Отсроченный платёж

Луиджи допил вино и поставил бокал на столик. Людям свойственно ошибаться в расчётах. Вот и его отец ошибся. Через полтора года Сантино Валетти лично приехал за сыном в Милан.

– Луиджи, я признаю свою ошибку. Ты доказал, что можешь идти к поставленной цели, и я очень уважаю тебя за это, мой мальчик! – Он потрепал изрядно исхудавшего сына за щёки. – Мама очень хочет, чтобы ты вернулся, поступай в свой университет, я оплачу обучение.

Луиджи взял у отца денег. Только на оплату первого курса и только взаймы. Сейчас, глядя на освещённый уличными фонарями центр Рима, он вспоминал события сорокалетней давности и улыбался. Закончив университет с отличием, он принял приглашение на работу от Центрального банка Италии и начал восхождение по карьерной лестнице, параллельно инвестируя свободные средства в самые разные ценные бумаги. Спустя восемь лет он открыл свою первую брокерскую фирму. Спустя ещё шесть он стал миллионером.

– Сеньор Валетти, – мажордом, стоя на пороге, отвлёк Луиджи от воспоминаний. – Сеньор Валетти, ужин накрыт в гостиной.

– Спасибо, Марко! – Валетти привычным движением расслабил узел галстука – Джулия уже там?

– Да, сеньор.

– Хорошо, я иду.

Луиджи посмотрел в огромных размеров зеркало, висящее на стене и занимавшее всё пространство между таких же огромных окон. Костюм, сшитый на заказ в одном из флорентийских ателье, сидел как влитой. Тёмные волнистые волосы уже изрядно побелил возраст, но седина была единственным признаком его весьма зрелого возраста. Валетти поправил причёску, подмигнул отражению одним глазом и направился в гостиную.

Эти апартаменты на последнем этаже старинного особняка были куплены им около года назад. Тогда Валетти, будучи яхтсменом-любителем, совершал переход до Швеции и всю сделку поручил своим юристам. Уже в порту Стокгольма он получил снимки интерьера в стиле ампир, в тяжёлых и помпезных бордово-золотых тонах и сразу же решил всё здесь переделать. В тот день они праздновали удачный переход в стокгольмском яхт-клубе, и именно там он увидел её. Он никогда до этого не видел таких красивых женщин. Огненно-рыжие вьющиеся волосы, зелёные глаза, правильные черты лица, немного тонковатые, иронично-изогнутые губы и улыбка… Луиджи любовался Джулией из другого конца зала, боясь встретиться взглядами, он наблюдал, как она о чём-то разговаривает с хозяином яхт-клуба, показывает ему какие-то бумаги, разложенные на столе, и увлечённо что-то рассказывает. В тот вечер Валетти так и не смог подойти к ней, но навёл справки и узнал, что даму зовут Джулия Кормье, она бельгийка, но сейчас живёт в Стокгольме, занимается дизайном интерьеров и публикуется в журнале «Европейский дизайн». Ей тридцать восемь, детей и мужа нет, адрес и телефон прилагались.

Луиджи огляделся вокруг. Джулия не только хорошо знала своё дело как дизайнер, она оказалась человеком, чьи мысли почти во всём совпадали с его собственными. Это он понял при их первой встрече тогда, в Стокгольме, и это ощущение, ощущение близости единомышленника, не отпускало его по сей день. Дизайн-проект апартаментов был готов через неделю, и Валетти был потрясён отсутствием недостатков. Просматривая подготовленные Джулией материалы, он ловил себя на мысли, что все мелочи, от оттенка мраморной плитки на полу, до тона текстиля на окнах и обивки мебели, подобраны так, как если бы он сам этим занимался. Помимо этого, Джулия оказалась очень лёгкой в общении, они много времени стали проводить вместе, и ей вновь удалось удивить его. Красивые женщины редко бывают умны, этот нехитрый закон Луиджи усвоил уже давно, но Джулия не попадала в рамки сложившихся стереотипов. Обладая живым умом, который смешивался с превосходным чувством юмора и образованностью, она была в состоянии превратить простую беседу в увлекательное путешествие, интересный экскурс или перемещение во времени. История архитектуры и искусств, политика, психология, экономика, философия – ему казалось, что она может рассуждать на любую тему, и постепенно Джулия начала заполнять собой некий вакуум, окружавший его долгие годы. Наконец-то, он это чувствовал, в водовороте окружавших его людей появился человек, настолько близкий ему внутренне, и, что казалось ему ещё более удивительным, настолько нужный. За многие годы жизни, прошедшие после его стремительного финансового взлёта, Луиджи привык к какой-то автономности и самодостаточности, он привык к тому, что нужен он. Нужен своим многочисленным сотрудникам, партнёрам, заказчикам, корреспондентам финансовых изданий, организаторам всевозможных выставок, даже хозяевам фитнес- и яхт-клубов. Сам же Валетти не нуждался. Ни в ком и ни в чём. Эта созданная им парадигма существенно облегчала жизнь, и по сути являлась не то внутренней защитой, не то его жертвой человечеству, он сам ещё этого не понял. Такова жизнь современного человека: сначала ты гонишься за первыми деньгами, потом за образованием, потом пытаешься его применить, потом заработать первый капитал, потом его умножить, а потом просыпаешься как-то утром на своей яхте, тебе пятьдесят три, и окружает тебя лишь корабельная команда и море. Казалось бы, не самый худший вариант. Но тебе пятьдесят три. И те часы, тиканье которых ты не замечал до этого, начинают тикать всё громче и громче, и что самое ужасное, всё быстрее и быстрее.

Валетти шёл по просторным коридорам, за огромными окнами уже наступила темнота, и уличные фонари растягивали длинные тени на старую булыжную мостовую. Ноябрь – не самый туристический месяц в Риме, и на мосту Святого Ангела почти не было народу. Освещённые фигуры на постаментах в темноте смотрелись ещё более торжественно и величаво, а позади них, там, где на фоне чёрного неба возвышалось огромное тело самого замка, выхваченная мощными прожекторами из тьмы, с высоты башенных стен за городом приглядывала статуя Архангела Михаила. Луиджи усмехнулся. С апреля по октябрь прямо у стен замка играли уличные музыканты, и одного из них он почему-то вспомнил сейчас. Худой и сухой, как щепка, этот человек был одет в узкие обтягивающие джинсы, светлую рубашку-поло и такую же светлую шляпу с широкими полями. На ногах у него были надеты женские туфли на высоченном каблуке ярко-красного цвета и такими же ярко-красными были губы, щедро накрашенные помадой. Человек достаточно прилично играл на скрипке узнаваемые классические произведения и с удовольствием позировал для фотографий с радужным флагом гей-сообщества. Валетти прекрасно знал Луку, так звали этого человека, жившего в Чевитавеккье, и никакого отношения к сексуальным меньшинствам не имевшего. Зато имевшего жену, четверых детей и дом на побережье Тиррентского моря. Его экстравагантный метод заработка позволял его семье вполне сносно жить, не нуждаясь.

Луиджи тем временем миновал арку, служащую входом в гостиную, и увидел Джулию. Она стояла у окна с бокалом просекко, и на ней было молочного цвета платье с открытыми плечами, на которые падали её огненно-рыжие вьющиеся волосы. Платье контрастировало и с загорелой кожей Джулии, и с сумерками за окном, он невольно любовался этим зрелищем, остановившись на пороге.

– Как думаешь, Луиджи, – спросила вдруг она, не оборачиваясь, – почему именно Париж – город любви?

Он улыбнулся. Ему нравилась её манера задавать неожиданные и, казалось, такие отвлечённые вопросы. Как будто нет в мире ничего, кроме этой уютной комнаты, нет никаких важных грядущих переговоров, есть только он и она. Он вдруг ясно осознал, что любит её. Все эти месяцы он гнал от себя эту мысль, говоря себе, что в пятьдесят три это глупо, что он привык к одиночеству и не нужно ничего менять, что… Разумеется, это были отговорки. Их с Джулией отношения уже давно вышли за рамки деловых, сначала они часто встречались в Стокгольме, затем Луиджи предложил Джулии работать на него, и она приехала в Рим. Эти несколько месяцев они виделись каждый день, и каждый день приносил в копилку его чувств все новые монетки, чтобы наконец сейчас Валетти совершенно чётко осознал, что не может и не хочет без неё жить.

Он засунул руки в карманы брюк и опёрся спиной на колонну из чёрного мрамора:

– Ну-у…. Я думаю, влияние литературы и истории. Эпоха расцвета парижского двора, нравы Людовиков, Антуанетты… Думаю, ты и сама понимаешь. – Он опять улыбнулся.

– Несправедливо.

– Да что говорить, французы и сейчас держат марку! Чего стоят одни круассаны и кофе в ресторанчиках на Марсовом поле, Мулен Руж и фуа-гра!

– Не знаю, – она повернулась. – Я никогда не была в Париже. Стыдно признаться, но не была!

– Это легко поправимо, Джулия! – В голову Луиджи пришла идея. – Знаешь, а давай подпишем в понедельник контракт с русскими и полетим в Париж! – Его глаза блестели.

– Париж…. – Джулия задумчиво прикусила губу. – Так ведь во вторник переговоры по путепроводу?

– Карло проведёт, – он подмигнул ей и рассмеялся. – Соглашайся!

– Ну тогда поехали, – она наконец тоже улыбнулась. – И давай уже съедим чего-нибудь, я ужасно голодна!

Они наконец сели за стол и приступили к ужину.

– Знаешь, Джулия, – Валетти медленно накручивал пасту на вилку, – откуда в Италии появилась паста?

– Разумеется, нет, Луиджи, – усмехнулась она. – Цезарь отвоевал рецепт у галлов?

– Хм… А ты недалека от истины, пасту сюда завезли арабы. Правда, согласно древним рецептам, её варили в кипятке около двух часов и добавляли корицу и сахар при подаче на стол.

– Брррр… Гадость! – продолжала она веселиться.

– Наверное. Я не пробовал. – Он мечтательно прикрыл веки. – Но самую вкусную пасту готовит моя мама! Знаешь, я часто вспоминаю, как после школы мы не торопились с друзьями домой. Неподалеку был пустырь, где мы гоняли мяч до самого вечера, пока мама не присылала за мной младшего брата. Так вот мы прибегали с ним домой, а она готовила для нас пасту, иногда с морепродуктами, но чаще просто с сыром и базиликом… Ничего вкуснее я с тех пор не ел даже в лучших римских ресторанах. – Валетти мечтательно улыбался. – А твоя мама что вкусное тебе готовила?

Джулия подняла на него глаза. Луиджи вопросительно смотрел на неё.

– Моя ничего не готовила. У меня нет родителей, точнее, я их не знаю. Это очень грустная история. Не думаю, что сейчас тебе хочется, чтобы брызги моего безоблачного детства в приюте долетели до тебя. – Она усмехнулась, в воздухе ненадолго повисла тяжелая пауза.

– Извини.

– Нет проблем. Ты же не знал. – Она сделала глоток из высокого бокала. – Давай сменим тему. Через два дня прилетают русские. Всё в силе?

– Думаю, да, остались тонкости по распределению платежей, я как раз хотел тебя спросить, что ты думаешь по поводу оплаты?

– Их предварительные условия?

– Четыре платежа, аванс и три поэтапных транша.

– С каким распределением?

– Сорок процентов аванс и три платежа по двадцать процентов до сдачи в эксплуатацию.

– Ого! – брови Джулии взлетели вверх.

– Думаешь, что-то не так? – с интересом спросил Валетти.

– Я не специалист в области финансов и тем более не служба безопасности, – улыбнулась она. – Моё дело – подобрать интересный проект, а их проект был лучшим. Учитывая ещё стоимость его реализации, которая ниже почти на десять процентов, чем у ближайших конкурентов, то… – Джулия развела руки в стороны, давая понять, что альтернативы в общем-то и нет.

– Я понимаю, что ты не финансист и не карабинер, – с усмешкой заметил Луиджи. – Но мне интересно твоё мнение, ты ведь работала с русскими до этого, и не один раз. Фабио проверил подрядчика, репутация чистая. Платежи пойдут через Виргинские острова, что для такой суммы тоже привычно, никто не хочет платить лишних налогов.

– Боюсь, Луиджи, дело не только в налогах, – усмехнулась Джулия. – Видишь ли, в России, когда на счета фирмы приходит сумма в двести миллионов евро, у этой фирмы могут начаться сначала очень большие проблемы с правоохранительными органами, а потом могут появиться новые хозяева. В этой стране вести бизнес честно невозможно. Поэтому русские стараются работать через фирмы, не являющиеся налоговыми резидентами своей страны. Так спать спокойнее. – Она встала и снова подошла к окну. Задумчиво глядя на огни вечного города, она медленно проговорила:

– Я бы опустила сумму аванса до двадцати пяти процентов. Учитывая необходимые затраты для начала работ, этого вполне достаточно. Пятьдесят миллионов евро – это очень хорошие деньги.

Валетти любовался её фигурой, голосом, манерой говорить. В жизни каждого человека бывают мгновения, когда хочется нажать на паузу, ничего не делать и осторожно наслаждаться данным конкретным, отчаянно-хрупким моментом. Моментом, когда тебе невыносимо хорошо, не хочется шевелиться и говорить, хочется глуповато улыбаться и смотреть на предмет своего обожания, до приятного тумана в глазах. Когда тебе за сорок, а ему было уже далеко за сорок, ты становишься чувствительным и сентиментальным, вновь как в семнадцать романтичным и даже иногда влюбчивым.

Насладившись созерцанием Джулии в полной мере, Луиджи вновь вернулся к реальности:

– Знаешь, давно хотел тебя спросить, – он сделал паузу, тщательно подбирая слова, боясь её обидеть. – Тогда, в яхт-клубе, в Стокгольме… Я видел вы ссорились с каким-то мужчиной… Ты плакала, когда он ушёл… Кто он?

Валетти помнил, как сидел у окна в компании выпивших друзей, вокруг громко разговаривали яхтсмены, пьяно перекрикивая друг друга, весело хохотала компания норвежцев и какая-то группа играла блюз со шведским вокалом. Луиджи не замечал всего этого, он смотрел в окно, где, отчаянно жестикулируя, что-то возбуждённо говорила Джулия. Она стояла спиной, и Валетти не видел её лица, но лицо мужчины, исподлобья глядевшего на Джулию, рассмотрел. Несколько минут они обменивались гневными выпадами, которых Валетти не мог слышать, затем мужчина сел в машину и рванул с места. Джулия вернулась за столик заплаканной, и остаток вечера Луиджи наблюдал, как она отрешённо сидела в нескольких метрах от него с видом тибетского монаха в момент медитации, когда тело здесь, а самого человека нет.

– Его зовут Оливье, – не поворачиваясь ответила Джулия. – Мы прожили с ним почти три года.

– Похоже, я опять задал бестактный вопрос, прости, – голос Луиджи прозвучал очень тихо. Джулия громко вздохнула, затем повернулась к нему лицом и широко улыбнулась:

– Да брось ты! Всё нормально! Это уже прошлое. История банальная, у меня была лучшая подруга и мужчина. Но я в один момент потеряла обоих. – Она опять улыбнулась, но теперь уже грустно. – Знаешь, а пойдём гулять? Очень хочется на воздух, и погода хорошая! Ты мне расскажешь что-нибудь про Рим, мне так нравится тебя слушать!

Валетти поднялся из кресла, посмотрел ей прямо в глаза:

– Ты могла бы остаться у меня, комнат в доме полно, а завтра воскресенье…

– Не сегодня, Луиджи… В конце концов, мы в Риме, – она таинственно улыбнулась, – а город любви – это Париж.

Спустя четверть часа они вышли в прохладу осеннего города и набережная Тор ди Нона, ведущая к мосту Умберто, смешала их с вечерней толпой, а внизу в старинной каменной рубашке из песчаника тихо нёс воды Тибр.

ГЛАВА 5

В половине седьмого вечера Кира и Стас вышли из такси неподалёку от дома Шатовых. Она ненавидела головные уборы и сейчас, шагая по морозной улице, очень об этом жалела. Уши начинал пощипывать морозец, а идти было ещё добрых метров триста.

– Как они здесь живут? – сокрушалась Кира. – Ни подъехать нормально, ни пройти…

– Да это таксист всё напутал, – хохотал Знаменский. – Ехал по навигатору и заехал с другой стороны, бывает.

Они наконец прошли калитку и уже шагали по очищенным от свежего снежка дорожкам, которые петляли по участку. Наконец Стас открыл перед Кирой дверь, и она скользнула вовнутрь, трясясь от холода.

– Есть кто дома? – пробасил добродушно Знаменский, отряхивая снег с ботинок.

Навстречу уже шёл улыбающийся Шатов.

– Конечно! Все дома, проходите, гости дорогие! – Он принял с плеч Киры коротенькую шубку из белой норки, чмокнул в щёку и приобнял свободной рукой. – Проходите, Вика на кухне заканчивает свои шедевры.

В гостиной уже был накрыт стол, Знаменский поставил на него принесённую с собой бутылку восемнадцатилетнего односолодового виски. Шатов улыбнулся. Он знал, что Стас ничего не понимает в виски, он вообще предпочитает водку, но, направляясь в гости, попросту купил в магазине самое дорогое из того, что было.

– Всем приве-е-ет! – улыбаясь, протянула Вика, входя в гостиную с огромным блюдом в руках. На блюде располагались несколько десятков всевозможных роллов, горки из розового имбиря и зелёных водорослей чука. Блюдо водрузили в самый центр и начали рассаживаться по местам.

– Позови Ваньку с Софьей, – обратился Марк к Вике

– Они уже поели, Ваньке мультики поставила, Софка в интернете, они наверху. – Вика поставила на стол стаканы под виски и высокие округлые фужеры под вино. – Кира, ты что пьёшь? Будем виски или, как обычно, белое со льдом? – улыбнулась она подруге.

– А вот сегодня, пожалуй, виски! – подмигнула Кира. – Только со льдом и содовой.

Через пару минут всё было налито, и Марк на правах хозяина тостовал:

– Давайте за нас, за нашу дружбу и за то, чтобы всё продолжалось!

Они, улыбаясь, чокнулись и приступили к ужину. За окном хлопьями пошёл снег, было как раз то время года, когда осень, устав выливать на город дожди, обрывать увядшие листья с деревьев, наконец уступает место зиме. И в эти первые дни зима старается изо всех сил, прихватывает первый морозец, рисуя на лужах причудливые узоры, выпадает первый снег, мягкий и искристый. И настроение в такие дни повышается само собой, становясь спокойно-созерцательным, когда хочется прижаться лбом к холодному стеклу окна, глядеть в темноту на подсвеченные фонарём снежинки и думать о чём-то по-настоящему для тебя важном.

– Стас сказал, что вы в понедельник вместе летите? – Кира повернула к Вике голову. – Как же я вам завидую! Италия – это сказка! Каков маршрут? Милан будет?

– Да, летим вместе, – улыбнулась Вика. – Маршрут Марк держит в тайне.

– Почему в тайне? Просто ты не спрашивала. Прилетаем в Рим в понедельник утром. Переговоры в обед, и я думаю свободен. Вторник и среду проводим в вечном городе, потом берём машину напрокат…

– О, боже! Хватит, Марк! – заулыбалась Кира. – Я сейчас к вам в чемодан проситься начну!

– …и дальше по побережью, Гроссето, Флоренция, Венеция, озеро Гарда и наконец Милан.

– Милый, а мы почему не едем с этими единоличниками?

– Потому что, дорогая, мы едем в декабре на Мальдивы! – Знаменский театрально выпучил глаза и рассмеялся. – Так что пока мы будем в Риме, ты должна купить себе новый купальник и сланцы! Только прошу тебя, уложись в этот раз в тысячу долларов!

– Тяжело мне с ним, – шутливо вздохнула Кира. – Давайте ещё выпьем!

– Давайте, только теперь тост с меня! – отозвался Стас. Он дождался, пока Марк наполнит бокалы. – Знаете, ребята, хочу выпить за вас! За вашу дружную семью, за те годы, что вы провели друг с другом. Я всегда по-хорошему завидовал тебе, Марк. Глядя на вас с Викой, всегда хотел семью, детей, дом, пахнущий едой. Как-то не сложилось, – Стас грустно прервался. – Но думаю, ещё сложится, – он перевел взгляд на Киру. – И надеюсь, Кирочка мне в этом поможет!

– Спасибо, Стас! – Марк протянул свой бокал. В кармане провибрировал смартфон.

Они дружно выпили.

– Боже, вот эти, с копчёным угрём, они просто великолепны, – простонал Знаменский, закатывая глаза к потолку. – Вика, ну как ты это делаешь? В прошлый раз на Рождество мы ели у вас гуся. Так вот, должен заметить, все эти ресторанные утки по-пекински – полная ерунда! Он таял во рту просто этот гусь!

– Ну тут никаких особых секретов, просто пять часов он должен томиться в духовке, – улыбнулась Вика.

– Кстати, о Рождестве… – оживилась Кира. – Вы на сколько едете? Зацепите Рождество в Европе?

Вика вопросительно посмотрела на Марка.

– Нет, в общей сложности мы будем там две недели, – Марк сделал большой глоток и поднялся из-за стола. – Я на минуту.

– Жаль, – Кира поджала свои пухлые губки. – Там очень красиво на Рождество.

– Ну красиво-то красиво, а работа, как говорится, сама себя не сделает, – резюмировал Стас. – Кстати, мы давно не были в театре! Может быть, перед Новым годом сходим куда-нибудь?

Марк тем временем прошёл в кухню и достал из кармана смартфон:

Эльмира:

Ты занят?

Марк:

У нас гости

Эльмира:

Я скучаю.

Марк:

Я не могу писать, у нас гости!

Едва сдерживая раздражение, он отправил смартфон обратно в карман. Чёртовы бабы! Рано или поздно у них наступает момент, когда все разумные договоренности в виде запрета на беспокойство по вечерам или звонков в нерабочее время летят к чертям! Видимо, ему вновь придётся всё безжалостно рвать. Марк отвернулся к окну. Вдруг ему вспомнилось изгибающееся тело Эльмиры, её полуоткрытый рот, сладострастные стоны и влажные, такие зовущие пухлые губы…. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Видимо, придётся ещё раз с ней поговорить. Он вернулся в гостиную:

– Ну что, Стас? Может, партейку на бильярде? Есть ещё запал у старой гвардии?

– Запала хоть отбавляй, – отозвался Знаменский. – Пока тебя не было, мы, кстати условились сходить в театр.

Он поднялся со своего места:

– Вика, всё было великолепно! Я должен ненадолго вас с Кирой оставить, время преподать урок молодёжи.

Марк улыбнулся:

– Не скучайте, мы внизу, в бильярдной.

Они спустились в цоколь, где у Шатова была устроена бильярдная и по совместительству сигарная комната. Спроектированная ещё на этапе строительства, эта комната заслуживает отдельного рассказа. Шатов задумал в цоколе своё личное пространство, здесь на стене висел огромный смарт-телевизор, у стены напротив расположился такой же огромный угловой диван с кожаной обивкой, рядом в нише стены был встроен холодильник для вина и хьюмидор с несколькими десятками кубинских сигар. Посреди комнаты стоял двенадцатифутовый бильярдный стол с безупречным полотном зелёного сукна, а у стены при входе Марк оборудовал барную стойку, у которой стояли высокие стулья. Полки бара были заставлены спиртным со всего света, сам Шатов пил немного, но бар пополнял с завидной регулярностью. Стены бильярдной были отделаны декоративной плиткой под натуральный кирпич, отчего помещение казалось капитальным и очень старым. Отчасти такое впечатление производила и боковая подсветка, свет падал на стены под углом, подчёркивая кирпичную фактуру. Иногда, желая побыть один, Шатов спускался сюда и мог часами не подниматься в дом. Здесь он читал, работал за ноутбуком или смотрел спортивные трансляции. Здесь он курил свои любимые сигары «Ромео и Джульетта», благородный запах которых теперь стоял в воздухе. А еще здесь действовал негласный запрет на женщин и детей. Вика с пониманием относилась к желанию Марка иногда побыть одному и понемногу приучила к этому Софью и Ивана. Бильярдная, в которую сейчас спустились Шатов и Знаменский, была поистине мужским монастырём внутри мирской суеты остального дома.

– Виски? Коньяк? Текила? – насмешливо поинтересовался Шатов.

– А водки нет?

– Ну как же нет, обижаете! Для вас все цветы с клумбы жизни!

Марк картинно поставил на стол рюмку и большой бокал с толстенным дном, играючи бросил в него три больших куска льда и посмотрел на Стаса:

– Я, пожалуй, виски, – он протянул руку к бутылке «Бушмилса», но Знаменский жестом его остановил.

– Знаешь, старик, выпей со мной водки. Обещаю, мы много не будем, и завтрашний день никуда не убежит.

– Хорошо, водка так водка. – Марк поставил на стол ещё одну рюмку. – Тогда сейчас сбегаю за закуской!

– Подожди… Не надо ничего, давай по одной, за дружбу!

Шатов пристально поглядел на Стаса.

– Хорошо у тебя… – голос Знаменского сделался усталым. Марк посмотрел на него пристально. Было видно, что Знаменский не настроен на шутливый дружеский тон. Бывают у людей такие минуты, когда не хочется пустой болтовни, каких-то ничего не значащих фраз и легкомыслия. Хочется говорить на важные для тебя темы, душа просит вдумчивого диалога и непременно выпивки, причём выпивать в такие моменты требуется без закуски, опрокидывая в себя рюмку, морщась, затаив на выдохе дыхание и затем, прочувствовав момент, когда водка, стекая по пищеводу в желудок, отогревает нутро, вдохнуть полной грудью воздух. После всей этой нехитрой процедуры и наваливается на русского человека желание распахнуть душу, высвободить то, чем занят его мозг в период повседневно-суетливой безалкогольной активности.

– Знаешь, – продолжал Знаменский, – у нас с Кирой как-то не выходит вот так… Чтобы ужины семейные, уют, фотографии в рамочках… Всё хорошо вроде, а вот так не выходит… Я работаю много, она тоже, ужинаем в ресторане, а в квартире убирается домработница… – он усмехнулся. – Я даже тебе сейчас скажу то, что в жизни не думал, что скажу… Но сначала давай выпьем!

Они выпили. Марк терпеть не мог водку, но отказать Знаменскому сейчас он не мог. Он не хотел его обижать, к тому же разговор обещал быть интересным.

– Так вот, Марк, – Знаменский достал сигару из внутреннего кармана пиджака. – В жизни не думал, что когда-нибудь это скажу, но я никогда не видел её в домашней одежде… Мало того, теперь я об этом даже жалею… Ты знаешь, старик, я не ангел и Кира – моя четвёртая жена. Скажу больше, две последних, Марина и Лиза не в последнюю очередь стали бывшими как раз из-за этих халатов, бигудей и старых тапок…

– Ну тут что скажешь? – улыбнулся Марк. – По мне так это совсем не важно.

– Да перестань ты, я же всё понимаю… Любовь там и всё такое… Неважно в чём она ходит по дому… Но! – Стас поднял палец вверх. – Раньше, до Киры, меня раздражали эти мелочи, эти бесформенные футболки, или сорочка ночная ситцевая, как у бабушки моей, даже запах варёной капусты с кухни, когда Ольга щи варила, и он раздражал!

Марк никогда раньше не слышал подробностей личной жизни Знаменского. Он знал всё в общих чертах, знал имена, упоминавшиеся Стасом вскользь, несколько раз они случайно проезжали мимо домов, где раньше он жил. С десяток забавных и не очень историй, несколько обрывочных воспоминаний и неохотные ответы на вопросы о семейной жизни – вот все, что позволял Стас знать о себе. Тем удивительнее для Марка был затеянный разговор.

– И вот знаешь, первая, Ольга, ведь любил я её с института! Мы когда поженились, в общаге жили, я не замечал бытовухи этой, весело жили, но я знал, что всё по-другому у меня будет… И квартира, и машина, и шубу ей куплю, – он как-то горько усмехнулся, – купил…

Марк молча слушал. Знаменский попыхтел сигарой, глядя куда-то в пустоту, затем выпустил кольцо ароматного табачного дыма в потолок:

– В девяносто первом всё началось… Кооперативы, рынок, свободная торговля, я уж сто раз рассказывал… У меня денег, как говна за баней было. Квартира, точнее три в одну объединённые, «мерседес», как у Высоцкого, и Ольга вся в импортных шмотках… Красивая была… И ведь любил её… Любил больше жизни своей! – Знаменский, казалось, переместился во времени и рассказывал как-то отстранённо, в пустоту. – Я шубу ей из-за границы заказал, шуба как «мерседес» стоила, а мне не жалко денег было, человек мне прям в офис привёз, я в машину положил. Оля тогда в Крыму отдыхала, утром должна была приехать.

Стас молча докурил сигару, с силой вдавил её в пепельницу.

– Эта шуба до сих пор в гараже у меня лежит, прямо в том же пакете…

Марк уставился на него.

– Да, старик, так и лежит. Мы тогда до четырёх утра контракт отмечали, время сам помнишь какое, контракты в саунах заключались и отмечались… Там девок, конечно, вызвали, я невменяемый был… Короче, приехала моя Оля, а я тёпленький ещё с сауны с двумя феями в кровати… В себя когда пришёл, квартира пустая и пакет с шубой на столе кухонном…

– Что, так и ушла, не скандалила, не истерила? – Шатов с трудом скрывал изумление.

– Нельзя ей было истерить… На девятом месяце.

Знаменский наполнил рюмки.

– Давай выпьем!

– Погоди, так у тебя что, есть ребёнок? – Шатов потянулся было за рюмкой, но теперь застыл, ожидая ответа.

– Был. Был сын.

Знаменский опрокинул рюмку, помолчал, потом продолжил:

– Он родился в октябре девяносто первого, Ольга уже у матери в Зеленограде жила. Так и не простила меня… Я приезжал, умолял, просил, всё без толку… Не простила. Потом замуж вышла, в Москву перебралась, мне адреса не оставила, да и я не настаивал, новая семья и всё такое… Её матери деньги посылал, чтобы Антону откладывала. Сына Антоном звали… А в девяносто девятом мать позвонила, сказала, чтобы больше не присылал, – Знаменский говорил почти неслышно: – Помнишь теракты в Москве в конце девяностых?

Марк кивнул.

– Так вот на Каширском шоссе, 6/3 Ольга с Антошкой и жили… Легли спать и не проснулись… У меня даже фотографий его нет, тёща меня во всём виноватым считает, не дала ни одной…

Они помолчали. Знаменский заметно охмелел, он как-то пьяно откинулся на спинку дивана, закрыл лицо руками, как бы смахнул с себя воспоминания и продолжил:

– Я пил почти месяц. Стрррашно пил! И ты знаешь, произошёл во мне какой-то переворот… Не важно стало, кто рядом, зачем, для чего? Я менял баб как перчатки! Человек-праздник! Модели, танцовщицы, стюардесса, была даже крупье из казино! А потом Марина. Лицо с обложки VOGUE 1997. Я думал, эта сказка будет продолжаться вечно! Мы много путешествовали, дорогие отели, бутики, тачки с кожаными салонами, Карибское море и дизайнерский ремонт в квартире, личный водитель и секс в открытом море на арендованной яхте. Короче, жизнь в стиле лакшери… Так продолжалось четыре года. Потом… А потом она захотела детей, и в нашей квартире стали появляться книги о планировании семьи, правильном питании, удобное бельё, тесты на беременность и ещё куча всего. Кончилось тем, что Марина уволила домработницу и уволилась с работы сама. Последнее произошло с моего молчаливого согласия и, признаюсь, вследствие моей недальновидности. Я попал под пристальное наблюдение и должен был приходить на обед, который она готовила и не опаздывать к ужину. Дальше – больше. Она перестала утруждать себя макияжем и депиляцией, все это оказалось слишком вредным для будущего ребенка. Наша интимная жизнь была пущена под откос, лишившись главного – страсти. Я не мог заставить себя разыгрывать испанского идальго, желающего исполнить пасодобль со своей Кармен, когда, приходя с работы, видел свою супругу в шерстяных носках и трениках с начёсом.

Марк расхохотался. Исповедь Знаменского, начавшаяся так трагично, наконец получила более лёгкое продолжение.

– Дальше я знаю, можешь опустить эту часть!

– Ну я был вынужден, – Стас театрально развёл руками и тоже рассмеялся.

Историю про то, как Знаменский развёлся со второй женой, знали несколько человек, включая Шатова. Устав от её представлений о семейной жизни, Стас попросту собрал её вещи и отправил с водителем на её старую квартиру. Сам поменял замки у себя и улетел на зиму в Тайланд, оставив ей записку в издевательском стиле, что уезжает в экспедицию и не знает, вернётся ли, просит его не ждать и устраивать свою личную жизнь. Подписал «Твой Амудсен».