Вот он указал мне взглядом на высокую шею, скользнул по трогательным ключицам, и надолго задержался у плотных, тяжелых грудей, увенчанных трогательными карминовыми ареолами. С удовольствием прошелся по крепкой талии, отметил легкую округлую линию живота, помедлил перед целомудренным светлым треугольником между широкими бедрами, и по нескончаемо длинной траектории, не спеша, спустился по белоснежной полноте ног – завершив свой путь на упруго налитых икрах. Теперь я видела – знала, что вся я – от кончиков волос до пальцев на ступнях, вызываю его одобрение, нужна ему, идеальна подхожу его желаниям – а всё остальное не имело значения. И ещё я заметила, что к концу этого анатомического путешествия края моего зрения (то есть нашего общего зрения) стали мерцать уже знакомым мне голубым светом – и как только это произошло, сознание, перепрыгнув, вновь вернулось в мое полное распоряжение. Знаешь, в этот момент я испытала приступ невыносимого одиночества – к счастью, короткий.
Моих сил хватило только громко вздохнуть и мешком свалиться на кровать. Абсолютно голая, но уже не делающая жалких попыток прикрыться, я ошеломленно спросила:
“Что это было?”
“ОНФ, – ответил он, – точнее, одна из его функций. Передатчик вмонтирован в твой головной убор, – он кивнул на диадему, висящую на зеркале, – а твоя голова оказалась близко к нему. Прекрасный шанс показать тебе всё”.
Я не рассердилась за то, что он сделал это без спроса – ведь как иначе я смогла понять, что действительно красива? Мне в голову лезли совсем другие, неуместно игривые мысли.
“Так что же, – задумчиво произнесла я, – если этот ваш ОНФ включить, когда мы… ну, то есть, когда вы меня… в смысле, я тоже всё почувствую и увижу от вашего лица?”
“Надо же, какая ты затейница, – усмехнулся В.В., – но мне нравится направление твоих мыслей. А теперь давай начнём примерку. У меня не такая железная выдержка, как это принято считать, и если ты не оденешься, то наша брачная ночь может незапланированно начаться прямо сейчас”.
Я, наверное, была бы и не против, дневник (в конце концов, ну их, эти условности! – так хочется поскорее узнать все самой), но не осмелилась ослушаться.
Сначала платье разочаровало меня – простое, легкое, свободное, совсем не праздничное – только на закрытой груди перламутровая вышивка. Хорошо хоть плечи догадались открыть, а то совсем на ночную рубашку было бы похоже. Я слегка скривилась (так, чтобы он заметил), но потом, понукаемая нетерпеливым взглядом В.В., всё же натянула его через голову и с недоверием уставилась на свое отражение. Оказалось, всё не так плохо, Дневник. И чем дальше я смотрела, тем больше убеждалась, что не просто неплохо – нет, все было СУПЕР! Наряд был подобран с удивительным вкусом. Видно было, что его готовили только для меня, учитывая все особенности – и пропорции, и длину волос, и цвет глаз, и даже оттенок кожи. Вышло совершенно потрясающе – само платье абсолютно не бросалось в глаза, но оно как будто выпускало наружу и усиливало мою собственную красоту и силу, которые только что продемонстрировал мне мой замечательный жених. Кроме того, когда я во всём разобралась, выяснилось, что сшито оно не из дешёвого хлопка, как мне показалось вначале, а из тончайшей белой шерсти (ух, дорогущее, наверное), а скромная вышивка обернулась художественным орнаментом из жемчуга, брильянтов и серебряных нитей. В общем, прелесть, а не платье! Даже меня, не накрашенную, простоволосую, стоящую босиком на грубом полу, это одеяние делало сияющим неземным существом: женственным, но строгим; недоступным, но желанным – вроде волшебной эльфийской царицы, которую я видела в одном фильме. Однако В.В., хоть и смотрел с нескрываемым удовольствием на то, как я верчусь перед зеркалом, подыскал другое, на мой взгляд, странноватое, сравнение:
“Ты похожа на дитя цветов” – мечтательно улыбаясь, сказал он.
Я непонимающе нахмурила брови, и он, немного смутившись, пояснил:
“Не поверишь, но в школе мы все увлекались культурой хиппи – тогда это было модно. Земляничные поля и так далее. Смешно, все считали меня хулиганом и задирой… который тайком слушал The Velvet Underground – один друг дал переписать катушку, – и мечтал дать миру шанс. И вот сейчас ты – в точности как сказочный, небывалый, самый волшебный цветок”. (Не уверена, но, кажется, это тоже какая-то кинематографическая цитата эпохи психоделики).
Ну, пусть: не богиня, так хиппи. Хоть горшком назови, как говорится, только чтобы ему нравилось…
Потом он сверился с часами и сказал:
“У нас есть немного свободного времени. Хочешь, посмотрим вместе местное хозяйство, покажу тебе зал, где завтра будет всё происходить?”
Еще бы не хотела! Я быстро переоделась в свое обычное (на этот раз безо всякого кокетства), взяла его под руку, и мы отправились в путь. Спустились на лифте на пару этажей и пошли по длинной-предлинной анфиладе одинаковых залов с голыми стенами. В.В. сказал, что весь комплекс строился «на вырост», и когда-нибудь здесь будет полно сотрудников и оснащения, а пока царит запустение и тишина. Всё равно, не очень приветливое местечко. Надеюсь, в будущем мне нечасто придётся тут бывать. В конце концов череда помещений закончились, и мы оказались в широченном круглом зале. Помнишь, когда-то давно я писала о саде, разбитом Митей в старой подземной шахте? – так вот, тут было что-то похожее, только безо всякой зелени и больше в разы, нет, в РАЗЫ – и в ширину, и в высоту. Очень неуютно, знаешь ли, было ощущать себя крохотным человечком на дне этого огромного пузыря, сдавливаемого со всех сторон толщей чукотских пород. Но мой спутник сказал, что к завтрашнему дню тут всё украсят, завезут всякую развлекательную аппаратуру, и будет светло и весело – мне понравится. Ну дай-то Бог.
В зале были люди. На обширном полу нижнего этажа копошились техники, а на широком бортике, вторым светом обводящим помещение, стояли трое и махали нам руками. Но В.В. не пошёл к ним, а сначала помог мне спуститься на дно бетонной чаши по лестнице (попутно утешив меня, что завтра она будет укрыта коврами), и подвёл к дальней стене. Там возвышались невообразимых размеров запертые ворота (он сказал, оттуда будет выезд процессии), а рядом, совсем невидимая на фоне всех остальных гигантских предметов в этом зале, притаилась небольшая прозрачная капсула – похоже, сделанная из настоящего горного хрусталя. Она мирно покоилась на пирамидальном постаменте из голубого мрамора и красиво поблескивала в свете прожекторов.
"Вот это, – объяснил В.В., откидывая тяжелую крышку капсулы, – твоё ложе, центральная часть всего сценария. Здесь ты ляжешь перед началом церемонии, побудешь тут несколько минут, а потом мой выход. Подхожу к тебе, открываю крышку, целую, как сказочную королевну – ну, а дальше сама поймешь. Не испугаешься?"
"Чего же?"
"Вот и умница. Там внутри вентиляция с кондиционированием, душно не будет. Пойдем теперь, познакомлю тебя с важными гостями".
Мы вернулись обратно – к тем троим, кого я заприметила наверху, а теперь смогла рассмотреть поближе. В первую очередь меня заинтересовал молодой парень с равнодушной, безжизненной скуластой физиономией – он был одет в совершенно неуместную здесь меховую шубу и такую же шапку (хотя, надо признать, в зале было прохладно, так что такой стиль одежды имел под собой некоторые основания). В одной руке он сжимал длинную палку, подозрительно похожую на копьё, а в другой – странно выглядящий на фоне остального одеяния богатый портфель каймановой кожи (кажется). Он не поздоровался и вообще не обратил на нас никакого внимания. Его взгляд был прикован ко второму участнику этой троицы – очень пожилому, тоже смуглому, но с весёлым, улыбчивым выражением на изрезанном морщинами лице. В отличие от своего молодого спутника старик был облачен в строгий дорогой костюм, а на галстуке сверкала изумрудная заколка. Я догадалась, что портфель тоже принадлежит ему, а парень – что-то типа референта или даже охранника. Третий персонаж был явный иностранец, тоже немолодой, седой, с ковбойскими висячими усами и тяжелыми роговыми очками.
“День добрый, господа, – поздоровался с ними В.В., – позвольте представить вам Надежду Сергеевну Соловьёву, вы уже слышали о ней во время нашей предыдущей беседы”.
Пожилые закивали, с интересом меня рассматривая. Господи, что он им наплёл-то?
“Надя, познакомься, – продолжал В.В., – вот это Ымрын Лелекаевич Гамалея, верховный председатель береговых луораветланов – по крайней мере, так можно перевести его титул”.
Коричневый старик церемонно поклонился:
“Очень рад знакомству, уважаемая Надежда Сергеевна”.
“Ну что вы, – смутилась я, – просто Надя, если можно”.
“А это мистер Джон, – продолжил представление Владимир Владимирович, – он просит, чтобы в конспиративных целях его называли именно так. Он прилетел из Соединённых Штатов, чтобы подготовить завтрашний визит своего шефа”.
Американец широко улыбнулся мне, но предпочел обратиться к В.В.:
“You’re lucky guy, Vlad. My congratulations. He or she looks pretty cute and no doubt this is exactly what you need. But I heard you’ve got a backup option, yeah?”.
В.В. довольно сердито зыркнул на него глазами. И впрямь оскорбительно: всего лишь pretty cute, надо же. Гомик он, что ли?
“Don't talk nonsense, John. She's my only princess” – поддержал меня В.В.
“Oh, come on, dude. She or he doesn’t look too fucking smart to understand what we talk about…4” – продолжал кривляться противный Джон, и тогда В.В. уцепил его за усы (ну ладно, за плечо) и отвел в сторонку, где они принялись что-то обсуждать вполголоса.
Так получилось, что я осталась наедине с Ымрыном Лелекаевичем (ну и имечко, как я только умудрилась его запомнить с первого раза) – сопровождающий его истукан не в счет. Молчать было неловко, и, чтобы хоть что-то сказать, я произнесла:
“Мне рассказывали про ваш замечательный народ. Сказали, что вы по праву первородства утверждаете наших руководителей…”
“Увы, это действительно так, – развел руками старик, как бы извиняясь за важность своей персоны, – хотя, говоря между нами, всё это условности и пережитки далёкого прошлого. Но нам не хочется разрушать древнюю традицию хотя бы в силу её красоты. Праздник лишним не бывает, верно?”
“Да, я тоже люблю праздники”, – вежливо ответила я. Почувствовав, что разговор заходит в тупик, мой собеседник свернул на другую тему:
“Россия – великая страна. Приписываемая нам эзотерическая роль забавна сама по себе, но я рад, что к нам, чукчам, относятся с почтением, и даже позволяют раз в несколько лет прицепить на грудь президенту именной значок. Это так трогательно. Но тем не менее, мне очень нравится, что я и мои друзья живём именно здесь, а не на какой-нибудь Аляске. А вы любите Россию?”
“Конечно. Как можно не любить часть себя?” – сморозила я. Старик рассмеялся:
“Да-да, Владимир Владимирович рассказывал, что у вас есть официальное звание Надежды России. Однако приятно, что вы так себя идентифицируете, это необычно и почетно для людей вашего возраста”.
“Нет-нет-нет! – похолодела я. – Вы не так меня поняли! Я вовсе не хвастаюсь и не задаюсь! Просто я хотела сказать – я всегда так говорю, что Россия – это и есть мы все, и я, и вы, а не просто кусок суши с границами. Тогда вопрос о любви к Родине проясняется сам собой”.
“Не переживайте, я отлично вас понял. Вы очень мужественная и самоотверженная женщина. (Что он, спрашивается, имел в виду? Тоже, что ли, посчитал мою внешность мужиковатой?) Я счастлив нашему знакомству. Однако, мне пора попрощаться с вами до завтра, а ваш друг уже ждет вас” – он кивнул на В.В. и обратился к телохранителю, сказав что-то вроде:
“Коля-на! Гым тыпэн’ъивэтгъэк ынкъам тырэйылк’ын’ыркын!5”
Перед тем, как удалиться, он пожал руку В.В. и тихо сказал ему, поклонившись:
“Вы были правы, мой Президент. Она – идеальна”.
Подмигнул мне и ушёл. Сопровождавший его молодой чукча так и не издал ни звука – даже на прощание.
Собственно, на этом экскурсия закончилась. Меня В.В. отправил обедать, простившись до утра – и строго наказал, чтобы я не вздумала нервничать перед предстоящими событиями. После я немного повалялась, а потом прилежно уселась записывать события, как уже привыкла за эти дни. И вот, представляешь – снова вспомнила про разговор с Максом, расстроилась… Так и прошёл день.
А что я себя накручиваю? Ну, Макс. Ну, несёт ересь. Понимаешь, дневник, до сегодняшнего дня я, наверное, скорее бы поверила Максу, чем кому-либо другому. Но – ты ведь помнишь? – сегодня я смотрела на себя глазами Владимира Владимировича. А значит, я точно знаю, как дорога ему. Разве он может желать мне зла? Нет, всё это ерунда полная. Увижу завтра этого засранца Макса – всю душу из него вытрясу за то, что так разбередил меня.
Догадываюсь, что мое кислое настроение связано с другим. Вся моя сказочная, невозможная история превращения из студенческой Золушки в избранницу Президента – история последних четырех с половиной недель, каждый день которых был восхитительно волнительным, – неизбежно завершается. Развязка совсем близка, и, какой бы чудесной она ни была, радость новых открытий, невероятные приключения, счастье и муки первой любви – всё это уходит в прошлое, и как знать, будут ли в моей жизни ещё времена, настолько насыщенные событиями? Посмотрим…
Пришлось прерваться – заходил А.Э., был необычно обходителен и приветлив (не заболел ли?) Даже принес какого-то замечательного чаю, достоинства которого он нахваливал со старушечьей настойчивостью – до тех пор, пока я не выпила чуть ли ни весь чайник. Сказал, президент извиняется за то, что лично не может пожелать мне спокойной ночи. Ну ладно, переживем.
А.Э., лис такой (или, применительно к нашим северным реалиям, скорее, песец), прав. Надо ложиться спать, а то уже глаза слипаются. Утро вечера мудренее, правильно, Дневник? Столько дел будет – и прическа, и макияж, да что говорить, ты же Женский Дневник, и сам всё отлично себе представляешь. А.Э. сказал, что все мастера, кто для этого нужен, будут готовы с самого рассвета, так что лучше бы мне не разлёживаться. Надо же, завтра у меня свадьба. С Президентом Российской Федерации. Обалдеть не встать.
29 марта
Железная будка в кузове спасательной машины была жесткой и тряской. Меня то и дело подбрасывало на кочках под самый потолок и било о разнообразные острые углы, которые тут имелись в избытке. При каждом прыжке я старался удержать Надю на узкой медицинской лежанке и не дать ей свалиться на пол. Состояние у неё было так себе: она ненадолго пришла в сознание, пока её выковыривали из катапультного кресла и перекладывали на носилки, но после этого снова впала в забытье, и лишь иногда издавала невнятные жалобные звуки. Ребята-спасатели, сделав осмотр, авторитетно заявили, что тяжелых травм нет, и через несколько часов она должна отойти от шока. Это здорово меня успокоило, так что теперь я не особо волновался за состояние девушки. Нужно было приглядывать только, чтобы она не получила новых повреждений, вылетев с носилок на очередном ухабе.
Как мне объяснили, ехать было недалеко и недолго. Когда я объявил, что я офицер, направляющийся в Гудым, а падение самолёта произошло из-за чрезмерной ретивости местных вояк, к которым я не имею ни малейшего отношения, меня предложили довезти до базы вместе с раненной спутницей, а там разбираться самим – что вполне меня устраивало. Кейс по-прежнему был со мной, и я рассчитывал поскорее от него отделаться, отдав кому положено (хотя кому именно, я пока не представлял), а потом увезти с собой свою Надежду – просто взять за руку и утащить, невзирая ни на что. Не такие же они людоеды, чтобы насильно удерживать ни в чем не повинного человека – по крайней мере, хотелось в это верить. Правда, предстояло озаботиться судьбой и второй Нади – не бросать же её одну в логове врага, – но я предпочел решать проблемы по мере их поступления. Короче говоря, цена всем моим планам была дерьмо, но ничего другого, кроме как действовать по обстоятельствам, я придумать не мог.
– Макс! – позвала меня слабым голосом Надя. Очнулась, слава богу. Я наклонился к ее лицу: бледная, вялая, но в целом, в порядке – если судить по внешнему виду.
– Макс, у меня проблемы…
– Так и есть, – ответил я, – но, поверь, всё не так страшно.
– Нет, страшно… – прошептала она. – Я же преступница… диверсантка. Я думала, что подберусь к нему поближе… Но они, видишь, достали меня, и теперь я слишком больна, чтобы что-то сделать.
– Ты не бредишь? – заботливо поинтересовался я.
– Не надейся… Они схватят меня и сразу же отправят в утиль. Так что теперь вся надежда на тебя.
– Допустим, – рассеяно сказал я, – ты поспала бы лучше.
– Ты не веришь! Пойми, это единственный наш… твой шанс! Иди сюда ближе, чтобы никто не услышал… – она схватила меня рукой за шею и притянула к себе. Теперь, если бы нас кто-то видел, то, верно, решил бы, что мы целуемся. – Пусть я умру, но и он должен умереть! Все дело в этой штуке, – она поискала глазами кейс, нашла и удовлетворенно прикрыла веки. – Она убьет его, если ты всё сделаешь, как надо. Обещай мне, что ты всё сделаешь, как надо!
– Знаешь, – сказал я, вырываясь из ее слабых объятий – я думал, что тут только я один хреново разрабатываю планы. Но то, что говоришь ты, это полный бред. Прости, но я не намерен в этом участвовать. Я не хочу никого убивать. Сейчас мы с тобой приезжаем в Гудым, отдаем этот кусок железа, забираем мою Надю и быстро валим оттуда все вместе к чёртовой матери. Пусть дальше сами там трахаются друг с другом. Без нас. Ничего, ничего – прожили восемнадцать лет с этим президентом, и ещё столько же проживём, не помрём. А тебе заниматься всей этой ерундой я больше не позволю.
Надя смотрела на меня странным взглядом, в котором смешивались сомнение и презрение. Потом сказала еле слышно:
– Ну хорошо. Сваливаем так сваливаем, хер с тобой. Но тогда вот, – она залезла за пазуху и вытащила плотный конверт из коричневой бумаги. – Пусть это будет у тебя. Когда меня схватят, и ты увидишь, что я права, то прочтёшь. Может, тогда поймёшь, как оно всё на самом деле. Потому что меня оттуда уже больше не выпустят.
Она отвернулась к стенке и до самого конца дороги она не сказала больше ни слова. Ничего, пусть обижается. Я ещё сделаю из неё человека, – самоуверенно подумал я. Тоже мне – террористка с расстройствами сексуального поведения…
Ближайшее будущее показало, что человека, равно как и кого бы то ни было ещё, мне из Нади не удастся сделать никогда. Как только машина остановилась у тяжелых ворот секретной базы Гудым, нас разлучили – причем самым грубым, неприятным, и, что скрывать, совершенно неожиданным для меня образом. Встречать нас выбежала целая толпа солдат – и двое из них, не говоря ни слова, заломили девушке руки за спину и быстро поволокли прочь, оставив меня недоуменно смотреть им вслед. Надя успела вывернуть голову и прокричать: «Макс, не забывай меня!.. Да здравствует северное…», но тут ей от души влепили резиновой палкой по затылку, и она замолчала и обмякла, так, что только ноги волочились по снегу. Такой она и осталась в моей памяти: тощая как палка, жалкая, в драной грязной одежде, с обвисшими конечностями и спутанными рыжими кудрями с кровавым пятном на макушке.
Я дернулся было за ней, но немедленно обнаружил, что в живот мне во множестве упираются автоматные стволы, а из-за них выглядывают свирепые уставные лица. Из-за спин солдат вышел важный офицер, насмешливо осмотрел меня и предостерегающе покрутил пальцем. Подождав и убедившись, что я успокоился и не предпринимаю попыток сопротивляться, он сообщил официальным тоном:
– Гражданин Борщёв Максим Анатольевич, вы подозреваетесь в государственной измене и подлежите аресту. В соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом Российской Федерации в течение трех суток вам будут предъявлены обвинения.
Он подумал и добавил уже обычным голосом:
– Но если будете рыпаться, то и трое суток не протянете, уверяю. Грохнут безо всяких обвинений. У нас тут официально зона че-эс на ближайшую неделю, так что особый режим. Короче, выкобениваться не рекомендую, поняли?
– У меня груз для президента, – мрачно сообщил я.
– Это я знаю, – хохотнул офицер, и отдал приказ солдатам: – Обыскать его!
Не церемонясь, меня тут же обшарили, стащив всю одежду прямо на морозе и неряшливо нахлобучив её обратно. Отняли кейс, отняли пистолет с обоймами, отняли телефон – и конверт от Нади тоже оказался в руках офицера. Тот осторожно осмотрел его, но вскрывать не стал, а аккуратно спрятал в планшет. Пистолет и прочее небрежно отбросил в сторону, а металлический ящик со снисходительной улыбкой вручил группе щуплых очкастых солдат, переминающихся с ноги на ногу неподалеку. Передачу товарно-материальных ценностей веселый офицер сопроводил словами: «Держите свой несчастный арифмометр, инноваторы херовы». После чего скомандовал конвою, чтобы меня увели.
Меня втащили за ворота, в которых ранее исчезла Надя, посадили в микроавтобус и долго везли кружной дорогой, огибающей аэродром и прилегающие строения. Потом машина и вовсе нырнула в темный тоннель, который, судя по постоянному наклону и поворотам, опускался серпантином всё ниже и ниже. В конце концов меня привезли в глубокое подземелье, проволокли по штольням, больше напоминающим обычные канцелярские коридоры, и втолкнули в камеру – или, скорее, кабинет для допросов, судя по голым стенам: в помещении отсутствовали шконки и параша, а вместо них имелся стол и два стула, накрепко привинченные к полу друг напротив друга.
Здесь мне пришлось провести немалое время – часы отобрали, и отсчитывать минуты, проведенные в одиночестве, было сложно. Сначала я не слишком нервничал: в глубине души теплилась робкая надежда, что всё это окажется недоразумением, за которое будет нетрудно оправдаться. В самом деле, никакие мои «преступления», даже если их так назвать, не тянули на измену родине – ни в настоящей действительности, ни в воображаемой. Как бы я не отзывался порой уничижительно о государственном строе, в эпоху которого мне выпала доля существовать, но к самой своей стране я всегда относился хоть и без восторгов, но в целом благожелательно и даже с некоторым романтизмом. Ну что на меня могли повесить? Разве что взорванный сарай на заводе. Возможно, там погиб человек – но, право слово, он первый начал стрелять, и было его ничуточки ни жаль. Я горько усмехнулся: жалко, не жалко – это категории эмоциональные, а тут речь шла о юридическом признании события самообороной; в любом случае, все мои выходки формально находились в плоскости скорее криминальной, нежели политической. Была ещё Надя, которая, по собственному признанию, намеревалась укокошить президента – но, во-первых, она даже не предпринимала к этому никаких попыток, а только болтала языком, а во-вторых, я за Надю не ответчик. Как бы то ни было, мои (да и Надины) действия никакого вреда ни государству, ни кому-либо другому не нанесли (не считая разрушений на и без того потрепанном заводе в Мантурово), так что в теории можно было отбиться на условняк. Да и вообще, какого чёрта они держат меня взаперти без объяснения причин?
Невооруженным глазом была видна инфантильность и неуместность моих размышлений. Какие законы, объяснения, справедливость? Ещё в начале моего путешествия, после первого разговора с Игорем Ивановичем (который казался мне уже не таинственным заговорщиком, а старым, хоть и неприятным, знакомым), было ясно, что я выпал из законов повседневного мира – пусть несовершенного и не очень уютного, но со скудным набором общепризнанных правил игры. Нет, с тех пор и навсегда я был подчинен условиям мира нереального, порожденного большими деньгами и бескрайней властью – где происходящее настолько же оторвано от обычаев простой человеческой жизни, насколько и от привычной иллюзорной законности. Поиск любых рациональных причин и следствий здесь был попыткой выдать желаемое за непостижимое действительное. Но что мне оставалось делать, кроме как вхолостую предаваться успокоительному самообману в комнате, сам вид которой будил тоскливые аллюзии на плохо отмытые допросные кабинеты из мифического тридцать седьмого года?
Полагаю, что именно на такую реакцию бесхитростно рассчитывали мои тюремщики. Чего проще – запихнуть человека в камеру, и оставить томиться в бездействии и безызвестности на несколько часов? Это дало результат: незаметно для себя я сполз с вершин наивного оптимизма в пучину тревожного отчаяния. Осознав, что стал жертвой примитивнейшего следовательского приема, я собрался, заткнул, насколько смог, глотку печальным внутренним реминисценциям, и даже несколько приободрился – на этот раз не без доли ухарского фатализма. Мне пришла в голову мысль, что события последних недель, несмотря на их картинный и даже нелепый драматизм, сами по себе стали для меня неплохим призом после скучных лет обыденной жизни – давно я не попадал в настолько волнующие и увлекательные переделки. Стоило надеяться, что и из нынешнего непростого положения удастся выкарабкаться с приемлемыми потерями – главное, смотреть в оба и не упустить свой шанс. А ещё неплохо было бы вытащить отсюда Надю… пусть только одну.
Вероятно, всё это время за мной наблюдали – и, обнаружив, что жертва перестала трястись и горестно вздыхать, решили более не терять времени. Стукнул засов в двери, заскрипели несмазанные петли, и в камеру вошел гость – один, без охраны и сопровождающих. Неторопливо проследовав к столу, он устроился напротив, будто бы не замечая меня, а затем надолго углубился в изучение бумаг, извлеченных им из кожаной папки.
Это был немолодой, но и совсем не старый человек в безупречном синем костюме и при галстуке в полоску. Лицо его было породистым, обрамленном рыжеватыми кудрями, но слегка лошадиным в профиль. Крупный, благородных форм нос болезненно морщился, пока его хозяин просматривал документы, – словно отказывался верить написанному и находил его если не отвратительным, то лживым; светлые прищуренные глаза сосредоточенно бегали по строчкам. Так прошло не менее десяти минут; я смирно молчал, ожидая инициативы от гостя. В конце концов, тому надоело ломать комедию. Он небрежно, сминая, запихнул стопку листов обратно в папку и уставился на меня тяжелым немигающим взглядом. При этом он неодобрительно, еле двигая подбородком, покачивал головой – вероятно, размышляя, как же столь приятный молодой человек, как я, смог натворить такую прорву непоправимых глупостей. Я ждал, пока он вдоволь насмотрится на меня, по-прежнему не произнося ни слова.
– Мое имя Игорь Иванович, – наконец лениво разлепил сочные губы мужчина, – и, как нетрудно догадаться, мы с вами некоторое время знакомы.
Он внимательно и профессионально следил за моей реакцией. Я, как смог, постарался скрыть разочарование тем, что мой единственный, как ни крути, тайный союзник оказался во вражеском стане, – и постарался замаскировать его, как учили когда-то, показным удивлением:
– Вот как? Признаться, во время наших бесед я представлял вас совсем другим. Вы совсем не выглядите, как гнусный напыщенный мудак.
– Внешность обманчива, – согласился Игорь Иванович, демонстрируя тем самым похвальную самокритичность суждений. – Вам, безусловно, ясно, что раз мы с вами находимся в недвусмысленной позиции обвинителя и обвиняемого, то с самого начала события развивались не совсем так, как вы воображали?
– Куда уж яснее, – признал я. – Ваш электронный металлолом мог быть доставлен получателю тысячью других, более быстрых и безопасных способов, а я тут ни причём.
– Нет, – лицо моего интервьюера впервые посетило некое подобие улыбки, или, точнее, ухмылки, – вы даже не представляете, Максим Анатольевич, насколько вы тут причём.
Наступила очередная пауза, во время которой я вновь подвергся оценивающему разглядыванию от ушей до кистей рук, лежавших на столе. Несмотря на свою невозмутимость, мой собеседник явно испытывал затруднение – он не мог решить, в какую сторону повернуть разговор: должен ли я узнать что-то, по его мнению, важное, или стоило махнуть на меня рукой и оставить наедине с собственными проблемами, не вмешиваясь более в мою судьбу? Его лицо было бесстрастным, поза – безвольно-расслабленной, но живые, беспокойные глаза искали встречи с моими и, похоже, в них читалась что-то вроде… просьбы? Поняв, что его чересчур пристальное внимание раскрыто, он спрятал поблескивающий взор под веками и заговорил голосом ровным и скучным:
– Мои люди вели вас, Максим Анатольевич, от Лубянки и до самой этой камеры, не позволяя нигде сбиться ни на шаг. Мы знали всё, что с вами происходит, о чём и с кем вы говорите, а мои аналитики даже предполагали, о чём вы думаете – или, если уж быть совсем откровенным, подсовывали вам нужные мысли прямо в голову. Задачей, которую поставил мне Президент, было привести вас сюда в нужный срок, в нужной кондиции и качестве… Я вижу, вы не удивлены?
– Почему же, даже поражён. За каким… зачем я вам сдался?
– Скоро поймёте. Сначала вы радовали меня дисциплиной. Я даже надеялся, что наше совместной путешествие – ваше на этих безумных танках, моё – у экрана монитора, пройдет без сучка и задоринки. Я, знаете ли, кровно был в этом заинтересован, поскольку от того, доберетесь ли вы до места вовремя и в целости и сохранности, зависит моя позиция и карьерное будущее. Видите, я всё вам рассказываю, как есть.
– Ничего себе – без задоринки! Взорвали у вашего гаража в этом, как его… Ножинске? Потом в Мантурово стреляли на поражение, потом эти сумасшедшие полицейские на дороге… Я уж не говорю про генерала-эротомана с поехавшей крышей!..
– Да бросьте. Это всё был цирк, постановка – чтобы мотивировать вас действовать как следует, и убедить в серьезности положения. Всё это были мои люди, и никто из них даже серьезно не пострадал.
– И генерал? – скептически усмехнулся я.
– Вы о Романопоклонском? К сожалению, нет – он не мой подчиненный, а, скажем так, коллега. Конечно, он человек со странностями, это сложно отрицать, но имеет на них полное право – заслужил за годы безупречной работы… Я попросил его просто оставить вас в живых и дать самолет.
– И что дальше?
– А дальше вы стали меня расстраивать, Максим Анатольевич. Спутались с этой бесстыжей инсургенткой…
– А она что, не ваша?
– Была наша, а стала ничья. Эта дура затеяла свою игру, очень опасную, а вы ей с удовольствием помогали. Она ведь действительно собиралась убить Владимира Владимировича, и вы прекрасно об этом знаете. Пособничество терроризму налицо, Максим Анатольевич. Нехорошо, – он укоризненно покрутил пальцем перед своим выдающимся носом.