Для оценки уровня пролиферации клеток крови в культуре ин витро, применялся меченный Н3-тимидин …– второй шот за здоровье ученых. Триста тридцать одно слово на странице без учета графиков. Двадцать шесть букв в бесчисленных малопонятных комбинациях. И этому надо было учиться пять лет, без учета практики.

Тиа Долорес возилась внизу, до меня долетал шелест телевизора. Шел бесконечный сериал о страданиях сильной женщины в окружении слабых мужчин. Очередной властный неудачник втирал неглупой независимой секретарше о чувствах. Та вяло отнекивалась. Все дело было в любви и обстоятельствах. Любовь делала того слабым, а обстоятельства вообще умножали на ноль. Важные бумаги лежали в сейфе. А папаша главного героя не хотел отдавать ключ. Старый черт седьмую серию лежал в коме, и выходить из нее не собирался. Без него получить бумаги и поехать в Пасадену – было хреновой идеей. Эта катастрофа растягивала сюжет еще на сотню выпусков.

Сорокалетняя актриса, изображавшая двадцатилетнюю секретаршу родителя, показательно страдала. На скульптурном личике, бывшем заслугой дорогого хирурга, отражались мучения и скука. А молодой валенок под полтинник все ходил вокруг да около. Семьсот двадцать одна серия сплошных терзаний.

-Мы не можем быть вместе.

-Но, почему, Джина?

-Твой отец не позволит нам…

-Да, завали ты ее, идиот!– громко кипятилась нетерпеливая миссис Лиланд. В этом было рациональное зерно, укорачивающее сюжет до терпимых десяти минут.– Бумаги уже у нее!

Слушая краем уха, я упорно читал отчет, пытаясь продраться сквозь черную паутину терминов.

Низкоконтагиозная инфекция…– на слове «инфекция» мостился край огромного сального пятна с отпечатком грязного пальца, следы наивных изысканий его жирнейшего величества.

– Тут что-то не то, Макс! – говорило пятно. – Тут гонороки и зифилис, Макс! Я чувствую их хоботом, сечешь?

Я налил виски в старенький стаканчик квартирной хозяйки. Я чувствую это хоботом! Что это могло быть? Кто-то хотел, денег, бунгало и телку с большими дойками. Кто-то бесконечно умный. Ну, и на чем тут можно было приподнять деньжат? Единственную микроскопическую причину, оправдывающую наше существование. На чем заработать эти дешевые бумажки с портретами, в обмен на которые можно было купить немного фальшивой любви, искусственной свободы и ненастоящего счастья? Трех великолепных подделок изобретенных человеком. Странных вещей – лекарств от скуки, одиночества и нищеты. Бывших единственной целью четырехсот восьмидесяти трех магических способов мистера Долсона.

Интересно, как он там? В Манчестере должно быть ранняя зима. Странно было осознавать, что где-то сейчас туман и незрячая морось дождя, что окрашивает в серый бедолаг обитающих на окраинах. Тех, кто берег пару фунтов на вечернее пиво. Непременно темное, светлое по неписанным законам паба «Меч и Роза» пьют только недоумки из офисов.

«Вроде меня», – я хохотнул этой мысли.

Сейчас там третий час, возможно Лорен уже сонно ковыряется в неизменной яичнице. Размазывает желток по тарелке. Из кофейной чашки на столе льется вуаль пара, расползающаяся по потертой столешнице.

Атомная Лола пьет свой полуденный кофе. Я представил силуэт на фоне слепого окна. Копна светлых волос, ворот старенького свитера, остатки теней в уголках глаз. Надо что-то менять или сдохнуть, Макс. Странный взгляд голодных глаз. Что было в них? Это до сих пор было непонятно. Может быть, она смеется сейчас над россказнями хозяина паба. Тот торчит на боевом посту в дверном проеме и жалуется на очередную обиду, нанесенную неумолимой жизнью.

– Газовые компании нас напяливают, девочка! Они тянут трубы, хотя ты не можешь платить. А когда ты уже привык к теплу и расслабился, раз! И тебе перекрывают газ. Ты намываешь подмышки в душе холодной водой, а они хихикают в кабинетах, обставленных мебелью от Агостини на твои медяки.

– Это возмутительно, мой капитан,– дурачится Лорен.

– И эти дураки поддерживают Евросоюз! Они голосуют за него в парламенте, оторвавшись от своих кормушек, на пару минут. Им мало они хотят больше! Два, три миллиона фунтов. Пару десятков трусиков от Гуччи украшенных бриллиантами. Сколько им еще нужно? Куча задниц поцарапанных бриллиантами, иммигранты и мусор на улицах. Что это? Где добрая старая Англия, девочка? Я не хочу дожить до премьер- министра сирийца и индуса в качестве министра обороны. До этого позора. Когда все будут хлопать в ладоши и кричать аллилуйя. А через пару десятков лет так и будет, попомнишь мое слово. И никакими молитвами и надуванием щек ситуацию не спасешь.

Перевернув страницу, я вновь попытался сосредоточиться. Пробежал глазами до подписи эксперта. Что-то очень знакомое мелькнуло ближе к концу. Что-то – к чему я немедленно вернулся.

Фенилэтиламина…

Я глупо смотрел на это слово, а потом прочел еще раз. Нет, ничего не поменялось:

Фенилэтиламина…

были выявлены следовые маркеры фенилэтиламина…

Голубая мистика! Не бог весть что, конечно. Всего лишь номер пять тысяч четыреста три в перечне запрещенных веществ, подраздел Б. Но все же. Я перечитал страницу. Ясности это не добавило. Следовые маркеры – на этом все. В гостиной тиа Долорес переключила канал. Послышался мощный госпел.

Господь любит тебя! Аллилуйя!

Небольшая крошка истины в запутанном деле. Слабенький отблеск во тьме. Господь любит тебя. Голубая мистика – это уже не грипп. Ее не схватишь в кафешке, когда официант чихнет тебе в салат. Или окунет палец в суп.

Кстати, да! Чихнет в салат! Я принялся проверять:

Девятая страница отчета: содержимое желудка – чисто.

Шестнадцатая: легкие – чисто.

Двадцать третья: кровь – голубая мистика.

Что там говорил наш почечный трилобит? У тех мартышек были грустные лица. Не может такого быть, если ты под кайфом. Я подошел к открытому окну и выглянул в сад миссис Лиланд. За живой изгородью шумела дорога. Слабый свет желтых фонарей медленно тонул в темноте. Я смотрел на него и думал.

Следы инъекций отсутствуют, желудок чист, легкие чисты. Тот эксперт говорил что-то о введении в кровь. Так вот, этого не было. Никаких инъекций. Просто фантастика. Как говорило мое толстое начальство в приступах алкогольной философии: Если ты не порубал хавки, идти в сортир бессмысленно, таков общий принцип периостальтики.

Святая вера Мастодонта в темные принципы периостальтики в нашем случае отказывалась работать. Препарат за номером пять тысяч четыреста три подраздела Б – взялся ниоткуда.

– Из ниоткуда, – повторил я вслух и вздохнул.

А потом вернулся к бумагам. Шестой шот, не чокаясь. Тиа Долорес щелкнула выключателем за стеной, намереваясь залечь в постель.

Итак. Декларация. Животные – девятнадцать мест. Тариф. Перевозчик. Номер дата. Инвойс. Условия поставки. Деливед, дьюти пэйд. Номер, дата. Карантинный сертификат, номер, дата. Наименование груза. Прочая шелуха. Руководитель лаборатории д.м Ричард Левенс.

д.м. Левенс! Доктор микробиологии Ричард Левенс! Я растеряно смотрел на черные буквы. Еще одно случайное открытие.

«Это Макс! Он русский, представляешь, Рик?!» – подпись напоминала осторожного паучка мостившегося в углу страницы. Она совершенно не впечатляла. Была не тем, что ожидаешь от обеспеченных умников. Словно на бумагу наделала птица. Три спиральных витка и торчащий крючок. Отважный ботаник скармливающий микробов мартышкам, что у вас там в меню сегодня, мистер Левенс? Голубая мистика? Пыль ангелов? Сто монет доза. Девяносто пять оптом. Пудрите носы, дамы и господа! Все вопросы к вашему дилеру. Марку, мистер? Лед для дамы?

Я хмыкнул. Сегодня были сплошные совпадения. Эта планетка оказалась слишком мала для того, чтобы здесь комфортно существовать. Ты можешь уехать к черту на рога, а потом влипнуть в неприятности с коржиками, с которыми случайно пересекся годы назад. Для этого достаточно дать по сопатке какому-нибудь плевку и получить в сопло от внучатого племянника бывшего мужа его второй сожительницы. Но уже будучи на пенсии, в очереди за чистой уткой, где-нибудь богадельне. Таков он, этот закон сообщающихся сопаток в действии.

На этой планетке сплошные законы. Сообщающихся сосудов, тяготения, шести рукопожатий, буравчика. Хотя, нет. Буравчика все -таки правило. Что не делало его менее унылым. Сложно было сделать пару шагов, чтобы не вляпаться в очередное предписание. Слабаки, объясняют неумолимость судьбы обстоятельствами. Но в это я не верил никогда.

Законы и обстоятельства. Доктор микробиологии Ричард Левенс. Боязливый паучок в углу бледной ксерокопии. Вспомнить нашу встречу в деталях было тяжело. Куча людей в зале прилета, мечущийся повелитель обезьян. Во что он был одет? Не важно. Не помню.

– Джоши!– он радовался прилету семьи. Еще какая-то деталь. Какая-то небольшая деталь.

Сросшиеся брови? Чемоданы? Выражение лица? Зачем я об этом думаю? Взяв в руки телефон, я принялся искать в интернете. Пустота. Сплошная и бесчувственная как вакуум. Пара фотографий, куча научных статей. Над которыми можно было уснуть. Патогенез и иммунный ответ организма – абсолютная и невозможная тоска. Мысли стали путаться. На улице была глубокая ночь.

Я допил виски и подумал о жене Левенса. Представил серые глаза и длинные ресницы. Красотка. Полная, бескомпромиссная уверенность в своем завтра.

– Мы были в Андорре, это еще до Ричарда. Там такииие мальчики инструкторы! – улыбка на пухлых губах. –Представляешь, мы напились апероля и скатились по красной трассе! Джой такая трусиха, ей пришлось тащить на себе доску до самого подъемника. В лыжных ботинках! Как она пыхтела, ты бы слышал…

Она потягивалась в узком кресле самолета. Идеальная. Невероятная. Замужем за скучным паучком у которого подозрительные дела. Конкордия Левенс. Конкордия значило согласие. Или примирение. Примирение с гнусным миром, в котором у нее абсолютно не было проблем. Засыпая, я чувствовал возбуждение.

***

Как бы то ни было, но четырнадцать действительно оказалось моим счастливым числом. Потому что, назавтра стояла лучшая погода почтальонов, с неба осыпались потоки воды. Я сидел на террасе, допивая третью чашку кофе, и бессмысленно рассматривал капли разбивавшиеся о доски в паре шагов. Похмелье медленно отпускало. Выходить под дождь мне не хотелось. Он был теплым, чем выгодно отличался от остальных дождей, что я видел в жизни. Особенно от манчестерских. От тех – промозглых, унылых, когда с неба лилась даже не вода, а какая-то липкая мерзость, медленно оседавшая на оконных стеклах. Мне захотелось вернуться в свою комнату и, наплевав на все, завалится спать. Еще мне сильно хотелось обнять какую-нибудь теплую женщину. Женщина это лучшее лекарство от тоски.

«Мы могли бы попытаться…»,– я опять вспомнил Лорен. Где теперь был ее приносящий удачу красный помпон? Наверное, валялся где-то в моих вещах. Возможно самая дорогая вещь, что у нее была. Мы могли бы…. Что мы могли? Я смотрел на капли.

– Вы будете чили кон карне на обед, мистер Шин? – тиа Долорес выглядывала из кухонного окна. Старушка чистила перец, на подоконнике стоял целый пластиковый таз с глянцевыми кровавыми боками. Окно было ее любимым наблюдательным пунктом, на подоконнике всегда стояла бутылка шерри и лежала пачка трубочного табака. Вторым по значимости считалось плетеное кресло на краю веранды.

-Спасибо, миссис Лиланд. Сегодня я обедаю в городе. – мне уже давно надо было выходить под этот чертов теплый дождь. Я поднялся из кресла и пошлепал за зонтиком.

Моба выгодно разделил обязанности, послав меня в Христианский центр микробиологических исследований. Сказать, что он был далеко, это не сказать ничего. Я добирался до него битых три часа по пробкам проснувшегося города. Раскаленная вчерашним пеклом земля щедро испаряла влагу, лившуюся с неба. Было душно, и даже чахоточный кондиционер в такси, отплевывавшийся время от времени порциями холодного воздуха не спасал. К концу поездки я взмок и был рад избавиться от водителя, изложившего мне свою жизнь от момента зачатия до женитьбы.

-Брат, храни его Аллах, мне и говорит: Ибрагим это не та женщина, на которой стоит жениться. А ведь я его не послушал, мистер. Показалось, что он неправ. Где были мои глаза? Она же стерва….

Мне хотелось хоть какой-нибудь женщины под боком, и я тоскливо слушал его.

-… она мне говорит, выходи на две смены. Где это видано, на две смены? Я же должен спать хоть иногда, или как?

Я согласно кивнул. Дождь кутал город, смягчая звуки. Дробно стучал по крыше и лобовому стеклу, дворники метались как птицы над разоренным гнездом, сметая воду слой за слоем. Мир за окном таял смываемый потоками воды.

-Когда мы вырастем, у нас все-все будет, да?– Аля строила будущее, которого у нас никогда не было. – Двое детей и обязательно домик.

Двое не родившихся детей Али. Весны и осени, которых уже никогда не будет. Ни радости, ни горя, ничего. Михайлова Алла , помнил, любим, скорбим. Я отомстил за нее. Отомстил так, как я понимал месть. Сразу после того, как Алю похоронили.

– Руслан?! Я от Димона звоню. Мне бы пару книг на вечер.

– Какого Димона? – он был осторожен этот уродец.

– С Вокзальной, с гаражей. Он говорит, у тебя книги есть.

– Тебе сколько? – помолчав, спросил он.

– Две.

– Три семьсот, устроит? Чистые. Есть похуже – три двести.

– Давай чистые.

– Гут. Подгребай в парк Ленина к памятнику, часам к шести, лады? Только деньги при себе, в долг я не дам.

– Лады. Буду в шесть.

Убить непросто. Очень непросто. Что я хотел тогда? Поговорить? Уже и не вспомнить, но убивать я не хотел. Меня тошнит от смерти, выворачивает на изнанку. Мне плохо от нее. Вороны каркали вокруг, пока я шел к памятнику. Омерзительные птицы, даже не знаю почему. Равнодушные, может быть? Им все равно и плевать на все. На ноябрь, на Макса Акиньшина, на три семьсот чистые.

Парк был пуст. Кому охота прогуливаться зябким вечером под темными скелетами деревьев? Только тем, кому некуда идти. А таких людей почти нет. Они быстро умирают от безысходности.

Дилер опоздал, видимо внимательно меня рассмотрел, прежде чем подойти. Я не внушал ему доверия, в своем подранном на плече пальто и забрызганных грязью туфлях. Хотя, в сущности, он давно должен был привыкнуть к виду своей клиентуры.

– По книгам ты звонил? – полноватый парень в дутой серой куртке, в зрачках парило недоверие и брезгливость.

– Я.

– Деньги покажи.

Я вытащил ворох мятых бумажек и протянул ему. Он, аккуратно расправив их, принялся пересчитывать.

– Три тысячи шестьсот, семьсот. Все верно, книги там, в урне у красной лавки, видишь?– он кивнул на нее, стоящую метрах в двадцати. – Две дозы, как договаривались.

– Хорошо. Слушай, тут такая тема: Ты Алю Михайлову знал?

– Тебе, какое дело? – он, не мигая, смотрел на меня. Знал, он ее конечно знал. – Бери товар и проваливай.

Без морализаторства и прочей чепухи, скажу сразу: я его больше ни о чем не спрашивал. Я просто воткнул в его левый глаз отвертку. Не помню – почему. Возможно, мне тогда казалось, что после этого никто другой не позвонит ему больше и не придет сюда, в этот ноябрьский парк. А может, я думал, что будет справедливо отнять у него что-нибудь, ведь он отнял у меня все. Все, что у меня было. Плакал ли я тогда или нет. Не знаю. Убить человека трудно. Самое сложное, что можно представить

Я уехал на следующее утро. Уехал, что бы жить с этим вечно.

Круглый гроб мистера Больсо

Машина остановилась.

– С вас восемнадцать, мистер, – цифры на счетчике едва перешагнули двенадцать фунтов, я посмотрел в эти честные глаза и дал двадцатку. Такси мне оплачивала Ее Королевское Величество, храни ее Бог.

Комплекс христиан микробиологов располагался на промышленной окраине. Обнесенный высоким забором, опутанным поверху колючей проволокой, он ежился в водяном тумане, вызывая уныние. Тут же ютилась будочка охраны, обитая белым пластиком. Дождь лупил по ней, поднимая тучу брызг. За воротами простиралось голое пространство, украшенное обязательными газонами с парой хилых пальм.

– Мне нужен доктор Левенс, – сказал я и сунул удостоверение в окошко. Недоеденный бутерброд, который он держал в руке, замер. Смущенный охранник аккуратно положил его на газету, раскрытую на спортивной странице.

– Доктор Левенс, – раздельно, как глухому повторил я.

Мой собеседник продолжал переваривать информацию, было слышно, как греется его мозг. Он потер нос, а потом выдавил.

-Вы из полиции?

-Таможенная служба Ее Величества, отдел расследований, – терпеливо объяснил я.

-У нас уже была полиция.

Их набирают по конкурсу этих изобретателей перфорации на туалетной бумаге. Что-нибудь сложное: скоростные кроссворды в субботней газете или умение шевелить губами при чтении. Этот шевелил губами.

-Я по другому вопросу,– он закончил первое предложение «Таможенная служба» и перешел ко второму «Отдел расследований». Моя фотография и надпись «Инспектор- стажер» в удостоверении вызвали у него приступ помешательства.

-Вы к доктору Левенсу, – наконец сообразил пахнущий казармой чемпион.– Третий корпус, второй этаж, двести двенадцатая.

-Он на месте?

Сутулый эрудит кивнул.

Я шел под не прекращавшимся ливнем и проклинал его. Электрокар, что возил персонал по территории мне, как посетителю положен не был. Туфли раскисли на третьем шаге и при каждом движении довольно хлюпали. С зонта лилась вода.

Дверь двести двенадцатой оказалась заперта. Тут я выругался. Я взвился до потолка. Стоило выслушивать истории водителя такси, мокнуть под дождем, что бы поцеловать закрытую дверь? Еще чуть-чуть, и я бы взорвался. Разнес все к чертям, вернулся бы к белой будке и поправил владельцу прелых носков прикус. Нет ничего хуже закрытых дверей. Они вызывают иррациональную тоску. Переминаясь перед ней, я злился, раздумывая, что делать дальше. На счастье, дальше по коридору щелкнул замок, и показался кто-то в белом халате. Сросшиеся брови, миллион ручек в нагрудном кармане и шаркающая походка не оставляли повода для сомнений.

-Извините. Доктор Левенс?

-Я, – Ричард Левенс узнал меня сразу. Кустистые брови повелителя обезьян сдвинулись. – Мы, кажется знакомы?

-Встречались в аэропорту, – подтвердил я.– Я помогал вашей жене с багажом.

-Чем обязан?

-Я из отдела расследований таможенной службы, мистер Левенс. По поводу инцидента с вашим грузом.

– Надо же, какое совпадение, – мне показалось, он неприятно удивился,– Но я уже все рассказал полиции.

– Я не из полиции, у нас свои вопросы, мистер Левенс. Может быть, все-таки присядем где-нибудь? –произнес я. По коридору гулял зябкий ветер. Вода капала с меня как с таявшего снеговика. – Нам необходимы ваши показания. Потому что в документах в качестве отправителя груза числится ваша лаборатория.

Он кисло поджал губы, а потом кивнул и отпер дверь.

-Хотите чаю?

Мы сидели за его столом уже час. Он все смотрел принесенные мной бумаги. Перелистывал их, затем возвращался к прочитанному. Ему что-то не нравилось, временами, доктор поднимал глаза и бросал взгляд на меня. В ответ я изображал одну из своих самых ослепительных улыбок, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Мокрая одежда липла к телу. Мне почему-то нравилось раздражать его. Он был немного старше, и все у него было хорошо. Как в книгах: семья, образование, тихая работа среди пробирок и усатых уборщиц. С восьми утра до шести вечера. А дальше была спокойная старость, непременное Рождество и внуки. Вся его жизнь была направлена на это проклятое Рождество и внуков. Я ему завидовал. Чаю я хотел.

Левенс отложил документы и подошел к чайнику, стоявшему на подоконнике.

-Все это очень странно, – сказал он, возясь с чашками. – Я бы сказал, что феноменально. Видите ли, те шимпанзе, были предназначены для лаборатории Колумбийского университета. Они были абсолютно стерильны. Мы своей репутацией дорожим и не могли поставить им больных животных. Это было бы скандалом, понимаете? Большими неприятностями, тем более, что мы определенную часть исследований делаем под них. Соответственно и финансирование работ ведется по этой линии. Понимаете?

Его слова жестоко диссонировали с его внешностью: низким лбом и маленькими глазками, прячущимися под бровями. Я слушал его и потягивал едва теплый чай. Врать тоже надо уметь. Не задумываясь. Не отводя глаза в сторону. Иначе это будет не вранье, а так, ерунда. Глупость, которую собеседник легко раскусит.

«Мы дорожим нашей репутацией», «финансирование ведется по этой линии». Папаша маленького негодяя Джоши, вешал мне лапшу на уши, излагая факты, которые я и так знал или мог узнать. По большому счету мне было плевать на все его ужимки. Другое дело факты: девятнадцать дохлых мартышек и испорченные туфли.

-… понимаете? – он постоянно спрашивал меня. Из его туманных объяснений я не вынес абсолютно ничего. Поэтому спросил о том, о чем прочел в отчете военных вчера перед сном.

-Скажите, мистер Левенс. Наши медики причиной смерти указали вирусную инфекцию. Там, на второй странице,– он рассеяно перевернул лист отчета,– вы знаете, о чем может идти речь?

Он пристально смотрел в бумаги. Мочки ушей покраснели. Он кинул на меня умоляющий взгляд и пожал плечами.

В моем кармане завибрировал телефон. Черт, черт. Я извинился перед доктором и поднес трубку к уху.

-Макс! Слушай. Короче, педерасты выкидывают того чувака из бара. А на следующий день…

-Простите, господин старший инспектор, я беседую с доктором Левенсом.

-С доктором?

Было слышно, как наша окаменелость, раз уж я разговариваю с доктором, требует, чтобы я спросил, что может колоть в боку.

-Вот так! Буравчиком!

-Тише, Моз. Он болтает с тем Левенсом, о котором ты говорил.

На часах без трех минут два, а мои шефы уже накачались белым (потому что накачиваться темным, его величество предпочитал вечером). Судя по голосам, в каждом сидело около полупинты.

-Мы тут сидим у Пепе и мозгуем, сечешь Макс?

Они там сидели и мозговали, ясень-трясень. Где еще сидеть и мозговать когда небо сошло с ума, как не у Пепе? Сидеть с бутылкой джина в обнимку.

-Что ты молчишь?– старший инспектор был сегодня в настроении.– Закончишь, подгребай, мы были у перевозчика, там такая киска в приемной, закачаешься!

Я представил всех кисок Эдварда Мишеля оптом, одна из тех которых я видел, была косая на один глаз. Она была объемнее его Риты, эта молочная ферма. Никаких впадин, только округлости! Джомолунгмы! Пики Коммунизма! Левый глазик косил, что по представлению моего толстомордого друга – два глаза развернутые под непредсказуемыми углами, как у хамелеона. У этой крокодилицы было стробоскопическое зрение. Она видела объемную реальность в плоских изображениях. Ей повезло. Модель позволяющая работать, не отрываясь от чтения женского романа. Весьма разумно для персонала больниц и карманников.

Я промычал что-то неопределенное и положил трубку. Левенс продолжал рассматривать отчет.

-Это невероятно! – сказал он. – Абсолютно стерильный материал.

Он делал паузы между словами и страдальчески глядел на меня. Будто в них, этих паузах, было скрыто нечто, что я должен был понять. По лицу его гулял румянец. С таким кровообращением благоверный словоохотливой цыпочки едва ли дожил бы до тех пасхальных кроликов и стаканов поссета, которые планировал в тихой старости.

-Вот вы говорите стерильный, мистер Левенс. Как вы можете объяснить….

-Никак, – он прервал меня, издав звук свиньи проглотившей вилок капусты.

-Хорошо. Тогда давайте остановимся на самом вирусе, – я поражался своему упорству.– Я, как вы понимаете, совершенно не разбираюсь в этом, но отметил одну странность. Согласно отчета…

Сделав паузу, зачитал:

-Иммунная реакция на заражение не выявлена. В крови материала выявлено повышенное содержание метаболитов генетически не соответствующих выделенной культуре вируса. Так же как не соответствующих зараженным образцам.

-Бред тут написан, –произнес Левенс. – просто бред.

– Я не понимаю. Когда вирус попадает в кровь, организм с ним борется, правильно?

-В общем и целом да. Но есть исключения, –он внимательно смотрел на меня. Чай доктора давно остыл, он не сделал из чашки ни глотка.

-Не будем их касаться. Если организм с ним борется, в крови должны быть какие то вещества, – тут я полз на скользкой почве. – Остатки чего-то. Я не знаю, что-нибудь в крови. Мне так объяснили. Печень и спинной мозг вырабатывают какие-то бактерии. Они поедают вирус.

-Т-лимфоциты. Не бактерии, – уточнил он. – Они разрушают инфицированные клетки. Но это упрощенно.

-Пусть будут лимфоциты. Я в этом не разбираюсь. Одно странно, в крови ваших обезьян они не содержатся, их просто нет, доктор.

Левенс пожал плечами, пытаясь скрыть волнение. Его выдавали пальцы, он нервно крутил ручку.

-Значит иммунной реакции не было, – предположил он.– Вам трудно понять. Вирусы мутируют, а сейчас еще и создаются искусственным путем, для производства лекарств, предположим. Многие лаборатории имеют допуск к подобным исследованиям. А что нашли вместо титров ЭйТи?

-В этом то и дело, мистер Левенс. В крови ваших мартышек обнаружены следы фенилэтиламина. Мы называем его «Голубая мистика». Не самое приятное известие, не правда ли? – я выложил на стол последнюю страницу отчета. – Концентрация микроскопическая. Причем возможность внесения его извне, наши эксперты отвергают. Никаких иньекций ни питья, ни пищи. Ни в желудке, ни в легких следов нет. Только в крови. Странно, правда?

Он съежился. Ручка в его пальцах остановилась. Левенс смотрел перед собой и сопел. Затем он поднял глаза на меня и выдавил.

-Я не понимаю.

Я не понимаю. Просто отлично. Дождь по-прежнему лил, когда я топал к воротам исследовательского центра. Если бы отчет не исключил возможность появления в крови мартышек дури от укола или с пищей, то я бы сейчас не ломал голову, да и вообще бы не ломал голову над этим странным случаем. Тогда все было бы просто. Подобную экзотику как транспортировка наркоты в крови животных еще можно было понять и отфутболить дело в легавку. Соммерс был бы на седьмом небе. А Левенса приняли бы прямо в кабинете, не дав переодеться. Странно, что бобби не задали тех же вопросов, что и я. Хотя, они никогда не дочитывают экспертных отчетов до конца, засыпают на оглавлении. Дури было мало, и появилась она прямо в крови из ниоткуда. Материализовалась, чтобы я мог бегать под дождем в раскисшей обуви, проклиная вирусы, обезьян и Мобу, заседавшего у Пепе. Я прошел через будочку охраны, сделав гроссмейстеру со спортивной страницей козью рожу.

***

-Еще немного, Макс, и все что ты хочешь нам сказать, мы прочли бы в вечерних газетах- Мастодонт с аппетитом пылесосил харч, способный прожечь дыру в бетоне. Он напоминал довольного муравьеда раскопавшего термитник. Ложка мелькала, уменьшая гору источающих огонь бобов. Стоило признать, что в Эдварде Мишеле скоропалительно умер землекоп. Это было его настоящим призванием, а вовсе не расследования. Вот если он был жив, если бы он был жив, этот усталый человек с пятнами пота под мышками то для рытья котлована достаточно было: двух ведер хавки, Мобы, и пары столовых ложек (одну про запас).

Но мир несовершенен и всегда повернут к нам твердокаменной задницей. Мы мним себя принцами под красными парусами, а на поверку оказываемся потертыми горемыками с язвой и неустроенной жизнью. И самое печально то, что каждый, каждый на этой планете занимается тем, к чему у него не лежит душа.

-Твой ход, Мозес!– сохлый Рубинштейн парил над доской, рассматривая выпавший дуплет. До победы ему осталась лишь пара камней. В углу отмечала какой-то праздник шумная компания студентов. Их время тонуло в клубах табачного дыма. Они беззаботно кутили, молодые и веселые. Девушки смеялись. Мне хотелось пересесть к ним, хлопнуть кого-нибудь по плечу и сказать глупость. Вместо этого я потягивал свое пиво, наблюдая, как его величество ест.

Сгребаемый рубон жил жизнью падающих звезд. Короткой и яркой. Чвак! Хрым! И он проваливался в огнеупорный желудок. Пепе смотрел на меня из полутьмы, царящей за стойкой. Единственная икона, портрет Ее Величества, драпированный в унылый Юнион Джек, смотрела на редкую макушку кариесного монархиста. Пепе меня недолюбливал и считал подозрительным русским. Анархистом может быть. По его мнению, только они глушат пиво, а не джин. Ведь пиво было намного дешевле. Ему казалось, что вот прямо сейчас, за этим столом, эти ср..ные русские его нагло обирают, беспардонно шарясь по карманам. Это обстоятельство делало жизнь невыносимой.

-Так что там наворковал, твой доктор?– старший инспектор притормозил, чтобы утолить жажду джином.

-Ревнует меня к жене, – ответил я, припомнив глаза Ричарда Левенса, в тот момент, когда я откланивался, передав приветы Конкордии и его спиногрызу. Что-то в них было. Но что? Ревность? Странное чувство. Я понимал, что упустил какую-то важную деталь. Еле заметную, как пылинка в луче света.

-Шутишь? – задребезжал толстяк, промокнув губы салфеткой, – Тебе нужно серьезнее относится к делам, Макс. Вот возьми, к примеру, Мозеса, он с утра уже успел раскрутить это дело наполовину. Скажи, Моз?

Инспектор Рубинштейн в который раз принял вид выжившего в процессе эволюции трилобита. То есть сдвинул брови и надулся.

-Твой ход, Эдвард.

-Что он там тебе напел, этот доктор? – мистер Мобалеку величественно бросил кости. Выпала единица и двойка.

Я хлебнул пиво, и лениво пересказал состоявшийся разговор. К концу рассказа старший инспектор оживился.

– «Мистика»? Я же говорил, что дело пахнет, не так ли? А ты сомневался!

Я и не сомневался, просто дочитал отчет. Единственный кто это сделал.

-Следы «Голубой мистики»? – проскрипела развалина. Он привел усы в походное положение, будто это помогало ему лучше воспринимать информацию.

-Да, там, на двадцать третьей странице. – я показал бумаги. Пепе убрал пустой бокал и презрительно метнул на стол полный, перелив пены через край. Мне его было немного жаль, этого скрягу. Потому что сам Бордельеро не понимал, что кружевное исподнее монархии уже истлело, а из прорех, не прикрытых ханжеским ситцем демократии, торчат наши волосатые социалистические зады: мой, Мобы и Рубинштейна. Он был слеп, и завернут в потрепанный Юнион. А нам было уютно чувствовать себя в ветхом шелке. Вся его вера исчислялась в десятке за бутылку контрабандного алкоголя. Но вера эта была неколебима.

-Интересно, – пробурчал Рубинштейн и углубился в отчет.

– Еще интереснее, -вставил Моба, – ты сейчас упадешь, Макс. Мы говорили с Соммерсом, ты знаешь что произошло вчера ночью?

-Нет.

-Два жмура, Макс! – торжественно доложил он, – Один, тот самый коржик, что вез мартышек, второй – некто мистер Больсо.