Проклятие лесного озера

 
Как мутная вода на дне,
Как чёрное перо в руке,
Пусть красная луна в ночи плывёт,
Пусть человек приезжий сам ко мне придёт!
 

Ситуация всё больше и больше пугала Вадима. Сначала он решил, что ему всё это показалось, но надписи были такими же реальными, как и дорога, на которой он сейчас стоял, как и деревья, которые его окружали. Он провёл пальцем по буквам – краска была свежей. Вадим поднёс испачканный палец к лицу, чтобы лучше разглядеть краску, и мог бы поклясться, что краска, которой были выведены надписи, была не чем иным, как кровью, уже начинавшей сворачиваться и твердеть. Смутно понимая, что происходит, Вадим быстро вытер палец о ствол дерева и быстро залез в машину. С трудом развернувшись, пришлось не менее четырёх раз выкручивать руль до упора: сначала вправо и сдавать назад, потом влево – вперёд и так далее, Сорокин поехал обратно, в сторону деревни.

3. Дом на холме

Вадим остановился возле одинокого дома, заглушил двигатель и вышел из машины. Прежде чем войти, долго мялся у калитки, не решаясь сделать шаг, затем открыл её и прошёл к веранде дома. Как только он оказался во дворе, то сразу же заметил странные перемены вокруг – стояла абсолютная тишина. Неслышно было ни птиц, ни насекомых; стих ветер, не ощущалось даже лёгкого дуновения; воздух как будто стал плотнее, почти осязаемым на ощупь; появилось чувство тревоги. Создавалось такое впечатление, как будто он долго разглядывал картину на стене, а потом просто шагнул в неё и оказался внутри. Дверь по-прежнему была открыта, и Вадим нерешительно позвал: «Здравствуйте! Есть кто дома? – затем уже громче. – Можно войти?» – но никто не откликался на его призывы. Вадим решился пройти внутрь, он снял кроссовки, поставил их на ступени крыльца и шагнул в дверной проём. На веранде располагалась летняя кухня, небольшой деревянный стол с парой стульев, справа от входа умывальник и сразу за ним дверь в кладовку. Большое окно веранды хорошо пропускало свет, прямо под ним стояла газовая плита с красным баллоном пропана, на тумбочке, расположенной неподалёку от плиты, лежала аккуратно сложенная кухонная утварь. На полу расстелен полосатый палас, дорожкой соединяющий дверь веранды и входную дверь в дом. Пройдя по нему, Вадим перешагнул через порог и проследовал дальше, в сам дом. Входная дверь так же была открыта, поэтому никаких проблем не возникло. Внутри дома было не менее чисто и уютно: на тщательно выбеленных стенах и потолке не было ни одной паутинки. «Русская» печь занимала половину стены и начиналась почти сразу от входной двери. Над кухонным столом висели картины: «Охотники на привале», «Утро в сосновом лесу» и прочие, связанные с лесными пейзажами. В углу нависали массивные часы с кукушкой, в виде сказочной избушки. Вадим двинулся дальше – к следующей двери, за которой должны были находиться жилые комнаты, но ногой наступил на что-то выступающее, в пятку что-то больно вдавилось. Это оказалось кольцо от крышки погреба. Массивная, вырезанная в полу крышка была частично закрыта паласом, поэтому Вадим не заметил её сразу. Пока он стоял, потирая отдавленную пятку, за спиной послышался голос:

– Молодой человек, что вы здесь ищите? – голос принадлежал женщине.

Вадим вздрогнул от неожиданности и обернулся. В проёме двери стояла женщина. Лет сорока – сорока пяти, в длинном коричневом сарафане ниже колен, под которым были видны босые ноги; густые чёрные волосы собраны резинкой в аккуратный хвост, свисающий с левого плеча; выразительное лицо, со слегка заострёнными чертами, что, впрочем, нисколько не портило её привлекательности; большие карие глаза смотрели на незваного гостя; одной рукой она держалась за дверной косяк, а в другой сжимала серый платок, по всей видимости, только что снятый с головы.

– Здравствуйте. Простите меня за вторжение! – оправдывался Вадим. – Я звал, но никто не ответил. Мне показалось, что в доме кто-то есть и…

– Ладно, не смущайся ты так! Ничего страшного не случилось! Я видела, как ты вошёл. Я как раз в огороде была, с другой стороны дома, огурцы собирала, слышу – машина подъехала, потом звал кто-то – вот я и пришла, а тут гость посреди моей кухни, – женщина приятно улыбнулась, глаза заискрились каким-то детским весельем, – чем обязаны гостям дорогим? Говори не стесняйся, чем смогу – помогу!

– Там, на дороге, завал: дерево упало – проехать не могу. Вы не знаете, как отсюда выбраться можно? Может, где-нибудь объезд есть? Мне бы как-нибудь до трассы добраться, не могу уже, сил нет, как вчера сюда заехал, так плутаю до сих пор! – пожаловался Сорокин, сейчас он немного успокоился, впервые за последнее время он видел перед собой адекватного, спокойного человека, с которым можно было нормально пообщаться.

– Не удивительно, что упало – такая гроза ночью была! А пути тут всего два: один впереди, который, как ты говоришь, дерево перегородило; второй тот, по которому ты сюда приехал, мимо озера. Но та дорога, что мимо озера проходит, сейчас наверняка размыта дождём, застрянешь так, что трактором не вытащить. Нет, конечно, пока дорога по лесу идёт – нормально, песок быстро воду впитывает, но когда на поле попадёшь!.. Вот там-то и увязнешь по самые уши! Ты же, когда с трассы съезжал, вдоль пашни ехал? – объясняла женщина.

– Да, а потом лес начался, и за ним озеро, – вспоминал Вадим.

– Так вот, на этой пашне ещё как минимум сутки делать нечего! Чернозём месить! А объезда, к сожалению, нет, люди пешком до автобусной остановки ходят, мы к таким вещам привыкшие, три километра – это не расстояние. Мужиков на помощь позвать тоже не могу, потому как нет их в округе. Одни старики остались, да и те с места не сдвинутся.

– Может, у вас бензопила есть или хотя бы топор? Я дерево с дороги уберу и сразу вам инструмент верну.

– Бензопилы нет, и не было никогда! Ты бы ещё трактор попросил! Одна я тут живу, уж лет десять как муж умер, да он и при жизни-то хозяином не был, чуть всё хозяйство не пропил! Вовремя на тот свет ушёл. А топор я тебе дам, и ножовку хорошую, кое-что из инструмента осталось, сама пользуюсь, больше-то некому, – женщина какое-то время стояла молча, смотрела себе под ноги, а потом в растерянности всплеснула руками. – Да что это я за хозяйка такая!? Даже за стол не пригласила! Сейчас я тебя чаем напою, картошечкой накормлю, а потом и поедешь со своим деревом бороться.

При упоминании о еде, у Вадима непроизвольно заурчало в желудке: последний раз он перекусил перед тем, как отправиться со свадьбы домой, и это было ещё вчера утром. К тому же завтраком послужили два бутерброда с колбасой и сыром и кружка чая, к тому времени, как Сорокин нашёл то злосчастное озеро в лесу, от утренних бутербродов не осталось даже воспоминаний. Как нельзя некстати голодному сознанию представился свадебный стол, с бесчисленным множеством различных угощений: салаты из свежих овощей и фруктов, даже креветок; мясные блюда шли с гарниром из гречки, с картофельным пюре и макаронами; соки и компоты в изобилии были разбросаны по всему столу. Около сотни гостей в течение двух дней уничтожали все эти запасы. В желудке снова заурчало, Вадиму на какое-то время даже показалось, что он теряет сознание, думать о еде было невыносимо. Женщина, похоже, услышала голос его желудка, улыбнулась и, пройдя к кухонному столу, выдвинула из-под него деревянную табуретку.

– Садись, посиди пока, а я быстренько картошечку разогрею и чайник поставлю! Вижу, сильно ты проголодался! Давно ли последний раз ел?

– Вчера, утром – ответил Вадим, одновременно усаживаясь на табуретку, отказываться от предложенного обеда он не собирался.

– Я быстро! Сейчас газ разожгу. Тебя как зовут-то хоть? А то стоим, болтаем, а друг другу до сих пор не представились!

– Вадим. Извините, я сам что-то растерялся, – в очередной раз смутился Сорокин.

– А я Тамара Петровна, можешь просто – Тамара, – с этими словами она чуть ли не бегом умчалась на веранду.

Послышалось чирканье спички о коробок, затем шум выходящего из конфорки газа и всполох пламени, брякнул крышкой эмалированный чайник. Тамара снова вошла в дом, чтобы достать из холодильника, стоящего в углу, слева от стола, алюминиевую кастрюльку и вновь скрыться на веранде.

– Живём в современном мире, спутники на орбиту запускаем, на носу двадцать первый век, а у нас каждый день свет отключают! К тому же не всегда к вечеру снова включают! Долги у совхоза! А люди должны со свечками вечеровать! Я уже боюсь в холодильнике еду оставлять – испортится, иногда приходится по старинке в колодце хранить, чтоб наверняка, – рассказывала Тамара, помешивая что-то в кастрюле.

С веранды потянуло приятным запахом варёной картошки. У Вадима снова заурчало в желудке: «Слюной бы не подавиться!» – думал он, стараясь не вдыхать аромат долгожданной пищи.

Через десять минут заботливая хозяйка уже накрывала на стол: на большой тарелке красовались ровные дымящиеся картофелины, обложенные по краям кольцами лука; рядом стояла банка домашней, густой сметаны, ни в какое сравнение не идущей с той жидкой, с кислинкой, которую продают в магазинах; в салатнице красовался салат из свежих огурцов, каким-то чудом Тамара успела нарезать овощи во время своих манипуляций с разогревом обеда; банка молока дополняла весь этот, как на праздник, накрытый стол, и хозяйка делала последние приготовления, наливая молоко в стакан. Вадим ел как в последний раз, набивая рот свежей, дымящейся картошкой и запивая густым домашним молоком. Ничего вкуснее этого он не пробовал, его удивляло: как такое простое, незатейливое блюдо может быть таким вкусным. Наверное, секрет в свежести продуктов, в их натуральности, в городе редко найдешь картофель такого качества, да и молоко преимущественно сухое. Но самое главное – это обстановка: на свежем воздухе всегда аппетит лучше, еда кажется намного вкуснее, а здесь везде свежий воздух, к тому же в хвойном лесу он особенный. В хвойном лесу своя неповторимая атмосфера. Тамара не отвлекала гостя от еды разговорами, она молча наблюдала, как тот жадно уплетает предложенное ею кушанье. И лишь когда тот немного замедлился, запивая последнюю картофелину молоком, она решилась на расспросы:

– Как тебя к нам занесло-то, Вадим?

– На озеро заехал, искупаться захотелось, такая жара стоит! Ну, а ночью ливень прошёл и всё – застрял.

– Да, озеро у нас хорошее, только купаться некому, все разбежались, одни пенсионеры остались.

Вадим вспомнил странного старика: «Уехали все, нечего здесь больше людям делать…» – интересно, что он имел в виду… и эти свежие могилы на кладбище…

– Я мимо кладбища проезжал, видел много свежих могил, что у вас тут произошло? – поинтересовался Вадим.

– Да ничего особенного, старики свой век доживают. Кто в город в своё время уехал, тех сюда теперь хоронить привозят. Как-никак их отцы, деды здесь лежат, как их в другом месте-то закапывать?! Вот и везут обратно на родину, в отчие места – на вечное упокоение.

– Слишком уж много их на вечное упокоение приехало, – заметил Вадим, он хотел продолжить расспросы о местных жителях, почему они такие странные, но Тамара встала из-за стола.

– Давай-ка я тебе чаю налью, с чабрецом! У нас тут его много растёт, – затем вопросительно взглянула на Вадима. – Ты хоть наелся?

– Да! Спасибо большое! Я даже объелся, давно так вкусно не ел!

– Да что там, обычная еда! Что на грядках растёт – то и на столе. Это у вас, в городе, разнообразие, а у нас один магазин на всё село, и то пустые полки, – с этими словами она вышла на веранду. Брякнул чайник, послышался звук наполняемой кружки, одновременно с этим Тамара что-то невнятно говорила шёпотом.

– Вы что-то сказали? – спросил Вадим, вслушиваясь в шум на веранде.

Женщина появилась в дверном проёме с большой кружкой чая:

– Не обращай на меня внимания, я ведь одна живу, сама с собой разговариваю. Тут ведь с ума можно сойти, даже поговорить не с кем, а люди, последнее время, необщительные. Да ты и сам, наверное, заметил, когда деревню нашу проезжал. Взять, к примеру, того деда, которого ты встретил.

У Вадима внутри что-то щёлкнуло, он посмотрел на Тамару, протягивающую ему кружку с чаем.

– Откуда вы знаете про старика? Я вам о нём не рассказывал.

– Тут и рассказывать нечего! Фёдор, он всегда на своём месте, сидит и курит, хоть утром идти будешь, хоть вечером. Ни в себе он, как бабку свою на тот свет проводил – так и скуксился. Сам всё мечтает поскорее с ней встретиться, мы на него внимания не обращаем. И если, как ты говоришь, сегодня по улице проезжал, то обязательно его встретить должен был, – Тамара села за стол напротив Вадима. – Да ты чай-то почему не пьёшь?

Вадим очнулся и сделал глоток чая, всё это время он внимательно слушал Тамару, с её слов стало понятно, почему старик был таким странным. Вкус чая показался ему каким-то неестественно горьким, но, наверное, таким и должен быть этот чабрец – трава как-никак. «Чай допью и поеду, хорошо здесь, но нужно ехать, неизвестно ещё сколько с тем деревом провожусь», – думал Вадим. Он поднял голову и посмотрел на часы, висевшие в углу. Часы стояли. Стрелки остановились на двух часах и десяти минутах. Вадим все ждал, что минутная стрелка с характерным щелчком сдвинется с места, но этого не произошло.

– У вас часы остановились, – заметил Вадим.

– Давно уже, – ответила Тамара, – как бабушка умерла, так и остановились. Вот, кстати, в это время она и умерла – ночью. Как только дух испустила, так сразу и часы встали, мне тогда всего пять лет было. Так и висят теперь, как украшение, напоминают о бабушке, она у меня хорошая была.

Вадим уже допивал чай, прикусывая предложенными конфетами. Тамара рассказывала о том, как тяжело сейчас приходится в опустевшей деревне, а уезжать из этих родных мест она не хочет. Женщина говорила, а Вадим начал замечать странные перемены вокруг: скатерть на столе из белоснежной превращалась в пожухлую, старую тряпку; потолок обрастал паутиной, побелка отслаивалась, шелушилась прямо на глазах; окно затянуло чёрной плесенью, она расползалась по всей поверхности, как иней, не давая проникать внутрь дневному свету; картины выцвели, пожухли краски и уже невозможно было разглядеть, что было на них; тарелка, где лежала картошка, треснула пополам и покрылась плесенью; появились большие черные мухи, они кружились под потолком, садились на стол и ползали по затянувшемуся чёрной плесенью окну. Но самые страшные перемены были в самой хозяйке дома: весёлые карие глаза превратились в два чёрных провала, настолько бездонных, что можно было падать в них вечность и всё равно не достичь дна; кожа на лице отслаивалась, как старая краска, вспученная от воды, она отваливалась прямо на глазах, обнажая серые кости черепа; пальцы с хрустом ссыхались и скручивались, превращаясь из аккуратных женских конечностей в безобразные узловатые отростки, ногти вытягивались и загибались, больше напоминая когти какого-нибудь ястреба или другой хищной птицы; волосы стремительно седели, они извивались, словно черви, лезущие из земли, и отваливались, сыпались на пол, как высыпанные из кулька длинные макароны, продолжая там шевелиться и ползать, словно змеи копошились и лезли в щели между досок, просачиваясь в пол; коричневый сарафан потускнел и превратился в истлевшие, бесформенные лохмотья, открывающие жёлтую гнилую плоть, кое-где выпирали кости рёбер, плоть отслаивалась, так же как и краска с пола; повсюду стояла невыносимая вонь тлена, гнили и разложения. У Вадима закружилась голова, перед глазами поплыли чёрные круги, он почувствовал, как остатки сознания покидают его. Женщина, если так можно было теперь назвать то существо, сидящее напротив него, громко засмеялась. Она смеялась, широко открывая безобразный, беззубый рот, источающий отвратительный запах гнили, изо рта вытекали сгустки гноя, растекаясь и размазываясь по подбородку, падая на грудь. Смех постепенно перешёл в хохот. Вадим узнал этот хохот – это был тот самый хохот, который он слышал ночью в лесу. Табурет, на котором сидел Вадим, с громким треском сломался и он завалился на пол. Ещё не успевшие скрыться в щелях пола волосы тут же поползли к нему, они начали забираться в нос, в уши, лезли под одежду, больно впиваясь в кожу. Вадим не мог пошевелиться, тело не слушалось его. Оставалось лишь наблюдать за происходившим вокруг безумием и ждать, когда всё это закончится, а в том, что для него это закончится печально – Сорокин уже не сомневался. Существо поднялось со своего места, от него отвалилось ещё несколько кусков плоти, обнажая гнилые внутренности, теперь можно было увидеть, как внутри ещё недавно привлекательной хозяйки дома копошатся огромные красные черви, с омерзительным хлюпаньем ползающие среди кусков плоти и прокладывающие себе всё новые и новые пути сквозь гнилое мясо. Стуча по полу костяными наростами, в которые превратились ступни ног, существо подошло к лежащему без движения Вадиму.

– Потерпи ещё немного, мой мальчик. Скоро всё закончится. Не волнуйся, я позабочусь о тебе, обещаю! Тебе здесь понравится! – произнесло существо, голос был хриплым, булькающим и мало напоминал человеческий.

Язык отвалился и шлёпнулся на пол, продолжая шевелиться. Дальше речь уже была неразборчивой и напоминала какое-то бульканье. Чудовище замолчало и стояло молча, нависая над телом Вадима, словно трухлявое дерево, склонившееся над карнизом оконного проёма. На Вадима капали вонючие сгустки гноя, пропитывая одежду и заливая лицо. Перед глазами всё куда-то поплыло, Сорокин начал проваливаться в пустоту, появилось ощущение падения – полёта, а затем он отключился, и его накрыло плотным покрывалом беспамятства.

4. Тамара

Вадим находился в том же доме, но в другой комнате, расположенной сразу за кухней. Как он здесь оказался, Сорокин не помнил, но он был здесь не один. В комнате находились ещё двое: маленькая девочка лет пяти, в коричневом платьице в белый горошек и белых чулках, доходящих до колен, длинные чёрные волосы на голове заплетены в две косички, свисающие с плеч, и мужчина лет тридцати пяти, в чёрном поношенном костюме. Они сидели на стареньком, потёртом диване, занимающем чуть ли не половину стены, его массивная деревянная спинка больше напоминала дверки платяного шкафа. Нужно заметить, что обстановка комнаты была очень старомодной, годов пятидесятых – шестидесятых. Вадим не разбирался в антиквариате, но с уверенностью мог сказать, что все предметы, находящиеся в доме, были очень древними, словно он посетил музей истории. Белёные стены с наружной электропроводкой, которая представляла собой два переплетённых провода, тянущихся вдоль потолка и спускающихся под прямыми углами к пожелтевшим выключателям и розеткам, установленным на стенах; в центре комнаты, с потолка свисала лампочка в чёрном карболитовом патроне, освещающая комнату ровным, мягким светом; массивная лакированная стенка с посудой и круглый стол, накрытый кружевной накидкой, вязанной крючком вручную. Вадим обратил внимание на висевшую в углу большую чёрно-белую фотографию в деревянной рамке, обрамлённую чёрным, кружевным платком, на ней были запечатлены лица мужчины и женщины, которые с серьёзным видом смотрели на гостей. Ещё две фотографии, поменьше, стояли на подоконнике, частично прикрытые шторой, на одной из них был всё тот же мужчина с суровым взглядом, на другой – женщина, та же, что и на большом совместном фото. Над диваном, на котором сидели отец с дочерью, в том, что это были отец и дочь, Вадим почему-то не сомневался, висел огромный ковёр с изображением рогатого оленя на фоне леса. Здесь была ещё одна дверь, но она была закрыта, и оттуда доносились слабые стоны и невнятная речь. Там, за дверью, была вторая комната – спальня. Люди не замечали Вадима, словно его здесь не было, хотя тот и стоял рядом с ними. Вадим слышал, о чём говорят отец с дочерью:

– Папа, а бабушка скоро поправится? Почему нельзя к ней зайти? – спрашивала девочка.

– Как тебе сказать, Тамарка, сейчас бабушке плохо, у неё болит голова, и ей тяжело говорить. Ей пока приходится лежать, потому что она не может двигаться, лишь немного шевелить руками и ногами. Ещё у неё провалы в памяти, и с ней сложно общаться. Бабушка не узнаёт нас, но бывают моменты, когда она снова становится нормальной, и как только это случится – мы сразу же пойдём к ней, – объяснял отец.

– А что такое инсул? – продолжала допытываться девочка. – Тётя врач сказала, что у бабушки инсул.

– Не инсул, а инсульт, – поправил отец, – это когда у человека в голове повышается давление и происходит кровоизлияние в мозг. После такого человек очень долго восстанавливается, в дальнейшем может частично потерять память, становится рассеянным, плохо говорит, у него может парализовать какую-нибудь часть тела, а в некоторых случаях, я бы даже сказал, что в большинстве, не выдерживает и умирает.

– И бабушка тоже умрёт!? – испугалась девочка.

– Я не знаю, Тамарка, там с ней сейчас врач, как только она выйдет – мы всё узнаем. Я думаю, что бабушка ещё поживёт – не переживай! Она у нас крепкая! – успокаивал мужчина.

Девочка хотела ещё что-то спросить, но дверь открылась и оттуда вышла женщина в белом халате, накинутом поверх домашнего платья. Вид у неё был заспанный, как будто её недавно выдернули из кровати. В комнате было два окна, и, хотя они были занавешены цветастыми шторами, Вадим всё равно заметил, что на улице ночь.

– Она хочет видеть внучку, – сказала женщина, – сейчас с ней всё нормально, она может разговаривать и хочет поговорить с девочкой.

Мужчина с недоверием посмотрел на женщину, но та кивнула ему, давая понять, что всё нормально, и девочка может спокойно пройти к бабушке. Девочка, не дожидаясь разрешения отца, побежала к двери. Женщина отступила в сторону, освобождая путь ребёнку.

– Боюсь, что Варвара Семёновна долго не протянет, – сказала она мужчине, дождавшись, когда девочка зашла в комнату, – самое большее – до утра. Она внучку попрощаться позвала, но вы не бойтесь: бабушка соображает, что делает, хотя и с трудом может говорить.

Мужчина молча кивнул и снова сел на диван, в какой-то момент он поднялся с него и собирался пойти за дочерью, но, после слов женщины, немного успокоился. Вадим проследовал к двери, мимо женщины, которая, как он понял, являлась местным фельдшером, и вошёл в спальню, сразу после этого дверь за ним закрылась. Ни фельдшер, ни девочка, ни мужчина – никто не замечал его присутствия. Сам Вадим не чувствовал своего тела, словно его не существовало, а был лишь разум, который и воспринимал всё происходящее вокруг. Справа от входа висело большое зеркало в деревянной раме, оно было метр высотой и полметра шириной, оно было накрыто чёрной тонкой тканью и лишь по приоткрытому нижнему углу, где ткань сдвинулась в сторону, Вадим догадался, что это не картина в раме, а именно зеркало. Под зеркалом стояла небольшая лакированная тумбочка, с женскими принадлежностями в виде нескольких расчёсок и ножниц, а ещё какая-то деревянная шкатулка, по всей видимости, с украшениями. Дальше, сразу же за зеркалом, начиналось окно. Слева от входа, угол занимала часть печи, это было характерно для смежных комнат, где имеется две печи: большая на кухне – «Русская печь», которая отапливает прихожую и кухню, а вторая располагается между двух смежных комнат, и намного меньше размерами, чем «Русская печь». Неподалёку от печи, вдоль стены, стояла металлическая кровать с панцирной сеткой, на кровати лежала дряхлая старуха в чёрном платке. Тело наполовину было укрыто вязаным пледом, руки лежали вдоль туловища, измождённое, бледное лицо выражало нестерпимое душевное страдание. Рядом с кроватью стоял большой табурет, накрытый вязанной круглой накидкой, на этом табурете сидела девочка, её ноги болтались в воздухе, а руки лежали на коленках. Девочка была повёрнута лицом к старухе, и Вадим видел лишь её спину, две косички, в которые были заплетены волосы, мирно лежали на плечах девочки, она что-то говорила своей бабушке:

– Баба, ты же не умрёшь? Когда ты поправишься? – плаксивым голоском расспрашивала она старуху.

– Прости, внучка, помираю я! Но ты не переживай за меня, я уже старенькая, пожила своё! Хватит уж, отмучилась! – голос был хриплым, каждое слово давалось с большим трудом, проговаривая слова, старуха часто останавливалась, чтобы отдышаться. – Теперь твоя очередь жить, род наш продолжать. Придвинься ко мне поближе, Тамарка, дай хоть на тебя последний разок взглянуть. Хочешь бабушке помочь, боль немного приглушить? Дай мне свою ручку.

Девочка заплакала и придвинулась поближе, так что можно было дотянуться до старухи. Не переставая плакать, Тамарка взяла худую, ссохшуюся руку бабушки и крепко сжала её.

– Тебе легче, баба? Теперь ты не умрёшь? – сквозь слёзы говорила девочка.

– Нет… теперь я не умру… – старуха начала задыхаться: её тело выгнулась дугой, голова запрокинулась назад, глаза закатились, костлявая рука крепко сжала хрупкую ладошку девочки. Пару минут старуха дёргалась в предсмертной агонии, из горла вырывались хрипы умирающего человека, затем тело обмякло и замерло навсегда. Голова откинулась на бок и на Вадима уставились мертвые, закатившиеся глаза старухи. Девочка плакала навзрыд, сотрясаясь всем телом, Вадиму стало не по себе, захотелось поскорее покинуть это место, он сделал шаг назад, отходя к выходу. Створка окна резко распахнулась, издав при этом громкий скрип, по комнате пронёсся лёгкий порыв ветра, и чёрная ткань, накрывавшая зеркало, соскользнула на пол, как будто её сдёрнула чья-то невидимая рука. На поверхности зеркала отразилась комната, но в более блёклых, более тёмных красках, казалось, это какая-то другая комната, намного старее этого дома, скорее напоминавшая склеп или пещеру. На всём этом фоне выделялась кровать с усопшей и девочка, сидящая рядом. Отражение девочки было нормальным, а вот старуха… Отражение старухи смотрело прямо на Вадима, только вместо глаз было две чёрных дыры, носа на лице не было, вместо него над обрывками верхней губы виднелся безобразный коричневый хрящ, в целом это было то самое существо, которое так легко заманило Вадима в своё логово. Сорокин, не отрываясь, следил за отражением в зеркале: девочка по-прежнему рыдала над телом бабушки, вот только сама бабушка… Существо в зеркале пошевелилось, оно приподнялось и село на кровати. Девочка ничего не замечала и продолжала плакать. Вадим перевёл взгляд на кровать с умершей – старуха лежала на месте, всё так же закатив глаза. Тамарка всё так же сжимала руку мёртвой бабушки, но в зеркале существо уже опустило на пол свои безобразные конечности, напоминавшие вываренные куриные крылья. Ещё мгновение, и вот мерзкое создание уже стоит у самой кромки невидимой границы, разделяющей этот мир и жуткое зазеркалье. Всего один шаг и уродливые конечности старухи дотянутся до Вадима, ведьма вопьётся в него своими гнилыми, жёлтыми зубами. Вадим быстро поднял с пола слетевшую ранее ткань и накрыл зеркало. В последний момент ткань оттянулась под давлением чьей-то руки, старуха всё-таки пересекла черту, но наткнувшись на завесу, отступила назад. Девочка неожиданно перестала рыдать, плач оборвался, словно по команде. Теперь всё внимание Вадима занимала Тамарка, с ней явно было что-то не так. Она начала медленно поворачиваться к нему лицом, лампочка замигала и, казалось, что вот-вот разлетится на сотни раскалённых осколков по всей комнате, но этого не произошло, лишь створка окна закрылась так же резко, как и до этого распахнулась. Стало трудно дышать, Вадим никак не мог дождаться того момента, когда девочка полностью повернётся к нему лицом. Ничего хорошего он почему-то не ожидал. Когда он увидел лицо – ему стало плохо: на него смотрело лицо старухи, с тем же выражением, которое было в момент смерти. Тамарка – всё, кроме лица, принадлежало ей и оставалось таким же, вплоть до косичек и чулок, но лицо… На Вадима смотрели те самые глаза покойной старухи, зрачков не было видно – они закатились. Девочка-старуха открыла рот, оттуда вылетело с десяток больших чёрных мух. Мухи разлетелись по комнате, а изо рта вырвался душераздирающий крик. Крик становился всё громче и громче, он нарастал, пока не стал таким невыносимым, что Вадим рухнул на колени и зажал уши руками. На какое то время это помогло, этого хватило, чтобы сосредоточиться и принять решение. Решение было одно – бежать отсюда, неважно куда, лишь бы поскорее покинуть этот проклятый дом. Вадим поднялся на ноги и, распахнув дверь, кинулся прочь, через комнату. На его пути попались отец девочки и женщина-фельдшер, они торопились в ту комнату, которую только, что покинул Вадим, на их лицах был испуг. Преодолев зал, Вадим оказался на кухне, здесь его угощала обедом Тамара, только на этот раз обстановка была совсем иной, намного старее чем тогда. Из всех предметов лишь часы были неизменны, и сейчас эти часы стояли, показывая два десять ночи. Не останавливаясь ни на миг, Вадим достиг входной двери и хотел уже выскочить на веранду, а там уже было недалеко до свободы, когда в проёме возникла сутулая фигура старика. Старик преградил дорогу Вадиму, он что-то бормотал себе под нос, а в руках держал какую-то бутылку с зеленоватой жидкостью. Старик сделал большой глоток из бутылки и теперь ждал, когда Вадим приблизится к нему, и, когда это случилось, брызнул изо рта прямо в лицо Сорокина тем, что ранее отхлебнул из бутылки. Лицо обожгло, перед глазами заплясали круги и в тот же момент всё вокруг начало меняться: возвращалась прежняя реальность, за окнами быстро светлело, а обстановка дома таяла на глазах. Сам дом таял, превращался в развалины, происходили фантастические метаморфозы. Та отвратительная реальность отступала, и вместо неё возвращалось настоящее.

Вадим не знал, сколько времени прошло, он с огромным трудом открыл глаза, яркий свет чуть не ослепил его. Он сидел на перекошенном трухлявом крыльце, у покосившейся веранды полуразрушенного дома, над ним, с бутылкой в руке, той самой, с зелёной жидкостью, стоял старик. Это был тот самый старик, которого Вадим встретил на улице, в деревне.

– Ну, вот! Кажись, очнулся. С возвращением, сынок! – произнёс он и улыбнулся.