Панаетов передал мне небольшой листочек в клеточку, вырванный из записной книжки. Там было написано несколько фамилий фигурантов. К каждой фамилии прилагались несколько ключевых вопросов, типа: родился, крестился, учился… В общем, основные направления стандартного досье.

– И это все? – искренне удивился я – Да с этой работой справился бы простой «барабан»*!

– Все-то, да не все. Прочитал?

– Прочитал.

– А теперь смотри сюда – полковник быстро достал из-за пазухи кусок «портянки» генштабовской карты, сложенной «лицом» в нужном месте и ткнул пальцем – меня интересует этот район.

Я заглянул в карту и сразу же понял, что речь идет о центральной части Ножай-Юртовского района.

– Во-первых, мне нужно знать здесь оперативную обстановку: кто, сколько, где и почему. Во-вторых: используемые маршруты, базы, пособники…

Мы одновременно взглянули друг на друга и, поскольку наши лица находились очень близко, склонившись над картой, я мог детально разглядеть строение радужной оболочки глаз Панаетова.

– …и в-третьих: не проще ли их просто взять и привести сюда за хобот? – без тени усмешки спросил я.

– То есть?

– То место, куда вы ткнули пальцем, называется осиное гнездо. Мне неделю надо собирать данные, чтобы дать вам более-менее вразумительный ответ. А вы: «базы, маршруты, пособники»…

– Ну а что сейчас можешь сказать?

– Сказать – про что? Вы хотите их просто завалить всем хлевом или провести «точку»*? В любом случае, вам отсюда не выбраться живыми. Это – горы.

– Ну, это уже наша забота. Так, что скажешь?

– Ну, навскидку… Мадаев и Исбахиев здесь уже давно не проявлялись. Надо полагать, отошли на отдых или в мир иной. Джабраилов, Якубов Усами и Якубов Ризван навряд ли попрутся сюда. Ихние маршруты: Дарго, Гуни, Элистанжи, Агишбатой… – это вас навряд ли заинтересует. Тут вам точно кранты будут. А вот Бимурзаев Апти, «Халид»*… Здесь, южнее Малые Шуани есть одно место. Я вам подготовлю один любопытнейший материальчик – буквально вчера на него наткнулся, совершенно случайно.

– Что за «материальчик»?

– Понимаете… Тут как-то в одной сводке промелькнул один человечек, некий Ахьядов Манзар, если не ошибаюсь – пятьдесят четвертого года рождения, подозревается в активном пособничестве боевикам. Так же является их проводником. И все бы ничего, но у него есть небольшой отдельный хуторок к юго-востоку от Шуани.

– И что?

– Как, что? Идеальное место! Надо бы проверить. Тем более, данные совершенно свежие.

– Проверим. Материал давай.

– Дурное дело – не хитрое.

– Что еще?

– А что еще? Я ж сказал, что вам тут каюк. Проводник вам нужен. Запрут вас и передушат, еще до рассвета.

– Ну, это еще бабка надвое сказала – пряча карту, пробормотал Панаетов.

– Я так понимаю, вас интересует Шуани потому, что у вас там есть надежный источник?

– Как раз голову этого самого «источника» нам и прислали, как ты сам выразился. Но мы уже неплохо изучили этот район. Давно здесь работаем. Не хотелось бы именно сейчас менять направление. Это ж уйма времени уйдет: по новой врастать в обстановку, изучить все маршруты, особенности, связи… Ты не представляешь, какой это гигантский объем работы.

– Зачем же менять? Надо попробовать заиметь новый источник.

– Ишь ты, скорый какой! Только они почему-то не выстраиваются к нам в очередь.

– Ну, еще бы! Кому ж охота проснуться и найти собственную голову в тумбочке? А по Ахьядову я вам немедленно справочку подготовлю. Интересный вариант, я думаю – вам стоит попробовать.

– Н-да, заманчиво. Ну-с? Ладно… Иди, работай. Я тебя сам найду, как понадобишься.

Я поднялся. Мы пожали друг другу руки на прощание. И тут Панаетов вдруг, задержав мою руку, серьезно спросил:

– Это правда, что так легко было вычислить моего человека в вашей разведывательной службе?

– Хотите, пойдемте, спросим у часового? – серьезно предложил я.

– Да нет уж. Почему-то я тебе верю.

Полковник хмыкнул и поспешно вышел из курилки, задев головой маскировочную сеть. Вскоре его мощная фигура скрылась за углом модуля разведывательной службы. Я некоторое время наблюдал за ним, пока он не исчез, затем уселся на лавку и снова закурил.

И что теперь получается? Я становлюсь объектом утечки информации для аналитиков Панаетова. Наш генерал, Дед – кадровый офицер ГРУ; командующий группировкой – генерал внутренних войск; силы спецопераций подчиняются министерству обороны; группы спецназа – МВД; бандглаварей разрабатывает ФСБ. И все эти люди конфликтуют между собой. Я, получается, не между двух огней, а просто под перекрестным огнем со всех направлений. Борьбу с боевиками, которую ведет группировка, можно сравнить с телегой, которую в разные стороны тянут лебедь, рак и щука. А посреди всего этого – я и не дай Бог, кто-нибудь прознает о моих связях с «тяжелыми». Черт! Я просто влип в историю и теперь не знал, как из всего этого выпутаться. Единственный человек, который прекрасно знает о моих связях с Панаетовым – это Мирослав. Я ему даже завидовал. Человек с железными нервами. Передавая ему материалы для Панаетова, я внимательно за ним наблюдал – ни один мускул не дрогнул на его лице. Интересно, как он спит? Его не мучают кошмары? Как минимум, он рискует своей карьерой. Дед его просто порвет на британский флаг. А полковник Саватеев, если и догадывался, то превосходно делал вид, что ничего не знает. По крайней мере, он вполне оправдывал свое прозвище ГБИ* и был захвачен своей очередной идеей кабинетного реформирования: устраивал нам очередные разносы и выволочки по поводу неточностей в донесениях, сводках и справках, заставлял переделывать все материалы, без конца назначал время очередных неожиданных совещаний, летучек, «пятиминуток» и прочих управленческих штучек для мелких текущих разборок. Это отнимало у нас уйму времени.

Но вскоре произошло событие, которое само по себе изменило всю мою работу в разведывательной службе. Данное обстоятельство послужило тем толчком, тем импульсом, что заставило меня по-новому взглянуть на эту войну, на то, чем мы занимались много лет и что заставило меня задуматься над такими вещами, о которых мы раньше просто не подозревали.

В то утро я, как обычно, пришел в разведслужбу очень рано. В это время как раз заканчивалось совещание у командующего группировкой и вскоре в коридоре нашего модуля раздавался истошный вопль дневального: «Внимание на командном пункте!» – это означало прибытие с ЦБУ* злющего-презлющего Деда, который в очередной раз в пух и прах с кем-то разругался. Затем в коридоре начинали ухать тяжелые и торопливые шаги офицеров, окрики, шум, одни словом – начинался очередной «день хомячка», ничем не отличающийся от предыдущего. Казалось, время у нас здесь в кабинетах совсем остановилось и, чтобы убедиться в противном и совсем не сойти с ума, нужно было просто выйти на воздух, к солнцу, к людям, обсуждавшим в курилке какие-то совсем обыденные вещи: кто приехал-уехал, где кто и с кем подрался или на какое число назначен командующим очередной строевой смотр. Однако в этот раз все было тихо. Я даже часы сверил – не ошибся ли я во времени, прибыв на работу? Но нет, все шло, как надо, за исключением странной тишины в коридоре – совещание у командующего по непонятным причинам затягивалось.

Я пил кофе и размышлял. Почему именно мне лезли в голову эти тревожные мысли – можно было легко понять. Причин задержки совещания было немного. Это, как правило, дерзкий вооруженный налет боевиков, провал разведчиков в горах или нечто подобное, из ряда вон выходящее, случившееся за истекшую ночь. Бывали случаи, когда полностью гибла вся разведгруппа в поиске по банальной причине сна наблюдателя на посту. По этому поводу наш начальник отдела, танкист Андрей говорил: «Танки встали – расстрелять зампотеха! Противник разбит – молодец замполит!». А в нашем случае – всегда виноваты разведчики: проспали, проморгали. Наш Дед говорил про нас: «дикие люди». Командующий группировкой вообще был краток и категоричен характеризуя нас, как: «стоя рожденные». Однако при любом чрезвычайном происшествии мы первыми узнавали о факте свершившегося и потому работы у нас прибавлялось вдесятеро. К тому же нам давно бы уже мылили шеи, пинали, орали, придавая ускорение и мы бы узнали о себе очень много нового и увлекательного, а выражение типа: «стоя рожденные», было бы самым милым и замечательным наравне с прочими всевозможными эпитетами, которыми так богат армейский жаргон нашего высокого начальства. Одним словом – здесь бы был самый, что ни на есть эпицентр исконно славянского диалекта, на котором разговаривают взрослые военные дядьки при осуществлении разносов подчиненным, причем у русских исконно принято при сходных обстоятельствах прежде выносить все образа святых великомучеников. Чего-чего, а кричать в армии умеют. Но на мое удивление ничего этого не было.

Я, скучая, зашел к нашему дежурному по отделу.

– Флешка у Мирослава, я тут ни при чем! – предупредительно выпалил он, завидев меня в дверях.

– Да хрен на неё. Не знаешь, чего они там застряли? – хмуро поинтересовался я, кивая в сторону ЦБУ.

– Фиг знает.

– Ночью ничего такого не было?

– Нет. А ты чего испереживался?

– А, – махнул я рукой – Работать надо, а никого нет…

– Так радуйся, дурило! – широко усмехнулся дежурный – Тишина, покой. Что еще для хорошей жизни надо?

– Угу. Бабы только не хватает.

– Да, – мечтательно подпер голову руками дежурный – Последнее время я стал замечать, что начал засматриваться даже на местных крокодилов.

– Тебе за местного крокодила её аул обе головы отрежет!

– Сентиментальный ты стал. С тобой неинтересно.

Я вышел в курилку. Не в нашу – в общую. Что и говорить, в общей курилке иногда новостей узнаешь гораздо больше и полнее, чем из поступающих сводок и донесений. Это правда. Два майора в дальнем углу лениво перекидывались фразами о сырой погоде в Чите, подполковник с помятым лицом рассказывал молодому капитану – похоже «замполиты», передающие друг другу должности – про исчезнувшие шахматы и аккордеон. Потом в курилку отрывистыми шагами вошел еще один подполковник и со всего размаху, резко, наотмашь бросил на лавку свою кепи.

– Да пошли они все на х…! – выкрикнул он и шумно уселся, зыркая злым взглядом по сторонам.

За ним вбежали еще несколько офицеров.

За дощатым забором, со стороны батальона связи, неугомонно рокотал дизель, питая своим генератором стационарные радиостанции штаба группировки. Однако я прекрасно слышал разговор вошедших офицеров. Тот, который бросил кепку, только что разговаривал со штабом своего подразделения, очевидно входящего в состав 58 армии. Он пробыл в Чечне уже восемь месяцев, а ему сказали, что его смена будет не раньше, чем через четыре месяца. 58 армия находилась в горах, на границе с Грузией и в связи с осложнением обстановки в регионе, командующий армией отменил офицерам все отпуска, поэтому очередная смена данному подполковнику не приедет и он застрял здесь на неопределенное время: может, на пол года, а может и на год. Я его прекрасно понимал – нет ничего хуже, выслужить полный срок командировки и не дождаться смены. Незавидная ситуация, ничего не скажешь. Подполковник чуть не плакал. Летели под откос не только какие-то планы, а и вся личная жизнь.

– Я нажрусь! Сегодня же! – выкрикивал он – И пусть меня отправляют отсюда к чертовой бабушке! Надоело все! Не могу больше!

Офицеры, кто как мог, успокаивали его, окружив подполковника заботливой стайкой.

«Ну вот, еще один подполковник Андрияшин, – грустно подумал я – Что же они с нами делают?».

Знакомый рев дневального «Внимание!..» со стороны нашего модуля вернул меня к суровой действительности. Я поднялся, бросил в кривоногую урну недокуренную сигарету и быстро зашагал в направлении нашего модуля. В коридоре уже начинался легкий «рабочий кипеш»: во всех направлениях торопливо сновали озабоченного вида офицеры, слышались команды, окрики, звенели телефонные звонки, слышалась обычная ругань – в общем, все, как всегда. Хотя, нет… Перед самой своей дверью я нос к носу столкнулся с Мирославом. Вид у него был несколько иной, чем обычно. Я бы сказал, немного взъерошенный. Длинная черная, как смоль челка спадала на глаза, худое лицо было бледнее обычного, серые глаза горели каким-то непонятным злым огоньком, который я не замечал прежде.

– Где тебя носит?! – резко прошипел он.

Я показал было рукой в сторону курилки, но ничего ответить не успел – из кабинета нашего генерала раздался истошный вопль Деда:

– Саватеев, я долго буду ждать?!

Мирослав буквально втолкнул меня в наш кабинет и спросил почти шепотом, обжигая мне лицо своим жарким дыханием:

– Ты передавал Панаетову какие-нибудь материалы?

– Да. По Ахьядову. Фигурант по Бимурзаеву…

– Черт! Почему меня не предупредил?!

– Что случилось?

– Ну, братец, ты влип! Сейчас, на совещании у командующего, Панаетов предложил одну разработку по Бимурзаеву и понятное дело – оперировал этим документом, с материалами из досье по Ахьядову.

– И что?

– Командующий передал документ Деду, поручив обеспечение операции нашей службе. Ты понимаешь, что подумал Дед, получив в руки материал, происхождение которого …

Дальше можно было не объяснять. Я ничего уже не слышал. Я все понял и к ужасу своему я почувствовал, как немеют у меня ноги, темнеет в глазах, а во рту появился металлический привкус – обычно так бывает, когда понимаешь, что сейчас произойдет что-то ужасное и неотвратимое. Например, получишь по морде. Но это было бы самое безобидное, что могло сейчас произойти со мной. Черт! Как же так? Как Панаетов так мог меня подставить? Вольно или невольно – он подставлял тем самым под удар не только меня, а и Мирослава, даже Саватеева! И я прекрасно понимал, зачем Дед орал на Саватеева.

– Меня ищет? – кивнул я в сторону кабинета Деда.

– База данных по материалам только у тебя…

Мы несколько секунд смотрели с Мирославом друг на друга в упор. Я даже подумал, что, наверное, много баб бегает за ним – смазливый он, хоть и нелюдимый. Я знал, чего ждал от меня Мирослав. Поэтому я и сказал ему то, что он не мог сказать мне сам:

– Я это сделал, поэтому я сам и отвечу. Больше никто.

Я хотел было протиснуться между ним и косяком двери, направляясь в кабинет к нашему генералу на расправу. Но Мирослав вдруг придержал меня, схватив за китель. Он, молча, протянул мне руку для рукопожатия. Потом тихо пробормотал: «Удачи, брат!».

Расправа была на удивление скорой и непродолжительной. Не было длительных нравоучений, разбирательств и сокрушительных тирад. Я зашел и представился Деду. Но он и так прекрасно знал меня в лицо, по тысячу раз на дню видевший меня и сталкивавшийся со мной, то у «космонавтов», то на КОПе, да и всевозможные аналитические справки я ему часто заносил лично. Даже бывало, он вызывал к себе не Саватеева, а меня, что явно заставляло нервничать моего собственного шефа. Ревность, наверное? Но сейчас полковник Саватеев предпочел бы сидеть именно в своем кабинете, а не стоять со мной рядом навытяжку перед взбешенным генералом.

– Твоя работа? – швырнул мне знакомый листок Дед.

– Так точно, моя.

– Саватеев! Если надо что-нибудь загубить, то это надо поручить твоим болванам! Я вас начинаю бояться! – тут же, как по команде, заревел своим сорванным фальцетом генерал.

Потом он снова переключился на меня:

– А ты что можешь сказать, дикий мальчик? Я думал, у меня тут только особый отдел в грязном белье способен копаться. Ан – нет! Засел-таки Штирлиц доморощенный! Поглядите-ка: «Юстос – Алексу»! Саватеев, а ты кто в этой веселой компании? Профессор Плейшнер? Пастор Шлаг? Ну?!

Пока Дед пополнял свежим воздухом свои легкие, борясь с одышкой, я умудрился вставить:

– Товарищ генерал-лейтенант, это моя работа. Полковник Саватеев был не в курсе.

– Да полно те! Какие мы честные – всю вину берем на себя! Я щас тебя под трибунал отдам, чтобы другим неповадно было. Ты ж воевал! Как ты мог?

В кабинет вошел полковник Верещагин. И, наверное, очень кстати. От Саватеева не было никакого толку – он вспотел даже при относительно низкой температуре, созданной генеральским кондиционером. Пот струился у него по щекам, а выражение лица было такое, которое обычно бывает у первогодок при «обкатке» бронетехникой. Да и у меня вид был далеко не залихватский – чего кривить душой? Самое время нижнее белье менять. Да и что тут скажешь в свое оправдание? Да, наш Дед был в глупейшей ситуации, когда документ его службы вдруг ему же привселюдно передали от человека, не имеющего никакого отношения к военной разведке. Этим его извечный оппонент, командующий группировкой, на потеху всем его врагам высшей штабной номенклатуры, с которыми он вел непримиримую войну, просто положил на лопатки. Он его одним движением уничтожил в глазах всей этой высокопоставленной компании откормленных самодовольно ухмыляющихся мужей. Как говорят экономисты в подобных случаях: котировки его акций на торговой бирже упали на порядок пунктов. А вместе с этим «просела» и вся разведывательная служба. Да, натворил я дел. Впору просто выйти и застрелиться. Но Пиночета потому уважали и ценили, что он всегда появлялся в нужный момент в нужном месте. Его обветренное загорелое лицо с неестественным мраморным отливом не выражало особых эмоций и трудно было предположить, о чем он думает в настоящий момент.

– А вы мне его отдайте, товарищ генерал-лейтенант! – невозмутимым тоном предложил Верещагин – Уверяю, мало ему не покажется.

– А ты что, защищать его сюда пришел? – скрипучим голосом засипел Дед – Тоже мне, Тимур и его команда!

Однако яд у него уже кончался и он заметно поубавил свой агрессивный пыл. Вскоре меня и вовсе выставили за дверь, в коридор. Пока решалась моя судьба, я не спеша навел себе кофе и, немного отхлебнув из чашки, с обреченным видом поплелся в «нашу» курилку. Весь отдел со скрытым интересом наблюдал за моими действиями. На задворках нашего рабочего модуля я неслышно пробрался за маскировочные сети. В самый раз было хрястнуть о лавку своим кепи и заорать: «Пошло оно все на х…! Не могу больше!». Однако «синдром Андрияшина» на меня почему-то не действовал. Я достал из-под столешницы банку «Бочкарева» и стал внимательно рассматривать товарную марку.

– Что, Толян? – спросил я у банки – Ты бы так и сделал? Сдаться? Сломаться? Нет.

Я бросил «Бочкарева» обратно под столешницу.

«Хрена вам лысого!»

Я заметил, что у входа в курилку возникли Мирослав, Андрей, Вова Трук, дежурный, потом протиснулись Медведь с Иваном, подошли еще ребята из нашего отдела… Все стояли и смотрели на меня.

– Ну и чего мы тут уставились? – недовольно буркнул я – Может, пистолет бы мне принесли с одним патроном?

– Так, расходитесь, граждане убийцы, по своим пещерам! – подняв руки вверх, с видом мальчика-глашатая заявил Медведь – Кина не будет!

Мирослав подсел ко мне, закурил. Выпуская дым, негромко спросил:

– Ну?

– Не знаю. Грозил трибуналом.

– Это – хрен. Зачем ему это?

– Да просто выкинет он меня с позором на Родину, с билетом в кармане в один конец, вот и все. Без трибунала! – я вдруг засмеялся – А вы, товарищ подполковник, все сокрушались: «Две недели на подготовку для замены!»…

Мы оба грустно улыбнулись, вспомнив наш давний разговор в этой же самой курилке. Да, вроде и много времени прошло и, как буд-то это все было вчера.

– Жаль, – покачал головой Мирослав.

– Чего, жаль?

– Специалиста такого терять жаль. Саватеев в тебе души не чаял, даже к медали представить хотел.

– Да ну?!

– Ну да. Все нарадоваться не мог, как повезло с тобой.

– Вот и нарадовались. Самое время подковы сдирать.

Вскоре, как я и предполагал, меня вызвал к себе полковник Верещагин. Он нисколько не изменился с момента нашего с ним знакомства и последнего достопамятного разговора. Он так же сверлил меня своими маленькими глазами-буравчиками. А глаза у него были миндалевидного разреза, что свидетельствовало о его нерусском происхождении. Да и по характеру он был довольно-таки крут и вспыльчив. Была у него и своеобразная манера общения – разговаривал он громко и резко, как буд-то его собеседники были контужены и страдали неважным слухом. А может, сам он был контужен. Хотя – навряд ли. Я думаю, таким образом, он подавлял волю подчиненных к ненужной патетике и всевозможной дерзости, что присуще офицерам главка. По крайней мере, никаких нашивок о ранении я у него не видел. Однако Верещагин являлся еще и офицером разведуправления, поэтому, зная все эти подводные течения и скрытые камни подковерной борьбы, он и заступился за меня, так по-глупому влипнувшему в эту пренеприятнейшую историю.

Мы сидели друг напротив друга: Верещагин в своем кресле, за столом, я – на стуле у основания его Т-образного стола.

– Чаю хочешь? – вдруг спросил он меня.

Я удивленно поднял на него глаза.

– Спасибо…

Он включил алюминиевый электрочайник, отослал «погулять» на свежий воздух женщину-делопроизводителя, которая без конца таращила на меня свои испуганные глаза – больная она, что ли? – и мы остались одни в кабинете, слушая, как шумит, закипая, в чайнике вода.

– Ты хоть понял, из какого гавна я тебя вытащил? – поинтересовался Верещагин, прохаживаясь мимо меня туда-сюда по кабинету.

Я опустил голову и, пожав плечами, негромко ответил, словно размышляя вслух:

– Ну, военный трибунал – это, конечно, слишком… Но из армии – выгнали бы. Без пенсии.

Верещагин остановился напротив меня, подумал немного, потом сел рядом со мной.

– Да хрен с ними, с трибуналами, пенсиями. Это все можно как-то пережить. Не ты первый… К сожалению. А вот позору несмываемого, в котором тебя бы вываляли? С этим как жить?

Я прекрасно все понимал и мне объяснения не требовались. Но, желая поддержать беседу – когда еще бы представилась такая возможность поговорить в таком неофициальном формате с грозным и неприступным Верещагиным? – я спросил:

– Почему все так происходит? Я же не «духам» инфу сливал? И не ради себя…

– Эх, вы!.. Пацаны вы, пацаны… – полковник поднялся, подошел к окну и, закуривая сигарету, негромко сказал – Пойми одну простую вещь. Мы все здесь заложники одной большой игры. У тебя на карте стоят жизни твоих парней, у них – Верещагин неопределенно кивнул куда-то в сторону вверх головой – карьера, должности, погоны. Если ты нечаянно попадешь в жернова этой мясорубки – тебя просто тут же перемелют и не подавятся, можешь в этом не сомневаться. И никто не посмотрит на твои прежние заслуги и награды. Сегодня ночью ты уничтожишь в засаде бандгруппу, а завтра утром тебя арестуют за расстрел мирных жителей. Про Ульмана, надеюсь, слыхал?

– Слыхал.

– А ты знаешь, сколько мы вытащили таких вот «ульманов»? Нет? А сколько не вытащили? Помнится, в 2001-м году твоя группа попала в засаду под Чечен-Аулом? Так?

– Так точно.

– Сколько ты тогда потерял своих людей?

Я хмуро засопел.

– И кто к тебе потом в гости приходил, когда тебя едва вытащили? С ложечки еще кормили. Следователь военной прокуратуры? Думаешь, пожелать скорого выздоровления? Или тебе припомнить Аргун? Август месяц. Когда один уважаемый генерал сдал вас там всех с потрохами и вы чуть ли не с боем прорывались на Ханкалу. Ну?

Я молчал. Мне было что сказать, но я молчал. Верещагин был прав.

– То-то же – немного распалившись, отрывисто, но не громко говорил Верещагин. Затем он, приблизившись ко мне почти в упор, зашептал мне в лицо – И всем высоким звездам плевать на твой приказ и на твою работу. И на тебя плевать! Если потребуются козлы отпущения, то их найдут. И ты глубоко ошибаешься, если думаешь, что все мы здесь вне политики. Хрена лысого! Если понадобится – за тобой придут, упакуют и – поминай, как звали! В лучшем случае ты станешь частью истории, в худшем – частью удобрения и о тебе никто никогда не вспомнит. Понял?

– Понял.

– Ты – винтик этой машины, часть системы и с тебя спрос особый, потому, что ты еще и разведчик! Уясни это, как «Отче наш», как теорему Пифагора, как Боевой устав. Всё! Тема закрыта.

Верещагин выпрямился и, вздохнув, уселся на свое место. Затем он разлил по чашкам кипяток, бросил мне пакетик «Принцессы Нури», пододвинул жестяную коробочку с сухпаевским рафинадом. Мы, размешав сахар, стали потихоньку прихлебывать из своих чашек, поминутно оглядываясь на распахивающуюся входную дверь – там то и дело возникал то один, то другой офицер, но, наткнувшись на колючий взгляд Верещагина, понятливо исчезали обратно в темном и шумном полумраке коридора.

…Мирослав, Вова Трук, Медведь, Иван и я сидели в курилке, возле нашего жилого модуля и, прихлебывая баночный «Бочкарев», провожали глазами последние лучи заходящего солнца, которое уже катилось по гребенчатому хребту-неборезу, готовое нырнуть в его холодные недра. Еще один день этой бестолковой войны уходил в историю, а правильнее сказать – в небытие. Потому, как никто его больше не вспомнит, разве что он оставит свой след в виде сухих формулировок суточных сводок и разведывательных донесений. Не вспомнит о нем, ни Дед, пожертвовавший сегодня определенным количеством мозговых клеток, которых у него и так не много осталось; ни Верещагин, спасший меня от окончательного разгрома и несмываемого позора; ни даже Мирослав, сидевший сейчас рядом со мной на лавке и как обычно молча, наблюдавший за всем происходящим. Мой баул был собран. Очень скоро я должен был убраться вслед за солнцем – в горы. Обо всем было уже переговорено, про все договорено, обмен телефонными номерами и домашними адресами осуществлен. Настали такие минуты, при которых в ожидании расставания просто говорить уже было не о чем. Наступила длительная пауза. Наступал такой момент, при котором обычно людям хотелось помечтать-погрезить, благо – обстановка к этому располагала: красивый закат, тишина, пиво и… тоска по родным местам, близким людям, элементарным человеческим условиям и простой мирной жизни.

– А что, ребзя, я однозначно, когда уволюсь из армии, открою свою СТО – заговорил Медведь – У меня кореш, он по этой части специалист от бога! Я тут прикинул котлету к носу – бабла хватит. Дачу продам, кое-что из имущества заложу. Составлю бизнес-план, гранд возьму.

– Гранды берут от Президента, а ты, балбес, залезешь в ссуды – кратко резюмировал Трук – Прикинь лучше, сколько бабла с тебя государственный рекет сдерет, а потом и бандитский.

– Что?! Да хрен им по всей морде! Пусть только сунутся!

– Ну-ну, – невозмутимо ухмыльнулся Вова – оборону думаешь держать? Там тебе не Чечня, быстро рога пообломают. Миша-бизнесмен. Ну, анекдот!

– Ну, ты-то, небось, не в армию Спасения намылился?

– А я, братцы, торговать подамся. Подержанными «иномарами». Благо, у нас в Хабаре* с этим полный порядок. Правда, можно и на бандитскую пулю нарваться. Но хуже, чем здесь уже не будет. А жить, как прежде уже не имеет смысла. Чересчур тихо и правильно. Верно, кадет?

Это он к Ивану обратился. Но Иван как буд-то его не слышал, наблюдая за огромным солнечным диском. Солнце из-за искажения атмосферной рефракции приобрело форму огненного овала с ярко очерченной границей, уже погрузившись своей нижней частью за горный хребет. Однако восходящие потоки раскаленных за жаркий день воздушных масс скрадывали его нижнюю кромку, делая ее бесцветной, отчего казалось, что солнце погружается в море. Я подумал, что сидели бы мы сейчас не здесь, под городом Грозным, а где-нибудь на пляже морском, под Ялтой или Евпаторией. Крик чаек, пустеющий пляж, запах готовящегося на древесных углях шашлыка. И вдруг Иван, все это время молчавший, словно читая вслух мои мысли, сказал:

– А я бы хотел купить домик на берегу моря. Правда, я никогда в жизни на море не был. Пригласил бы вас всех к себе в гости и вот точно так же сидели бы мы вечером и несли всякую хрень, которая взбредет нам в головы, попивая бочковое нефильтрованное пиво и дожидаясь жаренного на костре мяса.

Я посмотрел на его длинное худощавое светловолосое совсем еще юное лицо. На его щеках проступали едва заметные крошечные конопушки, делавшие его совсем еще мальчишкой. Его по-прежнему всерьез никто не воспринимал и каждый считал своим долгом защитить его от кого бы то ни было или как-то прикрыть, при этом поучая жизни. Даже Верещагин, не смотря на то, что он являлся «направленцем» по спецназу, избегал посылать его на операции в горы, хотя сам лично ходил туда с разведгруппами регулярно. Ивана это поначалу здорово злило. Но он потом смирился с этим или сделал вид, что смирился. Но иногда он нет-нет, да и выдавал такую фразу, что стоило удивляться, как быстро он всё схватывает на лету. А на войне по-другому и нельзя было. Все мы так и прошли свои окопные университеты. А Иван, наверное, знал, чувствовал, что ему все-таки предстоит нелегкое испытание, тот тяжелый и единственный бой, который случается только раз в жизни.

– У, Ваньша! – покачал я головой – Ты стал говорить прямо, как я! Тебя что, сырым мясом кормят?

– Отвали от ребенка! – не замедлил вставить ущемленный в своих коммерческих способностях Медведь – Таким, как ты – грязным убийцей – он не станет!

Мне здорово запали слова Ивана в душу. Он еще не был испорчен этой окопной грязью, черствостью, душевным холодком, он еще не был подвержен тому заразительному вирусу, которым были заражены все мы со своим искаженным восприятием действительности, уже занятой своей личной жизненной позицией и тех догм, которые мы уже воспринимали, как свой собственный идол поклонения. У него вместо идеалистического тотема в глазах стояло море и он видел там домик на берегу, то пристанище, где лечат израненные души и больной разум. Но откуда ему было знать про все это? Про домик, море? Как он узнал?

Потом к нам подошел патруль. Старший патруля сделал нам замечание об употреблении запрещенных напитков на территории группировки. Но Мирослав подозвал его к себе и что-то ему тихо сказал, после чего патруль тут же убрался подальше от нас. Что он ему сказал – я не слышал. И не переспросил ни сейчас, ни потом. Потому, что на следующее утро, еще задолго до восхода солнца, я улетал на вертолете с ВПШГ* в сторону Веденского ущелья. И я уже знал, чувствовал, что большинство из этих ребят я уже не увижу. Никогда.

Правильно сказал кто-то из наших разведчиков о закулисных придворных скандалах нашей конторы: если сегодня ты по графику виноват, то завтра об этом никто и не вспомнит. Так оно и было. Прошло с десяток дней, которые я провел в расположении одного из отрядов спецназа, дислоцированного в горах на «дальнем рубеже», занимаясь боевой и тактико-специальной подготовкой личного состава разведгрупп. Занятия по военной топографии, элементам спецразведки и по тактическому применению спецоружия и ночной оптики частично сняли с меня непонятное бремя гнетущего ожидания чего-то страшного и неотвратимого. На удивление и в такой глуши я повстречал немало людей, с которыми приходилось работать «по бойкам» в предыдущих командировках. А в расположении одной из групп спецназа, под Центороем, где на базе ВПУ* мы пополняли все необходимые запасы из материально-технических средств центроподвоза, я встретил одного офицера, группу которого мы вытащили в ночном бою в Грозном, в марте 2001. Я даже не знаю, как он меня умудрился узнать. Хотя правда – я маску тогда не носил, да и кромешная тьма тогда стояла. Мы много говорили, смеялись, вспоминали его раненного солдата, которого мои бойцы тащили метров сто по пустой улице, вынося на себе из-под обстрела. Потом его отправили в госпиталь и он выжил.