– Тридцать восемь и три.
– Зашибись. Мне теперь и с русским на допсу?
– Так ты же всё равно идешь, – как могла, успокоила ее мать.
Лера попыталась сказать что-то еще, но опять закашлялась. Мейн кун с дурацкой кличкой Бусик заскочил на одеяло и поглядел сначала на Леру, потом на родителей с ясно читающейся тревогой в огромных янтарных глазах.
5. Мор
Коровьи туши коммунальщики вывезли в те же сутки: люди и техника работали до середины ночи. Сам холм за два дня успели обнести лесами и затянуть тентом высотой с бывшую церковь, чтобы не будоражить псковичей видом священных развалин.
Идет мелкий зимний дождь. Перед глазами Оли мелькают машины. Она стоит у пешеходного перехода, принюхивается и морщит носик. Здесь, на «зебре» перед площадью Ленина, ей снова чудится трупный запах, который ветер как будто доносит из детского парка за полкилометра.
Горит зеленый. В толпе идущих впереди Оля замечает квадратную спину Эхта. Профессор держит над собой огромный зонт, который очередной порыв ветра выворачивает наизнанку. Он сердито кряхтит и кое-как вправляет спицы на место.
Несмотря на ранний час, у ступеней корпуса маячит давешний нищий. Эхт под зонтом заметил его, неожиданно свернул с пути и первым начал разговор. Оле стало так любопытно, что она остановилась у профессора за спиной и сделала вид, что что-то ищет в сумке.
– «Красная Русь»-то этать… того…
– Ну, в светлый путь! – Отвечает профессор нищему и ловким движением швыряет ему в шапку-ушанку старинную серебряную монетку, по форме вроде рыбьей чешуи. Оля видела похожие в музее: лет пятьсот назад они были в ходу в Пскове.
Одуревший от такого улова старец осеняет Эхта крестом:
– Храни Вас Господь!
– Ты сам-то уже – того! – Шипит профессор, который отдернулся от крестного знамения как ошпаренный.
На втором этаже Оля врывается в круг девочек перед закрытой аудиторией:
– Представляете, сейчас Эхт на моих глазах этому попрошайке… – Она резко замолчала, когда в поле ее зрения показался доцент Велесов.
– Здравствуйте! – Отвечает Велесов на хоровое приветствие десяти студенток старшего курса и начинает отпирать дверь соседней аудитории.
Сразу за доцентом из-за угла появляется Викуша: запыхавшаяся и с заплаканным лицом.
– Лера умерла! – Всхлипывает она сходу.
Андрей Валентинович, который только что управился с замком, подошел к группе:
– Лера?! Усвятова?!
Викуша утвердительно шмыгнула носом.
– Что случилось?
– Пневмония, – ответили за нее.
– Кошмар! Бедный ребенок!
Викуша оттянула рукав своей кофточки и вытерла со щек слезы.
В больницу Леру отвез отец, когда столбик на градуснике дополз до 40,5C. За ночь ей уколами сбили жар, она поспала и утром бодро отвечала на эсэмэски. Но к обеду температура вернулась к прежней отметке. Медикаменты не помогали.
Вечером в больницу пришла Викуша с коробкой шоколада и зимними яблоками из бабушкиной деревни, но подруга была уже в реанимации, и Викушу не пустили к ней. На скамейке перед дверью она застала Лерину мать. Отец в прострации измерял шагами коридор. Уходя из больницы, Викуша оставила родителям пакет с гостинцами и взяла от них обещание позвонить, как только Лере станет лучше.
В четвертом часу утра отворилась дверь палаты интенсивной терапии с табличкой «Вход воспрещен», и две санитарки выкатили каталку с телом под простыней. Елена Ивановна вскрикнула, затряслась крупной дрожью и сползла со скамьи на больничный кафель. Отец, успевший забыться тяжелой дремой, вскочил на ноги и заозирался по сторонам: еще несколько секунд он не понимал, где он и что происходит. На пол из опрокинутого Викушиного пакета покатились зеленые с багряным румянцем яблоки твердого зимнего сорта.
Лера оказалась одной из первых «нетипичных» легочных пациентов, которых привозили в городскую больницу ночь и день напролет. Когда в реанимации не осталось коек, техники установили аппаратуру в соседней пульмонологии. Главврача уговаривали закрыть клинику на карантин, но тот колебался в ожидании лабораторных ответов.
По телефону связались с коллегами из областной больницы, и те сообщили о молодой пациентке с похожим набором симптомов. Это была Светлана. Ее доставили днем из соседнего райцентра: на «скорой» и уже без сознания. Той же ночью, что и Лера, она умерла, не приходя в себя.
С первого курса Света про всё забывала и на всё забивала. Консультация не экзамен. Никто не подумал, что с ней тоже что-то могло случиться, и не стали звонить.
Викуша сморкается в салфетку и достает пухлую косметичку. Анжела смотрит время на мобильном:
– Где Полистовская? Уже пятнадцать минут прошло.
Еще через пятнадцать минут, за которые Викуша успевает снова поплакать, на кафедру отправляется делегация в составе той же Анжелы и Ани.
На третьем этаже Анжела стучит в высокую дверь, потом еще раз и, не дождавшись ответа, дергает ручку.
– Здравствуйте, а у нас консультация по сравнительной грамматике, – начинает она. – Полистовская…
– Алевтина Порфирьевна, – договаривает за нее Аня.
Единственный человек на кафедре – Ольга Борисовна Лемминкяйнен. Она сидит за дальним столом и разговаривает по городскому телефону.
Два года назад Лемминкяйнен вела у их группы курс народной культуры. Ей чуть за тридцать, у нее очень светлые волосы и светло-серые, почти прозрачного цвета, глаза. Белесые ресницы с бровями сливаются тоном с кожей. Косметикой она не пользуется, даже не красит губы.
При виде студенток Ольга Борисовна прикрывает рукой телефонную трубку и указывает на плешивую от старости норковую шапку на крючке-вешалке:
– Вы разминулись с Алевтиной Порфирьевной. Она только что вышла к вам.
Буркнув хором «спасибо», девочки побежали обратно.
– Извините, студенты. Преподавателя своего потеряли… Нет-нет, в буквальном смысле… – Говорит Ольга Борисовна в трубку, поглядев перед этим в сторону закрывшейся двери. – С вашим амулетом я, кажется, разобралась. Желтое вещество в нем – это смола асафетиды, или ферулы вонючей. Вы и сами заметили, что у нее очень неприятный запах. Асафетиду часто применяют в колдовстве и в народном целительстве: от легочных болезней, от лихорадки, как обезболивающее. В сочетании с кошачьей перхотью и волосами девственницы, состриженными… со срамного места, – добавляет Лемминкяйнен после неловкой паузы, – смолу используют для борьбы со всякой мелкой нечистью. Думаю, для этого и была сделана ваша ладанка, а лик Богоматери, пречистой девы, может быть, нужен для усиления эффекта.
– Я именно так и подозревал, спасибо, – отвечает из трубки высокий мужской голос. – Еще вопрос. Вы знаете что-нибудь об исторических записях Малиновского? В интернете я ничего про них не нашел.
– Вам о них Андрей Валентинович рассказал?
– Так точно. На кладбище.
– На самом деле, это фольклорные записи, а не исторические, хотя точные датировки в преданиях – исключительная редкость. Документа вы не найдете нигде, кроме нашего архива, – он попросту не публиковался. Если нужно, могу сделать вам копию тетради.
– Малиновский – ваш преподаватель?
– Студент Псковского учительского института. Так до революции назывался наш ПГПИ.
Как выяснил Точкин из дальнейшего рассказа, тексты передала в институт Эльвира, сестра исследователя, в 1920 году. Согласно приложенной записке, материал был собран ее братом Сергеем на территории Псковской губернии с февраля по октябрь 1916 года.
Как многие тогдашние педагоги, Сергей Малиновский придерживался левых взглядов. По убеждениям он был близок к социал-демократам и даже состоял в конспиративном центре псковской группы, отвечавшей за издание и распространение газеты «Искра».
24 октября 1917 года, за день до переворота в Петрограде, члены подпольного Военно-революционного комитета в Пскове неудачно штурмовали каторжную тюрьму, где содержались революционные солдаты и офицеры. Малиновский участвовал в операции и был ранен. В течение следующих нескольких дней большевики взяли реванш: были захвачены главпочтамт, телеграф, железнодорожный вокзал. С ноября в городе установилась власть советов.
Вместе с Леоном Поземским, первым руководителем псковского комсомола, Малиновский занимался организацией молодежного движения в городе. В 1919 году, защищая Псков от наступления белогвардейского добровольческого корпуса, Поземский был захвачен в плен на переправе через реку Кебь и на месте расстрелян. Красным не удалось удержать город. В Псков вошли войска белого командира Булак-Балаховича, известного своим болезненным пристрастием к повешениям. Виселицы поставили на Сенной площади и каждый день казнили коммунистов и сочувствующих. Террор продолжался три месяца, пока в город не вернулась советская власть. В 1923 году Сенную площадь переименовали в Площадь Жертв Революции, и на ней установили гранитную стелу с именами погибших. В списке есть и фамилия Малиновского.
Когда фольклорные записи студента впервые попали к специалистам из Псковского института, те заподозрили в них образчик модной в те годы кабинетной мифологии и отправили в архив. Вспомнили о них уже после Великой отечественной. При раскопках на территории кремля археологи обнаружили фундаменты церквей Довмонтова города, и оказалось, что план застройки совпадал с описанным в одном из преданий. Примерно в те же годы на Новом Торгу выкопали клад купца Собакина с предсказанным Малиновским числом монет. Тогда институтские историки всерьез задались вопросом о происхождении записей.
Первым делом попытались разыскать сестру студента. В 1924-м, на тридцатом году жизни, Эльвира вышла замуж, но через два года развелась и вернула себе прежнюю фамилию. Как и брат, она была педагог по специальности и посвятила больше двадцати лет учительской деятельности. Во время немецкой оккупации Малиновская преподавала химию с биологией в тогдашней средней школе № 2 – нынешнем Псковском техническом лицее.
18 февраля 1944 года авиация дальнего действия начала бомбить оккупированный Псков. Нацисты эвакуировали население, в Германию по железной дороге под бомбежками уходили эшелоны с людьми, которых везли на принудительные работы. В следующие месяцы город был фактически стерт с лица земли советскими бомбами. Когда Псков освободили, число оставшихся жителей в руинах едва превышало сотню человек. В Германии примерно треть из вывезенных псковичей погибла из-за нечеловеческих условий труда, голода и болезней. Согласно документам немецкой стороны, Эльвира Малиновская 1894 г. р. была в их числе.
Из политических товарищей Сергея Малиновского единственным, кто пережил белый террор в Пскове, обе войны и сталинские чистки, оказался глава псковского ревкома Василий Лукич Панюшкин. После ареста в 1937-м, трех лет в тюрьме и семи – в лагерях Панюшкин был реабилитирован в 1955-м.
В своем ответном письме в псковский институт из Москвы, где он проживал после освобождения, старый большевик дал понять, что за время подпольного пребывания в Пскове он успел сильно сблизиться с Малиновским. Кроме прочего, Панюшкин отметил тяжелое психическое состояние товарища: молодой человек предвидел свою гибель и как будто даже стремился к ней.
О его научных изысканиях Василий Лукич имел смутное представление и мог сообщить только, что за год, который предшествовал революции, Малиновский исходил в Пскове все древние церкви и кладбища. Студента сопровождал мужик Емельян, бывший каторжанин. Именно связью с ним Панюшкин объяснял явно нелегальное происхождение порядка двенадцати килограммов золота в старинных номиналах, которые бедный студент передал ему на нужды партии.
Предания, записанные Малиновским, охватили почти семьсот лет Псковской истории: с XII по XIX века. То из них, которым больше всех прочих интересовался Николай, было по хронологии одним из самых ранних и уступало по древности только биографии сотского Ерофея домонгольских времен и описанию знаменитого Ледового побоища: на травяном лугу, под деревушкой Ледово в нынешнем Опочецком районе. В 70-е годы институтские историки хотели провести там раскопки, но встретили сопротивление по идеологической линии.
Запись о казни вещих женок Лемминкяйнен, кажется, сама перечитывала недавно, и поэтому помнила почти дословно. Неизвестный респондент Малиновского сообщал о том, что женщины были убиты псковичами из страха перед моровым поветрием и тем подтверждал интуитивные догадки Афанасьева, Максимова и прочих этнографов, в чьем распоряжении была единственная оставленная хронистом фраза: «Того же лета псковичи сожгоша 12 жонке вещих» (Псковская вторая летопись, год от сотворения мира 6919-й).
«Черная смерть», которая в период с 1346 по 1352 гг. уничтожила, по разным оценкам, от четверти до половины населения Евразии, продолжала напоминать о себе отдельными вспышками по всему континенту. За двадцать лет, что предшествовали сожжению ведьм в Пскове, город пережил три эпидемии – одну страшнее другой. Регулярные «знамения в солнце» и «знамения в луне» сулили впереди еще больший ужас. В те же годы бурей сорвало крест с Троицкого собора, а в небе явилась «звезда хвостата».
В лето 1411 г. на Радоницу в соборе Иоанно-Предтеченской обители Иисус Спаситель сошел с древней византийской иконы и возвестил бывшим там инокиням, что Небесный Отец наслал на город вековой мор в качестве кары за волховство, коим безмерно прельщены псковитяне. Господь раскаялся, сотворивши сей нечестивый народ, уже исчерпал запас суровых остережений и теперь готовит мор моров, от коего быть граду пусту. Чтобы избежать этой участи, псковичам надлежит собрать вместе всех псковских ведьм и сжечь их в православном храме заживо по особому обряду из Библии. Так указал инокиням явленный Иисус.
Псков в те годы еще относился к Новгородской епархии, куда и отправили гонца, чтобы передать слова пророчества. Тамошние владыки встретили новость без воодушевления: сослались на заповедь «не убий», отсутствие в Библии слов о каком-либо похожем обряде и известное малоумие инокинь вообще и иоанно-предтеченских в частности.
Но многие из горожан поверили инокиням. На вечевой площади они стали призывать спасти город, но их тут же завечали сторонники новгородского митрополита. Тогда они решили действовать тайно.
Среди тех, кто требовал сжечь ведьм, был единственный священник, настоятель храма Василия на Горке. Для ритуала он готов был пожертвовать собственной церковью. Заранее выбрали ночь. Люди врывались в дома по всему Пскову и волокли ведьм к деревянному храму на холме рядом с болотом. Большинство из женщин, которых привели к нему, священник отпустил за недостатком улик, и так обреченных осталась ровно дюжина. Из собравшихся он был единственный грамотный, и потому сам прочел молитвы и возжег пламя от церковной свечи. Спустя два года на месте проклятого пепелища был воздвигнут нынешний белокаменный храм.
– А сколько всего текстов записал Малиновский? – Спросил Точкин, когда собеседница закончила свой рассказ.
– Восемнадцать преданий и один заговор на старославянском языке, который по-своему уникален для русского фольклорного свода.
– Чем именно?
– Его адресат – князь Черный Владимир, один из, образно выражаясь, «краснокнижных» персонажей народной русской культуры. Не считая записей Малиновского, имя Черного Владимира встречается всего в нескольких быличках, которые собрали экспедиции в XIX веке в Новгородской и Архангельской губерниях. Литература упоминает также песню, текст которой не сохранился.
Единственная публикация по этой теме – статья доктора Вратова в одном из номеров «Советского славяноведения» за 1987-й год. Любопытно, что Вратов выводит князя Владимира Черного из числа региональных персонажей, вроде олонецкого духа Святке или псковского Морского кота, и называет его общеславянским богом зла, аналогом библейского «князя мира сего»: недаром «Владимир», или, по-древнему, «Володимер» означает буквально «владеющий миром».
Еще в домонгольской Руси его культ был вытеснен культом другого князя Владимира – Святославича по прозвищу Красно Солнышко, причисленного к лику православных святых. Возможно, причина забвения так же в том, что имя Черного Владимира, как и медведя, например, старались из суеверия не произносить вслух и заменяли эвфемизмами: «ляхой», «игрец», «ненавистник», «нечистый», или просто «черный».
– Имя ему легион, – делает заключение Точкин.
– Именно так. Кстати, как движется ваше следствие? Говорят, в поджоге замешана какая-то женщина или девушка?
– Этого пока я сказать не могу.
– Да-да, понимаю, вы не имеете права ничего разглашать.
Когда Велесов передавал ей амулет, то сказал только, что предмет может быть каким-то образом связан с гибелью их студента. Пометка «л-т Точкин» рядом с телефонным номером сбила ее с толку. Николаю приходится объяснить, что к полиции он имеет самое косвенное отношение, а расследование его носит частный характер.
Еще до того, как Лемминкяйнен попрощалась с Точкиным, на кафедру вернулась пожилая профессор Полистовская: экзаменационная консультация у нее закончилась. Зашел, поздоровался и уселся за свой стол доцент Андрей Валентинович Велесов. Закончив разговор по телефону, Ольга Борисовна достает из ящика стопку студенческих курсовиков по народной культуре.
На обеде она надевает пальто и идет в кафе-кондитерскую через дорогу. На улице тепло, дождь кончился, уже светит солнце. С рассеянной улыбкой на губах молодая светловолосая женщина шагает по площади Ленина, но напротив бронзового Ильича вдруг встает как вкопанная.
В мертвеце, который сидит у гранитного постамента прямо под надписью «Ленин», Ольга Борисовна опознала местного нищего. Черты лица у несчастного старика исковерканы безобразной гримасой, глаза выпучены, а фиолетовый, как у собаки породы чау-чау, язык свешивается до середины белой бороды. Она в непонимании озирается по сторонам. Люди идут мимо как ни в чем не бывало.
Набравшись смелости, она заставляет себя снова взглянуть на нищего и не знает, что и думать. Старец под памятником мирно спит, привалившись спиной к гранитной плите. Ветер перебирает седые волосы на его голове и теребит уголок пятидесятирублевки, которую сам же владелец положил в шапку-ушанку «для развода» и осмотрительно присыпал сверху тяжелой железной мелочью.
Кто-то из проходящих мимо студентов поздоровался с Лемминкяйнен, но она не ответила и продолжала растерянно смотреть на спящего попрошайку и удивляться про себя случившемуся с ней страшному наваждению.
6. Древесина
Созерцая коричнево-серый пейзаж за окном, Николай наливает вторую по счету кружку травяного чая и подносит ко рту левой рукой. Правая за четыре дня не до конца перестала болеть, хоть дыры от кошачьих клыков успели затянуться тонкой молодой кожей.
В тот вечер в ванной комнате, когда он увидел над собой занесенное лезвие бритвы, лейтенант Точкин уже мысленно приготовился к встрече с небесным архистратигом, но тут что-то черное мелькнуло в воздухе. Это был Ворон. В полете кота и правда можно было принять за крупную птицу семейства врановых: хищную и стремительную.
Руку пронзила боль. Пальцы от укуса рефлекторно разжались. Сталь только легонько царапнула шею и звякнула о фаянс. Николай сунул укушенную руку под холодный кран, и струя окрасилась алым. Он дождался, пока перестанет течь кровь, и тогда закончил бритье. Ворон покинул помещение. Предполуночные часы прошли тихо, и ночь – тоже.
Наутро он прочел в новостях о трагедии в бывшей центральной усадьбе колхоза «Красная Русь». На фоне пепелища были запечатлены мужчина и женщина, оба возрастом немного за тридцать, чумазые и одетые как бездомные. Говорилось, что люди на снимке – брат и сестра Ермолаевы, необычная семья: в колхозе они совместно нажили троих детей: семи, десяти и тринадцати лет соответственно.
После пожара обугленные детские тела сложили по длине в ряд, чтобы без проволочек установить личности. Все трое появились на свет в домашних условиях, состояли на домашнем же обучении и документов не имели. Брату с сестрой грозило лишение родительских прав, но кто-то опередил судейских, устранив сам объект родительских отношений. Поджог оставался единственной версией следствия: по словам очевидцев, шесть деревянных двухэтажных коробок вспыхнули среди ночи почти одновременно.
Взрослые выжили. Не считая материального ущерба, никто серьезно не пострадал. По предварительным данным, крова лишились одиннадцать человек, включая известного целителя, который занимал квартиру в одном из домов и там же вел прием. В бывшем колхозе знахаря не застали: в статье писали, что полиция разыскивает его для дачи свидетельских показаний.
Выдвигались разные версии поджога, вплоть до откровенно нелепых. Какой-то пользователь в комментарии предположил, что заразных буренок в церковь Василия на Горке доставили именно из «Красной Руси», и теперь преступники заметают следы. Администрация тут же закрыла материал для обсуждений.
Официальные ресурсы не просто игнорировали эпидемию, но, кажется, приложили все усилия, чтобы скрыть происходящее. Однако город доносил вести через соцсети, комментарии под случайными статьями и малоизвестные форумы, которые можно было обнаружить через поисковики. Как раз на одном из них Точкин узнал о разрушении храма в детском парке и уже потом прочел короткий текст в псковских новостях.
Через сутки стали просачиваться первые известия об инфекционной пневмонии – в народе ее окрестили легочной чумой. Люди рассказывали о своих заболевших знакомых и о знакомых знакомых, разыскивали иммуноукрепляющие и антибиотики, которые очень быстро исчезали из аптек, обсуждали, как в домашних условиях сделать марлевую повязку понадежней. Много писали о дезинфекции. Сам Точкин, когда мыл подъезды, теперь вливал в ведро чистящего средства в два раза больше обычного.
С подобной летальностью у респираторного заболевания медицина еще не сталкивалась: из зараженных никто не прожил и 48 часов, но чаще короткая предсмертная кома наступала в течение суток. Инкубационный период фантастически мал: от двух до шести часов, вирулентность высока, механизм передачи неизвестен. Число заболевших растет в геометрической прогрессии, и больницы уже не справляются, а скоро и в гробовщицком сервисе наступит коллапс. Об этом писали в одном из городских сообществ «ВКонтакте».
Напуганные псковичи поминали крест, сбитый то ли ветром, то ли молнией с Троицкого собора в конце декабря. Случились и новые знамения, вроде ночного явления Богородицы двум монахам маленькой Мирожской обители: говорили, что Божья Матерь держала в ладонях черную птицу – символ скорби и запустения. Информацию тут же опровергла епархия, но вскоре и само опровержение удалили с официального сайта.
Николай узнал из беседы с Лемминкяйнен, что от новой болезни, по слухам, скончалась студентка-пятикурсница. Попрощавшись с институтской преподавательницей, он сразу набрал Любимова и стал спрашивать про эпидемию. Тот резко оборвал, что разговор не телефонный и пообещал заехать вечером, но не заехал. Не объявился он и на следующий день.
Посягать на жизнь Николая в его квартире больше не пытались. Невидимая и непрошеная гостья вела себя мирно, и лишь порой то в одном, то в другом углу слышался негромкий шорох. Ворон рычал в ответ. Пожертвовав здоровым ежедневным двадцатидвухчасовым сном, пушистый рыцарь взял в привычку делать регулярные обходы владений. На раненого хозяина он поглядывал снисходительно.
Дождь прокладывает на кухонном стекле мокрые дорожки. Сумрачный день больше похож на вечер. На коленях у Точкина Уголек открывает один левый глаз, но тут же закрывает его снова и погружается обратно в свои ленивые кошачьи сновидения.
Из открытой форточки доносится мужской голос:
– Лорд! Лорд!
Точкин поднимает глаза на окно и замечает силуэт хозяина в проеме подъезда дома напротив. Пес со стороны помойки нехотя плетется на зов и исчезает во мраке подъезда. Промокший, он кажется еще чернее обычного.
Точкин уже почти закончил чаепитие, когда на дорожке перед домом остановился автомобиль УАЗ-469 «Козел» цвета «хаки» с тонированными стеклами. Николай через оконное стекло впился взглядом в машину.
Капот «Козла» украшает жирная надпись:
IНЦI
На обеих дверях, которые видно Точкину из окна, такой же белой краской намалевано во всю высоту по православному кресту. Брезентовый тент испещрен какими-то письменами.
На его глазах дверь спереди отворяется и выпускает наружу пожилого водителя. На груди поверх старого тулупа у него надет священнический золотой крест с самоцветами. Не отходя от машины, старик щурится, чтобы прочесть табличку с номерами квартир, и уверенным шагом идет к подъезду.
Испугавшийся спросонья пронзительного звонка домофона, Уголек перепрыгнул с колен хозяина на кухонный стол и бросился наутек. По пути он опрокинул на клеенку недопитую кружку чая.
Когда Николай отворил дверь, гость без приглашения ступил в узенькую прихожую.
– Архип Иванович, – представился он с важностью в голосе. – Целитель.
Словно в ответ на эти слова, прямо из воздуха за плечом Николая брызнул жутковатый девичий смех. От самоуверенности целителя не осталось следа. Спиной вперед Архип Иванович метнулся обратно в подъезд. При этом он зацепился пяткой сапога о порог и чуть не грохнулся оземь.
На лестничной клетке гость машинально схватился за свое наперсное распятие с драгоценными камнями.
– Что там у тебя?! – От неожиданности он сразу перешел на «ты».
– Женщина, – таинственным голосом проговорил Точкин.
– Гнать надо! Давно?!
Николай принялся отсчитывать дни. Колдун сник. Зайти в квартиру он больше не решился.
Уже на лестнице целитель обернулся к Точкину:
– Разговор у меня к тебе нарочитый есмь. В машине ждать буду.
Николай вернулся на кухню, вытер пролитый чай, досыпал сухого корма, проверил воду в двух кошачьих мисках, закрыл форточку и погасил свет. Перед самым уходом он зашел в ванную и на всякий случай сунул в карман опасную бритву из зеркального шкафчика над умывальником.
Командирские часы на руке показывают 14:25. Точкин в подъезде запирает дверь и спускается вниз. К УАЗу колдуна он движется по дуге, огибая грязное озеро на асфальте.
«Господи Боже сил, Боже Израилев, вонми посетити вся языки, да не ущедриши вся делающыя беззаконие. Возвратятся на вечер и взалчут, яко пес, и обыдут град…» – Несколько молитв старославянскими буквами написаны на брезентовом тенте «Козла» то ли черной тушью, то ли какими-то чернилами. Белые кресты с диагональными перекладинами нарисованы и на других дверях машины, включая заднюю багажную.
– Залазь, – спереди открылась пассажирская дверь с тонированным окном.
На приборной доске перед водителем составлен целый иконостас, и не китайская пластмасса из церковной лавки, а настоящая старина: Святая Троица – покровительница Пскова, Богоматерь, два Николы Чудотворца, равноапостольная княгиня Ольга, еще несколько из местнопочитаемых святых. Забравшись в салон, Николай снимает с головы фуражку и осеняет себя крестным знамением.
Колдун глушит радио, которое настроено на разговорную волну. В салоне пахнет ладаном, перегаром и, едва уловимо, человеческим дерьмом. Николай поворачивает голову назад. Там сидят двое. Увидеть их прежде Точкину помешало затонированное стекло.
Тот, что за водителем, одет в солдатский камуфляж. Из ворота куртки у него выглядывает застиранная почти до исчезновения полос тельняшка. Появление лейтенанта проходит для него незамеченным: с безразличным видом он изучает спинку кресла перед собой.
Другой неприятно улыбается Николаю и демонстрирует рот, в котором вместо половины зубов – гнилые пеньки. На правом указательном пальце Точкин заметил у него уголовную татуировку-перстень с крестом.
– Свои это. Пожарщики, – представил колдун попутчиков. – Слыхал, «Красную Русь» бабы спалили?
– Какие бабы?
– Те, из коих женщина твоя будет!
Через двор, заставленный машинами, к соседнему дому протискивается фургон скорой помощи. Архип Иванович многозначительно тычет пальцем в стекло.
– Доколь она тебя тут стеречет, чтоб не наделал чего им, другие добрых людей волшебной болезнию морят за обиду свою. Дождались, проклятые, своего воскресения черного! Выползли!
– Откуда выползли?
– А ты ако сам разумеешь? Часто ль к нам кто с небес лезет? – Риторический вопрос повис в горячем воздухе салона. – Ни молениями, ни снадобьями сей мор не укоротить. Доколь здесь бабы, не отступит поветрие.
– А вы про студента Малиновского никогда не слышали? – Неожиданно переменил тему Точкин.
– Про такого не слыхал, – удивился Архип Иванович. – Редко ко мне студенты хаживают. По осени две девки были за приворотами да Иван за оберегом, и того ты привел. Кабы в тот день мы с тобою потолковали бы, многих скорбей бы спаслись.
– Славный оберег вышел, – мрачно съязвил Точкин.
– Каков бы ни вышел, греха на мне нет! Да и был бы грех – не грех, а Богу деяние угодное! – Николай при этих словах уставился на собеседника с враждебным выражением на лице. – Ты погодь зыркать! Своими очами скоро сам всё узришь! Как бабку его Роман зарезал, Иван без морса ногтяного одно не жилец был. Помышлял я его еще в «Красной Руси» топором посечь, да и посек бы, коль бы не ведал, что с тобою он в проводе явился. Сие нынче расплата за страшивство мое! Зло велие Псков покрыло, человеками ако куклами вертит!
За шиворот Точкину скользнули чужие пальцы. Он вздрогнул и за миг до того, как обернуться, почувствовал легкий укол в шею.
«Беззубый» на сиденье за его спиной выставил вперед ладони в примиряющем жесте и улыбается той же мерзкой улыбкой. Николай не спускает с него глаз, сует руку под шинель и расстегивает карман кителя, где прячется опасная бритва.
– Ты не боись его, – на плечо Точкина с погоном ложится старческая рука. – Баловный он, да незлобивый. Я его вот таким крохоткой помню, – колдун прикладывает другую ладонь ребром к своему колену. – За мною всё ходил: то по рыбу, то по грибы – любил меня вельми маленький, без батьки рос, сирый.
Точкин отпустил бритву, убрал руку из-за пазухи и вдруг ни с того ни с сего легонько прикрыл ею сухую ладонь Архипа Ивановича. Их глаза встретились. Архип Иванович улыбнулся ему. Щеки у Николая зарделись.
– Изловить нужно непокойниц бестелесных, до последней всех, да отпеть по обряду тайному, – продолжал колдун прежнюю речь, – тогда, глядишь, и примет их, анафем, Господь Милосердный. А и нет – то всё одно, его это, Господа, дело, а наше, людское, – пред лице Его богомерзких нечестивиц поставить.
Точкин не мог отвести взгляда от его губ, которые сейчас оказались совсем близко от его собственных, и едва понимал смысл того, что говорил ему Архип Иванович.
Они всё еще держались за руки. Сердце его трепетало. Отпустит или нет?.. Архип Иванович не отпускал и продолжал держать его ладонь в своей. Кожа мужчины сладко пахла ладаном.