Проявившая внезапную благосклонность к своему тайному воздыхателю, Нонна несказанно осчастливила его. Цветы, конфеты, вечерние сеансы в кино и посещение театров постепенно переросли в более близкие отношения. Недолгое общение с человеком противоположного пола, который был моложе её то ли на девять, то ли на десять лет (Нонна даже не запомнила ни даты, ни года его рождения) привело к тому, что она забеременела. Всё! Желаемая цель была достигнута! Врач из женской консультации, поставившая диагноз «беременность 5-6 недель» не имела не малейшего представления о каких-то там «целях», зато она имела большой опыт по вынашиванию детей. Поэтому-то она тут же, причём весьма категоричным тоном, сообщила Нонне, что почти всю беременность ей придётся пролежать на сохранении, потому что первая беременность в столь позднем возрасте могла окончиться совсем не тем результатом, которого ожидала Нонна. Воздыхатель на тот момент был отправлен из лаборатории в командировку, что Нонне было даже на руку, ибо делиться «своим» будущим ребёнком, которого она твёрдо решила воспитывать только сама, она не собиралась ни с кем. Правда, когда потенциальный отец вернулся назад, он сделал попытку выяснить, действительно ли дама его сердца забеременела от него, но разговор по городскому телефону ни к чему не привёл. С первых же фраз мужчина понял, что говорить с ним ни на эту, а так же ни на какие другие темы больше не желают. Заданный же им вопрос «Ты что, правда, беременна?» на какое-то время повис где-то в запредельном для уха межтелефонном пространстве, а неуверенным тоном добавленное «Я случайно узнал» было отпарировано фразой» «Мало ли, что ты узнал!» После этого телефонная трубка была повешена, а номер телефона через некоторое время сменился. Так что дозвониться до своей бывшей любви будущему отцу ребёнка оказалось делом более, чем трудным.
Больничные листы меж тем аккуратно сменяли друг друга, и в один прекрасный момент закончились отправкой Чистяковой Нонны Борисовны в декретный отпуск. Ну, а через два месяца комнаты «брежневки», где проживала Нонна со своей мамой, приняли к себе на постоянное жительство ещё одного маленького человечка – Лёнечку.
***
Странная это была любовь…
Если посмотреть со стороны – были они самой обычной парой «мама-ребёнок». Вернувшаяся из декрета на свою родную кафедру Нонна Борисовна, дополнительно взяла себе отличников выпускного курса, продолжая при этом заниматься научной деятельностью – короче, материально она была обеспечена так, что одна смогла бы обеспечить хоть двух Лёнечек (если бы, конечно, у неё родилась двойня). Об исчезнувшем к тому времени в небытие научном сотруднике она не вспомнила ни разу, как не вспомнила, например, о том, на какую полку перед уходом в декретный отпуск она складывала «не прошедшие испытания» химикаты.
Сына Нонна Борисовна не баловала, просто старалась обеспечить его всем полагающимся. С одной стороны, это было непонятно, если не сказать – удивительно. Будучи в своё время единственным чадом на две семьи (родная сестра матери, приходившаяся Нонне тёткой, была бездетная), она росла избалованным ребёнком, все прихоти и капризы которого исполнялись моментально. Когда такие дети сами становятся родителями, они невольно начинают превращать детство имеющихся у них детей в продолжение своего собственного детства, без разбора скупая имеющиеся в «Детском мире» игрушки, книжки, одежду и обувь. Причём на цены внимание при этом, как правило, не обращается. Равно как и не обращается оно на то, насколько увлечён ребёнок новыми куклами или машинками, принесёнными из магазина.
А Лёнечка особо Нонну Борисовну своими желаниями не утомлял: играл в то, что ему покупала мама, кашу по утрам ел ту, которую варила опять же мама. Нонна Борисовна вообще не могла припомнить за пять лет ни одного случая, где бы её сын не то, что бы закапризничал, а просто произнёс «не хочу». Внутренне она радовалась, что у неё растёт такой непритязательный ребёнок, которому что ни сделай – он всем доволен. Радовалась, не замечая, что она «давила» на Лёнечку своим мнением: «Носи то, что я тебе говорю, ешь то, что я тебе приготовила, пришло время спать – значит игрушки должны быть убраны. И не просто убраны, а аккуратно сложены в большую коробку, которая осталась от покупки нового пылесоса. Лёнечка и носил, и ел, и убирал, и складывал, по-детски считая, что так и должно быть.
Вот и сейчас, приготовившись объявить сыну новость, что его не возьмут петь на утреннике, Нонна Борисовна даже не задумалась над тем, как он отреагирует на это известие. Понравится оно ему или нет – это было второстепенным вопросом. По её мнению, ребёнок в любом случае ДОЛЖЕН БЫЛ согласиться с тем, что скажет ему мама.
По большому счёту, так оно и получилось. Услышав, что его не берут на выступление, малыш на какое-то мгновение замер, затем поднял на Нонну Борисовну ясные голубые глаза и сказал только одно слово: «Почему?»
– Ну, почему… – протянула Нонна Борисовна, и, взглянув на сына, попыталась найти ответ на этот вопрос:
– Поёшь, честно говоря, ты не важно, вот и ваша музыкальная работница об этом говорит…
– Елена Ивановна, да? – спросил Лёнечка.
– Да откуда я знаю, как её зовут, – поморщилась Нонна Борисовна, вспоминая утренний разговор с «серой мышью», у которой она и вправду не спросила ни имени, ни отчества, – сказано тебе, не будешь петь – и всё!
Сказала – и словно черту в разговоре подвела.
***
Какая это была чудесная штука!
У Лёнечки аж дух захватило, когда он увидел, что его друг Игорёк из соседнего подъезда раскатывает по двору на ярком двухколёсном самокате. И они тут же стали играть в «самокатные догонялки»: Игорь, изо всех сил отталкивался ногой от асфальта и уезжал за поворот, а Лёнечка пытался его догнать. Так продолжалось долго, пока, наконец, Игорь не предложил Лёнечке: «А давай поменяемся! Ты будешь уезжать, а я буду тебя догонять!»
Идея хоть на несколько минут стать хозяином замечательной во всех отношениях машины, тут же захватила Лёнечку. Он ни на секунду не задумался, что он не очень умеет держать равновесие, потому что у него никогда не было ни самоката, ни велосипеда, но тут же согласился продолжить игру. И у него даже стало немного получаться, хотя Игорёк догонял его достаточно быстро, как вдруг, вывернувшаяся из-за поворота машина перевернула небо и резко опустила его вниз. Лёнечка даже не успел удивиться такой перемене, как возникшая откуда-то темнота окутала его от макушки до пяток, при этом очень сильная боль заставила свалиться прямо на асфальт, о который он, падая, стукнулся головой…
… Женщина средних лет, уставившись в тёмный угол коридора, не моргая, смотрела на серый бачок, над которым висела табличка со словами «кипячёная вода».
– За что? Что я не так сделала? Почему это случилось именно с моим Лёней? – не останавливаясь, кружились мысли в её голове… Но даже сейчас, когда в их жизни случилась трагедия, она продолжала думать о сыне, так как будто мальчик был её личной собственностью. Поэтому даже в мыслях она не назвала его «Лёнечка» и «Лёнчик». Она так и подумала «мой Лёня».
Как бы то ни было, Нонну Борисовну продолжала окружать тишина. Никто не мог сказать ей, как матери, в чём она была неправа. И была ли неправа вообще… Вроде бы она всегда всё делала так, как надо. Вроде любила Лёнечку. Вроде всё необходимое у него было. Вроде…
–
Зачем он только взял этот окаянный самокат? – всё повторяла и повторяла она побелевшими губами, – неужели он ему так был нужен?
И вдруг медленно, как будто это были кадры какого-то странного, медленного, немого фильма, она начала видеть со стороны себя, Лёнечку, их жизнь, их отношения. И так же медленно стало до неё доходить, что самокат её Лёнечке ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЫЛ НУЖЕН! И много, наверное, чего ещё было нужно, просто она этого не понимала, или не видела. А он не просил. Никогда не просил…
–
А, может, и не просил потому, что знал, что ты, не позволявшая ему иметь своё собственное мнение, никогда не купила бы ему «такой никчёмной» по твоим меркам вещи? – вдруг строго спросил её внутренний голос.
Нонна Борисовна вздрогнула, будто этот вопрос она услышала наяву, и обхватила голову руками. «Фильм» кадр за кадром всё продолжал крутиться в её мыслях, и внутренний голос всё настойчивее повторял и повторял свои хлёсткие вопросы. И Нонна Борисовна внезапно поняла, что она, ставившая свои интересы и желания выше интересов маленького сына, не видела самых простых вещей: чем он интересуется, что он любит, чего вообще в этой жизни хочет…
Теперь, скорее всего, думать об этом уже поздно. Поздно…
Вспоминая картину, как она увидела лежащего на сером асфальте бездыханного маленького ребёнка, Нонна Борисовна сжала виски. Ведь это был не просто ребёнок – это был её сын! Но мысли не прекращали изводить её изнутри, словно в голове поселились молоточки, молотки и большие молоты. И среди всей этой какофонии и боли огромными буквами выделялось в её сознании слово «Поздно…»
…Белая дверь с закрашенными такой же белой краской окнами, над которой было написано «РЕАНИМАЦИЯ», приоткрылась, и в коридоре появился немолодой доктор. Он на ходу снял маску и начал протирать очки, а она, не смея шевельнуться, продолжила сидеть на узкой белой банкетке и впилась в него умоляющими глазами.
– Ну, что? – только и произнесли её губы. Или ей только показалось, что они что-то произнесли? При этом Нонна Борисовна подумала, что если она сейчас встанет, то тут же рухнет прямо на покрытый белой плиткой пол…
Изморенное лицо врача, его усталый взгляд, пальцы, водившие салфеткой по стёклам очков, казалось, не предвещали хорошего ответа. Но доктор, посмотрев на побледневшую и осунувшуюся за последние сутки Нонну Борисовну, из последних сил устало улыбнулся одними только краешками губ:
– Идите домой, мамочка. Жив Ваш мальчик. Только что пришёл в себя. Теперь только время, время и время. Наберитесь терпения, всё образуется. Я уверен.
Волна щемящих невыплаканных слёз от своей неправоты и одновременно от радости, что её Лёнечка не смотря ни на что, всё-таки выжил после того, как его сбила машина, и от мысли, что теперь она будет относиться к нему совсем по другому, застряла где-то посередине груди, мешая Нонне Борисовне глубоко вздохнуть. Молоточки в голове как по команде отключились. Страшное слово «поздно» сначала превратилось из огромного в маленькое, потом сделалось крохотным, а потом и вовсе исчезло.
… А доктор постепенно отдалялся от неё, идя по больничному коридору, тяжело ступая по недавно вымытому полу, то и дело повторяя: «Слава Богу, обошлось. Обошлось! Обошлось…»
Вместо послесловия
Честно говоря, я не особо люблю вести повествование от первого лица. Иными словами, не люблю писать о себе. Но иногда в моей (именно в моей, а не в чьей-то другой) жизни происходили весьма забавные истории, и не записать их – означало бы оставить только в своей памяти. А поскольку чем-нибудь необычным (а главное – весёлым!) поделиться всегда приятно, я иногда доверяю такие повествования бумаге. Порой это происходит ещё и по той причине, что записать ту или иную историю от совершенно другого имени… ну вот никак не получается! Поэтому третье лицо со вздохом на какое-то время уступает своё место первому. И глупости это, что от первого лица пишут только мемуары! Возможно, лет через двадцать-тридцать я примусь и за повествование такого рода тоже. Но пока мне этим заниматься не хочется. А вот чем действительно хочется поделиться, так это парой историй, которые смело претендуют на звание «Улучшителей настроения». Ну, или чего-то в этом роде.
Итак, вот две совершенно анекдотические ситуации от первого лица.
История первая. «Ужовка… А это где?»
В 1988 году я окончила второй курс Горьковского Педагогического института иностранных языков им. Добролюбова. Впереди были летние каникулы. Но ещё задолго до этого, где-то в марте, в нашу студенческую среду просочилось удивительное слово «стройотряд». Оно захватывало, манило, будоражило воображение и таило в себе столько романтики, что мы, ещё не очень хорошо представляющие себе, что вообще это такое, очень хотели туда поехать.
Чуть позднее на студенческой доске объявлений появились места, где требовались рабочие руки: Якутия, Чувашия, Краснодарский край. Особняком стоял ССО «Стрела», где набирали бригады проводников, которые должны были в летнее время работать на дополнительных поездах южного направления. (Это для меня загадка до сих пор: ведь в «Стреле» ничего не строили, но на шевроне у нас, как и у всех остальных, стояла аббревиатура ССО – «Студенческий стройотряд»). Вот тогда-то мы с моей подругой Светланой решили записаться в эту самую «Стрелу».
Сказано – сделано! Мы пришли в студенческий профком, но там, посмотрев на двух худеньких второкурсниц, только с улыбкой покачали головами: мол, «вам и восемнадцать-то едва исполнилось, да и здоровье там нужно железное, ночами приходится иногда не спать (Ого! Вот это действительно было серьезным предупреждением для «видавшего виды» студента, перешедшего на третий курс!)
– Да и вообще набор на проводников уже закончен, – пожав плечами, сказал председатель профкома. И тут же совсем по-отечески добавил: «Езжайте-ка вы, девчонки, лучше в пионерский лагерь работать вожатыми – там хоть воздухом подышите! И кормят там, – добавил он, глядя на мою далеко не пухлую фигурку, – очень здорово. Сам ездил!»
Тогда я даже предположить не могла, что у скромницы-Светки окажется такой дар красноречия и умения убеждать; что ей (и это было бы чистой правдой!) сумели бы позавидовать Демокрит и Сократ вместе взятые, услышь они тогда двадцатиминутную тираду, просто битком набитую различными вескими доводами. Мне выпала роль только изредка вставлять кое-какие реплики, когда Светка переводила дух. Очевидно поняв, что в полемику с нами вступать бесполезно, председатель профкома всё же записал нас, пробурчав себе под нос, что «малявки и так сбегут сами, испугавшись первых же трудностей».
Однако «малявки» не сбежали, и, пройдя трёхмесячные курсы в ДОП-2 (кто не знает, что такое ДОП-2, могу объяснить: «Дирекция по обслуживанию пассажиров»), успешно сдали экзамены на проводников.
И вот подошёл к концу июнь, нам выдали формы, нашивки, золотистый значок МПС и записали на первый рейс в Адлер.
Так началась наша вагонно-колёсная жизнь. Через каких-нибудь две недели стало привычным делом носить сразу по шесть стаканов чая за раз (три в одной руке, три в другой), заправлять перед поездкой вторые полки в вагоне постельными принадлежностями, быстро заполнять «бегунки» (листы, где отмечалось наличие свободных мест) и т.д. Спать и вправду приходилось мало, но это было ничто по сравнению с тем, что впереди, в Адлере нас ждало море! Правда, приезжали мы на конечный пункт с неизменным опозданием, и купаться в море нам приходилось по ночам, но для нас в то время это не имело никакого значения. Жизнью мы были неизбалованны и, надо сказать, что на море многие из нас тогда впервые попали именно благодаря работе в «Стреле».
За два месяца мы очень сдружились, так как ездили практически всегда одной бригадой. Не обошлось и без курьёзов, без которых, по-моему, вообще немыслимы студенческие будни. Об одном из них я расскажу.
На пути следования нашего поезда была станция под названием Ужовка. В одну из моих поездок ко мне в вагон сел пассажир, следовавший как раз до этой станции (поезд прибывал туда около часа ночи). Ехал этот товарищ в какую-то очень важную командировку, о чём в дороге успел поведать мне раз пять. Он очень боялся пропустить свою станцию и поэтому периодически подбегал ко мне с одной и той же просьбой – вовремя напомнить ему, что мы приближаемся к Ужовке. В десять часов, когда большинство пассажиров уснуло, я зашла в дежурное купе проводников и незаметно для себя задремала. Приблизительно в половине первого я проснулась и решила пойти разбудить гражданина, дабы тот потихоньку начал собираться. И тут… Я дёргаю за ручку двери своего купе изнутри, а её, как на грех, заклинило. Я и так пытаюсь, и сяк, и осторожно открыть, и нажимаю на неё – всё впустую. Время идёт, я сижу в запертом купе, как в заточении, вот уж и Ужовка скоро, а мой командированный пассажир там в вагоне, наверное, спит и ничего не подозревает. Вот ситуация!
Однако командированный дядька, словно солдат на посту, даже не думал спать! Он по времени сообразил, что подъезжает к своей станции, поэтому тихонько подошёл к моему купе и постучался. Вот здесь-то мне и пришлось ему объяснить, что дверь заклинило, и я не могу выпустить его из вагона. Что тут началось! Пассажир с воплями стал призывать в свидетели всех святых, упоминая при этом о том, что он, добропорядочный гражданин, едет в командировку в Ужовку, но его не выпускают из поезда! На шум и крики прибежали проснувшиеся пассажиры, и стали думать, как вызволить меня из злосчастного купе. В это время поезд остановился. С криками: «О, ужас! Моя Ужовка! Мне же здесь выходить!» и что-то ещё в этом роде, дядька заметался в тамбуре (ему и в голову не пришло выйти через другой вагон, а я с перепугу тоже этого не сообразила). В этот момент одному из мужчин всё же удалось отжать заклинившую дверь. Я быстренько юркнула в тамбур, открыла входную дверь вагона, и мой пассажир, увидевший освещённый перрон, и огни вдалеке, выскочил из поезда, не помня себя от радости.
…Мы поехали дальше. Разбуженные пассажиры потихоньку разошлись досматривать сны, я же больше не решилась закрывать купе до отказа и оставила дверь полуоткрытой. Через полчаса мы вновь остановились. Яркие огни за окном дали понять, что мы подъехали к какой-то довольно большой станции. Я открыла дверь вагона. Платформа была пуста, никто в наш поезд не садился. По перрону ходил только человек в форменной фуражке с железнодорожным фонарём в руках. На мой вопрос, какая это станция, он лениво ответил: «А Ужовка».
«Как Ужовка? – вытаращила я глаза, – мы же должны были её давно проехать!»
«Опаздываете вы по расписанию, – всё так же, позёвывая, ответил человек в фуражке. – На предыдущей станции ваш состав, хоть вы и не должны были там остановку делать, всё же пришлось остановить, чтобы пропустить встречный поезд. Да вы-то, что беспокоитесь, к вам же всё равно никто не садится!»
P.S. Я надеялась в ту ночь только на одно: те полчаса до «настоящей» Ужовки поезд ехал не очень быстро, а стало быть, не мог пройти большого расстояния. И, может быть, ехавший в командировку гражданин, всё-таки успел добраться до утра туда, где его ждали.
История вторая. «Рубли и баксы»
Начало лета 1992 года запомнилось мне тем, что в наш город впервые приехала швейцарская делегация мед. работников, и мне выпала удача впервые после окончания института поработать с ними переводчиком. Улыбчивые добродушные швейцарцы в свободное время гуляли по Покровке, с удивлением разглядывали матрёшек, которых они почему-то называли «бабýшками», умилялись экспонатам в музее на Щелковском хуторе и не выпускали из рук фотоаппаратов. За две недели мы очень сдружились, и когда наступил прощальный вечер, нам уже совсем не хотелось расставаться. Мы надарили им кучу всяких сувениров, а они, не желая остаться в долгу, подписывали нам небольшие открыточки и сборники стихов на немецком языке. Однако главный сюрприз нас ждал утром, когда руководитель швейцарской делегации объявил, что хочет отблагодарить группу русских переводчиков. Благодарность состояла в том, что нам выдали конвертики, в которых оказались… доллары. По двадцать пять штук на брата!
До того дня я СКВ видела только по телевизору. А тут… настоящие баксы, и не где-нибудь, а в руках! Эйфория продолжалась несколько дней, пока я прикидывала, куда можно потратить эту, по моим представлениям, неимоверную сумму. Что такое курс валюты и где располагаются обменные пункты, я представляла себе довольно смутно; ну что поделать – в то время многие вещи, связанные с заграницей, воспринимались как диковинка – ведь наш город сравнительно недавно открыли для иностранцев.
Итак, с поющим сердцем и с долларами в кармане я приехала на одну из центральных площадей города. В то время там располагалось множество разных палаток, где торговали вещами, которыми в наше время изобилует любой, мало-мальски уважающий себя, небольшой магазинчик, но в те времена большинство из всей этой роскоши было просто недоступно для вчерашнего студента. Однако я, вообразив себе, что имеющихся у меня денег (ведь это же не что-нибудь, а валюта!) хватит просто на безразмерное количество покупок, с победоносным видом ходила от палатки к палатке и прикидывала в уме, с чем я сегодня отсюда уеду.
Верхом моих желаний в то время были кроссовки. Побродив между киосками с обувью, я выбрала себе одну пару, примерила её, а дальше… события разворачивались примерно так. У продавца в прямом смысле слова вытянулось лицо, когда он, назвав мне цену, услышал в ответ, что денег у меня нет! Правда, я тут же поправилась, объяснив, что у меня нет рублей, зато есть доллары. Однако того эффекта, которого я ожидала, произнося эти слова, не произошло. Торговавший за прилавком молодой парень, приблизительно одного возраста со мной, сменил удивление на любопытство, но… брать доллары категорически отказался. «И что я с ними буду делать?» – спросил он в свою очередь, а затем добавил: «Хотите купить – платите обыкновенными деньгами, а нет – отдавайте кроссовки обратно».
«Вот деревня! – подумала я, возвращая назад уже полюбившиеся мне кроссовочки, – ладно, в другом месте, верно, мне повезёт больше». Но продавцы, видимо, разбиравшиеся в иностранной валюте не лучше меня и привыкшие к нашим «деревянным» рублям, просили расплатиться с ними именно вышеупомянутыми. Только в одном месте на мой вопрос: «А можно я заплачу Вам долларами?» толстый продавец в солнцезащитных очках, оглядевшись по сторонам, спросил тихонько: «А где вы их взяли? Они у вас не фальшивые?» На мой простодушный ответ, что мне их подарили швейцарские гости, он недоверчиво покачал головой. Когда же я вытащила из кошелька пятидолларовую банкноту, он, опять же с большими мерами предосторожности аккуратно взял её, рассмотрел, сняв свои солнцезащитные очки и сказал, что он, пожалуй, продаст мне одну пару за десять долларов. «Только меряйте побыстрей и уходите»,– попросил он меня.
Удивляясь про себя, что кроссовки стоят «так дорого» я стала выбирать себе подходящие, но в это время, как на грех, мимо проходил человек в милицейской форме. Продавец быстро сунул мне зелёную бумажку обратно в руку, выхватил у меня из рук коробку с кроссовками, громко кашлянул и сказал каким-то неестественным тоном: «Вашего размера, девушка, здесь нет!» При этом он взглянул на меня так, что я и сама тут же поверила в то, что моего размера здесь действительно нет.
…Так мне в тот день и пришлось уехать домой, несолоно хлебавши, с горькой мыслью о том, что доллары никому, оказывается, не нужны!
Правда, история эта имела мало-мальски хороший конец. Через пару месяцев мне довелось поехать в Москву, и там, моя троюродная сестра, узнав, что у меня есть настоящие доллары, совершенно не испугалась, а наоборот – безмерно обрадовалась! В отличие от меня десятилетнее создание было прекрасно осведомлено, каким образом можно потратить деньги, на которые в моём родном городе никто не польстился. Она моментально проявила сообразительность: стала просить меня сходить с ней в только что открывшийся Мак Дональдс. Правда, доллары предварительно пришлось поменять, отстояв приличную очередь в банке. Зато я, ощутив в руках наши родные рубли, наконец-то почувствовала себя человеком. А посещение Мак Дональдса (куда мы тоже попали после почти двухчасовой очереди) удвоило, нет – утроило – это ощущение.
С тех пор я как-то больше нашим российским рублям доверяю. Нет, не подумайте, что мне не приходилось больше иметь дело с иностранной валютой. В моих руках были и уже упомянутые доллары, и дойчмарки; доводилось обменивать в банках и швейцарские франки. Но всё это, конечно, было, как вы понимаете, намного позже. Зато я часто рассказываю своим друзьям и знакомым эту историю, когда после окончания института мне посчастливилось получить в качестве гонорара доллары, и как я ходила с ними по центру города, не зная куда их пристроить!
Ну что ж, всякое в жизни бывает…