Асмодей нашего времени
TekstЭтим мы и покончим с личностями романа, с отцами и детьми, и обратимся к философской стороне, к тем воззрениям и направлениям, которые изображаются в нем и которые составляют принадлежность не молодого поколения только, а разделяются большинством и выражают общее современное направление и движение. – Как видно по всему, г. Тургенев взял для изображения настоящий и, так сказать, сегодняшний период нашей умственной жизни и литературы, и вот какие черты открыл в нем. Из разных мест романа мы соберем их вместе. Прежде, видите ли, были гегелисты, а теперь, в настоящее время, явились нигилисты. Нигилизм – философский термин, имеющий разные значения; г. Тургенев определяет его следующим образом: «Нигилистом называется тот, который ничего не признает; который ничего не уважает; который ко всему относится с критической точки зрения; который не склоняется ни перед какими авторитетами; который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип. Прежде без принсипов, принятых на веру, шагу ступить не могли; теперь же не признают никаких принципов. Не признают искусства, не верят в науку и говорят даже, что наука вообще не существует. Теперь все отрицают; а строить не хотят; говорят, это не наше дело; сперва нужно место расчистить.
– Прежде, в недавнее еще время, мы говорили, что чиновники наши берут взятки, что у нас нет ни дорог, ни торговли, ни правильного суда.
– А потом мы догадались, что болтать, все только болтать о наших язвах не стоит труда, что это ведет только к пошлости и доктринерству; мы увидали, что и умники наши, так называемые передовые люди и обличители, никуда не годятся, что мы занимаемся вздором, толкуем о каком-то искусстве, бессознательном творчестве, о парламентаризме, об адвокатуре и черт знает о чем, когда дело идет о насущном хлебе, когда грубейшее суеверие нас душит, когда все наши акционерные общества лопаются единственно от того, что оказывается недостаток в честных людях, когда самая свобода, о которой хлопочет правительство, едва ли пойдет нам впрок, потому что мужик наш рад самого себя обокрасть, чтобы только напиться дурману в кабаке. Мы решились ни за что не приниматься, а только ругаться. И это называется нигилизмом. – Мы ломаем все, не зная почему; а просто потому, что мы сила. На это отцы возражают: и в диком калмыке и в монголе есть сила – да на что нам она? Вы воображаете себя передовыми людьми, а вам бы только в калмыцкой кибитке сидеть! Сила! Да вспомните наконец, господа сильные, что вас всего четыре человека с половиною, а тех миллионы, которые не позволят вам попирать ногами свои священнейшие верования, которые раздавят вас» (стр. 521).
Вот коллекция современных воззрений, вложенных в уста Базарову; что они такое? – карикатура, утрировка, происшедшие вследствие непонимания, и больше ничего. Автор направляет стрелы своего таланта против того, в сущность чего он не проник. Он слышал разнообразные голоса, видал новые мнения, наблюдал оживленные споры, но не мог добраться до внутреннего смысла, и потому в своем романе он коснулся одних только верхушек, одних слов, которые, произносились вокруг него; понятия же, соединенные в этими словами, остались для него загадкою. Он не знает даже точно заглавия той книги, на которую, он указывает как на кодекс современных воззрений; что же сказал бы он, если б его спросили о содержании книги. Вероятно, ответил бы только, что она не признает различия между лягушкой и человеком. В своем простодушии он вообразил, что понял бюхнерово Kraft und Stoff, что в нем заключается последнее слово современной премудрости и что он, значит, понял современную премудрость всю, как она есть. Простодушие наивное, но извинительное в художнике, преследующем цели чистого искусства для искусства. Все его внимание обращено на то, чтобы увлекательно нарисовать образ Фенечки и Кати, описать мечтания Николая Петровича в саду, изобразить «ищущую, неопределенную, печальную тревогу и беспричинные слезы». Дело вышло бы недурно, если бы он только этим и ограничился. Художественно разбирать современный образ мыслей и характеризовать направления ему не следовало бы; он или вовсе не понимает их, или понимает по-своему, по-художнически, поверхностно и неверно; и из олицетворения их составляет роман. Такое художество действительно заслуживает если не отрицания, то порицания; мы вправе требовать, чтобы художник понимал то, что он изображает, чтобы в его изображениях, кроме художественности, была и правда, и чего он не в состоянии понять, за то и не должен приниматься. Г-н Тургенев недоумевает, как можно понимать природу, изучать ее и в то же время любоваться ею и наслаждаться поэтически, и поэтому говорит, что современное молодое поколение, страстно преданное изучению природы, отрицает поэзию природы, не может любоваться ею, «для него природа не храм, а мастерская». Николай Петрович любил природу, потому что смотрел на нее безотчетно, «предаваясь горестной и отрадной игре одиноких дум», и чувствовал только тревогу. Базаров же не мог любоваться природой, потому что в нем не играли неопределенные думы, а работала мысль, старавшаяся понять природу; он ходил по болотам не с «ищущей тревогой», а с целью собирать лягушек, жуков, инфузорий, чтобы потом резать их и рассматривать под микроскопом, а это убивало в нем всякую поэзию. Но между тем самое высшее и разумное наслаждение природой возможно только при ее понимании, когда на нее смотрят не с безотчетными думами, а с ясными мыслями. В этом убедились «дети», наученные самими же «отцами» и авторитетами. Были люди, которые изучали природу и наслаждались ею; понимали смысл ее явлений, знали движение волн и трав прозябанье, читали звездную книгу[19] ясно, научно, без мечтательности, и были великими поэтами. Можно нарисовать неверную картину природы, можно, например, сказать, подобно г. Тургеневу, что от теплоты солнечных лучей «стволы осин становились похожи на стволы сосен, и листва их почти посинела»; может, и выйдет из этого картина поэтическая и ею залюбуется Николай Петрович или Фенечка. Но для истинной поэзии этого недостаточно; требуется еще, чтобы поэт изображал природу верно, не фантастически, а так, как она есть; поэтическое олицетворение природы – статья особого рода. «Картины природы» могут быть самым точным, самым ученым описанием природы и могут производить поэтическое действие; картина может быть художественною, хотя она нарисована до того верно, что ботаник может изучать на ней расположение и форму листьев в растениях, направление их жилок и виды цветов. Это же правило применяется и к художественным произведениям, изображающим явления человеческой жизни. Можно сочинить роман, представить в нем «детей» похожими на лягушек и «отцов» похожими на осин, перепутать современные направления, перетолковать чужие мысли, взять понемногу из разных воззрений и сделать из всего этого кашу и винегрет под названием «нигилизма», представить эту кашу в лицах, чтоб каждое лицо представляло собою винегрет из самых противоположных, несообразных и неестественных действий и мыслей; и при этом эффектно описать дуэль, милую картину любовных свиданий и трогательную картину смерти. Кому угодно, тот может любоваться этим романом, находя в нем художественность. Но эта художественность исчезает, сама себя отрицает при первом прикосновении мысли, которая открывает в ней недостаток правды и жизни, отсутствие ясного понимания.
Разберите приведенные выше воззрения и мысли, выдаваемые романом за современные, – разве они не походят на кашу? Теперь «нет прынципов, то есть ни одного принципа не принимают на веру»; да самое же это решение не принимать ничего на веру и есть принцип. И ужели он не хорош, ужели человек энергический будет отстаивать и проводить в жизнь, что он принял извне, от другого, на веру, и что не соответствует его настроению и всему его развитию. И даже когда принцип принимается на веру, это делается не беспричинно, подобно «беспричинным слезам», а вследствие какого-нибудь основания, лежащего в самом же человеке. Есть много принципов на веру; но признать тот или другой из них зависит от личности, от ее расположения и развития; значит, все сводится, в последней инстанции, к авторитету, который заключается в личности человека, он сам определяет и внешние авторитеты и значение их для себя. И когда молодое поколение не принимает ваших принсипов, значит они не удовлетворяют его натуре; внутренние побуждения располагают в пользу других принципов. – Что значит неверие в науку и непризнание науки вообще, – об этом нужно спросить у самого г. Тургенева; где он наблюдал такое явление и в чем оно обнаруживается, нельзя понять из его романа. – Далее, современное отрицательное направление, по свидетельству самого же романа, говорит: «мы действуем в силу того, что мы признаем полезным». Вот вам и второй принцип; зачем же роман в других местах старается представить дело так, будто б отрицание происходит вследствие ощущения, «приятно отрицать, мозг так устроен, и баста»: отрицание – дело вкуса, одному оно нравится так же, «как другому нравятся яблоки». «Мы ломаем, мы сила… калмыцкая кибитка… верования миллионов и проч.». Объяснять г. Тургеневу сущность отрицания, рассказывать, что в каждом отрицании скрывается положение, значило бы решаться на дерзость, которую позволил себе Аркадий, читая наставление Николаю Петровичу. Мы будем вращаться в пределах понимания г. Тургенева. Отрицание отрицает и ломает, положим, по принципу полезности; все, что бесполезно, а тем более вредно, оно отрицает; для ломки же у него нет сил, по крайней мере таких, какие воображает г. Тургенев. – Вот, например, об искусстве, о взятках, о бессознательном творчестве, о парламентаризме и адвокатуре действительно много рассуждали у нас в последнее время; еще больше рассуждений было о гласности, которой не коснулся г. Тургенев. И эти рассуждения успели надоесть всем, потому что все твердо и непоколебимо убедились в пользе этих прекрасных вещей, а они все-таки и до сих пор составляют еще pia desideria[20]. Но скажите же на милость, г. Тургенев, кто имел безумие восставать против свободы, «о которой хлопочет правительство», кто это говорил, что свобода не пойдет впрок мужику? Это уж не непонимание, а сущая клевета, взведенная на молодое поколение и на современные направления. Действительно, были люди, не расположенные к свободе, которые говорили, что крестьяне без опеки помещичьей сопьются с круга и предадутся безнравственности. Но кто же эти люди? Скорей они принадлежат к числу «отцов», к разряду Павла и Николая Петровичей, а уж никак не к «детям»; во всяком случае, не они же говорили о парламентаризме и адвокатуре; не они были выразителями отрицательного направления. Они, напротив, держались положительного направления, как видно по их словам и по заботам о нравственности. Зачем же слова о бесполезности свободы вы влагаете в уста отрицательному направлению и молодому поколению и ставите их наряду с толками о взятках и адвокатуре? Уж вы позволяете себе слишком большую licentiam poeticam, то есть поэтическую вольность. – Какие же принсипы противопоставляет г. Тургенев отрицательному направлению и отсутствию принципов, замечаемому им в молодом поколении? Кроме верований, Павел Петрович рекомендует «принсип аристократизма» и по обыкновению указывает на Англию, «которой аристократизм дал свободу и поддерживал ее». Ну, это старая песня, и мы слыхивали ее хотя в прозаической, но более одушевленной форме тысячу раз.