Фавориты – «темные лошадки» русской истории. От Малюты Скуратова до Лаврентия Берии. 10 самых влиятельных приближенных российских властителей

Расправа с Новгородом

А Скуратов ехал в Новгород, чтобы быть рядом с царем во время разгрома города.

Хотя с момента завоевания Новгорода Москвой прошло уже почти сто лет, царь по-прежнему боялся мятежного духа новгородцев. Возможно, у него были для того основания. Новгородская земля продолжала рассматриваться Москвой как огромная колония, лояльности которой не могли добавить практиковавшиеся в течение десятилетий депортации знатных новгородцев в другие места Московского государства и заселение Новгородской земли дворянами и купцами из Великороссии.

Новгородский архиепископ Пимен был недоволен тем, что митрополичий престол после Филиппа достался не ему. Может быть, при царском дворе считали, что недовольный Пимен становится опасен. Вместе с владыкой репрессиям решили подвергнуть весь город, находившийся, как традиционно считалось, под иностранным влиянием.

Незадолго до того Скуратов получил извет (донос) от некоего Петра Волынца, что Пимен и бояре «желают Новгород и Псков отдати польскому королю, а царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси злым умышленьем извести». Намерение перейти под власть Литвы и Польши было традиционным обвинением московских правящих кругов в адрес новгородцев еще со времен Ивана III, деда Ивана Грозного.

То, что донос был доставлен именно Скуратову, свидетельствует, что в его руках со времен «дела» князя Владимира Андреевича царь сосредоточил все, что было связано с государственными изменами. Как мы бы сейчас сказали, Скуратов стал первым в истории России шефом службы госбезопасности.

Скуратов сообщил о доносе царю. Тот приказал своему любимцу втайне готовить карательный поход на Новгород.

По дороге опричники разорили Тверь и Торжок, казнив там без суда множество людей. В одном Торжке было убито, судя по «синодикам»^[3] Ивана Грозного, полторы тысячи человек.

Зимой 1570 года войско опричников окружило Новгород. Пять дней там били духовных лиц, требуя с каждого выкуп 20 рублей. На шестой день в Новгород прибыл царь, и тут начались настоящие казни. Сначала Иван Грозный велел забить дубинами до смерти тех игуменов и монахов, которые стояли на правеже. Затем к нему привели бояр, боярских детей и крупных купцов, которых перед его прибытием взяли под стражу. Вместе с ними привели их жен и детей. Царь велел всех их раздеть и пытать огнем. Замученных пытками людей привязывали к лошадиным хвостам, волокли по снегу и бросали в прорубь на Волхове. Женщинам связывали руки, привязывали к ногам детей и бросали в реку в таком виде. Тех, кто пытался выплыть, добивали баграми.

Так продолжалось шесть недель. По некоторым подсчетам современников, тогда в Новгороде и окрестностях было истреблено до 15 тысяч человек. Эта цифра сложилась из того, что каждый день, по свидетельствам, царь казнил до 1000 человек и очень редко – человек 500. Все лето в Волхове всплывали трупы убитых, и иноки не успевали их хоронить.

Наконец царю наскучили ежедневные кровавые зрелища. Он собрал уцелевших жителей Новгорода и объявил им прощение. Сам мнимый виновник этих истреблений, архиепископ Пимен, избежал казни. Он был в оковах отправлен в заточение, где на следующий год умер.

Из Новгорода царь отправился в Псков с намерением произвести там такую же расправу. Но по прибытии в этот город он умилился зрелищем народа, лежавшего ниц на земле и покорно ждавшего своей участи. Возможно, настроение царя переменилось. Псков остался цел.

Расправой над Новгородом руководил царь. Малюта участвовал в этом вместе со своим покровителем и показал полную беспощадность и преданность царю, что еще больше увеличило доверие Ивана Грозного к Малюте. С этого момента Скуратов становится наиближайшим царским сотрудником.

Расправа с соперниками

Летом того же года Скуратов почувствовал себя настолько сильным, что счел возможным устранить своих соперников у подножия царского престола.

Иван IV поручал Скуратову расследовать дела об измене не только ради продолжения казней, а с прицелом на дальнюю перспективу. Он сам стал побаиваться своего детища – опричнины. Эта параллельная армия, выросшая к тому времени до 6000 человек, начинала внушать страх не только земщине. Своеволие и недисциплинированность опричников могли сработать против своего учредителя. Кроме того, царь был не настолько глух, чтобы не слышать по всей стране общий ропот на свое детище. А Иван Грозный любил поиграть в справедливость.

Весной 1570 года Скуратову было поручено продолжить новгородское дело в Москве. По всей видимости, Малюте была предоставлена полная свобода действий в добывании так называемых «доказательств», невзирая на лица. Это открывало Скуратову возможность расправиться со своими конкурентами – старым руководством опричнины.

Поводов для этого у Скуратова было предостаточно. Еще зимой Алексей Басманов, один из первых соратников царя по опричнине, отец царского любимца Федора Басманова, выступал против карательной экспедиции в Новгород. Видимо, кровавые казни начинали надоедать даже самым отъявленным палачам. Князь Афанасий Вяземский, согласно доносу, якобы предупредил новгородских заговорщиков, и тем удалось скрыться, поэтому царские массовые казни не дали того результата, какого от них ждали, то есть перелома на внешнем фронте.

Вяземский был арестован одним из первых. Под пыткой он, похоже, оговорил себя во многих преступлениях, поскольку его имя отсутствует в царском поминальном «синодике». До публичной казни Вяземский не дожил, умер в застенке. Одного соперника Скуратов устранил.

По-видимому, Вяземский показал на Басмановых как на сообщников, что и было нужно Скуратову. Но удар по главным опричникам необходимо было замаскировать очередными массовыми репрессиями. Под каток снова попали многие уважаемые люди, члены московской правящей элиты, в том числе дьяк Посольского приказа Иван Висковатый, Главный советник царя по вопросам внешней политики, хранитель большой государственной печати.

В июле дознание завершилось, и на эшафот вывели 300 человек. Царь снова поиграл в милостивого правителя: он тут же пощадил часть из них. Но остальные умерли лютой смертью. Скуратов сам начал экзекуции, собственноручно отрезав ухо у Висковатого. Вслед за тем дьяка подвесили вверх ногами и рассекли на части.

Казни подверглись думный советник Захария Очин-Плещеев, Иван Воронцов, Василий Разладин, Михаил Лыков и многие другие знаменитейшие и уважаемые сановники. Кого-то жгли на огромной, специально сделанной для того сковороде, кого-то попеременно обливали кипятком и ледяной водой, пока он не умирал, кого-то перетирали надвое веревками… «Праведно ли я караю лютыми муками изменников?» – картинно вопрошал царь у согнанного на площадь перепуганного столичного люда. «Будь здрав и благополучен! – отвечал устрашенный народ. – Преступникам и злодеям достойная казнь!»

Тела казненных велено было не погребать. Они лежали несколько дней, терзаемые бродячими псами. На следующий день были утоплены в Москве-реке жены казненных. Все имущество осужденных перешло опричникам.

Басмановы избежали публичной казни. Царь предложил Федору Басманову доказать свою любовь к нему, собственноручно зарезав отца. Федор исполнил это требование на глазах у Грозного. После чего тот молвил: «Предал отца – предашь и царя!» – и велел заточить своего прежнего любимчика в темницу. Федор Басманов, по одной из версий, умер через год в заключении, так и не дожив до казни.

Соперников за «сердце царево» у Скуратова больше не было.

Сожжение Москвы крымским ханом. Очередные «чистки»

В 1571 году на Москву двинулся крымский хан Девлет-Гирей. Ему удалось обмануть московских воевод, стороживших его у бродов на Оке. Крымцы переправились через Оку и быстрее, чем двигались русские рати, подступили к Москве. Такого большого и укрепленного города войско кочевников взять, конечно, не могло. Но это им было и не нужно.

В ветреный ясный день хан приказал поджечь деревянные предместья Москвы. Огонь быстро распространился на весь город. То был самый большой пожар Москвы вплоть до самого 1812 года. По свидетельству современников, выгорел весь город, а в округе на 30 верст от Москвы не осталось целым ни одного деревянного строения. Число жертв пожара современники, вероятно, преувеличивают. Но в любом случае они наверняка исчисляются десятками тысяч. Воевода князь Иван Бельский, ответственный за оборону столицы, задохнулся в дыму.

Царь в это время находился под Ростовом. Узнав о несчастье, постигшем столицу, он пытался умилостивить крымского хана ложным обещанием отдать Астрахань в обмен на сохранение за Москвой Казани (и так вел переговоры целый год, до победы летом 1572 года русского войска над крымцами у села Молоди). Но одновременно Иван IV требовал найти виновных в случившемся. Во главе расследования вновь был поставлен незаменимый и уже единственный в своем роде Малюта Скуратов.

В опричнине еще оставались помехи неограниченной власти Скуратова. Одной из них были органы управления опричниной, копировавшие такие же учреждения земщины. Во главе управления формально стояла опричная Дума, первоприсутствующим в которой был князь Михаил Черкасский, родственник царя по второй жене. Его и выставил Скуратов главным виновником московской трагедии. Вместе с Черкасским были казнены несколько опричных воевод, якобы не сумевших помешать походу Девлет-Гирея.

Упразднение опричнины. Царский воевода

Во время московского пожара сгорел Опричный двор – «штаб-квартира» опричнины в Москве. Вообще царь, похоже, охладевал к своему прежнему детищу. Опричнина явно не оправдывала возлагавшихся на нее надежд. Беспощадный террор «по площадям» в тылу никак не мог приблизить победу на фронте Ливонской войны, где дела шли все хуже и хуже. Опричнина, задуманная как альтернатива традиционной земщине, не показала себя более лояльной к царю. Наоборот, как выявили расследования, проведенные Скуратовым, крамола и заговоры против царя гнездились в самой опричнине.

В 1572 году Иван Грозный велел считать опричнину распущенной. Опричное войско влилось на общих началах в вооруженную силу Московского государства. Террор не прекратился, но царь отныне использовал для него традиционные средства самодержавия, вполне к нему пригодные.

Упразднение опричнины было проделано в московских традициях. Иван Грозный велел забыть самое слово «опричнина», а тех, кто станет утверждать, будто такое учреждение было в истории государства Московского, постановил бить нещадно. Этот нелепый указ самого свирепого русского царя знаменателен своей полной беспомощностью. Он свидетельствует также, что Иван Грозный был недоволен опричниной и теперь стыдился даже того, что подобное установление было им заведено в Российском государстве.

Скуратов становился одним из царских воевод. Нет, конечно, не просто одним из воевод, а наиболее приближенным к государю. И по-прежнему Иван Грозный планировал поручать Скуратову расследование самых важных государственных преступлений. То есть с роспуском опричнины система тайного сыска никуда не делась. Но Скуратову почти не довелось больше служить своему покровителю. Такое впечатление, будто с упразднением опричнины, проведенном не без его активного содействия, Скуратова покинула удача.

Гибель Скуратова. Месть за него царя

Зимой 1572/73 года военные действия в Ливонии шли своим чередом. Войско Ивана Грозного начало очередной поход, намереваясь выбить наконец из Ливонии поляков и шведов. Есть сведения, что противник не ожидал зимнего похода, еще более неожиданным для него оказалось его направление.

В результате войско русских подступило к замку Вейсенштейн (ныне Пайде в Эстонии). Он оборонялся небольшой группой шведских солдат, которым посильную помощь могли оказать разве что мирные горожане да местные крестьяне, укрывшиеся за стенами замка.

Несмотря на столь фантастическое неравенство сил, шведы отвергли ультиматум о сдаче. Они надеялись продержаться до прибытия на помощь крупного отряда своих соотечественников с артиллерией. Пять тысяч против 80 тысяч – вот такое соотношение сил уже было вполне удовлетворительно для шведской армии. Уступая в 16 раз русским в численности, они вполне компенсировали это неравенство своим воинским искусством. Но на этот раз помощь не пришла. Пушечный наряд шведов застрял в болотах. Да и поздно шведское командование узнало о том, что Иван Грозный движется к Вейсенштейну.

Неделю превосходящие числом русские осаждали шведов, проделывая пушечными ядрами бреши в стенах. Наконец 1 января они пошли на приступ стен. По-видимому, при таком неравенстве сил это можно было сделать еще в первый день – все равно где-нибудь да прорвались бы. Но даже и теперь русские умудрились понести большие потери. И самая первая потеря стала самой горестной для царя.

Современные историки при всей своей неприязни к Скуратову признают, что он погиб как герой. Он первый взобрался по приставной лестнице на стену и увлек за собой других ратников. Тут его и сразила неприятельская пуля. Жизненный путь странного человека, совмещавшего в себе таланты следователя-контрразведчика и военачальника с изощренной жестокостью, оборвался.

Иван Грозный страшно рассвирепел, видя смерть своего любимца. Царь приказал не щадить никого, кто попадется на улицах Вейсенштейна. Убивали всех жителей от мала до велика, грабили дома, насиловали женщин.

Воины точно исполнили царский приказ. Начальника гарнизона Ганса Боя с несколькими офицерами взяли в плен, для удовольствия царя привязали к кольям и живьем зажарили на медленном огне. Уцелело лишь несколько крестьян, которые вовсю кричали, что они – подданные Иванова союзника, герцога Магнуса, которого Иван Грозный провозгласил королем Ливонии в 1570 году, и им поверили. От них история и узнала подробности резни в Вейсенштейне.

Справив кровавую тризну по ближайшему соратнику, Иван Грозный, удрученный его смертью, прекратил поход. Он отправил гроб с телом Скуратова на родину и сам пешком провожал его до самого Новгорода.

Потомство. Наследие

Захоронение Малюты Скуратова не сохранилось. Есть две версии, где он был погребен. Согласно одной (признанной почти всеми исследователями времен Грозного), его отпели и предали земле в Иосифо-Волоколамском монастыре, рядом с могилой отца, который, как мы уже говорили, был вкладчиком этой обители. По другой версии, Скуратов был захоронен в Москве, в церкви святого Антипия на Колымажном дворе.

Эта церковь заслуживает отдельного упоминания как память рода Скуратовых. Известно, что в 1627 году в ней был похоронен правнук одного из братьев Григория Малюты-Скуратова. По некоторым предположениям, начало погребению рода Скуратовых в этой церкви было положено Малютой. Сам Григорий Скуратов-Бельский, возможно, был одним из строителей (вкладчиков) церкви, давшим деньги на ее возведение. На эту мысль наталкивает то, что один из приделов первоначального храма был посвящен святому Григорию Декаполиту. Сама церковь была выстроена предположительно в середине XVI века на той части территории Москвы, которая была отобрана в опричнину и откуда были выселены прежние жители. Предполагают, что рядом располагалась усадьба Скуратова в годы опричнины.

Установить все это доподлинно теперь невозможно. Храм несколько раз горел и перестраивался.

Иван Грозный высоко почтил память своего погибшего соратника. Для его поминовения он дал вклады по церквам в размере 150 рублей.

Более того, вдова Малюты, о которой известно только имя, – Марья, по смерти мужа получала от царя пожизненную «пенсию». Возможно, это был первый такой случай в истории Российского государства. Обыкновенно же вдовы даже самых высокопоставленных деятелей уходили в монастырь, предварительно жертвуя ему свое имущество в качестве содержания, из которого потом и кормились.

Мужского потомства Григорий Скуратов-Бельский не оставил. Его единственный сын, по крестильному имени Максим и по прозвищу Горяин, умер в детстве, но уже после смерти отца. Зато всех дочерей Скуратов успел пристроить весьма удачно.

Старшая дочь, Анна Григорьевна, вышла замуж за князя Ивана Михайловича Глинского. Он был сыном родного брата матери Ивана Грозного Елены Глинской – князя Михаила Васильевича Глинского. Следовательно, приходился двоюродным братом самому царю. Правда, известного потомства этот брак не оставил.

Вторая дочь Малюты Скуратова, Мария, наиболее удачно, как казалось одно время, вышла замуж. Ее супругом стал боярин Борис Годунов, который возвысился как раз при Иване Грозном, служа в опричнине. После избрания ее мужа в 1598 году на царство Мария Скуратова-Бельская стала царицей. Правда, династия Годуновых вскоре пресеклась очень неприятным образом. После внезапной смерти Бориса Годунова его 16-летний сын Федор процарствовал меньше двух месяцев и был свергнут и убит сторонниками первого Лжедмитрия. Вместе с сыном была убита и царица-мать. Дочь Марии Скуратовой Ксения была заточена в монастырь, откуда ее, по некоторым слухам, Лжедмитрий I насильно брал себе на утеху.

Младшая дочь Малюты Скуратова, Христина (Екатерина), стала женой видного боярина, князя Дмитрия Ивановича Шуйского. Этот Дмитрий Иванович был братом Василия Шуйского, которого в 1606 году избрали московским царем. Христина (Екатерина) заслужила по себе недобрую славу. Она, по всеобщему мнению, отравила героя освобождения Москвы от шаек второго Лжедмитрия, молодого полководца Михаила Скопина-Шуйского, видя в нем конкурента своему мужу за наследование трона. Возможно, что в этом народном убеждении не последнюю роль сыграло происхождение Екатерины Шуйской от палача всея Руси Григория Скуратова-Бельского.

Современники поставили единодушную однозначную оценку Малюте Скуратову. Он навсегда остался символом лютой необузданной жестокости. Но нужно помнить, что в этом отношении Скуратов был только тенью своего повелителя Ивана Грозного, которому старался всячески угождать. Оба являются видными строителями российской государственности, которая не могла не запечатлеть на века в своих характерных чертах личные свойства ее главных творцов.

Патриарх Никон: «собинный друг» царя Алексея Михайловича

Имя патриарха Никона в нашем сознании прочно связано с ожесточенными богословскими спорами, расколом Русской Православной церкви, сожженными в срубах староверами, боярыней Морозовой, поднимающей вверх два перста…

И все это верно, однако деятельность патриарха Никона породила глубочайший раскол не только в Русской церкви, но и во всем русском народе. Самое удивительное то, что после того, как Никон попал в опалу у царя, дело его жизни – реформа богослужения – продолжилось.

Царь Алексей Михайлович решил опереться на авторитет Никона в том, что касалось церковных дел. До своего падения Никон оказывал огромное влияние и на государственную политику России, будучи формально вторым, а фактически даже первым, лицом государства в определенный момент времени. Он пытался поставить власть патриарха выше царской, за что в итоге и поплатился.

Новая династия Романовых. Усиление власти московских патриархов

В начале XVII века после Смуты на престоле Московского государства утвердилась новая царская династия – Романовы. Она происходила от старинного боярского рода, который долго не имел даже собственной фамилии. Первоначальная фамилия – Кошкины – не нравилась представителям этого рода. Поэтому в XVI веке каждый Кошкин назывался простой фамилией по имени деда или двойной фамилией – по имени прадеда и деда. Так, прадед царя Михаила Романова – Роман Юрьевич – назвался Захарьиным, его сын Никита – Захарьиным-Юрьевым, а сын последнего Федор – Романовым-Юрьевым. Сын Федора Михаил звался уже просто Романовым, так стали именовать его потомков.

В самом конце XVI века семейство Романовых-Юрьевых попало в опалу у царя Бориса Годунова. Неудивительно: Романовы-Юрьевы были богатыми землевладельцами, видными боярами, вдобавок популярными в народе благодаря тому, что Анастасия Романовна Захарьина-Юрьева была первой женой царя Ивана Грозного, и с ее влиянием на последнего связывались благодетельные начинания первых лет его царствования. Поэтому Романовы-Юрьевы казались многим лучшей кандидатурой на царство, чем выскочка Борис Годунов, зять печально известного Малюты Скуратова. Из-за этого Борис Годунов подверг Романовых-Юрьевых гонениям.

В 1600 году Федор Никитич Романов-Юрьев был насильно пострижен в монахи под именем Филарета и определен на житье в Антония Сийском монастыре под Холмогорами. Лжедмитрий I возвратил Филарета в Москву, а позже возвел его в сан митрополита Ростовского.

Митрополит Филарет оказался в Тушине, в лагере второго Лжедмитрия. Филарет был якобы похищен по указу самозванца. В действительности, судя по всем событиям, он нарочно устроил свое бегство к претенденту на престол, чтобы получить от него повышение. Так оно и случилось: Лжедмитрий II, устраивая параллельный церковный собор в Тушине, поставил Филарета «патриархом Московским и всея Руси»: самозванцу был нужен свой, альтернативный официальному, «карманный» патриарх.

Но в 1610 году Лжедмитрий II потерпел сокрушительное поражение от войск князя Михаила Скопина-Шуйского и наемных отрядов шведского военачальника Якоба Понтуссона Делагарди (вариант написания Де ла Гарди). В этих условиях русские вельможи, поддерживавшие самозванца, решили пригласить на престол польского королевича Владислава. Тушинское посольство, направленное с этой просьбой под Смоленск, осаждаемый войском короля Сигизмунда III, возглавил назначенный самозванцем патриарх Филарет.

Однако возникло затруднение с приглашением на престол польского королевича Владислава. Сигизмунд не желал отдавать в руки московских бояр своего сына, а хотел сам править Русью. Зная желания и настроения московского народа, не стремящегося к иностранному подданству, Филарет отказался подписывать документ о призвании на престол Сигизмунда. За это поляки объявили его пленником, а на Руси Филарет приобрел популярность за свою стойкость.

Он еще несколько лет томился в польском плену даже после того, как его шестнадцатилетнего сына Михаила избрали царем на Земском соборе 1613 года. Когда законный патриарх Гермоген умер в тюрьме во время польской оккупации Москвы, ничто не препятствовало официальной интронизации^[4] Филарета, которую провел гостивший в Москве патриарх Иерусалимский Феофан II.

Филарет занял место фактического руководителя государства при своем сыне-царе. Филарет имел собственный двор, своих бояр, дворян, свою гвардию. Как верховный владелец церковных земель, патриарх являлся самым богатым человеком России. Так продолжалось до его смерти в 1633 году.

Так Филарет заложил основу для притязаний своих преемников на высшую власть в государстве. Надо было только, чтобы патриарший престол снова занял достаточно амбициозный человек. Таковым в середине XVII века оказался Никон.