Про это, про поэтов и планету. Стихи

Рандеву
(перевод стихотворения Луиса Макниса «Meeting point»)

 
Исчезло время без следа.
Стакана два и стула два.
И на двоих один удар.
И ток покинул провода.
Исчезло время без следа.
 
 
Они зависли между строк;
и лился музыки поток
сквозь поле вереска, сквозь тень.
Хотя в кофейной темноте
они зависли между строк.
 
 
В пространстве звуки напряглись,
свободы слова лишены —
и даже вальс цветов на бис
стих в медной чаше тишины:
в пространстве звуки напряглись.
 
 
Прошли верблюды по пескам,
что меж посуды на столе;
он близок и она близка
к любви длиною в сотню лет:
прошли верблюды по пескам.
 
 
Исчезло время без следа.
Официант пропал, про них
часы забыли, как вода
сквозь скалы, вальс в кафе проник:
исчезло время без следа.
 
 
Стряхнула пальцами она
золу, что расцвела в лесу:
не беспокоясь, что цена —
вполне возможный крах. Золу
стряхнула пальцами она.
 
 
Бог, то есть всё, что есть Добро,
хвала Тебе за этот час,
за то, что где-то под ребром
стучит, сияя и лучась,
Бог, то есть всё, что есть Добро.
 
 
Исчезло время, но не жизнь,
переменившаяся с ней,
в пространстве звуки напряглись,
поскольку в этом ярком сне
исчезло время, но не жизнь.
 

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПРО ПОЭТОВ

Утро в городе поэтов

 
Снова утро в городе. Поэты
в баре просыпаются за стойкой.
Кажется, я тоже скоро стану,
как и все другие, местным психом.
Друг, не наливай мне больше яда.
 
 
Мне проблем с полицией не надо.
Я уйду отсюда тихо-тихо.
Да я сам себе порою странен.
Эту ночь мы продержались стойко,
а теперь – на выход, к свету, к свету!
 

«Сквозь оптику телескопа…»

 
Сквозь оптику телескопа,
пространство и время сквозь
мы – как результат раскопок.
Вскользь
касаясь великих истин,
предчувствуя смысла ось,
художник раскинул кисти.
Брось
на чашу весов упрёки
и весь остальной балласт.
Открой для себя глубокий
пласт
познаний о подсознаньи.
The night sky is full of stars¹.
О, станет ли полем брани
Марс?
 

Стихоплёт и бумагомарака

 
Я далеко не аморал.
В будни хожу на работу после завтрака.
Но когда мой дружище со сцены стихи орал,
мне хотелось затеять массовую драку.
Только я мирно сидел
в своем уголке,
поглядывая на сцену,
вспоминая о том, что в моём кошельке,
увы, не у.е.:
не доллар, не фунт и не йена.
Да, я тот ещё стихоплёт и бумагомарака.
Считайте, что я сам себе произнёс комплимент.
Рукописи не горят. Всё стерпит бумага.
Ну или вордовский документ.
 

Первая строка

 
Всё начинается с первой строки.
И эти вот первые строки во всём, повсюду.
Чистого воздуха вдохнув на ход ноги,
оставляешь на кухне грязную, немытую посуду.
 
 
Что же тебя заставляет писать
вторую, третью, четвёртую и далее?
Заглядываешь ненароком в нескучный сад,
а там перед самым твоим носом маячит чья-то талия.
 
 
Сбивчивый ритм, размытая рифма,
смысл, понятный лишь тем, кто в теме.
Поднимаешься по лестнице, избегая сломанного лифта —
и вот ты уже на седьмом этаже в каком-то незнакомом тереме.
 
 
Войдя в прихожую, не снимаешь ботинки,
проходишь напрямик на прокуренную кухню.
Со стен на тебя глазеют отвратительные снимки.
Хриплый голос запевает: «Э-эй, ухнем!»
 
 
Никто из присутствующих не запивает водку
и даже не закусывает. Тебя просто зовут к столу,
наливают штрафную, а ты пялишься на голую проводку.
Через минуту ухудшается зрение и слух.
 
 
Ты оседаешь на стуле, появившимся из ниоткуда.
Ты принимаешь правила, навязанные этим обществом.
Ты чувствуешь себя предателем, двухтысячелетним Иудой,
но ныряешь в омут, в дикое «волшебство».
 
 
Дальше – больше: туман, провалы в светлой памяти…
Всё это время Некто нашептывает проповедь в правое ухо,
и что-то тебя заставляет подняться и уйти.
На улице тебе грозит кулаком неизвестная страшная старуха.
 
 
Какая-то несуразица, и она не выходит из головы,
а вслед за тобой из подъезда выходит какая-то пьяная женщина.
Она тебе знакомая, но ты с ней до сих пор на «Вы».
Ты смотришь под ноги, а там в асфальте – огромная трещина.
 
 
Печальный конец истории ты мог бы лицезреть воочию,
но в мире и без этого предостаточно печали.
Поэтому здесь стоит тривиальное многоточие…
Эти три точки тебя не раз выручали.
 

Литературный понедельник

 
Тверская наполнялась лужами².
Люди кушали, пили и слушали
сердцами, ушами и душами,
звенели пивными кружками дружно.
Неужто поэзия стала нужной?
Строчки рождались, как под рубанком стружка.
А мы кутили на всю катушку,
потому что по жизни скучно.
 
 
Вечер спустя в электропоезде жалобно пела старушка.
Поодаль сидела одинокая женщина
с дорогой и ненужной игрушкой.
Парень любимой девушке
что-то нежно шептал на ушко.
 
 
Ближе к рассвету моим ботинкам требовалась сушка,
а мне – горячий чай и горстка свежих сушек.
 

Ответ критика

 
– Слишком много многоточий
(это же не личный чат),
а тире совсем не к месту.
Запятых в помине нет.
Можно было покороче
или вовсе промолчать.
В общем, лажа, если честно.
 
 
– Критика ответ.
 

В тени Маяка

 
Вечером воскресным давеча
на московских Маяковских чтениях —
весь в закатных ласковых лучах
(ежели наврал – прошу прощения) —
памятник Поэту сверху вниз
мерил мудрым взглядом выступающих:
было много вдохновенных лиц,
были недовольные товарищи.
В общем, было всяко, что сказать.
Часть чтецов расслышал, часть – не очень-то.
Тренируйте, други, голоса:
тихо прочитал – считай, что молча.
Круг в тени литого Маяка
покрывался словом, словно панцирем,
грызли площадь за строкой строка,
не отягощённые финансово.
И (не знаю, плохо ль, хорошо ль)
я читал в сандалиях у «сталинки».
Надо мною – памятник большой,
я под ним – какой-то очень маленький.
 

Поэтическим вечерам

 
Пусть
сегодняшняя грусть
из завтра перетечёт во вчера.
На этих вечерах
отчётливо видны
и страх,
и стыд,
и гадкое чувство вины,
лабиринты человеческих судеб.
Говори же, дружище,
здесь тебя не осудят!
Давай-ка обсудим
впечатленья
от правильных книжек.
После чтения
истина кажется ближе.
Нет, я не верю, что всё – тлен…
А как же четвёртое измерение?
А что если стать немного смиреннее?..
Так ты говоришь, что в ней – ни жалости, ни тоски, ни любви?..
Однако светает уже и поют соловьи.
Да ты, братец, пьян!
А на улице много ухабов и ям…
Пожалуй, пора по домам.
 

Как Босх от литературы

 
Скрип пола, ветхость окон, старость ванны,
не чиненный по лености замок
окутывают молодость туманом.
Я б так прожил до смерти. Если б смог.
 
 
Но лень – извечный двигатель прогресса,
и мой прогресс, бесспорно, налицо.
Мир – сцена, на которой ставят пьесу
с невнятным, интригующим концом.
 
 
Мой путь – тропа, что вьётся у подножья
огромной исторической горы.
Дай сил идти вперёд, Великий Боже!
Дай сил, чтоб не закончился порыв!
 
 
Из комнаты я без опаски выйду,
без видимой причины, без прикрас,
с достоинством, не подавая виду,
что выхожу уже не в первый раз.
 
 
Кривой диван давно уже на свалке.
Да ну вас, бросьте: пошлости здесь нет.
Учусь ходить – как морячки, вразвалку.
Беру ключи, смартфон и портмоне.
 
 
Себя и вас обманывать не стану:
таким усталым быть мне не впервой.
Вот стол, свеча горит. И, как ни странно,
я вижу бури мглу и слышу вой.
 
 
Штаны – на месте, облако – на небе.
Фонарь, аптека, улица. Блокнот.
Ах, сколько здесь цветов… И каждый стебель
нырнул бы одуванчиком в вино.
 
 
«Князь Мышкин, не бросайтесь под колёса,
не стойте у трамвая на пути», —
ответит вместо ясеня берёза.
И чайка в сад вишнёвый прилетит.
 
 
Глаза закрыты, недвижимы пальцы,
беззвучны непослушные уста…
Я мог бы бесконечно улыбаться,
да только вот ризориус³ устал.