
Пока Фрэнсис возилась с чаем, Скотт рассказал нам немного про нового владельца Дерси – оказывается, на самом деле замок купил шотландец Кристофер Раффл, женатый на японке.
– Кристофер проделал огромную работу, – заметил Дэвид. – И, полагаю, он изначально сам собирался жить в Дерси… но, видимо, оттуда не очень удобно вести дела. Это мы, сотрудники университета, можем себе позволить неспешное созерцание старых развалин – для людей дела подобное уже непозволительная роскошь…
Мы быстро выпили чай и отправились к руинам замка, и, надо сказать, Сент-Эндрюс мне понравился куда больше Эдинбурга. Модерновые постройки здесь соседствовали со старинными домами, а современные тротуары – со старомодными булыжными мостовыми. Припарковавшись в паре кварталов от руин, мы по совету Дэвида преодолели оставшееся расстояние пешком, чтобы полюбоваться центром города.
– Чудесно тут, – сказал я Скотту.
– Сам не нарадуюсь, – признался глава фонда. – С содроганием думаю о тех временах, когда здесь все переделают на современный лад.
– Думаете, это неизбежно?
– К счастью или к сожалению – да. Полагаю, через пару веков старинные здания будут существовать только в виртуальной реальности – как и большинство музеев… поэтому-то и надо наслаждаться сейчас, пока все вокруг – настоящее…
Я кивнул, соглашаясь с Дэвидом.
Вскоре мы подошли к городской ратуше, которая протянулась с севера на юг на добрые тридцать метров.
– Этому зданию около шестисот лет, – сказал Скотт. – Видите башню с красными часами? Она была первой, а все остальное выросло вокруг нее. Пойдемте внутрь?
– Там тот сюрприз, который вы нам хотели показать? – догадался я.
– Именно.
Мы проникли внутрь через темно-коричневую двустворчатую дверь, прошли по коридору до упора и свернули направо. Там, под лестницей, ведущей на второй этаж, находилась скамейка с весьма необычной спинкой, напоминающей перевернутую букву Т. Спинка состояла из четырех лакированных фресок в массивных рамках.
– Что-то неуловимо знакомое… – пробормотал я, приблизившись к скамейке.
На левом верхнем рисунке была изображена латинская буква «L» в окружении согнутой в подкову ветви с редкой листвой.
– Это – панели Дэвида Лермонта, – с гордостью сообщил Скотт, указывая на правую верхнюю фреску, – который был мэром Сент-Эндрюса в 1511 году. Вверху есть табличка с этой надписью.
И точно: подойдя вплотную, я увидел крохотный шильдик с текстом.
– А здесь, под лестницей, находится геральдический камень, сделанный в 1565 году, – подводя нас к противоположной стене, сказал Дэвид.
Я уставился на странное изваяние, заключенное в квадратную рамку. Слева совершенно точно был герб Лермонтова – такой же мы видели в усадьбе Середниково. Справа же находился другой герб: на поле щита неизвестный скульптор изобразил собаку, а над ней – дерево с обширной кроной.
– Первоначально этот камень был встроен в западный фронтон старого Толбута на Маркет-Стрит, который разрушили в 1862 году, – продолжил Дэвид. – С тех пор камень хранится в городской ратуше. Слева изображен герб сэра Патрика Лермонта из Дерси, мэра Сент-Эндрюса в период с 1550 по 1586 год. Справа же – герб Сент-Эндрюса.
– Очень интересно… – сказал я, рассматривая камень.
После ратуши мы, наконец, отправились на побережье Северного моря – к развалинам замка Сент-Эндрюс.
– В былые времена здесь было собор Святого Андрея, – перекрикивая дикий ветер, вещал Дэвид. – В четырнадцатом-пятнадцатом веках, в эпоху расцвета католицизма, здесь хранились его мощи. В веке шестнадцатом замок стал резиденцией кардинала Битона, очень влиятельного священника и католика, последние годы жизни посвятившего борьбе с протестантами и от их клинков в итоге и погибшего. Это случилось 29 мая 1546 года – через три месяца после того, как Битон сжег на костре Джорджа Уисхарта, одного из самых яростных своих противников. Группа людей во главе с Джеймсом Лермонтом тайком проникла в башню и, заколов кардинала, вывесила его тело из верхнего окна башни – такое вот послание католикам от протестантов…
– Жестоко… – пробормотал Чиж.
– Увы, тогда большинство вопросов решалось именно так, – развел руками Дэвид. – Впрочем, религиозные войны во все времена были кровавей любых прочих… Плюс у Джеймса Лермонта имелся, помимо прочего, личный мотив: среди казненных по указке Битона людей был и брат Лермонта – протестантский священник… Такая вот вендетта.
Приложив руку ко лбу, я окинул развалины задумчивым взглядом. От замка Сент-Эндрюс к XXI веку практически ничего не осталось. Обломки стен с бойницами, арки, местами обрушившиеся… Но, тем не менее, магия все еще чувствовалась. Казалось, призраки прошлого – возможно, того же кардинала Битона или, возможно, его жестоких убийц, до сих пор бродят по здешним развалинам, не в силах оставить свой пост и обрести столь желанный покой.
Новый порыв ветра заставил меня зябко поежиться. Злой, холодный, будто могильный, он невольно заставил меня вспомнить усадьбу Середниково и ее сквозняки.
«Значит ли это, что дом Столыпиных ждет та же участь, что и этот замок?.. Время покажет…»
Нашу экскурсию по руинам бестактно прервал дождь, которым снова – в который уж раз за последние три дня?.. – разразилось пасмурное небо.
– Пойдемте в кафе, тут, неподалеку? – предложил Дэвид. – Поверьте профессору со стажем – там варят лучший кофе в округе…
Мы с Чижом легко согласились: ни мокнуть, ни облачаться в дождевики нам, конечно же, не хотелось.
– Как думаете, замок Сент-Эндрюса когда-нибудь возьмутся восстанавливать, подобно Дерси? – спросил я, когда мы уже сидели за столиком и наблюдали через тонированное окно, как редкие прохожие разбегаются, кто куда, спеша укрыться от беспощадной погоды.
Кафе, куда нас привел Дэвид, оказалось самым заурядным, но кофе – отменным, как он и обещал.
– Сложно сказать, – признался Скотт. – Вообще замок не восстанавливали умышленно – по решению городского совета его решено было оставить в руинах в назидание потомкам. Не знаю, поменяется ли что-то с годами. Хочется верить, что однажды я все-таки смогу провести своих студентов по коридорам замка, но, полагаю, скорей всего, замки в обозримом будущем официально признают рудиментами, и посмотреть на них люди смогут только в виртуальной реальности, как я вам уже говорил…
– Надеюсь, до этого все-таки не дойдет, – сказал я. – Настоящие замки нельзя заменить бездушной 3D-моделью. Согласен, Чиж?
– Ага… – равнодушно буркнул Вадим.
Мой спутник смотрел в окно, на паб, расположенный прямо напротив кафе. Ливень шумно, с душой, полоскал улицу, затрудняя обзор, но даже через водную стену были хорошо видны тамошние посетители – веселые и грустные, они выпивали и о чем-то оживленно переговаривались. Понять тоску Чижа было легко. Поначалу он радовался самому факту – «мы едем по Шотландии на мотоциклах, как и собирались!..» – однако запал быстро угас. Устав от нашей (читай – «моей») основной миссии, он вспомнил о своей любви к «кабачкам» и теперь разрывался между желанием посидеть в харизматичном шотландском пабе и обещанием, данным мне перед отъездом.
«Вот ради этого люди, вроде Кристофера Раффла, и переделывают старинные замки под отели и развлекательные центры – людям достаточно исторически достоверного фасада, внутри же должен быть современный комфорт…»
У Балкоми, Дерси и Сент-Эндрюса было схожее прошлое, но разное настоящее. В первом жили чужие люди, ничего не знающие о великой истории этого места; второй превратился в аттракцион-пустышку для любого, кто готов платить; третий лежал в руинах, но при этом там до сих пор ощущалась исконная, древняя магия предков. Сложно сказать, какой путь оказался лучше.
«Наверное, тем и хороша история – что не дает однозначных ответов…»
Когда дождь поутих, мы распрощались с Дэвидом и отправились в дальнейший путь.
Впереди нас ждало Плискарденское аббатство.
* * *
1839
– Что ты, Петр, так задумчив? – весело спросил Лермонтов.
Уваров оторвался от созерцания домов, проплывающих за окном их экипажа, и, посмотрев на Мишеля, сказал:
– Да так… просто…
Лермонтов улыбался, но во взоре его чувствовалось некоторое напряжение, возможно, даже страх перед грядущей встречей со старым другом.
Втроем – Монго, Мишель и Петр Алексеевич – они ехали в гости к Раевскому, возвратившемуся из долгой ссылки в Петрозаводск. Представляя себе скорое воссоединение поэта с его старым другом, Уваров вспомнил о событиях годичной давности – когда он, рассорившись с кузиной Анной, вернулся в гостиницу, где остановился, и встретил у порога Лермонтова и Столыпина.
«Зачем они приехали? – замедлив шаг, подумал Петр Алексеевич. – Чтобы лично выказать мне свое презрение?»
Сердце замерло у Уварова в груди. Мало ему было выслушать от Шувалова, мало было кузины, которая слабо, точно сама не веря, убеждала, что «хотела, как лучше»… и вот он, Мишель, чем-то раздосадованный, и Монго, с тем же выражением лица, оба нетерпеливо прохаживаются вдоль дверей гостиницы.
«Уйти? Да нет, ребячество… Надо принять свою участь, а там – будь что будет…»
Каждый шаг давался с непосильным трудом, будто шел Уваров не по петербургской мостовой, а по заснеженному полю, по колено утопая в снегу. Воображение, словно обезумев, принялось рисовать перед внутренним взором картины грядущих событий, одна другой неприятней – но, к чести Петра Алексеевича, он больше не останавливался и уж тем более не собирался уходить.
Монго наконец приметил его и, расплывшись в улыбке, тронул Мишеля за плечо. Когда Лермонтов обернулся, Столыпин указал на приближающегося Уварова, и поэт, прищурив глаз, тоже ухмыльнулся чему-то.
Петру Алексеевичу и без того было крайне неловко, а теперь он и вовсе мечтал провалиться сквозь землю, лишь бы не ощущать на себе два насмешливых взгляда.
«Ну чего же вы так смотрите, друзья? Что за этими взорами?»
– Куда же ты сбежал, Петр, не дождавшись меня? – спросил Лермонтов, прерывая размышления Уварова. – Ужель не желаешь меня видеть?
– Не желаю видеть? – переспросил Петр Алексеевич. – Да я же весь год ждал твоего возвращения, писал тебе на Кавказ…
– Значит, ты тоже писал… – задумавшись ненадолго, медленно кивнул Лермонтов. – Ай да Бенкендорф, ай да Третье Отделение…
Видя удивление Уварова, Монго со вздохом сказал:
– Я тоже писал Мишелю, но письма не доходили. Ни одно не дошло.
– Давайте об этом… не на улице хотя бы? – озираясь по сторонам, предложил Петр Алексеевич. – Здесь столько… посторонних ушей…
– А где? – спросил Монго.
– Да хотя бы у меня в комнате, – подумав недолго, ответил Уваров.
– Э, нет, Петр, – хмыкнул Лермонтов. – Я уж лучше продолжу разговор на улице, чем доверю свое сокровенное комнате в гостинице очередного обрусевшего француза! Поедемте лучше ко мне!
Тот вечер Уваров запомнил надолго. Они с Монго сидели у Мишеля в квартире, пили шампанское и слушали, как поэт читает им стихи, написанные на Кавказе. Глядя на Лермонтова, Уваров заметил, что «огонь» в корнете не угас, не стал меньше, а, напротив, разросся до невиданных прежде масштабов: новые строки стали еще злее предыдущих. Вроде бы ссылка на войну, в самую гущу событий, должна была урезонить «зарвавшегося юнца», но на деле эффект оказался совершенно обратным. Да что там – Мишель чуть ли не благодарил судьбу за то, что она подкинула ему испытание в виде Кавказа.
– Только там понимаешь, что все это – высший свет, царский трон – не стоит и ломаного гроша, – доверительно сообщил Лермонтов. – Там свистят пули, гремят взрывы, любое промедление может обернуться смертью, если твой враг оказался резвей… Там понимаешь истинную цену жизни. А здесь мы в нее просто играем, как актеры в провинциальном театре – кто-то лучше, кто-то хуже, кто во что горазд…
С тех событий прошло чуть больше года. В первые недели после возвращения Уваров опасался, что сплетни снова обратят внимание Бенкендорфа на Мишеля и его верных соратников, и новая ссылка не заставит себя ждать, но Лермонтов с воодушевляющей легкостью разгуливал по тонкой грани дозволенного – словно акробат из бродячего цирка, который ловко выхаживает по растянутому над площадью канату на радость многочисленной толпе. Стихи Мишеля больше не были талантливым всплеском – они превратились в гениальные изваяния, лишенные той неотесанности, за которую мог бы зацепиться дотошный царский прислужник. Лермонтов больше не бил наотмашь; теперь он стал действовать куда изощреннее, куда изящнее, чем прежде.
– Знаете, что странно? Что Раевскому мои письма доходили, а мне – его, – сказал Мишель. – Быть может, кто-то из жандармерии читал нашу переписку и не хотел, чтобы она заканчивалась? Ждали, что мы станем хаять царя и его любимцев… интересно, мог ли кто-то быть настолько наивен?
– Тут, полагаю, дело не в наивности, мон шер, – заметил Монго, – а в долге службы. Царь велел Бенкендорфу присматривать за вами обоими, а тот, в свою очередь, перепоручил это дело жандармам. Переписку вашу, мнится мне, действительно читали. Иным образом объяснить, почему твою связь со Святославом не прервали, у меня не получается.