Czytaj książkę: «Охота за наследством Роузвудов», strona 2

Кто-нибудь должен сказать диджею закругляться, потому что песня, которая звучит сейчас, подходит к концу. Все поворачиваются к нам, присутствие бабушки притягивает, как магнит, и они придвигаются ближе. Некоторые из женщин одеты в роскошные бальные платья, но есть и такие гости, которые смогли найти только классические брюки и рубашку в тон. Таковы уж жители Роузвуда. Собравшиеся все вместе на одной великолепной вечеринке.

– О, пожалуйста, не останавливайтесь из-за меня.

В ответ на непринужденную реплику бабушки все смеются. Нетрудно вычислить тех гостей, кто хочет подлизаться к ней. Лиз Чжао, хозяйка «Плюща», самой популярной в городе свадебной площадки, смеется на секунду дольше, чем надо. Это неудивительно, если учесть, что на прошлой неделе она спросила бабушку, не хочет ли та вложиться в реставрацию второго бального зала. Я уверена, что бабушка отказалась. Обычно она отказывается от таких предложений.

Бабушка является единственной владелицей состояния Роузвудов с тех самых пор, как оно перешло ей по наследству от ее матери Петунии. Говорят, что мой дед, который взял фамилию бабушки, чтобы не прерывать традицию, даже не имел права голоса в управлении компанией. Как и мой отец и дядя Арбор, хотя, насколько мне известно, время от времени бабушка скупо выделяла им кое-какое содержание, пока они не заработали собственные деньги.

Она редко расстается со сколько-нибудь значительными суммами денег, что – я это вижу – достает некоторых горожан. Отец был не такой. Он инвестировал во все, связанное с нашим городом, иногда вместе с дядей Арбором. Поэтому он и открыл компанию по финансовому консалтингу – чтобы попытаться помочь местным предпринимателям и семьям.

Странно, как быстро все забыли об этом, когда он умер.

– Я хочу поблагодарить вас за то, что сегодня вечером вы празднуете со мной. – Голос бабушки – голос прирожденного вожака, его слышно во всех уголках огромной гостиной, несмотря на чуть заметные придыхание и хрипотцу. Наверное, мы шли сюда из сада слишком быстро. – Зимы в Роузтауне длинные, но я всегда жду не дождусь этой вечеринки. Разумеется, не только из-за дня рождения. Летом все расцветает. Как розы в садах. Я вижу, что с вами происходит то же самое. Если бы только моя бабушка могла увидеть, каким великолепным стал тот клочок земли, который мы все ныне зовем нашим домом, она бы была в восторге.

Все аплодируют. Мои одноклассники вопят и улюлюкают. Они уже высохли после бассейна и теперь толпятся вокруг антикварного круглого стола, уставленного едой. Дэйзи выдвигает из-под него один из изысканно украшенных обеденных стульев и становится на него. Но несмотря на то что теперь кузина стоит на стуле, она все равно возвышается над большинством гостей всего на голову, а то и меньше.

Я усмехаюсь из-за спины бабушки, глядя, как Дэйзи пытается привлечь к себе всеобщее внимание и терпит в этом неудачу, поскольку все начинают, ужасно фальшивя, петь «С днем рожденья тебя». Я присоединяюсь к этому хору, стараясь петь особенно громко, просто затем, чтобы шум стал еще более оглушительным. Кузина закатывает глаза.

Но я недооценила, до чего она может дойти, чтобы привлечь к своей особе все взгляды. Она берет со стола одно из блюд с суши и сует его в руки Лео, у которого такой окосевший вид, будто еще пара минут – и он вырубится или бросится наружу, чтобы облевать те самые кусты, за которыми так тщательно ухаживает. Бабушка чертовски хорошо умеет подбирать персонал.

Дэйзи прочищает горло, встав на стол и убрав с глаз завитые волнами волосы, доходящие до подбородка. Затем, пошатнувшись, накреняется в сторону, и куча народу протягивает к ней руки, чтобы подхватить, если упадет, но она только смеется и отмахивается от них. Я бросаю взгляд на дядю Арбора, который сжал ножку бокала с мерло так крепко, что его пальцы побелели.

– Мне надо кое-что сказать, – продолжает Дэйзи, одернув платье так, чтобы закрыть середину бедер. Затем с сияющей улыбкой оглядывает зал, прежде чем уставиться на бабушку. – Мы все, разумеется, должны сказать огромное спасибо нашему потрясающему матриарху за то, что она устроила нам такую щедрую вечеринку, но с моей стороны было бы неправильно не выразить ей личную благодарность.

Меня сейчас стошнит. Как только Дэйзи напьется, начинает говорить так, будто явилась из другого века. Это вульгарно. Я подавляю позыв скрыться на кухне, чтобы не слышать ее хвастливую болтовню, потому что хочу узнать, за что именно она хочет поблагодарить бабушку.

– Я рада объявить, что первую половину последнего года в старшей школе проведу за границей, в Милане, изучая моду.

Все в комнате аплодируют, а у меня сдавливает горло. На мгновение взгляд Дэйзи перемещается на меня, и в ее глазах вспыхивает торжествующий блеск, затем она снова устремляет его на бабушку:

– Бабушка, спасибо тебе за то, что сделала это возможным. Все участники этой поездки определились еще прошлой осенью, однако благодаря гению бабушки я смогла получить дополнительное место в списке.

Благодаря гению? При чем тут гений? Это все благодаря деньгам бабушки. Деньгам, которые были отчаянно мне нужны в прошлом году. Деньгам, о которых я умоляла отца, не зная, что у него их нет. Ведь учеба в Милане очень бы помогла мне в поступлении в институт моды, а вкупе с фамилией Роузвуд и вовсе наверняка гарантировала бы зачисление.

Но когда отец отказал мне без всяких объяснений, я обратилась к бабушке. Это было единственное, о чем я когда-либо просила ее. И она тоже мне отказала.

А потом отец умер, и все это утратило значение. Но теперь я вдруг узнаю, что бабушка сделала все это для Дэйзи? Кузина никогда не проявляла ни малейшего интереса к семейному бизнесу. Считается, что это я посвящу будущее «Роузвуд инкорпорейтед».

Я наконец перевожу взгляд на бабушку и вижу, что она не сводит с меня глаз. Комнату опять наполняет гомон голосов, но для меня время словно остановилось. «Как ты могла?» – хочется крикнуть мне. Но я могу выдавить из себя только одно:

– Почему?

– Лили, я…

Она протягивает ко мне руку, но я, спотыкаясь, бегу прочь. Вот только не успеваю заметить официанта, выходящего из кухни и катящего тележку с пятиярусным тортом. Вернее, я замечаю ее только тогда, когда становится слишком поздно.

Я пытаюсь свернуть, но теряю равновесие на высоких каблуках и врезаюсь в тележку. Она опрокидывается, и торт вместе со мной валится на роскошный персидский ковер. Розовая глазурь пачкает мое лицо, налипает на ресницы, как тушь, а кусочки торта облепляют платье.

Меня сразу же подхватывают руки, множество рук, они ставят меня на ноги, но это не может свести на нет то жуткое унижение, которое я только что навлекла на себя. В комнате царит мертвая тишина, и мне нет нужды вытирать глазурь с глаз, чтобы понимать, что сейчас на меня устремлены взгляды всех присутствующих.

Кто-то сует мне в руку льняную салфетку, и я вытираю глаза. Куски торта валяются на полу, и никакую его часть уже не спасти. Я поднимаю голову и вижу, что Лиз Чжао больше не смеется, а ее дочь Куинн, у которой вечно недовольная рожа, уставилась на меня, раскрыв рот. Энтони ДиВинченци, отец Лео и владелец дышащего на ладан катка «Ледовый зал» на противоположной стороне города, кажется, едва сдерживает смех. Я быстро оглядываю комнату и вижу, что то же можно сказать и об остальных.

К глазам подступают слезы. Я поворачиваюсь к бабушке:

– Изви…

– Думаю, тебе лучше привести себя в порядок, хорошо? – быстро говорит она и делает знак диджею опять начать работать.

В динамиках звучит громкая музыка – вступительные такты песни I Don’t Want to Miss a Thing. Мне хочется задушить диджея за то, что выбрал именно эту композицию.

Я хочу извиниться, но бабушка берет меня за локоть – также липкий из-за глазури – и выводит в вестибюль. Ее голос звучит сдержанно, таким тоном она говорит по телефону с членами правления «Роузвуд инкорпорейтед». Я узнаю его сразу – она использует его, когда речь идет об устранении последствий нанесенного ущерба.

– Вечеринка уже почти закончена. Почему бы тебе не заночевать сегодня у дяди? Думаю, тебе будет полезно провести ночь вдалеке от особняка.

Я неверяще пялюсь на нее.

– Но это же мой дом.

– Какого черта? – К нам бросается Дэйзи. В ее карих глазах горит ярость, когда она подходит ко мне вплотную. – Ты что, не могла дать мне и десяти секунд внимания? Все взгляды всегда должны быть устремлены на тебя, да?

– Хватит, – рявкает дядя Арбор, схватив ее за руку до того, как она набросится на меня с кулаками. С нее станется, особенно когда она пьяна. Он поворачивается к бабушке: – Мама, ты не…

– Дэйзи, ты тоже поезжай, – говорит бабушка.

Дэйзи таращится на нее:

– Что? Почему это мне надо уезжать из-за нее?

– Потому что ты недоразумение, – шиплю я, быстро переведя взгляд к выходу из гостиной, где собираются гости, чтобы посмотреть на наше шоу.

Она насмешливо фыркает:

– Это же не я выгляжу как пончик в сахарной глазури.

Мои щеки вспыхивают, на языке вертится резкий ответ.

– Ты…

– Перестаньте, – командует бабушка, вытолкнув нас наружу, подальше от взглядов гостей.

– Я их отвезу, – предлагает дядя Арбор, с неудовольствием глядя на мое платье. Надо думать, ему совсем не хочется, чтобы я измазала ванильным тортом заднее сиденье его красного «Мерседеса».

– Их отвезет Фрэнк, – говорит бабушка, прижав руку к груди, закрыв глаза и сделав глубокий вдох. Когда она открывает их снова, я вижу в них такое разочарование, что внутренне сжимаюсь.

– Фрэнк? – спрашивает Дэйзи, когда по зову бабушки из дверей выходит семейный адвокат и подходит к нам. – А где Стьюи?

Никто не отвечает. Фрэнк держит в руке ключи и отпирает ими свой черный кроссовер, припаркованный на огромной закольцованной подъездной дорожке, заполненной машинами. Я поворачиваюсь к дверям, чтобы попытаться уговорить бабушку или хотя бы извиниться, но она уже зашла внутрь, и дядя Арбор следует за ней. И за ними захлопывается дверь.

– Думаю, нам лучше уехать, – говорит Фрэнк старческим сиплым голосом.

Бабушкин адвокат стал для меня чем-то вроде двоюродного дедушки, ведь, пока я росла, он всегда находился где-то рядом, и вот теперь я сажусь в его машину, оставляя на асфальте следы из глазури. Слезы, которые я до сих пор еле-еле сдерживала, теперь текут по щекам, потому что первый шок сходит на нет, на меня обрушивается унижение, и я чувствую, что начинаю сгорать со стыда.

– Это черт-те что. – Дэйзи кипит от злости, захлопывая дверь машины.

– С каких это пор тебе стала интересна учеба в Милане? – выдавливаю я, прежде чем она успевает снова накинуться на меня. – Это же моя мечта. Я трачу часы, выбирая, кроя и сшивая ткани. Рисуя фасоны. Я изучаю показы Недель моды, как учебник. Я делаю все для этого.

Ее взгляд делается жестким, если в нем и были какие-то искорки сочувствия, они гаснут. Она открывает рот, но тут в ее окно кто-то громко стучит, и мы вздрагиваем. С другой стороны двери стоит Куинн и со злостью смотрит на нее.

– Ты сказала, что мы сможем поговорить! – вопит она через стекло, и во взгляде ее темных глаз, устремленном на Дэйзи, сверкает раздражение.

Ее черные волосы стянуты сзади в узел, из-за чего видно, что внизу они подстрижены короче, чем наверху. До меня доходил слух, что в волосах она прячет нож.

– Я немного занята! – кричит в ответ Дэйзи.

Куинн опять сердито колотит по стеклу и отходит в сторону, когда Фрэнк трогается с места. Мы смотрим в заднее окно и видим, что она стоит и показывает оба средних пальца, пока не исчезает за поворотом подъездной дороги.

– Это еще что за черт? – спрашиваю я Дэйзи, на миг забыв о собственном нервном срыве.

– Не лезь не в свое дело, – огрызается она, сложив руки на груди и со злостью глядя в окно, пока доносящаяся с вечеринки громкая музыка постепенно затихает.

Фрэнк ловит мой взгляд в зеркале заднего вида. Я изучаю морщины, прорезающие его кожу теплого коричневого цвета. Он выглядит усталым, более усталым, чем когда-либо на моей памяти. Мы проезжаем через открытые ворота особняка, и их черные фигурные створки из кованого железа четко вырисовываются на фоне неба. Они почти никогда не закрываются, но даже когда они закрыты, в западной части живой изгороди есть одно местечко, где можно незаметно протиснуться внутрь.

– Фрэнк…

– Мисс Роузвуд, у меня ответов не больше, чем у вас, – вздыхает он. Выражение лица у него, как всегда, стоическое, но взгляд карих глаз смягчается. – Для вашей бабушки это очень важный и очень напряженный день. И для вас тоже. Полагаю, она поняла, что это, возможно, оказалось вам не по силам.

– Я могу справиться с этим, – огрызаюсь я.

– Ясен пень, – бормочет Дэйзи.

– Дайте вашей бабушке передышку, – продолжает Фрэнк, пока мимо проносятся здания Роузтауна, омытые цветами заката. – Ведь она, как-никак, никогда вас прежде не подводила, не так ли?

Его слова не звучат как вопрос. Я заставляю себя улыбнуться, чтобы подавить новый приступ слез и сдержать боль, прожигающую дыру в моем и без того уже опаленном сердце.

– Никогда, – лгу я.

Глава 3

ВОСКРЕСЕНЬЕ, 16 ИЮНЯ, 10:03

«В итоге Лили Роузвуд, хотя от нее этого никто не ожидал, стала причиной невероятного и злополучного краха званого вечера, который до этого момента проходил безупречно».

Светлые брови Майлза взлетают вверх, когда он кладет на прилавок сегодняшний номер «Роузтаун кроникл». Мы оба одеты в видавшие виды белые передники с красной вышивкой «Кулинария ДиВинченци». На моем переднике также красуются высыхающие пятна от слез. Когда нынче утром я открывала кулинарию, на переднем крыльце лежал номер газеты с моей фотографией на первой полосе, на которой в моих волосах виднелись куски торта, а на лице застыло выражение ужаса.

– Черт возьми, они вообще не церемонились, – говорит Майлз.

– Это катастрофа, – стону я.

Несколько блаженных секунд, после того как проснулась сегодня утром, я вообще ничего не помнила о том, что произошло. Но затем до меня дошло, где я проснулась – в одной из гостевых спален дома дяди. А затем, открыв социальные сети, я обнаружила себя везде. Одно из видео даже стало вирусным. Мне пришлось выключить телефон, чтобы спастись от уведомлений.

Хотя мне и хотелось весь этот день прятаться под одеялом, пришлось разбудить дядю Арбора, чтобы он отвез меня на работу, где каждый посетитель либо смотрел на меня с сочувственной улыбкой, либо молча пялился. Если еще хоть кто-нибудь начнет сверлить меня глазами, пока я нарезаю проволоне³, я точно выйду из себя.

– Это пройдет, – заверяет Майлз, говоря, как всегда, беспечно и непринужденно. Он редко беспокоится из-за чего бы то ни было, даже из-за того, что после окончания школы ему придется пропустить год, чтобы поработать и поднакопить денег на учебу. – Ты же знаешь этот город. Людей здесь хлебом не корми, а дай о чем-то посудачить.

– Надеюсь, твой вечер закончился лучше, чем мой. Как дела с тем таинственным парнем?

Он протягивает руку, чтобы взять с решетки только что выпеченный багет, и робко смотрит на меня.

– У этого таинственного парня есть имя – его зовут Калеб Джонсон.

Он нарезает багет. Я уже знаю, что он делает свой обычный сэндвич с индейкой и швейцарским сыром, от которого я отъем половину, хотя еще только десять часов. Сегодня из-за вчерашней вечеринки у нас мало посетителей, как я и ожидала.

– Он классный. И чертовски умный, – продолжает он. – Мы смылись еще до того, как должны были ввезти торт, и проговорили чуть ли не целую ночь. Я знаю, что в доме твоей бабушки он казался нервным и зажатым, но, когда мы уехали, он раскрепостился. Мы с ним просто поездили по городу какое-то время, прежде чем я отвез его домой. Он из Криксона.

– Из Криксона? – повторяю я, представив городок по ту сторону железнодорожных путей. – Но ведь тамошние жители терпеть нас не могут и считают снобами. Что он вообще делал на вечеринке в Роузтауне?

Майлз пожимает плечами.

– Он получил приглашение.

– Тогда его, наверное, отослала бабушка. Ты увидишься с ним снова?

– Да, сегодня вечером. Мы встретимся в Криксоне, в кино.

Я передаю ему несколько ломтиков швейцарского сыра.

– В романтических отношениях ты король. Я рада, что ты хорошо провел ночь.

Он улыбается, показывая слегка кривоватые нижние зубы и выступающие верхние.

– А как насчет тебя? Тебе удалось познакомиться с каким-нибудь симпатичным парнем, до того как случилась эта катастрофа с тортом?

– Если бы. Я была слишком занята. Убирала глазурь из глаз.

Он смотрит на меня с легким раздражением:

– Слишком занята для чего? Чтобы флиртовать? Чтобы общаться с друзьями?

– И для того и для другого.

Я поправляю канноли – пирожные с начинкой из взбитой рикотты, – чтобы он не увидел моего лица. Друзья – моя самая больная тема. В десятом классе я была такой же популярной светской тусовщицей, как Дэйзи. В то время как ее окружали спортсмены, у меня была собственная компания из продвинутых учеников, которые изучали предметы по более углубленной программе. Я считала их друзьями.

А затем умер отец, и мне пришлось съехать из нашего шикарного дома. Мои так называемые друзья даже не пришли на прощание с ним в церкви и траурную мессу. Многие из их родителей вложили средства по советам отца и потеряли деньги. Меня выгнали из нашего группового чата. Я перешла в одиннадцатый класс, и у меня отобрали даже любимое место в кабинке кафетерия, ближайшей к питьевому фонтанчику. Бабушка настояла на том, чтобы все равно отправить им приглашения на вчерашнюю вечеринку, но, к счастью, пришли только их родители.

Боль от этого немного поутихла с тех пор, как прошлой осенью я нашла эту работу и познакомилась с Майлзом. Он пригласил меня перекусить вместе с ним в школьной студии рисования, и мы стали делать это регулярно. Он работал над портфолио для поступления на факультет анимационного кино, а я использовала это время, чтобы создавать новые фасоны платьев и перешивать подержанную одежду. Иногда он даже довозил меня до ближайшего секонд-хенда в Криксоне. И он ни разу не спросил, почему я вообще покупаю там одежду.

– Просто… – Он вдруг так пристально смотрит на сэндвич с индейкой, будто это какое-то произведение искусства в музее. Я знаю, что он собирается сказать, ведь мы с ним об этом уже говорили. – Поскольку сам я уже закончил школу, тебе надо попытаться раскрыться.

Чтобы в двенадцатом классе ты не осталась совсем одна.

Он не произносит этих слов, но его молчание подразумевает их. Мне совсем не хочется остаться одной, и мне больно видеть, как к шкафчикам всех остальных подходят подруги, как они вместе смеются над мемами или вместе плачут в туалете из-за драм в отношениях. Но Майлз не понимает, что я предпочитаю оставаться одинокой, нежели чувствовать себя одинокой в окружении друзей и подруг, которые тусуются со мной только из-за фамилии и из-за количества денег на счету в банке. Которых в данный момент у меня нет.

Колокольчик над дверью звенит, избавляя меня от продолжения этого разговора. Майлз вздыхает и уходит на кухню, а я подхожу к прилавку, чтобы поприветствовать покупателя. По большой шляпе от солнца, заслоняющей лицо, я сразу понимаю, кто это, и начинаю собирать заказ.

– Здравствуйте, миссис Каполли, – здороваюсь я с учительницей, преподававшей в моей начальной школе. Она наша постоянная покупательница. – Вам как всегда, пастрами с ржаным хлебом?

– Да, дорогая, – отвечает она, не отрывая глаз от телефона. – И не забудь…

Проходит несколько секунд, я добавляю пастрами и немного горчицы. Когда она ничего не говорит, я поднимаю взгляд на нее.

– Не забыть что? – уточняю я.

Она застыла, уставившись в телефон и слегка приоткрыв губы.

– Миссис Каполли? – Ее голова резко поднимается, карие глаза широко раскрыты. – С вами все нормально?

Ее губы шевелятся, но я не слышу ни звука. И тут до меня доходит, что она не произносит вообще ничего.

Болтовня нескольких посетителей, пьющих кофе за разномастными столиками, стоящими по углам, стихла, и все они потрясенно смотрят на меня. По спине пробегает холодок, и я беспомощно оглядываюсь, ища глазами Майлза, но он все еще на кухне.

– С вами все нормально? – снова спрашиваю я миссис Каполли, потому что она продолжает просто смотреть на меня, и ситуация становится странной. – Миссис Каполли?

– О, Лили…

Колокольчик звенит опять, заглушив ее слова.

– Мисс Роузвуд! – восклицает мистер Хейворт, ведущий репортер «Роузтаун кроникл» и, скорее всего, тот самый тип, который вчера вечером сфотографировал меня, измазанную тортом. – Мы могли бы поговорить…

– Оставьте ее в покое! – Анджелина Мэрфи вскакивает из-за столика, где она маленькими глотками пила латте, который Майлз всегда делает особенно сладким специально для нее.

Миссис Каполли все еще стоит передо мной, но Анджелина отталкивает ее. Она сжимает мою руку своими, как всегда чересчур чувствительная и эксцентричная, и притягивает к себе так близко, что между нами остается всего несколько дюймов. Звонок над дверью звенит опять, но она держит меня так крепко, что я даже не могу отстраниться, чтобы посмотреть, кто пришел.

– Ты не обязана говорить ни слова, Лили. Тебе лучше быть с дядей. Если хочешь, я могу отвезти тебя к нему.

– Я могу ее отвезти, – звучит голос у входной двери.

Я не верю своим глазам, когда рядом с Анджелиной появляется Лиз Чжао. Вот уж никогда не подумала бы, что увижу ее здесь, где запах приправы для сэндвичей перебивает аромат одеколона «Аберкромби энд Фитч».

Ее глаза блестят, подводка вокруг них размазалась – стало быть, она, скорее всего, не смывала макияж после возвращения домой. Анджелина открывает рот, чтобы возразить, но Лиз перебивает ее:

– Я ее отвезу. Как-никак, она подруга моей дочери.

У меня вырывается оторопелый смех. Вряд ли Куинн испытывает ко мне большее уважение, чем к Дэйзи, учитывая, что она показала нам обеим на прощание.

– Что, простите?

Остальные посетители столпились у прилавка. Мистер Хейворт держит свой айфон, как будто снимает.

– Лили, – повторяет он. – Я понимаю, что для вас это очень эмоциональное время. Но, пожалуйста, скажите несколько слов о вашей бабушке. Она сказала вам что-нибудь, прежде чем вы уехали вчера вечером?

Этот вопрос здорово бесит меня. Будто вчерашнего моего унижения было недостаточно! Он действительно пытается собрать еще какие-то сплетни?

– Нет. – Я стараюсь произнести это слово не так холодно и враждебно, как хочу.

Миссис Каполли закрывает глаза и медленно качает головой. У меня падает сердце.

Я показываю рукой на дверь кухни:

– Э-э-э… Мне нужно посмотреть, как там…

Несмотря на сердитые взгляды, которые бросают на него остальные, мистер Хейворт продолжает гнуть свое.

– Неужели она ничего вам не сказала? – спрашивает он. – Никаких последних слов, никакого напутствия? Ничего такого о том, что вы должны продолжить ее дело?

Я моргаю.

– Последних слов?

– Эй! Подходите по одному! – кричит Майлз, вдруг оказавшийся рядом.

Но впечатление у меня такое, будто он выкрикивает это откуда-то издалека. Миссис Каполли протягивает мне свой телефон, выдавив из себя:

– Прости.

Я беру его и вижу, что в браузере открыта какая-то сенсационная статья. Пока Майлз препирается с мистером Хейвортом, я просматриваю ее, и слова обрушиваются на меня, как гранаты. Состояние. Семья. Айрис. Роузвуд.

Мертвой.

Я роняю телефон и почти не осознаю, что его экран разлетается на куски на плиточном полу. Я перегибаюсь через прилавок, глядя миссис Каполли в глаза.

– В чем дело? – выпаливаю я, чувствуя, что сердце вот-вот разобьется. – Что происходит?

Взгляд миссис Каполли полон ужаса.

– Мне так жаль! – восклицает она. – Сегодня утром твою бабушку нашли мертвой в ее особняке.

Она говорит что-то еще, но у меня звенит в ушах. Или это звенит колокольчик на двери? Сюда что, пришли еще люди? Я не могу повернуть голову, чтобы посмотреть. Кто-то дергает меня. Что значит мертвой? Бабушка не могла умереть. Вчера она была в полном порядке. Она не могла умереть. Этого просто не может быть.

За мной закрывается дверь кухни. Я поднимаю глаза и вижу, что рука, которая тянула меня прочь, принадлежит не Майлзу. Она морщиниста, и ее кожа имеет оливковый цвет.

– Нонна? – выдыхаю я.

Владелица кулинарии, Мария ДиВинченци, настаивающая на том, чтобы все называли ее Нонной⁴, смотрит на меня с таким выражением на лице, что мое сердце пропускает удар. На ее лице читаются жалость, гнев, страх. Значит, та нелепица, которую все говорят, не обман.

– Она не могла умереть, – потрясенно выговариваю я, споткнувшись и врезавшись в духовой шкаф. От него исходит обжигающий жар, но мои ладони почти не ощущают его. – Скажи мне, что это неправда. Это не может быть правдой.

Нонна мягко отстраняет меня от духового шкафа и ведет к задней двери.

– Я сама только что услышала об этом, – выдавливает она, и ее итальянский акцент становится еще более заметным из-за волнения, звучащего в голосе. – Звонил твой дядя. Он сказал, что не может дозвониться до тебя. Он сейчас приедет.

Мой телефон. Я достаю его из кармана передника, но не могу заставить себя включить.

– Я выключила его, – чуть слышно говорю я. – А ведь я никогда его не выключаю.

Я слышу, как Майлз пытается перекричать толпу в кулинарии, но из этого ничего не выходит. Нонна толкает заднюю дверь, и снаружи на нас наваливается жаркий летний воздух. Я выхожу, дрожа, несмотря на обжигающие лучи солнца. Может быть, бабушка звонила мне? Может быть, ей была нужна помощь, а я не ответила, потому что не могла взять себя в руки и прочитать пару глупых постов в социальных сетях?

– Я не понимаю. – Мой голос дрожит. – Ведь с бабушкой было все в порядке. С ней все в порядке.

Нонна сжимает мои руки и смотрит в глаза. У нее глаза серые и зоркие, несмотря на возраст. У Нонны такой вид, будто она хочет что-то сказать, но только с усилием сглатывает. Я никогда не видела, чтобы она теряла дар речи, прежде она вечно шутливо кричала на нас по-итальянски, когда мы недостаточно хорошо нарезали салями, или ностальгически рассказывала о детстве на Сицилии и о том, как ей хочется вернуться туда. Но сейчас в выражении ее лица нет ни шутливости, ни ностальгии.

Раздается визг покрышек по асфальту, и на стоянку заезжает красный «Мерседес». Нонна в последний раз сжимает мои руки, затем кивком показывает на машину дяди Арбора. Я открываю пассажирскую дверь, сажусь на сиденье и едва успеваю закрыть ее за собой, прежде чем мы трогаемся. Повисает ужасное молчание.

Я поворачиваюсь к дяде, пытаясь заговорить, несмотря на ком в горле. И выдавливаю:

– Эти люди сказали…

– Знаю, – перебивает дядя Арбор. Его руки крепко стискивают руль, а на челюсти дергается мускул – так крепко он сжимает зубы.

Когда он поворачивается, чтобы посмотреть на меня, я сразу узнаю выражение его лица. Точно такое же выражение я видела на собственном лице, когда обнаружила бездыханное тело отца на полу в ванной. Я тогда уставилась в зеркало, ожидая, что приедет «Скорая», что мама возьмет себя в руки, что кто-нибудь спасет его, хотя мне было понятно, что уже слишком поздно.

Я смотрела в зеркало так долго, что запомнила, как выглядели тогда мои глаза, как кровеносные сосуды выступили на них, подобно паутине. На щеках виднелись следы слез, а губы были ярко-красными.

Теперь такое же лицо у моего дяди – лицо человека, который обнаружил труп.