РЕГИСТР

Всего год прошёл с того момента, когда было создана ВИА Регистр, под эгидой клуба самодеятельности студентов нашего родного СтрАхИн, а мы уже изменились, возмужали. Третий курс. Застыра кстати уже тогда высказывал нам всем своё недовольство тем, что он вынужден тащить всю работу на себе, а Иваницкий только деньги считает. Сейчас об этом, пожалуй, и можно сказать, ведь мы выступали на вечерах, в клубах, на площадках, а денег не получали. Работали из чистого энтузиазма. Но как совсем недавно оказалось, Борька деньги брал. Возможно Застыра что-то такое, потому и указывал Сане на то, что у Борьки денег явно больше, чем могло быть у простого студента и пижона. Но Саня верил Борьке. Верил настолько, что когда случайно пришёл домой раньше срока, это было уже спустя год после выпуска, получил удар судьбы, который потом сравнил с состоянием, будто бы с него сняли кожу. Он был молодым специалистом, а тут так удачно вышло, пяти выпускникам, кто устроился на Пионерку, выдали ключи в доме, что построил ДСК №2. Дом был недоделанный, и чтобы сбагрить с плеч эту только что построенную развалюху на Маркса, ДСК отписало половину дома институту. Ведь дело нешуточное, моно было надолго в тюрьму залететь. Силами студенческих отрядов дом привели в более-менее приличное состояние, а в награду самым перспективным спецам молодым, кто имел семью, выдали ключи от квартиры. В том числе и Совиным. Его первая жена, Катя, оказывается больше года с Борькой так сказать, интимно общалась. Саня не стал устраивать истерику, бить морду Борьке и выгонять неверную супругу. Просто молча прошёл к себе, мимо затихших любовников, собрал свои вещи, в основном бумаги, книги, одежды у него никогда много не было, и так же молча вышел. Он переехал к родителям, и на следующий день позвонил Кате и попросил выкроить время, чтобы разойтись, официально расторгнуть брак. Квартиру он оставил ей и ребёнку, как потом божился Борька, что ребёнок не его, но только внешне был копией Иваницкого в младенчестве. Как они всё оформили, не знаю, но Сова ничего не платил Кате. А она ничего не требовала, только иногда просила помочь по чисто технической части. Борька хотя и продолжил уже в открытую жить с ней, жениться не собирался. У него же жена была, дочь второго секретаря горкома. Она к такому странному поведению мужа относилась спокойно, говоря, пусть он лучше кувыркается с тему, кого я знаю, чем полезет на привокзальную лахудру, а потом мне носиться по КВД придётся. Странная у них семейка была, это точно.

Таким образом, в Вильнюсе мы пробыли три дня, поскольку неожиданно в Балтас, не то кинотеатр, не то ДК, там ведь всё на литовском было, я мы его не понимали, произошла авария на линии. Свет пропал, музыки не будет. Хорошо, позвонили домой, послали телеграмму от лица организаторов, чтобы нам продлили «увольнительные». И вот тут-то и вылезло в первый раз, что вроде бы взять янтарную белку должен один молодой, но уже очень известный столичный певец-композитор, любимец женщин. Я не знаю, что они там, в Прибалтике, на янтаре помешались, в Таллине тоже из янтаря приз был. Нам, уже готовым отправиться в Балтас, про то, что победить должен этот, назовём его Гога, передал бледный Борька. Ему об этом по телефону сказал его дядя, видимо тоже не сильно довольный тем, что группа его племянника должна уступить. Но Гога был любимцем дочери одного члена политбюро, в смысле любовником он был, и потому оттирал всех остальных от эстрады. Либо платите отступные, пятьдесят тысяч. Если бы первого января ударила гроза, затем прошла буря, и наступило лето, тогда бы мы не были так сражены, как после известия Борьки. Все переваривали информацию молча, один Саня сжал кулаки, побагровел, встал и сказал.

– Пошли к этому….Гоге!

Борька дурень, кивнул и потащил нас. Ну, а что хотите, всю ночь зависал с одной дамой, старше его лет на десять, зато женой секретаря райкома, крашеной шатенкой, выше Борьки на голову. Он возможно тогда впервые и наркотики принял, дама его накормила, чтобы получить всё от этого гастролёра. В таком состоянии Борька и вёл нас, сам не понимая что делает. Гога жил не то что мы, в отдельном коттедже, на окраине города, это вроде бы пансионата был для партийцев. А нас временно разместили в общаге местного института, хотя и новой, чистой, и с работающими розетками и канализацией. Гога прибыл туда на своём Мерседесе. Мы впервые увидели такой зелёный, или скорее изумрудный роскошный автомобиль. Борькина двадцать первая казалась нам верхом совершенства. Но рядом с мерседесом стояли две новые чёрные Волги, обкомовцы, наверное, приехали к знатному гостю. И даже с Волгами Борька понял, что его находка и чудо техники – ерунда. Мы вошли в дом, хотя на крыльце стоял накаченный человек, явно из органов, нам он не стал препятствовать. Возможно, Гога приказал пускать всех к нему. Внутри мы попали в сказку. Или в картину об американской жизни миллионеров и гангстеров. Никогда я не мог представить, что у нас кто-то так может жить! Роскошные тяжёлые портьеры, настоящий дубовый паркет, мебель из цельного дерева, а не как у нас, серванты из опилок, да и то, после очереди. Гога сидел на первом этаже, развалившийся, обсуждая что-то со скромным лысоватым блеклым человечком. Они сразу смолкли, как только мы переступили порог. Там на двери был приделан колокольчик. Гога был молод, но уже виднелись следы излишеств. Под глазами следы ночного вакхического служения, брюшко выпячивалось из модной тогда цветистой рубашки, явно импортного происхождения. Джинсы у него тоже были в обтяжку, ремень вжимался в живот. Глаза у Гоги были блеклые, настороженные, мёртвые. Да вы и сами можете убедиться в этом, если найдёте материалы по всем этим Песням Года тех лет, фото из старых журналов. Он не сильно изменился, стал только обрюзгшее и чванливей. Он встал, протянул нам руку и улыбнулся.

– Вы меня знаете, но давайте именовать себя по именам, а не по должностям и званиям! Гога!

Мы пожали ему руку, хотя судя по поведению Петра и Застыра, когда мы шли, пешком через весь город, между прочим, они хотели свои руки применить к его харе. Рука у него была скорее женская, небольшая, хотя и не сказать, чтобы слабая. Всё же играть на гитаре и пианино требует определённых усилий. Мы представились по именам. Один Борька учудил, он вышел вперёд, и с апломбом протянув, руку представился.

– Борис, знакомый Инги Адольфовны. Вас должны были известить.

Гога несколько растерянно посмотрел на лысого и тот молча кивнул. Гога отошёл в сторону, быстро поставил маленькие рюмки и стал наполнять их каким-то заморским пойлом. Наше обострённое обоняние сразу поведало, что это не та бормотуха, что мы пили всегда. Гога налил всем нам, а себе в глубокую рюмку и молча указав рукой, отошёл в сторону. Его гость молчал и видимо ему ничего не полагалось. Мы взяли рюмки и в нерешительности посмотрели на столичного барина. Тот с видом превосходства поднял рюмку и произнёс тост.

– За творческую солидарность, товарищи! За успехи в вашей деятельности! И пусть победит тот, кто заслуживает увезти этот приз из столицы нашей республики домой! Прозит!

Он вылакал рюмку, словно водку одним махом и в интересом посмотрел на нас. Ну, мы тоже влили в себя горьковатую и густую жидкость. Никогда такого я не пил, но теперь могу сказать уверенно, это был настоящий кубинский ром. Откуда у деятеля советской эстрады был такой напиток, вопрос скорее к тогдашнему руководству внутренних дел. Все задумчиво оглядывали свои небольшие рюмашки, словно надеялись найти в них ещё капельку изысканного пития. Гога засмеялся, торжествующе, но не злорадно. Всё в нём выдавало человека привыкшего быть наверху, и оттого относиться к остальным присутствующим с некоторой долей покровительства. Барин, каким его обрисовать мог бы Гоголь, вот кто был Гога. Гога вернулся в своё кресло, настоящее, из кожи. А нам предложил длинный диван. Впрочем, все на него не влезли, и мне с Застыра пришлось довольствоваться подлокотниками кресла, куда уселся Борька. Лысый поморщился, словно увидел вошь у себя на рукаве, но не сказал ничего. Он вообще за всё время нашей встречи не проронил ни единого слова. Зато Гога был в ударе. Возможно, в тот момент, после приёма рома, его слегка захмелевшая барская душа была слишком довольна собой и потому снизошла до нас, сирый и убогих. И сразу повёл разговор в деловом ключе, сразу видно, столичный фраер!

– Значит так, ребятки. Не буду вам объяснять всех причин, но сразу скажу претендентов на первое место всего два. Первый – это я, сами понимаете почему. А со второй кандидатурой вышла небольшая заминка. Кандидатура номер два это Дилман Сахажаева, знойная восточная красавица, посмевшая исполнять свои народные мотивы в стиле лёгкого джаза, ставленница всемогущего хана ташкентского, неожиданно пропала. Ушла из своего домика, села в такси и всё, пропала. Местные власти сбились с ног, не шутка, пропала любимая куколка самого Рашида! Вот и товарищ….

Он хотел назвать имя и должность, но лысый поднял ладонь, и Гога тут же перепрыгнув, продолжил, ничуть не растерявшись.

– Сложилось мнение, что она попала под влияние одного вашего земляка, некоего Бориса Женина, вашего знакомого. Они решили бежать на запад! Вы представляете, какой скандал, какую шумиху поднимут все эти акулы западной продажной прессы! Наймиты международного капитала быстро возьмут в оборот наивных и незрячих вчерашних детей, выставив всё таким образом, чтобы унизить и оскорбить весь советский многонациональный народ! Это скандал тянет на нечто большее, чем простое и глупое поведение молодых несмышлёных и запутавшихся людей! и вы, как знакомые с этим самым Жениным обязаны помочь товарищам, э-э-э, помочь нашим доблестным сотрудникам соответствующих органов найти беглецов! Вам всё ясно?

– Нет. Впрочем, даже если бы и было ясно и даже известно, то это не мои дела. Что бы ни сделал Джеки, Борис Женин, это полностью его решение. И какое отношение его побег, вполне возможно, что и не в капиталистическую страну, а например, в один из кемпингов, имеет к нам, тоже непонятно. – Сова смотрел на него, не отрываясь, словно кроме Гоги никого больше не существовало в большом зале. Гога и лысый переглянулись, явно не ожидая такого ответа. Гога улыбнулся и ещё доверительнее продолжил своё наступление.

– Вы понимаете, что товарищи из солнечного Ташкента будут очень недовольны, когда узнают, что вы выиграли этот конкурс, а представительница солнечного Узбекистана пропала с одним из ваших земляков, да ещё и учащимся вашего института? Вы не боитесь, что товарищи из Ташкента могут проявить некоторую несдержанность в речах и даже поступках? Ведь слова за слово, а там и до рукоприкладства дойти может. А товарищ Рашид очень уважает и помогает республиканской сборной по вольной борьбе. Вдруг кто-то из особо вспыльчивых спортсменов возьмёт отпуск за свой счёт, купит билет, прилет к вам и найдёт одного из вас. Что тогда случится?

– А что, товарищи из органов у нас не только не могут уследить за юными и знойными красавицами, но и предотвращать возможные преступления уже разучились?

Гога пошевелил челюстью, словно пережёвывал жёсткий шашлык, мельком глянул на лысого, но тот был словно мумия фараона Тутанхамона. Гога задумался, и сразу сменил тон.

– Парни, я ведь понимаю, для вас это всё очень удивительно, просто какая-то сказка! Но вы поймите, тогда, в Таллине, был простой конкурс среди студенческих ансамблей и исполнителей со всего Союза. Вы выиграли совершенно заслуженно, и скажу честно, я слышал ваши записи, прислали мне парни из Таллина, удивляюсь, как вы на таком барахле смогли выжать такой звук! Но поймите, тут нечто большее, чем студенческий слёт! Этот конкур под эгидой Литовской партии и правительства создан специально под определённые нужды нашего времени! Что, если вы снимете свою заявку, а вместо этого товарищ…. кто-то даст вам характеристику, чтобы вы поехали без всяких проблем и проволочек на фестиваль в Сопоте в следующем году? И в этом выступить успеет на Балтийских звёздах, это недалеко, в Юрмале проходит. Вас туда доставят, разместят, если сможете выиграть тяжёлое испытание – почёт и уважение зрителей, контракт с Мелодией. С Мелодией, братцы?!

Вот тут мы и встали впервые на развилке, предопределившей нашу дальнейшую судьбу. Потом, уже после смерти Джеки, Борька как-то в гневе сказал, что этот дурак не мог по-настоящему увезти свою Дилман хотя бы в Польшу, а завис с ней в пионерлагере. Их случайно выследили милиция, полагая, что туда забрались воры или может быть наркоманы. Вломились патрульные тогда в пионерскую комнату, а там эти два….. Короче, думаю, если бы Джеки не нашли, то мы имели все шансы стать если не Песнярами, то точно Весёлыми ребятами. Но только в том случае, если бы Сова не ответил Гоге.

– Я не могу. Меня не поймут. Если я соглашусь, то тем самым подпишусь под признанием, что Джеки устроил свой абсурдный побег только, чтобы как-то повлиять на нашу судьбу. Кроме того, решать, кто выиграет, должен не какой-то товарищ, а зрители и жюри. Согласно регламенту.

– Вы не боитесь, что у жюри ваше творчество вызовет скуку? – Гога пристально глядел на Сову, не веря, что кто-то по своей воле может отказаться от такого предложения. Думаю, он не врал, когда обещал нам все эти чудеса расчудесные, зачем это ему надо было. Он просто не мог поверить, что мы, дураки, можем отказаться от билета в круг избранных. Но Сова снова повторил, ответив на весьма недвусмысленный намёк Гоги.

– Всё решает только сама музыка и люди. Если наше творчество не нравится людям, они его не слушают. Если нравится – про нас знают на дальних рубежах страны. Всё просто! Как план на ватмане.

– Ну да, вы же конструкторы, инженеры, архитекторы, созидатели нашего лучшего будущего! – В голосе Гоги появились нотки явного недовольства, которое выразил он таким образом, что заставил нас поверить, мы на правильном пути.

– Да, мы инженеры или будущие инженеры! – Встрял Боб, хотя уж он-то тут вообще был пятая нога седьмой лошади. – И для нас музыка не способ зарабатывания денег, а выражения того, что у нас внутри, того, что мы понимаем и как чувствуем окружающий мир! Хотя тому, кто живёт в таких хоромах это не понять!

Он, хоть и сын родителей с большими связями и уважаемыми людьми в городе, жил со своей женой в её комнате, в общаге на Энгельса. Потому и выдал экспромтом свою ленинскую мысль, заключённую в тезис, что не может быть богатых в стране бедных. Гога сжал губы и процедил.

– Ну, ребятки, я вам предложил. Вы отказались. Если на то будет воля высших, то вы выиграете этот конкурс. Но что с вами будет потом? Кому вы будете нужны? Подумайте над этим.

Показывая, что разговор окончен, не прощаясь, Гога повернулся к лысому и начал что-то говорить про какого-то их общего знакомого, или просто известную в узких кругах личность. Некто Саша, который придумал новый способ удовлетворения, когда одну партнёршу связывают по рукам и ногам, затем привязывают к потолку, к крюку для люстры, и раскручивают, между тремя партнёрами мужского пола. Мы были тогда в этих вопросах несведущими, потому решили, всё это не для нас. Но Боб оставался Бобом и, хотя его схватил за руку Сова, крикнул Гоге.

– Ещё и пятьдесят кусков захотел! Буржуй!

И поднял кулак в приветствии, как кубинский барбудос. Гога аж челюсть едва не потерял.

– Какие пятьдесят кусков? – В его облике всё говорило, он был несколько удивлён словами Боба. Тот повторил, Гога нахмурился.

– Положим десять тысяч я бы вам выделил, чтобы компенсировать ваши потери, репутационные прежде всего. Но платить вам пятьдесят тысяч?! Вы немного аппетит свой умерьте, молодые люди!

– Постой. – Боб тоже был слегка ошарашен. – ТЫ ведь просил с нас пятьдесят кусков, чтобы пустить на конкурс? Так или не так?!

Гога был возмущён настолько, что некоторое время только пыхтел, и налитый кровью сидел молча. Даже товарищ из органов рот открыл, отчего стал выглядеть совершенно глупо.

– Нет. Я никогда не прошу ни у кого денег. Чтобы выступать или чтобы кто-то снялся. Я сам плачу.

Мы переглянулись, но всё же не стали бить Борьку при посторонних. Впрочем, тот что-то такое заподозрил, потому ушёл первым, можно даже сказать убежал. И до самого отлёта не появлялся. Видимо у Инги Адольфовны отдыхал. А мы всё же выиграли конкурс. И убыли довольные собой, не предполагая, что больше ничего подобного в нашей жизни не будет.

С. Андриянов.

Середину пути ты попробуй пройти, не запятнав своих ног, не испачкав души…

– Было тяжело первые месяца два, а потом привык, притёрся. Это ведь как с новым механизмом, ему надо притереться, больше смазки на двигающиеся механизмы, и вперёд, на стройку коммунизма! Или здание, ему нужно время, чтобы осесть, чтобы выявились недостатки, иногда проходит год, два, и неожиданно через всю стену идёт трещина. Сразу не поймёшь, как ты будешь себя чувствовать в новом коллективе, но поскольку тут нет сложившейся иерархии, все люди молодые, кроме руководства, никаких особых трений не возникало. Просто я привык быть в определённом вакууме, либо самостоятельно двигать мир ногами от себя. А ту работа в коллективе, причём твоё мнение не является доминирующим. Если бы у меня не было опыта работы с клубом студенческой самодеятельности, с Консонанс, а потом не создал бы я Регистр, мне было бы совсем невмоготу. Однако, теперь я занял своё место в ряду работников II разряда, и смотрю с оптимизмом в будущее.

А. Совин, поэт, музыкант, сотрудник института промышленного дизайна Минстроя. Заметка в Вечернем Гудке, от 22 июля 78г. Молодые специалисты идут в жизнь.

– Прошло три года, с того момента, как мы вышли из института. Впереди тогда нам казалось, будет всё хорошо, нас ждёт открытый мир, где мы будем изменять окружающий мир. А мы оказались просто очередными винтиками. Это сильно нас осадило. После Вильнюса, после победы над взрослыми дядьками из Минска и модными парнями из Праги, мы готовы были к новым испытаниям. Но больше нас никуда не звали, а мы сколько не писали, звонили, отсылали телеграммы, не получали ответа. Нас просто вычеркнули из списка ВИА. Даже младшие, шедшие после нас, Арбитр и Походы, уже приглашали в Москву, в Тбилиси. Нас же все забыли. Попытка рассылать кассеты с записями провалилась. После первой крупной рассылки по всему Союзу, ко мне, я тогда отсылал большую партию с Главпочтамта, пришли товарищи в штатском. Отвезли на Толмачева 2. В Серый Замок, как у нас называли эту контор глубокого бурения местного масштаба. Долго меня вежливо допрашивал человек, по фамилии Гасанов. Ни звания, ни отчества я не помню, помню только яркий кавказский образ, акцент и фамилию. Хотя кроме этого, мне ничего не предъявили, не выписали штраф. Но каждый раз вот так проводить своё время мне не хотелось. А на следующее утро я узнал, когда пришёл на работу, что к Сане тоже приходили.

– Привет. К тебе приходили?

– Привет, Сова. Не просто приходили, а пригласили в Серый Замок.

Он замолчал, помрачнел, и стал нервно затягиваться. Затем понизив голос сказал.

– Меня вызвал сначала Селифанов, наш первач. Потом позвонили из института, где работал отец, пригласили для какой-то экспертизы. Ну, я отпросился, вышел, добежал за минут двадцать до Кузнечной. Иногда отец просил меня забрать какие-то материалы, чтобы немного дать мне поработать над чем-то интересным. Всё делалось официально, просто его начальник, Гошман, относился к этому спокойно, полагая, что свой человек в министерском подчинении ему не помешает. Прихожу я туда, а там отец бледный стоит, Гошман потом исходит и трясётся, и три человека стоят. Один сразу ко мне, с улыбкой, протягивает бандероль и с ухмылочкой такой спрашивает – Это ваше? Вы отсылали? Ни здрасте, ни представиться, а сразу в карьер.

– А что, нельзя что ли? Да и чего такого? Меня вон вызвали, но ничего не сделали.

Я рассказал вкратце, своё приключение, или скорее бездельное времяпровождение. Он слушал внимательно, нервно курил, молчал. А когда я закончил, он сиплым голосом и говорит.

– Мне же сказали, что могут отца уволить. Что он использовал служебное положение, предоставил мне доступ к секретной аппаратуре. Секретной! Кассетник и плоттер у них секретная аппаратура! Однако из-за меня у отца неприятности. Его могут снять и даже уволить по статье.

– Да что мы такого сделали?! Кто им дал право?! Надо жаловаться Андрею Никитычу!

Тут надо сделать небольшое отступление, Андрей Никитыч был знаком с отцом Совы с неизвестно какого возраста. В то время он был депутатом в Совете, и был техническим директором на Химпроме. И при небольших проблемах всегда кто мог, звонил ему, и он по мере возможности помогал просившим, совершенно бесплатно. Но Сова покачал головой и сказал вот такую фразу, что я сразу подумал, тут дело нечистое.

– Этот криворотый меня в сторону отвёл, под локоток и так доверительно добавил, понизив голос. Не советую вам звонить товарищу Кучкину, мало вам проблем, которые вы устроили вашему отцу и его начальнику, вы ещё и депутата Совета под статью подвести хотите? Так и сказал, под статью! Скажи, Серёга, что мы такое сделали?!

– Да ничего мы такого не сделали! Это всё происки врагов!

– А кто у нас враг? – Саня спросил тихо и так спокойно, что я вдруг задумался и единственное имя которое всплыло, это имя того импозантного и звездного столичного барина, с которым мы пересеклись тогда, в Вильнюсе.

– Гога. – Мы почти одновременно произнесли его, и уставились друг на друга, а потом залились смехом.

Отсмеявшись и вытерев слёзы, мы задумались, что делать. Но сколько не думали, ничего придумать не могли. Оставался один старый проверенный способ, передача кассет лично в руки людям, кто вхож в столичную тусовку музыкального андеграунда. На том и остановились, решив собраться в тот же вечер у Борьки. Он жил совсем рядом с домом родителей Совы, да и моим тоже, кроме того, остальным членам команды не надо было далеко ехать, возле его дома была троллейбусная остановка, откуда можно было уехать, куда надо всем – на север, запад, юг.

Созвонившись со всему заинтересованными лицами, я погрузился в работу, уже и не помню, что там делал. Сова пару раз мне попадался в тот день, но мы даже не разговаривали, погружённые каждый в свои проблемы. Вечером я немного задержался, и когда выходил через проходную, оказалось, что Совин А. покинул здание. Мне пришлось вприпрыжку бежать под дождём, зонта нет, куртка летняя, и пока я добрался до нужного дома, весь промок. Остальные были в сборе, Борька не стал выделываться, позволил пойти в ванну, нарыл что-то из своего одеяния, с обязательным условием вернуть всё завтра вечером. Я согласился, хотя хотел напомнить, как Борька так и не отдал мне японский фотоаппарат, пока я не припёр его к стенке. Когда же он вернул мне его, оказалось, внутри была плёнка. Из чистого любопытства я решил проявить её, после чего узнал много нового из жизни не только Борьки, но и одной весьма строгой дамы из городской администрации. Была там ещё какая-то тёлка, но мне совершенно не знакомая.

Когда я вышел, одевшись в одеяния, принесённые мне в ванну женой Борьки, снова беременной, в большой комнате разгорелся спор. Все были на взводе, Борька виновато молчал, Саня зло ходил туда-сюда. Слова взял Мамаев Петька.

– Помяните моё слово, мужики, всё, что вы пытаетесь сейчас сделать – полная утопия! Против системы не пойдёшь! Вот что ты предлагаешь им всем, Саня?

– Надо послать официальный запрос в министерство культуры и в КГБ! Пусть дадут справку на гербовой печати, что мы запрещены, тогда и будем расходиться. Или не расходиться. Но вот так нельзя! Это противозаконно!

Борька заржал, но тут же себя оборвал. Встал Антон Мелюзко, Тоша, новый участник нашего кавардака и сказал, слегка запинаясь.

– Парни, я вот-т, что д-думаю! Н-надо прост-о на в-время прекрат-тить всячес-ское м-музыкальное действо! И т-тогда от-станут!

– Не-а. не отстанут. Они же не сами по себе прицепились, их из Москвы пинают. А в Москве пинает кто-то из высшего руководства. Кто там ходит в любимчиках, не Гога случаем? Пока он в фаворе – нам надеяться на что-то бесполезно!

Боб был прав, а мы только скрипели зубами. Тогда подал голос обычно молчавший Бусаков. Он имел внешность Джорджа Харрисона и повадки Леннона. Однако ударник был что надо. И умный.

– Я думаю, надо составить некий план действий на два месяца. Все присутствующие должны будут подписать его, либо уйти из группы. Смысл плана в том, чтобы не обращать внимания на погоны, а начать заниматься созданием полноценного альбома. У нас порядка тридцати композиций, а пишем что найдём. Ну куда это годиться? Можно записать на телерадиоцентре альбомчик, они даже бабок всяких пускаю, и пионеров с их визжащими голосами. Надо только выбрать нейтральные, не опасные треки. Потом, через нашу киностудию сделаем короткометражку, из жизни инженеров и архитекторов, которые играют музыку для себя. У них выпускники журфака так дипломы делают. И снимем маленький фильм, нашу Пусть будет так! Ну, кто против, кто за?

Все стали усиленно обдумывать его план, который при вроде бы простоте своей имел неприятные подводные камни. Как всем собраться вместе да ещё на несколько часов? И как уломать трусливых молодых журналюг, что с нами можно работать? Что никто их за это в Гаринские болота не сошлёт, вести учёт трудовых будней колхоза имени Калинина, а в промежутках писать за местного райкомовца нудные тексты партийного назначения. Сова подумал, и встал, вышел на середину комнаты и сказал.

– Мысль интересная, но сырая. Кроме альбома и фильма, надо ещё добавить такой пункт твоего плана. Кто-то должен запустить сеть в столицу, процедить слухи, найти, наконец, кого-то, кто может помочь обойти нашего недоброжелателя.

Иваницкий с торжественным видом обещал всем нам, что берёт эту часть на себя, уповая на своего дядю. Кроме того, он мимоходом добавил, что неплохо бы начать гастролировать, деньги зарабатывать. Мы недоумённо уставились на него, а Бориска тут и погнал лошадей.

– Вот ты, Саня, сколько зарабатываешь в своём институте?

– Во всяком случае, больше, чем ты в своём комбинате.

– Ха! Намёк понял, не баянист, два раза повторять не следует. Уши имею и серое вещество между ними.

– Чего ты тут баянистов хаешь?! – Подал голос Застыра. Он хотя и ушёл из группы, но по такому случаю припёрся, как и Мамаев. Всё же три года своей жизни они отдали группам в институте.

– Ладно, ладно. Не балалаечник. Балалаечников тут нет, надеюсь? Вот и славно! Так вот, я работаю в этом сраном комбинате лишь для видимости! Директор списывает мою зарплату себе, вот и всё!

– А на что же ты живёшь? – Удивился Саня. Он-то точно не подрабатывал левыми заказами. Борька самодовольно хмыкнул и вынул из пиджака, который был на мне пачку трёшек. Все замолчали, даже жена Борьки. Она как раз принесла чайник и торт, купленный Застырой. Впрочем, она же первая голос и подала.

– Вот ты гад подлый! А у отца клянчил сотню, чтобы отдать за сервант!

– Успокойся, милая! Всё будет в порядке. И отцу отдам всё, и всё остальное оплачу. Только не мешай, хорошо? Так вот, есть у меня идея, от которой у вас ноги подкосит! Все сидите на своих местах?

Поскольку его трёп уже всем надоел, Мамаев как бы между делом слегка ткнул его своим кулаком. Мелюзко хихикнул, поправил очки, и стал разминать пальцы, он в отсутствие Петьки на клавишные засел. Борька с видом оскорблённого достоинства брезгливо отодвинулся от Петьки, от которого и в самом деле разило перегаром.

– Значит тут собрались одни мужланы и хамы?

– А меня ты к кому отнесёшь, дорогой?

– Тебя моя милая я отнесу на пьедестал из золота! Ты же моя краля, птица моя ненаглядная, зайка пушистая, птенчик золотая! Иди к ребёнку, мужчинам надо поговорить?

– Опять про баб, что ли? Я думала, ты на самом деле что-то выдающееся сделал, нашёл, как заработать. А ты выходит только с богатой бабой подсуетился! Альфонс, примак! – Жена его скривила лицо в гримасе неприязни, но вышла из комнаты, хлопнув дверью. Борька победоносно оглядел нас.

– Видели? Вот как я их! – Он сделал неприличный жест рукой и встал на середину. И в самом деле, его удивительная популярность у женщин была просто притчей во всём городе. Как-то ещё на первом курсе он умудрился за один день познакомится, пригласить и полюбить сразу двух женщин. Одна оказалась женой профкома, вторая – врачом нашей поликлиники. Но в тот момент наши умы, серьёзно искалеченные поисками денег, с вниманием устремились на руки нашего дон Жуана. Тот же убрал деньги в тот самый пиджак, что был мне выдан, словно говоря, что он всем доверяет.

– Так вот, парни, есть предложение заработать кучу денег! Надо сыграть тридцать концертов, будем лабать по городам и весям нашей необъятной, и когда….

– У меня уже отпуск отгулян. Ладно, ты у нас специалист высокого профиля, на работе никому не нужен, кроме твоего взяточника-начальника, но у нас нет свободного времени!

– Не бойся, старик! Всё продумано! Ты можешь взять отпуск за свой счёт!

– Не более раза в год. Забыл, что мы не в ДРСУ работаем! – Саня никак не мог вникнуть, хотя остальные, даже я, уже понимали схему Борьки.

– Старик, сколько у тебя есть тяжёлой работы? Трудной, многодневной? Тебе обязательно её творить только на работе? Домой ты не можешь её брать? Это же не ДСП!

– Но…. – Саня запнулся, и уставился на Иваницкого. Тот торжествовал.

– Значит, то, что не требует особых навыков, скидываем через меня! Я нахожу вам опытных и голодных сотрудников, они выполняют черновую работу, а вам останется только сделать отчёт, окончательный, можно и без вас даже его сделать. Но всё упирается в цену. На первый раз попытайтесь объяснить руководству, что неплохо бы дать вам возможность выступить перед студенческими отрядами на стройках века! А работать можно и в поездке. Что, ваш Зинох не пустит что ли сопляков?

Мы переглянулись, в общем-то Сергей Павлович был человек неплохой, но не все работали в институте. И тут Иваницкий применил тяжёлую артиллерию.

– Я сумею договориться с одним стариканом, славным малым, директором механического завода, трёшки, с Арутюновичем, у меня есть связи, через его невестку, Ирку. Очень хорошая связь!

Мы промолчали, поскольку в устах Борьки связь через невестку звучала как-то слишком двусмысленно. Уж для меня, увидевшего его выкрутасы на той злополучной плёнке точно всё было ужасно. Я представил Ашота Арутюновича Чакабаляна, седого и щуплого старика, голого и …. Нет, одно только видение голого Чакабаляна ввело меня в ступор. А уж про роль Борьки и связи с ним и думать не хотелось! У остальных видимо картины были не лучше. Борька вроде и не замечал наших настороженных взглядов. Продолжая трещать про открывающиеся возможности работы над созданием филиала механического в Красном, он немного отвлёкся от основной темы нашего внепланового заседания. Я ему напомнил, что его слегка вывело из нормального состояния.