Про это, про поэтов и планету. Стихи

Июль

 
Забыты напрочь лень и скука.
Мой дух спокоен, невесом.
И, растворённый в нежных звуках,
я погружаюсь в сладкий сон.
 
 
Я отрешён до пробужденья
от треволнений, суеты.
Спровадив в ночь ушедший день, я
вновь сжёг все ветхие мосты.
 
 
Чем утро встретит? Все ответы
известны только небесам,
в шелка и бархат звёзд одетым.
Куда важней, чем встречу сам.
 
 
Уже светает на востоке,
и отступает полумрак.
Я погружаюсь в сон глубокий
и сплю до позднего утра.
 
 
Ничто уже не потревожит
воображение моё.
Я на своём покоюсь ложе.
Закрыт межкомнатный проём.
 
 
Лишь окна приоткрыты. Ветер
колышет марлю, шторы, тюль.
Прошел июнь, и на рассвете
в свои права вступил июль.
 

Паника

 
На палубе моего Титаника
странные образы в страхе мечутся.
На моих глазах разрастается паника.
Это катастрофа. Мы на пороге вечности.
Что с этим делать, я не в курсе.
На борту присутствуют разные взгляды.
Они спорят друг с другом и в ходе дискуссии
находят решение: бежать из этого ада.
Проблема ответственности возникает.
Становится как-то не по себе.
Никто никому не желает стать Каином.
Никто не желает изобретать велосипед.
Смилуйтесь, дамы и господа!
Смилуйтесь над собой и друг над другом!
Детство не воротишь, утекли года.
Но отчего каждый из вас напуган?
Конец наступает слишком неожиданно?
Совсем не так вы представляли смерть?
Наслаждайтесь же окрестными видами,
покуда есть чем и на что смотреть.
Капитан? Вы всё-таки остаетесь? А смысл?
Ваш помощник спрятался за чью-то юбку.
Он ничем не отличается от корабельных крыс.
Глядите, на воду спускают предпоследнюю шлюпку.
Ну, прощайте, капитан. Рад был знакомству.
Ваш корабль походит на какую-то виселицу.
Я расскажу про Ваш подвиг потомству
и буду за Вас молиться.
 

Лаура на Луаре

 
Лаура на Луаре в лаврах.
С ней парень по имени Ларри и Гарри с Марией.
У каждой пары своё сафари.
Каждая пара в своем «Ягуаре».
Словом, каждой твари по паре.
 
 
Ларри умеет играть на гитаре.
Ларри поёт Лауре арии,
ибо место портрету Лауры в Лувре.
 
 
Гарри предпочитает соус карри
и не выносит запах гари.
А ещё никогда не выносит мусор этот засранец Гарри.
 
 
Марию ни один наряд не старит.
А засранец Гарри её ни во что не ставит.
 
 
Когда же девушки покой ребятам дарят
и отправляются в Париж,
друзья заключают очередное пари.
 
 
Гарри беседует с Ларри в баре:
– Ларри, сколько у тебя теперь «овец» в отаре?
 
 
В ответ тот сияет улыбкой загадочной во всю, извиняюсь, харю.
Над побережьем Луары застывает вечернее марево.
 

Проспект Мира

 
Улыбаясь почти беспричинно,
по проспекту весёлый шагаю.
Разгораются лампы-лучины.
Остывает асфальт под ногами.
Возмужал постсоветский рабочий,
и колхозница стала красивей —
тянут серп к небесам что есть мочи,
тянут молот к серпу что есть силы.
Я вдыхаю всей грудью вечерний
пряный августовский воздух. Город,
запыхавшийся от приключений,
всё такой же – не стар и молод.
Колесо Обозрения встало
неподвижно на фоне заката
и глядит на Москву с пьедестала.
Полукругом огромным когда-то
мне гостиница «Космос» казалась.
Я, как памятник Шарлю де Голлю,
всё живу и живу. И не старюсь.
И качусь, как перекати-поле…
Циолковский с задумчивым видом
рассуждает о взлёте ракеты.
Я, как лондоновский Мартин Иден,
каждый день раскрываю секреты.
«Миллионная» горка, как прежде,
МЧСовцам – место для спорта.
Обмелевшая Яуза меж тем
до сих пор Акведуком распорота.
Небо чисто от края до края.
Выпиваю пол-литра кефира.
«Миру мир!» – про себя повторяю. —
«Мир – чудесному, странному миру!»
Шпиль Останкинской башни подсвечен.
Это мой неизменный маяк. Я
повторяю: «Спасибо за вечер,
дорогая столица моя!»
 

Театр сатиры

 
Сам себе повар, посудомойка и сам себе киномеханик,
вот уже третий день как не выхожу из своей квартиры.
Мутно-ржавую воду глотает фарфоровый умывальник.
А там, за окном – обновлённый театр едкой сатиры.
Мне всегда говорила и до сих пор говорит бабуля:
«Вас запутают, внук, и народ ничегошеньки не заметит!»
Захотелось кому-то дикого мёда – пошли растревожили улей.
Я в замешательстве, я расстроен и теперь ни за тех, ни за этих.
В Кирове леса, наверно, без счёту, в Кирове леса немерено.
Куча деревьев безжалостно и бестолково на землю повалена.
Вся эта шумиха с пикетами и забастовками – преднамеренная,
проплаченная, пропиаренная. Я прав, господин Авальный?
Сажают же всех «без разбору»: и богохульников, и олигархов.
Что делать и кто виноват в данном случае – разве не все равно?
Неважно. Тебе продадут без последствий «полку», «пятку» и «марку».
Но будь аккуратен и не убейся «в ноль».
 

Сирия желает перемирия

 
И вот опять сижу в пустой квартире я,
и кушаю остывшие пельмени я,
а Сирия желает перемирия,
но есть на это и другие мнения.
 
 
Однообразна новостная серия,
и этим новостям давно не верю я.
Меняются местами поколения,
но неизменно место трупа Ленина.
 
 
Всё так же быстры бегуны из Кении.
Всё так же остро не хватает времени.
Всё так же скрыты лидеры за ширмами.
А Сирия желает перемирия.
 
 
Как в диалогах Сталина и Берии,
которым власть была когда-то вверена,
свершается столичная феерия.
Всё под контролем и в Кремле, и в мэрии.
 
 
Насытившись интригами застенными,
ждёт каждый день Земля нового гения —
того, что вечно дружбу водит с феями,
романы крутит с музами почтенными.
 
 
Не знаю, с теми мы или не с теми мы —
но сверх лимита многими потеряно
их сил. Семь тысяч раз уже отмерено,
но нация всё так же неуверенна.
 
 
Как самый дальний угол – паутиною,
покрыты от трудов запястья венами.
Становятся привычною рутиною
мильоны уравнений с переменными.
 
 
И, складывая губки по-утиному,
желающие счастие найти – на юг
летят. Летят с экранами «ретина». И
становятся ленивою скотиною.
 
 
А там, в отелях, им уже постелено.
Дела привычные: молодо-зелено.
Так, под покровом шёлковой материи,
решается судьба былой империи
товарищами, ныне беспартийными.
 
 
У нас трава покрыта синим инеем,
а чуть южнее созревают финики —
там, где-то рядом с древней Палестиною,
где Сирия желает перемирия.
 
 
От проповедей никакого прока. Мы
совсем забыли истинного Бога и
всё топчем Землю у Его порога.
 
 
Да сбудется реченное пророками.
Аминь.
 

Лоо
(августу 2011)

 
Шумел прибой. По берегу гуляли
беспечные искатели добра.
Манящие неведомые дали
нас ограждали от сердечных ран.
 
 
А ласковое сочинское море,
устав от неизбежной суеты,
само с собой в чудном, нелепом споре
со стороны казалось непростым.
 
 
И мы искали смысл в его волненьи.
Оно плескалось, билось о причал.
К нему спускаясь по крутым ступеням,
мы будто шли к началу всех начал.
 
 
А между тем заканчивалось лето.
Хотелось сохранить в душе тепло
и фото с нашим дружеским портретом
в местечке под названием Лоо.