– О, да, конечно! – воскликнул он с полным убеждением. – Но, – он поднял руку кверху и внушительно сказал: – я в то же время американец, и, как таковой, я строгий моралист…

Его лицо приняло выражение драматическое: он оттопырил губы и подвинул уши к носу.

– Что вы хотите сказать?.. – понизив голос, осведомился я.

– Пусть это будет между нами! – тихо предупредил он. – Для американца невозможно признать Христа!

– Невозможно? – шёпотом спросил я после паузы.

– Конечно, нет! – подтвердил он тоже шёпотом.

– А почему? – спросил я, помолчав.

– Он – незаконнорожденный! – Старик подмигнул мне глазом и оглянулся вокруг. – Вы понимаете? Незаконнорожденный в Америке не может быть не только богом, но даже чиновником. Его нигде не принимают в приличном обществе. За него не выйдет замуж ни одна девушка. О, мы очень строги! А если бы мы признали Христа – нам пришлось бы признавать всех незаконнорожденных порядочными людьми… даже если это дети негра и белой. Подумайте, как это ужасно! А?

Должно быть, это было действительно ужасно – глаза старика позеленели и стали круглыми, как у совы. Он с усилием подтянул нижнюю губу кверху и плотно приклеил её к зубам. Вероятно, он полагал, что эта гримаса сделает его лицо внушительным и строгим.

– А негра вы никак не можете признать за человека? – осведомился я, подавленный моралью демократической страны.

– Вот наивный малый! – воскликнул он с сожалением. – Да ведь они же чёрные! И от них пахнет. Мы линчуем негра, лишь только узнаем, что он жил с белой, как с женой. Сейчас его за шею верёвкой и на дерево… без проволочек! Мы очень строги, если дело касается морали…

Он внушал мне теперь то почтение, с которым невольно относишься к несвежему трупу. Но я взялся за дело и должен исполнить его до конца. Я продолжал ставить вопросы, желая ускорить процесс истязания правды, свободы, разума и всего светлого, во что я верю.

– Как вы относитесь к социалистам?