Николай уселся обратно за стол и придвинулся поближе к Архипу Ивановичу. Обглодав тонкую косточку, профессор сплевывает на тарелку коричневый ноготь и утирает рот платком. Архип Иванович, который всё это время вяло ковырял свой кусок, отставил половину угощения недоеденным. Лицо у него было в эту минуту мудрое и печальное. Рядом с этим зрелым мужчиной Николай чувствовал уверенность, но в то же время и желание защитить его – такого тонкого, хрупкого, ранимого.
Место исчезнувшей посуды на столе заняла деревянная кукла в человеческий рост. Для начала тело расчленяют при помощи тупого ножа, и Николай, хотя сам не чужд физическому труду, тут же натирает мозоль. Он пожалел, что не захватил из дома своего инструмента, но колдун объяснил, что со своим нельзя. Заповедный волшевий нож не получится ни купить, ни изготовить самому, но можно только взять в обмен на услугу у другого колдуна. О первоначальном их происхождении не сообщалось.
Когда поперек распилили туловище, Николай не сдержался и пересчитал кольца: их оказалось ровно двадцать. Работа давалась с трудом. Отсыревшее тело крошилось под нажимом тупого лезвия из древнего булата. Первый крест удалось вырезать Архипу Ивановичу из бедра. Точкин попробовал повторить с другой ногой, и у него получилось. Следующая заготовка сломалась. Николай взялся за ягодицу.
Едва за столом началась работа, профессор шагнул к дальней лавке, докуда почти не доходил свет, и в буквальном смысле растаял во тьме. Его бабушка всё это время вымешивала в горшке сернисто-желтое зелье и ежеминутно пробовала его на вкус. Деревянная ложка до дрожи противно шкрябала о ее зубы.
Плотничали почти ночь напролет. Когда распятия были готовы, старушка сложила их в котелок с зельем, поставила в печь и подкинула еще поленьев. Коту стало горячо. Он соскочил на пол и с недовольным видом направился в сторону Николая. С расширенными от ужаса зрачками Точкин уставился на наступающую бестию, но зверь даже не удостоил его ответным взглядом, прошествовал мимо стола в угол избы и следом за Эхтом скрылся во мраке.
Дерево, когда его достали из кипящей жидкости, оказалось покрыто твердой желтоватой глазурью, а на ощупь – гладким и неожиданно холодным как лед. На каждый из крестов навязали бечевку. При пересчете изделий оказалось, что их тринадцать, а не двенадцать, как было нужно. Лишний крест Архип Иванович сунул к себе в карман, а остальные сложили в полотняный мешок. На улице Николай заботливо подхватил нетяжелую ношу и взял колдуна под руку.
Уже возле машины за их спинами раздался ехидный возглас:
– Не староват ты, батюшка, для таких фокусов?
Оба обернулись. Колдун промолчал.
– Любовь, Николай, опасная штука, – Фридрих Карлович теперь обращался к Точкину. – А порою и злая. Сегодня огонь – завтра лед. Вы прожили столько лет в одиночестве, и вот, кажется, что, наконец, своего человека встретили. А вдруг, он и не ваш вовсе, а чей-то еще? Например, мой? Легко обжечься. Психологов я не признаю, но позвольте кое-кого другого посоветовать. Прекрасный специалист. Лучше не найдете! – С этими словами он вручил ему визитную карточку, на которой шрифтом с вензелями на фиолетовом фоне было отпечатано:
НАТАЛИЯ ЗАБОЛОТСКАЯ
привороты, отвороты, снятие порчи с чрева и мужского органа
– Выкинь, – скомандовал знахарь.
Точкин послушно бросил визитку на землю. Эхт криво усмехнулся.
– Приятно было познакомиться. Еще увидимся, – прощаясь, он пожал Николаю руку, и на обратной дороге к бабушкиному домику вдруг затянул густым оперным басом:
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо нам,
Никого теперь не жаль.
– А люди где? – Спохватился Николай, когда колдун уже завел мотор.
– Какие-такие люди? Пожарщики, что ль? Так их бабушка у себя оставила. Али я не сказал? Подсобят пока суд да дело, дровишек сколоть, сальца стопить для светильников, тяжко ей с домом ладить, зело ветхая.
Точкин понимающе закивал.
«Козел» ехал по лесу. Уж начинало светать. В мешке на опустевшем заднем сиденье постукивали друг о друга деревянные распятия. Из динамика запел Вахтанг Кикабидзе:
Я часто время торопил,
Пускай я денег не скопил,
Мои года моё богатство.
Шепчу «спасибо» я годам
И пью их горькое лекарство
И никому их не отдам,
Мои года моё богатство.
Водитель с раздражением выключил магнитолу.
– А Всеслав Брячиславич – это древний князь Полоцкий? – Спросил Точкин.
– Он самый, – ответил колдун.
Николай читал о нем в каком-то историческом романе. Правнук Владимира Красно Солнышко и княжны Рогнеды, Всеслав Брячиславич по прозвищу Волхв запомнился летописцам не по-человечески долгим княжением и умением по нужде превращаться в волка.
Архип Иванович начал долгий рассказ. Начинался он с осады Пскова полоцким войском в далеком 1065 году. Командовал осаждающими Всеслав Брячиславич, князю тогда было тридцать шесть лет. Псковский лучник со стены тяжело ранил его в живот. Событие это, не упомянутое в хрониках, стало сигналом к отступлению. Через двое суток дружина встала на побывку в псковской деревне. Двигаться дальше состояние раненого командира не позволяло. Травница в селе осмотрела рану и велела искать исповедника, но, когда к горлу ее приставили меч, вдруг заговорила иначе. Она рассказала дружинникам про обряд из некой заповедной грамоты.
Князя, который так и не дождался священника, самого на руках понесли в храм. Там уже всё было приготовлено для обряда, и двенадцать женщин-христианок томились, привязанные к сооруженным наскоро ко́злам. Увиденное князь счел предсмертным бредом и больше ничему не удивлялся. Один из воинов вложил ему в одну руку свечу, а в другую – свиток с колдовским воззванием и указал прочесть вслух.
Чтобы не было лишних слухов, дружинники вырезали село подчистую и начали со знахарки, хоть ей и была обещана жизнь. На следующее утро во главе с Всеславом Брячиславичем, который уже поднялся на ноги, отряд тронулся в бездорожный путь.
По возвращении в родной Полоцк князь неожиданно обнаружил у себя способность оборачиваться волком. Перемещение на четырех конечностях при тогдашнем уровне белорусской дорожной инфраструктуры давало огромные преимущества в разведке и в государственном деле. Правление Всеслава было счастливым для половчан, одно только смущало их: не меняющийся с годами княжеский лик. По городу ходили разговоры о его чародействах, связи с нечистой силой и волколачестве.
Но когда через сорок пять лет после Псковской осады боярин-старожил на пиру подошел к Всеславу, вгляделся ему в лицо и объявил во всеуслышание, что за полвека на лице стольного не добавилось ни единой морщины, а на бороде не поседел ни один волос, это было правдою только отчасти. Не меняясь обличьем, Всеслав Брячиславич ощущал глубокие изменения внутри себя.
Скоро старик-боярин отдал Богу душу, а следом и по Всеславу справили пышную тризну. В закрытую домовину вместо княжьего тела для веса положили кули с землей, а Всеслав наскоро попрощался с семьей, выдал указания преемнику – младшему, но совсем не молодому уже сыну Давыду, – и скрылся в лесах, куда его всё чаще тянуло.
Ареалом нового, кочевого, обитания князя стала восточная часть нынешней Белоруссии. Иногда, по недоброй памяти, он забегал на Псковщину и чинил там зверства. Так он жил вдали от всех, пока осенью 1695 года не был застрелен польским помещиком Тадеушем Залесским на псовой охоте.
В последние века своей жизни князь-волколак постоянно жаловался на здоровье: наконечник псковской стрелы так и остался в его печени. Часто он заходил к бабушке на огонек, но всегда отказывался от угощений.
– Тощий был ако доска стиральная, – с жалостью вздохнул Архип Иванович. – Ничтоже утроба евоная не держала: ни постного, ни скоромного, ни говядины, ни дичи какой. По помету бедолагу и выследили.
Убийца, разумеется, знал, о том, что имеет дело не с простым зверем. Ружья охотников вместо пуль были заряжены серебряными гвоздями, которые панский кузнец выковал по гравюре из старинной польской книги. Но вместо того, чтобы похоронить настрадавшегося князя по-человечески, пан Залесский велел изготовить из волколачьей шкуры шапку, которой не упускал случая похвастаться перед гостями своего захолустного поместья. Страшная кара постигла его.
Книга третья
1. Ектения
…Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшим рабам Твоим Евфросинии, Евпраксии, Анастасии, Агнии, Варваре, Евфросинии, Марфе, Ксении, Евдокии, Наталии, Анастасии, Марфе и сотвори им… Проклятие! Заново придется всё делать! Распятие давайте сюда! – Отец Димитрий поворачивает лицо к Точкину и коленкой из-под рясы останавливает кадило, которое на золотой цепочке раскачивается у него в руке над грудой камней с осколками битого стекла.
Что день предстоит скверный, Димитрий понял еще у себя в соборе, когда только вышел после утренней службы в притвор. Поясницу ломило, голова трещала так, что даже подташнивало, и больше всего на свете страждущему хотелось куда-нибудь прилечь, но прежде – выкурить сигарету. Грех, к которому будущий иерей пристрастился еще в старших классах школы, был тайной за семью печатями – даже семейство не знало о нем.
Накануне Димитрий зачитался глубоко за полночь увлекательным мирским романом, потом еще долго ворочался. Во сне к нему явился ангел младшего чина и отбранил за неподобающий сану образ жизни. Единственная пара крыл небожителя трепетала во гневе.
Димитрий так разволновался, что проснулся, и не нашел ничего лучшего, как уединиться в уборной с сигаретой. Уничтожая табачные улики, он разбрызгал столько туалетного освежителя, что кошка снаружи предательски расчихалась и чуть не разбудила матушку с дочкой. Время было под утро. В спальне он поглядел на будильник у старинной кровати и заключил, что ложиться в постель уже нет смысла.
После заутрени в притворе Троицкого собора толпились, как всегда, престарелые вдовицы, половину из которых Димитрий знал по имени, и всех до одной – в лицо. Молодые шли обычно после работы или в обеденный перерыв, а сезонный наплыв студентов иссяк на днях: в Педагогическом закончилась сессия.
Вдруг перед церковной лавкой он заметил незнакомого армейского офицера. Офицер был роста ниже среднего, по виду – ровесник священника. В руках перед собой лейтенант – Димитрий, сощурясь, разглядел по две звездочки на его погонах – держал фуражку. Голый череп и лицо без бровей были изборождены шрамами от старых ожогов.
Подобно Димитрию, он, кажется, провел ночь без сна, и, хоть был в парадной форме, вид имел довольно потрепанный: брюки измяты, верхняя пуговица расстегнутой шинели – вырвана с мясом.
– «Святая ночь», «Большой скит», «Дары волхвов», «Царский», «Сады Византии», «Эдем», – лавочница Ольга перечисляла названия и одну за другой выставляла на витрину перед лейтенантом разноцветные коробочки и баночки с ладаном. – «Афонский праздничный микс» на той неделе привезли. Понюхайте, очень вкусный, – с этими словами она отвинтила жестянку. – Есть еще простой келейный. Но я не советую. Вы какой, батюшка, предпочитаете, русский или греческий? Армянский еще в продаже имеется. Вам для чего?
– Непокойниц поймать, – выдавил из себя вконец растерявшийся Точкин. И в эту секунду будто гром Господень грянул над его головой:
– Кого?!
– Непокойниц, – обернувшись, пропищал Николай.
Словно Бог Отец с полотна Итальянского Возрождения, на лейтенанта сверху вниз сурово взирал бородатый священник из собора.
– Это еще что за твари неведомые?!
– Ведьмы, псковичами сожженные, – негромко стал объяснять Димитрию лейтенант, – они из ада вернулись в бестелесном обличии и на город эпидемию напустили, а перед этим еще…
– Если б из ада возвращались, то он бы адом и не назывался! – Сердито оборвал Димитрий.
Святой отец мог гордиться не только своим ростом, но и в целом крупным сложением, кое подобает уважаемому иерею. Он носил старомодные очки в толстой роговой оправе и говорил низким басом:
– На паперти меня подождите. Выйду сейчас. Ладан мужчине не продавать! – Крикнул он через голову Точкина.
Ольга, суетясь, бросилась расставлять упаковки обратно в витрину.
Николай не без труда отворил тяжелую дверь собора и спустился вниз по крутым ступеням. У подножья к нему подковыляла нищенка довольно крепкого вида и жестом попросила денег. Николай вытряхнул из шинели сдачу с последней автобусной поездки.
– Благодарствую, – басовито прозвучало в ответ. У попрошайки были густые черные брови, лицо наполовину скрывала марлевая повязка.
Вокруг было пустынно, и лишь у подножия крепостной стены, никого не стесняясь, курил работник кремлевского музея. Спускаясь по лестнице, отец Димитрий одарил курильщика издали завистливым взглядом.
– Рассказывайте! – Приказал Точкину священник, у которого поверх рясы теперь была надета кожаная куртка.
– Следует встать над костями, окурить воздух смолой священной, ладаном называемой, и читать заклятие на воззвание мертвых. Только в дыму ладана непокойниц увидеть можно. Когда вокруг будет окурено всё, нужно вызвать их по одной по имени во Христе, и каждой, которая будет являться, накинуть на шею крест из древесины чудотворной, – почти слово в слово повторил он инструкцию, полученную от Архипа Ивановича, и потряс перед Димитрием полотняным мешком. Внутри забрякало. – Кресты у меня с собой, – пояснил он. – Так пойманы они будут и обезврежены. После того их только отпеть остается. Я знахарю знакомому по мобильному позвоню – он на машине приедет и литию отслужит тайную.
– Знахарь?! Литию?! Это где же такой умник у нас обитает?!
– В деревне одной, – уклончиво ответил Николай.
– Что не городской, я и сам понял!
Точкин обиженно посмотрел на священника, но не отступал:
– Мой сосед сны видел. Вдвенадцатиром его женки вещие искушали.
– Суккубат никак? – Нахмурился святой отец.
– Групповой, – со знанием дела подтвердил Точкин. – В Новый год скончался он при загадочных обстоятельствах. Потом с отцом Алексием из церкви Василия на Горке несчастье произошло. Потом сама церковь разрушилась, и началось это всё: коровы…
– Соседу сколько лет было? – Перебил Димитрий.
– Двадцать. Молодой совсем. Причина смерти вскрытием не установлена.
– Не пил? – На всякий случай уточнил святой отец. – Или вещества, может быть, какие нехорошие употреблял?
– Ни разу!
– А еще что знаете?
Точкин поведал известную ему историю о сожжении дюжины ведьм в древнем Пскове. Пока отец Димитрий слушал, выражение на лице у него понемногу смягчалось.
– Свидетельства? Откуда известно это?
– Из записей псковского историка-краеведа Малиновского, – Николай намеренно решил немного преувеличить значимость источника. – Документ в архиве пединститута хранится. По запросу могут предоставить.
Батюшка удовлетворенно кивнул:
– Имена есть?
Точкин вытащил из кармана два сложенных тетрадных листа в клетку, которые получил от колдуна, и протянул один из них собеседнику.
– Евпраксия, Анастасия, Агния, Варвара, – начал зачитывать священник вслух. – Кажется, что все христианки. Отпеть их надо, раз не отпеты еще. Да не знахарю, а лицу духовного звания. И без всяких фокусов. Если правду вы говорите, то успокоятся они. Есть останки – есть молитва. Закон Господень на всех один.
– Надо скорее!
– Да хоть сейчас пойдемте. Подождите, возьму только, что надо.
Войдя в притвор, Димитрий столкнулся с вдовами из лавки. Они построились в шеренгу вдоль белой стены, чтобы пропустить батюшку вперед, но тот сам уступил им дорогу и заботливо придержал при этом неповоротливую дверь.
Женщины между собой обсуждали какую-то болезнь комнатных растений – да так увлеченно, что забыли даже перекреститься, покидая храм. Когда они спустились по лестнице и скрылись из виду, Точкин снова остался на паперти в компании нищенки.
– Напрасно вы, Николай, этот маневр затеяли. Зря только попа покалечите, – приблизившись вплотную к нему, вдруг пробормотала она из-под повязки. – А впрочем, как хотите, – сказав это, христарадница отвернулась и бросилась вприпрыжку навстречу группе паломников: в Кремль въехал первый экскурсионный автобус.
Николай проводил ее ошарашенным взглядом. На бегу женщина хромала на обе ноги, так словно вместо ступней у нее были протезы.
Из соборной двери во второй раз подряд появился отец Димитрий, на этот раз с молитвенником в ветхом переплете подмышкой. В другой руке он нес золотую кадильницу.
– Пойдемте, – скомандовал он и, не дожидаясь ответа, первым пошагал к выходу из крепости.
Николай с трудом поспевал за его шагом и по пути то и дело беспокойно поглядывал на широкий иереев профиль. Услышанные на паперти слова вселяли тревогу.
В конце концов, он не удержался, снял с шеи и протянул ему древний образок, который получил от колдуна при прощании:
– Батюшка, когда будете литию служить, то на лик глядите. Так от морока бесовского спасетесь.
Димитрий на ходу глянул на иконку:
– Китай состаренный!
– Никиты Бесогона – это образ древний: на ведьминой крови заговорен и трижды, по числу Троицы, освящен…
– Китайцами на китайской фабрике! Прости их, поганых, Господь милосердный!
– Тайными молитвами намоленный, – добавил зачем-то Николай.
– Это вам тот же шарлатан дал?
– Не шарлатан он, – пробурчал Точкин, пряча ладанку обратно под китель.
– Своими ушами слыхал я эти ваши тайные молитвы: несколько слов в нормальной молитве на другие заменят да колдунами себя мнят! Мало того, что мракобесье, так еще ведь и богохульство! Грех тяжкий!
Точкин рискнул возразить, но святой отец еще больше возвысил голос:
– Дня Божьего не пройдет, чтоб на икону в соборе кто навес не навесил, или еще какой пакости не прилепил! Вы же офицер, образованный человек, прости Господи! И сюда же со своими заклинаниями и молитвами тайными! – Димитрий сердито тряхнул бородой. – Раз веруете, то знать должны: христианство – суть религия экзотерическая. Мы от прихожан ничего не скрываем!
Они дошли до детского парка с развалинами храма, и Димитрий увидел намалеванный на тенте вверх ногами черный крест. Лицо его стало еще более гневным.
Они уже собрались лезть внутрь, но тут Николай заметил патруль ППС. Полицейские шли по улице Советской, на ходу все трое курили и о чем-то горячо спорили. Точкин подождал, пока наряд скроется из виду, подошел к тенту и своей опасной бритвой вырезал в брезентовой ткани незавершенный прямоугольник в человеческий рост. Придержав брезент, он пропустил Димитрия внутрь первым, и сам последовал за ним.
Церковь святителя Василия была рассыпана по холму бесформенной грудой строительного мусора. Под подошвами глухо хрустели камни и звонко – осколки стекла. Взбираясь наверх, иерей зацепился ботинком о погнутый обод бочки из-под святой воды:
– Вот мерзость… запустения! – Прибавил он через шаг.
– Как в Писании, – поддакнул спутник.
Вперед Точкина Димитрий в рясе перелез через белокаменную глыбу с остатками фриза на ней и остановился на более или менее ровной площадке.
– Дальше не полезем. Подержите, – священник вынул из кадила чашку с ладаном и вручил ее спутнику, а сам приступил к розжигу. Зажигалка кстати оказалась у него в кармане кожаной куртки.
Николай помогал, обмахивая кадило фуражкой, но угли никак не хотели разгораться.
– В храме мы под вытяжкой разжигаем, – оправдывался Димитрий.
Склонившись над жаровней, он дул на угли и вынужден был всё время прижимать локтем к груди мешавший ему наперсный крест. Наконец, он не вытерпел, снял распятие с шеи и следом за чашей протянул Николаю.
Когда из жаровни потянулась вверх долгожданная струйка сизого дыма, Димитрий поставил на место чашку с ладаном, протер очки и тихим камерным пением благословил священный сосуд. Воздух вокруг понемногу терял прозрачность, наполняясь дымом священной смолы.
Димитрий раскрыл свой старинный требник и запел ектению. Сначала всё было спокойно, но потом что-то мелькнуло в дыму слева от Точкина. Хрустнуло стекло. Николай с нарастающим смятением заозирался по сторонам. «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли». На небесах в квадратном проеме над их головами клубились тучи, недобро завыл ветер.
Только на последних словах панихиды Димитрий с досадой вспоминает о том, что перед началом обряда забыл надеть наперсный крест. Николай послушно протягивает ему золотое распятие. Когда священник пытается взять его, рука с растопыренными пальцами застывает вдруг в задымленном воздухе, как будто ее свело параличом.
В этот же миг Точкин заметил, как сгусток дыма в нескольких шагах позади от Димитрия обрел очертания женского тела. Из своего мешка под ногами Николай достал деревянный крест и расправил бечевку.
Спотыкаясь на обломках кирпича, он стал подбираться к ведьме и не увидел, что оцепеневший Димитрий тем временем пришел в движение. Точнее сказать, двигаться начали только его руки, а сам он продолжал стоять в той же позе с лицом, обращенным немного вверх, и только в смертельном ужасе вращал глазами по сторонам.
Одна из рук священника взяла кадильницу, а другая сковырнула с нее металлическую чашу, в которой плавился ладан. Золотой сосуд оказался перед его лицом, и он на секунду почувствовал губами жар из открытой жаровни. Как будто сам собой рот широко распахнулся, и в горло святого отца из кадила посыпались горящие угли.
Призрак стоял прямо перед Точкиным. Он примерился и набросил крест. Чудо свершилось, дух претворился в плоть, и обгорелое тело девушки с деревянным распятием на груди рухнуло ему под ноги. Николай успел только мельком взглянуть на ведьму и тут же обернулся на душераздирающий вой за своей спиной. Он не сразу понял, что произошло, но потом среди обломков кирпича увидел пустое кадило.
Несчастный Димитрий катается на спине, кричит и молотит руками по острым камням. Николай достал мобильный из кармана шинели, но пальцы так дрожат от волнения, что он не может набрать «03». И тут телефон выскальзывает из рук.
Наклонившись за ним, он слышит звук голосов за спиной и оборачивается. Двое молодых мужчин в форменных полицейских бушлатах быстро поднимаются по горе обломков. За ними едва поспевает девушка-курсант с огненно-рыжими волосами и непокрытой головой.
Через полчаса врач «скорой» осматривает священника, которого полицейские побоялись трогать и оставили лежать на камнях. Тот уже не издает звуков, кроме хриплого дыхания. Рыжая курсантка подбирает кем-то раздавленные в суете батюшкины очки:
– Выживет?
– Как Бог даст, – вздыхает врач. – Данные по нему есть?
По обморочному лицу священника ручейками стекает пот.
– Отец Димитрий его зовут, – вступает в разговор Точкин.
– А по паспорту?
– А по паспорту неизвестно. Он в Троицком соборе сегодня заутреню пел.
Доктору с медсестрой из «скорой» потребовалась помощь сержанта, чтобы уложить на носилки потерявшего сознание Димитрия. Пропуская носилки, рыжая курсантка посторонилась, неожиданно наступила на что-то мягкое, и теперь с отвращением глядит себе под ноги.
– Интересно, – к курсантке подошел сержант и вместе с ней разглядывал находку. Точкин выглянул у полицейского из-за плеча и притворно ахнул.
Труп с плохо развитым торсом мог принадлежать девочке или женщине малого роста. Верхняя половина тела была совершенно изуродована огнем, лицо кое-где выгорело до кости. На груди у обнаженной покойницы сержант заметил деревянный крест, по размеру значительно крупнее обычного нательного.
Следователь, которого вызвали пэпээсники, появился почти сразу после отъезда «скорой».
– Мы вдвоем были. Я в собор зашел ладана купить, он меня увидел в лавке и попросил помочь какое-то таинство провести, я даже не понял, какое, – начал оправдывающимся голосом рассказывать ему Точкин. – Здесь он зажег кадило, и, когда оно разгорелось, углей себе в рот насыпал.
– Сам? – Молодой полицейский в штатском недоверчиво посмотрел на Николая. По чину он был лейтенант, как и допрашиваемый.
– Сам. Он с самого начала себя необычно вел. Крест зачем-то снял, богохульствовал.
В допрос встрял сержант:
– Зачем вы сюда полезли вообще?! Объект аварийный! От кого, по-вашему, холм загородили?!
Точкин в ответ виновато пожал плечами.
– Документы предъявите, – снова подал голос следователь.
Он принял из рук Николая военный билет, пролистал его и вернул с выражением сочувствия на лице.
– О женском трупе что можете сообщить?
– Ничего.
– Из города в ближайшие дни уезжать не собираетесь?
– Никак нет.
Когда молодой лейтенант в штатском подошел к трупу, чтобы провести первичный осмотр, челюсти ведьмы на его глазах вдруг разомкнулись сами собой. Полицейский отпрянул. Прозвучало несколько слов, которые никто из присутствующих не смог разобрать.
Начальник патруля сделал глубокий вздох, вытащил из-за пояса рацию и вызвал неотложку. Скоро Николай услышал сирену второй по счету реанимационной машины.
Прибывший медик лет сорока посмотрел на обугленные останки и перевел возмущенный взгляд на полицейских:
– Вы издеваетесь? Нам заниматься сейчас, по-вашему, нечем больше?
– Она говорила, – пролепетал следователь. Ему поддакнула рыжеволосая курсантка.
Доктор покачал головой, присел на корточки и аккуратно взял в руку тоненькое запястье с обгорелой кожей. Конечность была холодной. Пульс отсутствовал.
– Что и требовалось доказать, – четверо полицейских не спускали с него испуганных глаз. – Это невозможно. Она мертва.
– Отвити крест, – раздался вдруг отчетливый шепот. Врач отбросил ведьмину руку и, как стоял на корточках, отпрыгнул вбок.
Нервно хихикнула рыжеволосая стажерка, мужчины вжали головы в плечи. Врач достал из чемоданчика стетоскоп и приложил его к коже под почти незаметным холмиком левой груди.
– Мертва, – вторично подтвердил он и поднялся с колен.
– Забирайте, забирайте, – осмелел сержант. – Там разберетесь.
В итоге странную находку переместили на носилки, закрыли наглухо простыней и погрузили в реанимационный фургон.
Точкин пожелал полицейским хорошего дня, и, только когда выбрался в парк, вспомнил о том, что листок с именами вещих женок остался в развалинах, если только кто-нибудь не подобрал его.
На всякий случай он проверил карманы шинели. В одном лежало заклятие для поимки ведьм. Из другого вместе с мобильником он вытащил, к своему изумлению, визитку ворожеи Наталии Заболотской, которую ночью дал ему профессор Эхт и которую он выбросил своей же рукой. Николай поглядел по сторонам, но не увидел урны и сунул фиолетовую визитку с вензелями обратно в шинель.
Архип Иванович не отвечал. После второй безуспешной попытки дозвониться до него Николай набрал сообщение: «Операция переносится на ночь. Утратил имена женщин. Пришлите СМС. Обнимаю и…» – Последнее слово он несколько раз напечатал и потом стер, и в конце концов решил закончить фразу этим многозначительным многоточием. Пока писал текст, он так разволновался, что из-под фуражки с красным околышем на щеку ему скатилась капелька пота.
По дороге к автобусу Николай зашел в лавку при церкви Архангелов Михаила и Гавриила с Городца и приобрел плошку благоуханной «Святой ночи». Особого выбора не было, да и продавщица с благоюродивой улыбкой на некрасивом лице не задавала вопросов. Вспомнив инструкцию Архипа Ивановича, вместе с ладаном он купил простенькую домашнюю лампадку «с паучком», для которой не нужен уголь.
Выбравшись на своей остановке на Завеличье, он перешел проспект и достал телефон. От Архипа Ивановича ничего не было. Аппарат предупреждал, что заряда осталось девять процентов.
Путь домой лежал через несколько дворов хрущевок. Не глядя по сторонам, Точкин шел и чувствовал, как с каждым шагом нарастает его беспокойство. На середине дороги он остановился снова проверить мобильный, который успел разрядиться еще на два пункта, потом поднял глаза и с непониманием заозирался. Местность вокруг была незнакомой.
АГНИЯ
парикмахерская дамская
– Прочел Николай на торце ближайшей пятиэтажки, где по внутреннему ощущению должен был быть круглосуточный алкогольный. В незнакомом дворе на детской площадке стояла странная карусель в виде подсолнуха. Он заблудился в районе, где вырос и прожил всю жизнь.
Над вывеской парикмахерской была табличка: «ул. Народная, 43». Улица и номер дома показались ему знакомым. Он достал из кармана визитную карточку знахарки Наталии Заболотской, посмотрел на ней адрес и понял, что не ошибся.
Не переставая удивляться, Точкин вышел на главную улицу, свернул во дворы за гигантской продуктовой «Пчелкой» и метров через триста опять уперся в Народную, 43, хотя проклятый дом, по его расчетам, должен был остаться позади. Он вытащил из-под шинели волшебный образок и пристально поглядел на древний лик святого Никиты. Для надежности крепко зажмурил глаза, но, когда раскрыл их снова, всё было по-прежнему.
На застекленный балкон четвертого этажа в это время вышла женщина за пятьдесят с пышной, похожей на парик, прической и закурила. Внизу она заметила Николая и громко обратилась к нему:
– Вы ко мне?! Заходите!
Лейтенант вытер ноги о решетку перед подъездом и поднялся по лестнице. Когда он нажал кнопку звонка, сквозь заливистый лай из квартиры мужским голосом раздалось: «Войдите!»
Собака с огромными стоячими ушами, выбежавшая к порогу встречать Точкина, с виду немного напоминала маленькую и пухлую немецкую овчарку. Виляя хвостом, она принялась навязчиво обнюхивать гостю брюки.
– Фу! – Прикрикнула Наталия, выходя с балкона.
– От меня котами пахнет, – заступился Николай и погладил собаку по голове.
Та тотчас полезла обниматься. Хозяйка за противоблошиный ошейник стащила свою питомицу с груди Николая и мягким пинком отправила в комнату.
Из прихожей Николай успел мельком заглянуть в хрущевскую кухоньку. Там он заметил двоих молодых мужчин, одетых чересчур, как показалось ему, по-домашнему. На холодильнике стоял микроскопический телевизор и показывал что-то спортивное. Никто из двоих не обернулся на посетителя.
– Прием – 500 рублей, – назвала тариф чародейка, – всё включено.
В салоне «Козла» Архип Иванович со страдальческой миной и словами: «В запас», – выдал Николаю стопку банкнот. Деньги Точкин спрятал в кителе и сейчас расстегнул шинель, достал пачку и вытащил из нее бордовую пятисотенную, которая перекочевала в карман хозяйкиного домашнего платья. Знахарка изучающе посмотрела ему в лицо и вдруг скомандовала:
– Обернитесь!
Точкин сделал, как сказала Наталия, и через секунду она протянула ему через плечо и продемонстрировала ржавую швейную иголку, которую вытащила из воротника кителя.
– Игла приворотная!
Узор обоев в прихожей закружился в глазах. Он рухнул на тумбу для обуви и закрыл руками лицо.
– Воды принести? – Засуетилась хозяйка.
Николай, не отрывая ладоней от лица, помотал головой.