Мой кругляк меня рядом поставил, чтобы всем было видно, тогда ВВП говорит: «Димон, ну ты чего разнюнился как писюн кисейный, смотри, какую мы тебе щучку подобрали. Сам же хотел побыть за главного, а теперь заднего включил. Пять минут простого мужского удовольствия, и ты в дамках. Точнее – это вот она в дамках, а ты в кресле. Чё ты как баба в натуре?»
Древний и медный величественно выговаривает: «Дима, я уже говорил вам, что архетипические обряды, происходящие из тысячелетнего религиозного опыта, являют собой фундамент российской государственности. Сакральность власти, имманентная общественным отношениям, принятым в вашем исторически-сформированном этносе, должна быть подтверждена самым убедительным образом, тут недопустима малейшая фальшь или имитация… Церемонию следует завершить немедля».
Черная баба истерически повизгивает: «Димитри, ви не должен апеллировать к ценностям либеральный социум! Ви есть самым лучшим образом осведомлены, что вопрос много раз решать на совете по права человека Объединенных наций, и он согласован как имеющий значение для безопасность и политический баланс мировой системы! Как феминист, я сожалею о вовлечении ребенка в процедуру, но как человек, ответственный за судьбу человечества, я признаю, что её… sacrifice2 приносит большой вклад в счастье и будущее цивилизации! Ви должен действовать сейчас, Димитри!..»
Этот слушает, как его кроют и всхлипывает, лицо совсем за красными ладонями спрятал. Я стою – ни жива, ни мертва, только думаю: лишь бы не грохнули, живой оставили, остальное все вытерплю, что бы этим извращенцам в голову ни взбрело. ВВП уже надоело увещевать, отвернулся он разочаровано, и в стенку глядит. Тогда дед этот, Чингачгук древний, поднялся и руку коричневую, сморщенную, на голову страдальца Дмитрия возложил. Говорит: «Я стал вождём своего славного народа, уже преодолев вековой рубеж, а вы, Дима, стоите на пороге власти над своим великим народом уже сейчас, в сорок три года. Вы юны, мой друг, и только поэтому имеете невероятный шанс изменить свой мир и свою страну. Зачем вы медлите? Мириады глаз наших предков смотрят здесь и сейчас на вас, недоумевая вашей нерешительности. Сделайте этот шаг, переступите глупый моральный камертон в своем сердце, дайте уму занять свое законное место. И уже тогда, немедленно, вы войдете в сонм гигантов истории, и они будут рукоплескать вам… Не мучайте себя сомнениями, просто вставайте и сделайте то, что должно сделать».
И тогда Димон разнесчастный плечи расправил и заявляет так решительно: «Хватит, замолкните все». Все тут же заткнулись послушно, и смотрят на него с лучезарной надеждой. А он ко мне, наконец, обернулся, рожу скривил в усмешке, и говорит: «И впрямь, что тянуть. Пошли, красавица». И толкает меня в следующую комнату, а она ширмой отделена. Там тахта, стул. Он меня на постель пихнул, а сам на стульчик присел и на меня таращится. Молча галстук развязал и на пол бросил. Потом ме-едленно пуговицу расстегнул на воротнике, вторую… У меня глаза как блюдца, слежу неотрывно за этими его манипуляциями, а сама себя успокаиваю: ну ладно, типа, ерунда, потрахает и отпустит, да же? И сама уже потянулась, чтобы с себя одёжку стянуть, да только неудобно, руки скованны, только туфли с пяток сбросить смогла. Он смотрел-смотрел, как я мучаюсь, а потом как затрясёт головой, и давай стонать: «Да что же я, сука, делаю! Пошли они все на… Решили повязать меня всей этой эзотерической хуйней, промыли мозги, бляди…» Попричитал так, а потом говорит:
«Нет, девочка, не бойся. Не такой я гондон, как ты подумала. Ты моя Надежда, а я – твоя, так что сиди тихо и делай, что я велю, и все будет тип-топ. А сделаем мы вот что…» – и стал смотреть на часы, прям носом в них уткнулся и ждёт. Минуты три прошло, я сижу как мышка и пукнуть боюсь, и тут он подмигивает и шепчет так заговорщицки: «А теперь давай кричи!» Я ему в ответ тихонько: «Как это – кричи?» А он: «А вот так!»
– А-А-А-А-АААААА!!! – оглушительно завопила Надя мне прямо в ухо. Я отшатнулся и от неожиданности свалился с лежанки на пол, ударив локоть. Девушка с сожалением посмотрела на освободившееся место рядом с собой, и вздохнула:
– Что, испугался? А я вообще обосралась там на хрен. Сама заорала, как оглашенная. Сидим с ним, голосим друг другу в лицо, и глазами ужасными смотрим, не мигая. А потом вообще бордель полнейший начался: через ширму влетает незнакомая блондинка, вся растрепанная, морда малиновая, растекшаяся, и ручки свои пухлые ломает: вы тут что, твари конченные, устроили! – и давай Диму этого трясти и физиономию ему когтищами карябать. Тот смотрит на неё сначала изумленно, а потом как залепит ей по мордасам, прям в челюсть! Ну, а в дальнейшем цирке мне уже выступать не пришлось: набежало куча народу, меня какие-то жлобы снова в охапку схватили и потащили прочь.
Я бестактно отвоевал свое место у рассказчицы и сел обратно. Вся эта история, при видимой невооруженным взглядом абсурдности, пробудила во мне тяжелые предчувствия относительно судьбы той, другой Нади. Чёрт его знает, что взбредет в голову этим кровососам, съехавшим с катушек от нескончаемой власти, – и какие порочные демоны водятся в той реальности, куда уже давным-давно эмигрировали их мозги. Я поинтересовался:
– И что это было? К чему вся комедия с уговорами и расстегиванием пуговиц?
– А хрен его знает, – девушка передернулась. – Надеюсь, что никогда этого не выясню. На своей шкуре, я имею в виду. Но я вот думаю, что Медвед-то наш недолго в лавке за главного продержался. И не потому ли, что тогда со мной облажался?..
– У тебя мания величия. И что было дальше?
– Ну, для драматизма неплохо бы сказать, что меня выкинули голышом в тундру помирать, но нет. Отвели в кладовку, подержали там пару часов, а потом погрузили на вертолёт и доставили в славный город Анадырь. А там – аэропорт, обычный рейс до Москвы, полсуток в воздухе. Я там чуть не сдохла от скуки. Как прилетели, меня от трапа сразу шасть в сторонку, и уже на поезд до родного интерната, чтоб ему сгореть к ежовой матери. Но надо сказать, что так запросто я не отделалась. Всё время потом чувствовала, что меня в покое не оставляют – правда, скорее в хорошем смысле. В университет наш, хоть он и паршивый, я бы ни банана сама не поступила. А тут как по вазелинчику проскочила. И на завод этот сраный, кажется мне, я не просто так попала. А последние годы – тишина, забыли про меня, видимо. И вот тут – ты, привет из прошлого. Ты же с ними, да?
– Нет, – задумчиво произнес я, – я сам по себе. Надеюсь на это, по крайней мере…
Печка догорала. Окно посветлело: тучи разошлись, и в небе появилась ясная луна. Имело смысл поспать (а чем тут ещё заниматься?), но сначала следовало сходить в рубку и проверить курс. Все было в порядке: увалень-вездеход неторопливо взрывал снежный покров, твердо прокладывая колею к Норильску. Красная точка на карте мигала, казалось, совсем рядом: один дневной переход, да нет – несколько часов, и мы настигнем нашу неведомую добычу. Ага, мрачно подумал я, кто тут еще добыча, – и собирался вернуться назад, но посмотрел вперед и обмер.
Тундра кончилась. Прямо, насколько хватало глаз, в свете головных прожекторов простиралась идеально ровная, черная, зеркально-глянцевая поверхность. Далеко-далеко, километрах в десяти, виднелись огни города. Они отражались в этой бескрайней плоскости, и от этого удваивались и мерцали всеми цветами радуги. Я встревоженно присмотрелся к экрану навигатора, и понял, в чём дело: черная полоса была Енисеем подо льдом, безумно широким в этом своем нижнем течении, а огни, без сомнения, принадлежали Дудинке – северному порту, вотчине загадочных полярных людей, называющих себя нганасаны и долганы (это внезапно всплыла информация из детской энциклопедии, обнаруженной и прочитанной в незапамятные времена в Надиной квартире). Вездеход, не останавливаясь, тащил нас к реке, и я, испугавшись, что мы сейчас всей своей гигантской тушей уйдем под лёд, потянулся к ручкам управления, чтобы затормозить это самоубийственное движение, но уже было поздно: машина, ухнув вниз с пологого берега, выкатилась на твердое, и, огласив окрестности пушечным треском, уверенно заскользила вперед. К моему неописуемому облегчению многометровый зимний покров сибирской реки с честью выдержал давление широких гусениц. Осторожно выдохнув, будто это могло на что-то повлиять, я повозился с кнопками, настраивая курс. В Дудинке нам делать было нечего – это ориентир мы должны были пройти стороной, чтобы утром выйти к Норильску. Я проложил маршрут параллельно железной дороге, соединяющей порт и город, но в пяти километрах южнее, чтобы не мозолить местным глаза. Можно было возвращаться.
В жилой комнатушке стало совсем сумрачно. Надя бездвижно сидела на кровати в той же позе, в которой я её оставил, грустно обхватив колени руками. Она повернула ко мне лицо, светившееся белым пятном в темноте, и тихо, без своей всегдашней развязности, спросила:
– Что это был за грохот? Так тряхнуло… я боялась, что мы в кого-то врезались.
– Это Енисей, – ответил я, – посмотри в окно, как красиво.
– Да, – согласилась она, едва взглянув на ночной вид реки, – это чудесно. А можно, я сегодня с тобой посплю? Так тоскливо одной…
Я скептически задрал было брови, но тут же мысленно дал себе оплеуху. Какую бы стерву и потаскушку не разыгрывала из себя моя оригинальная попутчица, нельзя было не признать, что жизнь, в которой ей приходится так себя вести, сладкой не назовешь. Ей явно частенько приходилось получать тумаки, и то, что это болезненно хрупкое создание не унывало под постоянными ударами судьбы, а принимало их с цинизмом и отчасти даже с бесшабашным ухарством, вдруг наполнило меня симпатией пополам с жалостью.
Надежда продолжала меня уговаривать:
– Обещаю, что буду вести себя хорошо. Вот, даже раздеваться не буду… Ну пожа-а-алуйста, а?
Ну конечно же. Конечно.
22 марта
Добрый вечер, Дневничок!
Уже второй день мы в Нарьян-Маре. Это крохотный городок далеко на Севере, и раньше, к моему стыду, я никогда о нём не слышала. Но он очень милый и домашний, хотя толком я ничего и не увидела – лишь то, что рассмотрела из окна автобуса, который забрал всех нас прямо от трапа нашего летучего корабля. В.В. сказал, что это столица целого необъятного Ненецкого округа, и вообще пункт крайне важный для всей страны – только отсюда, оказывается, можно попасть на огромный архипелаг Новая Земля, воспользовавшись специальной подводной переправой. Со всех остальных сторон эти богатые ресурсами и населением острова закрыты искусственно созданными заграждениями и атомными минными полями, потому что на них происходят какие-то совсем уж фантастические и секретные вещи (какие именно – он уточнять не стал, ну и не очень-то надо). По пути из аэропорта на дачу губернатора, который нас любезно приютил, я с удовольствием разглядывала из окна аккуратно высаженные аллеи из голубых елей, чистенькие невысокие домики из разноцветных кирпичей, старинную деревянную церковь на центральной улице – все очень опрятно, красиво, а местные жители – люди очень приветливые и вежливые, хоть их и немного. Экзотических ненцев, правда, мне тут не встретилось, хотя я была бы не против на них посмотреть. Сам губернатор, оказывается, москвич, и его помощники тоже – они очень хорошо нас встретили и тут же разместили со всеми удобствами. Даже В.В. остался доволен и не стал, по своему обыкновению, их ругать (он в каждом месте считает нужным показать, кто в доме хозяин – для профилактики, как он утверждает. Ну и правильно!)
Резиденция местных властей, в которую нас привезли, конечно, не дотягивает до той, подмосковной, где я прожила целую неделю. Но тут тоже очень даже ничего – особенно мне понравился спрятанный в хвойном лесу бассейн под открытым небом с теплой водой и выходом через галерею из сауны – я уже дважды там искупалась и осталась очень довольна. Только вот на морозе от теплой воды получается слишком много пара, и из-за него почти ничего не видно вокруг. Но так даже интересней – плаваешь, как будто в гейзере, я о таких читала. Из других развлечений – только зал-ресторан, где круглый день играет самый настоящий оркестр с хором. Ну и по мелочи: бильярдная (Митя полдня учил меня забивать шары, но я, видимо, безнадежна), кино, библиотека (я зашла туда, и местная служительница обрадовалась так, словно ей явился сам В.В. – говорит, скучает тут целыми днями одна-одиношенька), и даже музей есть, с оригинальными работами мастеров Возрождения. Мне сказали, что это часть сокровищницы петербургского Эрмитажа, выездная экспозиция. Вот как!
Живем мы тут много свободнее, чем на дирижабле. Там у меня был номер типа гостиничного всего в две спаленки, а тут – целое крыло в двухэтажном особняке и куча обслуги. Всех нас расселили по таким роскошным домам – по двое-трое в каждом, в зависимости от того, сколько там апартаментов. И не знаю уж, случайность это или нет, Дневник, но моим соседом оказался… Ну ты догадался, да? Живем почти одной семьей – то есть, нет, ты не подумай, я имею в виду, под одной крышей, только на завтрак вместе ходим. Хотя… нет, не только. Терпела-терпела и не утерпела тебе рассказать все мои новости – очень уж хочется всё это описать поподробнее. Но не буду торопиться, и вместо этого начну с тех событий, которые произошли вчера утром.
Я немного проспала (потом станет понятно, почему), и поэтому на завтрак в ресторан шла одна. Когда я явилась, все уже собрались: и В.В., и Митя, и оба Игоря Иваныча, и ещё человек пятнадцать, причем некоторые даже незнакомые. Наша экспедиция постоянно пополняется – нас догоняют на обычных самолётах и присоединяются к нашему путешествию. Вот и в этот раз прибыли новенькие: один из них, суровый седовласый генерал при полном параде и с огромными звездами на погонах, отдувался перед президентом. Видно, что разговор у них был не из приятных – и без того хмурое, насупленное лицо военного шло красными пятнами, а на смуглых восточных скулах играли желваки. В.В. тоже выглядел не вполне привычным образом: он обычно такой обманчиво мягкий, немного даже округлый в щеках, но сейчас его черты заострились, тонкий нос стал еще более костистым, и весь он стал словно бы худее и выше ростом – вот что делает с людьми ярость, которая его, несомненно переполняла. Впрочем, эта злость, должна признать, в чем-то даже идёт ему – она делает его определенно моложе и заставляет прямо-таки лучиться энергией. Я подошла поближе, но не слишком, чтобы не подумали, что я подслушиваю (просто мне стало любопытно, что же так рассердило моего президента) Генерал протягивал в подрагивающей руке листок с чертежами, а В.В. тихо выговаривал ему, еле сдерживаясь от эмоций:
“Это что у вас здесь за лошади с хуями нарисованы, товарищ министр обороны? Что вы мне этот туалетный клочок подсовываете? Мне кажется, вы в недостаточной мере осознаете серьезность положения. Блок невозможно восстановить, и вы это прекрасно знаете. И вообще, что значит – утерян? Кем утерян? Как можно потерять продукцию секретного назначения?”
“Владимир Владимирович, найдется же, – прогудел генерал, опустив глаза в пол, – все меры приняты…”
“Должен сообщить вам о неполном служебном соответствии. Имейте в виду, если до вечера местоположение устройства не будет установлено, то придется прибегнуть к помощи известных вам друзей (это слово он выделил зловещим свистом, а генерал, услышав его, отшатнулся и сбил задом чайник с кофейного столика). И они всю вашу пидорасню, и вас лично – да-да! – мигом поставят в позу пьющего жирафа. Даже не сомневайтесь.”
Бледный военный протестующе прохрипел:
“Владимир Владимирович, я не готов продолжать разговор в подобном тоне…”
Президент страшно округлил глаза, а потом глубоко вздохнул и сказал самым обычным, будничным тоном:
“Ты, Сергунь, башкой своей контуженной подумай сейчас внимательно, что сказал. Ты нарываешься на то, чтобы я сфинктер тебе натянул на эти вот твои интеллигентские растопырки? А то, видно, по-другому уже удовольствие не можешь получить? Хочешь, чтобы все узнали про ваши с Сердю́чиной мутки? Чтобы тебя тоже сырыми тряпками погнали хуем в окошке вертеть на вертолётном заводе? А? Молчишь?”
“Товарищ Президент… я всё понял. Разрешите выполнять задание?”
“Грузинский гусь тебе товарищ. Обдристался? Вали давай, стирай лампасы”.
Генерал понуро побрел к выходу из зала, а Владимир Владимирович заметил меня и радостно переменился в лице – как будто и не было тяжелого разговора только что:
“О! Надежда, мой компас неземной! Друзья, соратники мои, минуточку внимания!” – он подошел к столу и постучал вилкой по графину с вином.
Сидевшие за столом до этого тактично делали вид, что заняты своими тарелками и не слышат, как Президент распекает незадачливого министра. Теперь они резво повернулись и уставились на меня, радуясь, что гроза закончилась. Нетипичным, но ужасно весёлым развязным тоном Владимир Владимирович объявил:
“Сегодня у нас всех праздник! Вот она – наша героиня, Наденька Соловьёва. Ну-ка, иди сюда, девочка моя, не стой столбом, как молдаванка на Можайке”.
Я иронически подняла бровь – что это с ним? – но подошла и встала рядом. Он тут же приобнял меня за плечи.
“Надюш, мы посовещались в Совете Безопасности – вот прямо тут, за завтраком, и решили удостоить тебя высокой государственной награды. Секретным Президентским указом. Даже медальку новую специально для тебя придумали. Называется «Надежда России». Класс, да? Типа, есть Герой России, а ты – Надежда России. Сам придумал. Одобряешь?”
“Но за что?” – пробормотала я, ошеломлённая этим напором.
“Ну как же. За особые заслуги, – он подмигнул, – перед высшим руководством страны. А ты как думала? Антон Эдуардович, давайте-ка сюда ваш орденок!”
Вечно недовольный А.Э. (мне показалось, что он тоже не одобряет манеру, выбранную президентом) достал из кармана сафьяновый футляр и с легким поклоном протянул его В.В. Тот немедля распахнул крышечку и предъявил мне блестящую звезду, усыпанную стеклянными блестками. Приглядевшись, я поняла, что это, скорее, брильянты – так необычно они сверкали в утреннем солнце, пробивавшемся через окна. Я хотела взять звезду из коробочки, но президент оттолкнул мои пальцы:
“Нет-нет, должно лично увенчать героическую грудь!..”
Он прицепил награду мне на блузку – нет, вопреки канонам сцены, не уколов булавкой, но по-хулигански, больно и неожиданно, ущипнув за сосок – я так и вскрикнула от неожиданности.
“Ну-у, Надежда, – приблизив губы, прошептал он мне (слава Богу, что не во всеуслышание), – ты что, кричать научилась? А то можно было подумать, ты вообще ничего не чувствуешь…”
Он смотрел на меня, хитро улыбаясь, а я чувствовала себя оскорбленной и оплеванной на виду у всех. Зачем он так при них? (Не переживай, Дневник, мой возлюбленный не сошел с ума. Позже все разъяснилось).
“Благодарю вас…” – я не нашла ничего лучше, как сделать малый книксен и сделать шаг назад.
Он отпустил меня кивком восвояси, я недоуменно отошла к столу и присела на стул между Митей и смутно знакомым печальным усачом, уныло ковыряющим омлет в своей тарелке. Увидев меня рядом, он тут же просипел:
“Считаем нужным заметить, что орден – это вам не барашки накашляли… Прошу вас, передайте нам вот тот куантро”.
Я была на взводе, поэтому сердито ответила ему:
“Разве вы не знаете, что распивать ликеры по утрам – дурная привычка?”
“Нам ничего не известно об этом, – капризно заявил усатый, – но мы хотим куантро!”
Нервно вздохнув, я протянула ему бутылку. А Митя, дождавшись своей очереди, уважительно склонился к моему уху:
“Поздравляю, Надя, такая награда, такая честь.... Завидую тебе. Хотел бы оказаться на твоем месте”.
Сомневаюсь, подумала я. Знал бы ты, за что мне такая «честь» – убежал бы куда подальше. Хотя почему же, – тут же ядовито поправила я себя, – откуда мне знать, о чём мечтают люди? Может быть, ему бы как раз понравилось… Понравилось же мне, верно?
А дело тут вот в чем…
Уф, дневник, перехожу теперь к самому сокровенному. Так странно: всё время думаю об этом, то с радостью, то с волнением, но теперь, когда решилась написать – почему-то стало стыдно. Но это же никто не прочитает, верно? Надо написать для самой себя, чтобы понять, хорошо это, плохо ли, – или, может, вообще не стоит придавать произошедшему значения? (ага, как бы не так!) Постараюсь все изложить беспристрастно и, по возможности, скромно. А, впрочем, почему бы не наоборот – с чувствами и переживаниями? Ведь и того, и другого было полно… Всё, хватит увиливать и тянуть ежа за хобот – напишу, как получится.
Значит, так:
Накануне, пока мы ещё неторопливо плыли по воздуху, я стояла одна в своем любимом месте – стеклянном коридоре, и смотрела на закатные облака, между которыми, будто играя в догонялки, лавировали маленькие юркие самолётики. Они уже несколько часов сопровождали нас, то исчезая, то появляясь снова, но держались на почтительном расстоянии от нашей махины. Заглядевшись на это небесное представление, я не заметила, как в коридор своим обычным мягким шагом зашел Владимир Владимирович и встал совсем рядом со мной. Обнаружив внимательный взгляд, изучающий мой профиль, я, кажется, подпрыгнула от неожиданности, а затем с облегчением рассмеялась.
“Вот, – сказала я ему, – бездельничаю, ворон считаю”.
“Это не вороны, – по-мальчишески педантично поправил он меня, – это наш эскорт, истребители сопровождения. Не знаю даже, зачем их заставили тут кружиться? Мне даже трудно представить, Надя, что может угрожать нам в безоблачном небе нашей с тобой страны”.
Я догадалась, что он, должно быть, говорит это с иронией. На свете много глупых и злобных людей, и лишняя защита Лидеру нации никак не помешает.
“Все равно красиво, – мечтательно произнесла я. – Как будто почетный караул у воздушного дворца императора. Я смотрела такой мультик в детстве, японский. Так давно это было…”
“Твое детство? Да нет же, это было буквально вчера. Ты и сейчас иногда выглядишь сущей девочкой”.
“Вот уж нетушки, – притворно обиделась я. – Надоело быть ребёнком. Сами знаете – всё у меня уже по-взрослому, так что не надо со мной нянчиться”.
“Как не знать, – улыбнулся он, – и что же, замуж тоже не страшно?”
“Ни капельки. А вам?” – парировала я.
“Ну, у меня ситуация диаметрально противоположная. Мне знаешь ли, не замуж выходить, а жениться, а это совсем другое дело…” – уморительно серьезным тоном пояснил В.В.
Я прыснула, не сдержавшись. Мне ужасно захотелось взять его за руку, или даже прижаться к нему сразу и целиком, чтобы он обнял меня и погладил по волосам, но всё же было страшно. И вот ведь удивительно: вроде бы уже всё между нами было, что может быть между мужчиной и женщиной: и любовь (у меня-то точно, хоть я и помалкиваю пока), и важные признания, и странная, чарующая, невозможная, но всё же случившаяся близость, но до сих пор я не чувствую себя рядом с ним свободно и спокойно. Он прав, тысячу раз прав: я – всего лишь маленькая глупенькая девочка, а он – небожитель, волшебный герой, мудрейший и величайший из людей (да хоть бы и не только из людей). Мы живем в разных мирах, и видим, боюсь, только отражения друг друга в той прозрачной стене, которая с самого рождения разделяет наши вселенные. Как здесь можно даже мечтать о равенстве? Вся моя судьба – и я к ней готова, полностью, до самой смерти – быть одним из тех существ, чьё назначение – просто самоотверженно дарить уют и покой этому непознаваемому Богу на Земле (да простят меня мои книжные наставники за сотворение кумира, но всё это так, именно так, я знаю). Но, всё-таки, может быть, он будет милостив, и мне снова достанется часть его чудесного Света?
Я разволновалась, а от своей нерешительности и неспособности первой прикоснуться к нему (формально моему жениху, как бы невероятно это не звучало!) – ещё и рассердилась. В то же время во мне зародилось и усиливалось с каждой секундой непонятное щемящее чувство: начинаясь в животе, под ложечкой, и отдаваясь тянущим рикошетом в груди, оно стекало вниз капризным покалыванием, словно бы настойчиво призывая моё внимание, а опускаясь еще дальше, заставляло невыносимо холодеть колени и ступни. Мне было неприятно от того, что предательски размякшее тело едва держится на ногах перед Ним, но был и привкус (о Боже, дневник!) мучительного удовольствия в этой охватившей меня бессильной слабости. В.В., видимо, понял, что со мной творится неладное:
“Вижу, ты всё-таки переживаешь. Но поверь, беспокоиться не о чем – у нас будет самая красивая и необычная свадьба на свете. Такая же, как была у древних царей этой земли – только ещё лучше”.
“Какая?” – прошептала я, не в силах оторваться от поглотившего меня сладко-болезненного ощущения. Если честно, мне было сейчас плевать на какую-то там свадьбу, лишь бы быть с Ним, но, кажется, его самого этот вопрос занимал всерьез.
“Помнишь, мой рассказ про старинный ритуал утверждения нового властителя – который происходит там, на востоке? Это очень красивое и величественное действие, и наше единение органично впишется в него.”
Он понизил голос, и – как удивительно! – смущаясь, сказал:
“Знай, что для меня ты не только прекрасная Надежда, но и любимая Россия – так мне нравится тебя воспринимать… И в мечтах я вижу, что наш человеческий союз должен символизировать вечную любовь между тобой – Россией и мной, твоим земным почитателем”.
“А вы больше любите меня или свою страну?” – решившись, задала я вопрос, который меня очень беспокоил.
Он усмехнулся:
“Только тебя. Ты же и есть она, разве сама не видишь? Ты же поняла, почувствовала это тогда, после инаугурации, верно?”
“Да” – покраснела я. Я вспомнила тот миг, когда перестала быть девочкой Надей и превратилась в женственную Россию. – “И это совсем не обидно, а очень почетно”.
“Вот именно. Почетно, и в первую очередь для меня. Тебе же доводилось играть в театральном кружке?” – вдруг сменил он тему.
“Было дело, – улыбнулась я. – Правда, вечно на вторых ролях. А что?”
“Ритуал есть ритуал – его сила именно в том, что он должен быть выполнен дословно. В одной из его версий, которая зафиксирована в древних хрониках, подробно описано, как именно держава становится женой своего властителя. И если следовать ритуалу – а мы так и сделаем – то тебе придется вспомнить свое актерское мастерство и немножко поиграть в царевну-Россию”.
“А что нужно делать?” – рассеяно спросила я, думая о другом. То пульсирующее, физическое волнение, которое охватило меня ранее, всё усиливалось, нарастало, и я, признаться, даже не очень понимала, о чём он говорит – так поглотили меня эти ощущения… и мысли, боюсь, совсем недостойные той целомудренной России, которую себя представлял Он.
“Все просто. Это похоже на сказку про спящую принцессу – тебе нужно будет лечь неподвижно в специальный хрустальный сосуд, а потом по сценарию мне придется тебя разбудить. Сможешь так, не испугаешься?”
“Да, да, да”, – я была согласна на что угодно, даже не особо вслушиваясь в его слова – сам его голос вызывал во мне оцепенение.
“Молодец!” – похвалил он. – “Скажи на милость, а что с тобой творится? Ты, кажется, вся дрожишь”.
“Это от того, что вы здесь…” – пролепетала я, опустив глаза. – “А когда всё случится?”
“Что именно?”
“Ну, свадьба”.
“Примерно через неделю. Думаю, к тому времени как раз долетим”.
“Так долго… Я не доживу”.
“Брось. Почему?”
Знаешь, дневник, я много раз читала во всяких журналах, что нельзя навязываться мужчинам и прямо говорить, что тебе от них нужно – это пугает и вообще… дескать, неприлично. Но мне уже было всё равно. Сжав свои чувства трясущимися коленками, я призналась:
“Потому что мне надо быть с вами прямо тут, сейчас. Я не могу больше терпеть…”
“Бедная, – пожалел он меня. – Всё понимаю. Мне тоже сложно – последние дни моя голова занята не государственными делами, которыми мне положено заниматься, а вовсе другими… Но, прости меня, тут есть одна непреодолимая физиологическая сложность”.
“Да какая же?!”
“Ты девушка, – утвердительно произнес он. Я сначала не поняла, а потом сообразила и кивнула. – Моя Россия должна быть невинной до дня свадьбы, понимаешь?”
“Так что же, – сокрушенно сказала я, – тут ничего нельзя сделать?”
Он с явным сомнением оглядел меня, размышляя о чем-то, и вдруг, когда я уже начала впадать в отчаяние, решился:
“Есть одна возможность, – заговорщицки сказал он. – Но боюсь, она может тебе не понравиться”.
“Мне нравится все, что вы делаете, – самоуверенно заявила я. – Говорите же скорее!”
Он глянул наружу, в вечернее небо.
“Сейчас уже темнеет, это хорошо… Вот что, иди к себе и готовься. Встретимся через несколько минут”.
Он ободряюще сжал мою руку, и, не говоря больше ни слова, быстрым шагом ушел прочь. Странно, дневник: как только он исчез из моего вида, волнение тут же улеглось, мысли прояснились, и я стала задумываться о том, что же всё-таки со мной происходит, и насколько это нормально. Но времени было мало, и я с немалым усилием отложила все размышления на потом. Он сказал готовиться – как, к чему? Ах, какая разница, надо поспешить.
Я вбежала к себе в комнату, и некоторое время не могла понять, за что хвататься. Сообразила, метнулась в душ, наскоро вымылась, слегка подкрасила глаза и собрала волосы в легкую небрежную прическу – руки меня не слушались, и на большее терпения не хватило. Что теперь? Не успела накинуть халат, как в дверь постучли – пришел Он. Чёрт бы меня побрал, непутеху – в этом халате, хоть он и красивый, шелковый, – я выглядела совсем неромантично, как будто из деревни вернулась. Но не держать же того, кого я столько ждала, на пороге?
Вошел В.В., и все эмоции, которые словно были замороженными, пока его не было рядом, вновь окатили меня обжигающим потоком. Это было так невыносимо, что я, обессилев, просто закрыла ладонями лицо и опустилась на кровать. Мой гость, без сомнений, прекрасно понимал, что со мной творится – поискав по сторонам, он нашел выключатель и погасил свет. Так мне действительно стало лучше: в комнате совсем стемнело, и лишь в окне вспыхивали привычные зарницы северного сияния. В их отблеске я увидела, как он мягко подошел и остановился напротив. Я заметила, что вокруг его фигуры уже возникла знакомая мне бледная аура, и это зрелище повергло меня в пьянящий трепет.
Ничего не бойся, – произнес он, и паузой принудил меня кивнуть в ответ, – твое молодое тело готово ко всему, что будет сделано. Легким и совершенно естественным движением он поднял меня в воздух и вновь опустил на постель, отвернув к окну – и потом, что бы не происходило, я не видела его лица. Ох, сказать откровенно дневник, я вообще почти всё время провела, уткнувшись в подушку и бессильно комкая пальцами ткань простыней. Лишь иногда, сумев поднять голову, я наблюдала разгоравшееся в комнате сияние – не понять, полярное ли небо демонстрировало свою мощь, или же это мой Господин излучал свою неземную любовь.