«Ох, и матерился же он!» – смеялся Сергей, у которого действия городского коллеги в момент рассказа о том, как Пиг выставил на него свои страшные клыки, ничего кроме громогласного хохота не вызвали.
– А ты, Василь Ваныч, больше уж не набирайся так, сказал участковый на прощанье старику. – А уж коли нужда есть выпить, так сиди дома. Глядишь – так оно спокойней всем будет».
Василий Иванович посидел ещё немного, затем поднялся и пошёл в свинарник.
«Пойдём гулять, Пиг, – сказал он, обращаясь к своему щетинистому другу. Пиг вместо ответа радостно захрюкал и, как обычно, стал взбрыкивать задними ногами.
«Вот и говори, – обратился Василий Иванович то ли к себе, то ли к невидимому своему собеседнику, – что свиньи глупые животные». «И животные они умные, – продолжил он свой неспешный монолог, – и друзья такие, что ещё поискать надо».
Он привычно снял со стены поводок и надел его на Пига…
Пять грамм ананаса
– Ма-а-а-м… – Виталя тормошил меня за руку, пытаясь вытащить из полудремотного осеннего состояния, – расскажи чего-нибудь…
– Тётьсвет, – в тон ему затянула Лана, – ну правда, нам тут скучно, а ты спишь.
Лане отроду всего одиннадцать лет, но в её голос постоянно вкрапляются какие-то басовые ноты, несмотря на то, что она девочка. Вобще полное её имя – Светлана. Ланой её окрестил мой свёкор, чтобы нас двоих не путать при разговоре. Её часто приводят к нам, и я, если честно, этому радуюсь. Дело в том, что мне по медицинским показаниям нельзя больше иметь детей, и я не могу подарить Витале братишку или сестрёнку. То и дело появляющаяся в нашем доме Лана с лёгкостью справляется с задачей – быть Витале сестрой. Он, кажется, почти уже и забыл, что они с Ланой не родные, а двоюродные, потому что бόльшую часть времени им приходится быть вместе: и дома, и в школе, и на улице. Живёт Лана в нашем же доме, только наш подъезд второй с левого края, а её – второй справа.
– Что вам рассказать-то? – я всё пытаюсь выйти из полусна-полудрёмы, – почитайте лучше книжку какую-нибудь. Там вон на полке…
– Да читали уже! – перебивает меня Лана.
– Ага! И в лотошку играли, и в домино, – тот час же подхватывает Виталя. И он опять начинает канючить: «Ну расскажи какую-нибудь историю».
Нашли рассказчика! Я, если признаться честно, не особо люблю рассказывать разные там истории. Да я вобще их не знаю! Когда Виталя был маленьким, я ему по памяти много чего пересказывала. Уж такая у меня память: один – максимум два раза прочитаю текст – и запоминаю. Даже длинное стихотворение о глупом мышонке слёту запомнила, и потом читала его Витале и по дороге в магазин, и в поликлинику, и в поездках на автобусе. А уж истории – нет, это не моё! Увольте!
Один раз, правда, примерно год назад, когда Виталя ещё во втором классе учился, что-то на меня нашло, и я рассказала ему о том, как мы жили до его рождения. Не знаю, чего это у меня в тот день язык развязался, но рассказ мой о жизни в тогда ещё Советском Союзе, видимо, впечатлил Виталю. И с тех пор мне приходилось порой слышать от него: «Ну, расскажи, как ты в другой стране жила!» Сын почему-то решил, что мы с мужем жили раньше где-то за границей. А мой мечтательный тон видимо добавил ему каких-то особенных переживаний. Я тогда не могла сообразить, что вернувшись в прошлое мыслями, я соскучилась не столько по тому времени, сколько по юным и молодым годам своим. Мы и с мужем моим познакомились там, «в другой стране». Словно в другом измерении жили!
Тогда же я рассказала Витале о том, как в начале 90-х в магазинах было настолько пусто, что даже молоко можно было купить, отстояв довольно длинную очередь. А тот, кто не успевал купить большую литровую бутылку или две маленьких пол-литровых, был вынужден варить себе кашу на воде. И как один раз муж, Виталин папа, догадался купить на рубль мороженого. Целых десять штук принёс домой, потому что мороженое как раз десять копеек и стоило. И как потом мы растопили это мороженое, добавили в чуть сладковатую жидкость воды и сварили на ней кашу. Да ещё и бабушку мужа столь необычным варевом накормили! (Жили-то мы первые годы после свадьбы именно у неё). А вафельные стаканчики, понятное дело, съели просто так. Виталя слушал меня очень внимательно, а затем, что-то посоображав, спросил: «Что ли война была?» И мне пришлось объяснять, что войны никакой, слава Богу, не было, просто жизнь была трудная. Даже не столько трудная была эта жизнь, сколько непонятная. Но мы на тот момент были молоды и нас никакие трудности не пугали. Виталя же был пока что ещё только в проектах, которые осуществились только через три года. Так что жили мы, выкручиваясь как только можно. Но жили же! Впрочем, как и другие в нашей стране.
Когда мне задают вопрос, как я отношусь к той эпохе и каково было жить в той стране, которая была единым государством, на чьём гербе колосья пшеницы были обвиты золотистой лентой, и на каждом витке на украинском, казахском, азербайджанском и прочих языках было написано «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – я честно не знаю, что ответить. Да, вроде все жили одинаково. Да, вроде у всех всё было. Да, я могла позволить себе за три с полтиной ездить в Москву по студенческому билету, хотя путь до Москвы был не близкий: четыреста сорок километров должен был проехать поезд, прежде чем он доезжал до столицы. Поэтому билет до неё казался и в самом деле недорогим. Да, когда я поступила в институт, то на стипендию в пятьдесят рублей я довольно безбедно могла прожить почти целый месяц. По крайней мере, на хлеб и даже чуть больше мне хватало, и название известной оперетты «Нищий студент» ко мне не подходило. Но это с одной стороны. А с другой?
У родителей моих никогда не было ни «блата», ни знакомых в магазинах. Поэтому, что такое жить на картошке и макаронах, я знаю не понаслышке. Хотя колбасу и мясо можно было купить и без «блата»: были в то время такие магазинчики, на вывесках которых сбоку были написаны неведомые для сегодняшнего поколения буквы «КООП». Эти магазины так и назывались – «кооперативные». Но цены там были… Запредельные!
В плане одежды ситуация была примерно такая же. Я везде, даже в художественную школу, хотя туда можно было приходить в чём твоя душа пожелает, неизменно ходила только в школьной форме. А на уроки физкультуры являлась в синих, вытянутых на коленях, трениках и в такой же синей трикотажной футболке. Ну не могли мои родители обеспечить мне красивого спортивного костюма! Не продавали их тогда в магазинах! Вот спортивной формы синего и чёрного цвета было завались. Изяществом эта форма, увы, не блистала, зато, как сейчас принято говорить, «была из чистейшего хлопка»!
Позже, когда я вышла замуж, то для того, чтобы купить самый обычный платяной шкаф и диван, мой муж то ли три месяца, то ли четыре – сейчас уж я и не помню – дважды в неделю ходил в мебельный магазин – отмечаться! Тех, кто хотя бы раз не явился на «перекличку» покупателей, безжалостно вычёркивали из списка. Когда я приехала летом с пионерской практики и обнаружила дома новый диван, а в придачу к нему ещё и стол-книжку, а так же шесть стульев, я обалдело уставилась на всю эту мебель, которая была просто роскошью по тем временам. А когда муж, который добросовестно ходил к семи часам утра в магазин «Новосёл», чтобы поставить против своей фамилии «галочку», ухитрился раздобыть и втиснуть в нашу комнату ещё и трюмо, я стала считаться «обеспеченной» замужней дамой. Когда я вспоминаю это время, то мне становится как-то не по себе, когда я слышу призывы – возродить вновь Союз Советских Социалистических Республик. Ну нет! Мне лично больше того, якобы счастливого, времени не надо! Я не хочу стоять в очередях, чтобы после полуторачасового волнения – а достанется ли мне то, за чем я стою? – с сияющими глазами принести домой «синюю птицу», то бишь непотрошеную курицу с синими лапами. А позже, когда с продуктами стало совсем плохо, и курица была верхом мечтаний, я, такая же счастливая, приходила домой и гордо ставила на стол то бутылку кефира, то недавно появившегося на прилавках напитка с непонятным вкусом под названием «Вита». А уж если выпадало счастье купить банку зелёного горошка или майонеза… Нет, не хочу я возврата в тот мир и в ту страну. Хотя… вот здесь я маленько кривлю душой. Съездить в Москву за три рубля с небольшим я бы не отказалась. Да пусть хоть за продуктами! Потому что в те времена многие ездили туда именно за ними. Как сейчас ездят в Грецию. Только не за продуктами, естественно, а за шубами.
Виталя сидел за столом и жевал бутерброд с сыром. Лана, которая уже отчаялась дождаться, когда наконец из меня можно будет «вытащить» хоть какой-нибудь интересный рассказ, снова взялась за краски и кисточки. Я же, усевшись на диване и спустив на пол ноги, сунула их в мягкие пушистые шлёпки, но решительно не знала, что им такое рассказать.
На столе помимо обычных «домашних» книг я заметила школьные учебники. Аккуратно сложенные стопкой – Ланы, и, лежащие как попало – Виталины. Кстати, учебники в советское время тоже выдавали каждый год бесплатно! А нам на перекличке в школе сообщили, что некоторые учебники, начиная с этого года, мы должны будем обеспечить детям сами. Но, в самом деле, не про учебники же им рассказывать!
– А вы знаете, что такое талоны? – вопрос вылетел из меня сам собой.
Ребята переглянулись: «Нет, не знаем». Виталя, уже предчувствуя, что сейчас он услышит что-то новенькое, повторил «не знаем» аж два раза!
– Ну, слушайте, – продолжила я, – обдумывая, как построить своё повествование так, чтобы эти два совсем юных создания меня поняли.
– Талоны – это были такие специальные маленькие листочки, с которыми мы ходили в магазин и покупали там разные товары.
– Вообще-то в магазин с деньгами ходят, – философски заметила Лана, водя по бумаге кисточкой с зелёной краской. У неё, хотя на улице уже стояла осень, рисунок состоял сплошь из по-летнему ярко-зелёных деревьев.
– Правильно ты говоришь, – кивнула я. – Но когда-то давным-давно, когда вы ещё не родились, в магазин ходили не только с кошельком, но ещё и с талонами. И не дай Бог было эти талончики потерять!
– И что тогда? – спросила Лана, отрываясь от своего художества и подкладывая кулак под подбородок.
– Всё, – развела я руками, – осталась бы ты и без сахара, и без соли, и без спичек. И даже без стирального порошка. Причём на целый месяц!
– Как это? Почему? – не понимая, снова спросила Лана.
– А вот потому, – продолжала я, – что товары выдавали строго… как бы вам это объяснить, по нормам.
– По каким ещё нормам? – не унималась Лана.
– Почти все товары можно было купить только с помощью вот этих заветных талончиков, – стала объяснять я. И там, кроме названий продуктов, стояли ещё и граммы. Например, макарон нам полагалось триста двадцать пять граммов на месяц, муки – полкило, конфет – грамм триста. (То, что по талонам можно было купить ещё и водку, я благоразумно умолчала). Виталя, который в мерах веса пока что соображал слабо, какое-то время ничего не говорил. Он только шевелили губами, повторяя за мной непонятные ему числа и слова. Зато Лана парировала сразу:
– Триста грамм конфет? Да что за ерунда! Моя мамка как идёт в магазин, сразу целый пакет мне покупает разных конфеток – и «Красный мак», и «Мишек», и ириски там всякие.
– И на сколько тебе этого пакета хватает? – улыбаясь, поинтересовалась я.
– Не знаю, – пожала плечами Лана.– Может, на две недели, а могу и сразу всё слопать, дня за три. Это как на меня найдёт.
– Ну, в то время нашло бы на меня или нет, мне всё равно больше никто бы не продал, – продолжая улыбаться, ответила я. И добавила, спохватившись: «А конфет так много есть нельзя. Это же надо! – целый пакет съесть за три дня! Уму не постижимо!
– Постижимо, – хитро сощурившись, сказала Лана. – Я, когда болела, вставать с кровати мне мама не разрешала. Скучно так было! И Виталю ко мне не пускали, потому что боялись: а вдруг я его заражу?
– И ты нашла утешение в конфетах, – насмешливо сказала я.
– Ага, – кивнула Лана, совершенно не обидившись на иронические нотки в моём голосе.
– Ладно, – встала я с дивана, – пойду помою посуду, а вы пока тут чем-нибудь без меня займитесь.
… Пока я мыла посуду, а потом ещё и жарила рыбу, дети затеяли какую-то игру в другой комнате. Я иногда только слышала то командный голос Ланы, то Виталю, спорившего с сестрой, то они оба вдруг принимались отчего-то хохотать. Потом примерно с полчаса их вообще не было слышно. Видно, увлеклись своими играми. А ещё через какое-то время дождь всё-таки имел честь закончиться, и оба убежали во двор, прихватив с собой мячик и несколько жевательных конфет из Ланкиных запасов.
… До маленькой комнаты, где ребята играли после моих рассказов (на мой взгляд, не особо их заинтересовавших), мои ноги добрались только тогда, когда после вечерних новостей мы с Аркадием Степановичем – моим свёкром – выпили аж по три здоровенных кружки чая. Виталя остался ночевать у Ланы, он частенько так делал, когда впереди была суббота, и не надо было идти в школу. Да приходила сестра мужа – забрать Ланины учебники, которые так и остались лежать стопкой на столе. Ну, и перекинуться с родителями парой слов, которые по сути являлись последними новостями нашего многоквартирного дома. Муж довольно похрапывал после сытного ужина, мне же досталось убирать игрушки и прочие детские принадлежности с небольшого круглого двухъярусного столика, который мы купили после рождения Витали, чтобы складывать туда пелёнки. Позже, когда Виталя стал подрастать, стол незаметно превратился из «пелёночного» в «игровой».
Внезапно мой взгляд остановился на кучке одинаковых по размеру бумажек, которые судя по лежавшим рядом ножницам, были вырезаны из самых обычных тетрадных листов. На каждом таком листочке было написано печатными буквами, (судя по всему, писал Виталя) слово «Талон», а ниже, аккуратным Ланиным почерком название того, для чего этот «талон» предназначался.
«Надо же, – удивляясь про себя, подумала я, – как, оказывается, мои слова их заинтересовали! Никогда бы не подумала!»
Перебирая похожие друг на друга листочки, я не переставала удивляться детской фантазии, а так же тому, что "талоны", написанные от руки, чем-то походили на всамделишные. При этом перед моими глазами мелькали названия продуктов: соль, масло, хлеб…
– Надо же, – упрекнула я сама себя, – а то, что хлеб можно было купить без талонов, и не сказала! Дети-то наверное и вправду подумали, что мы жили чуть ли не в военное время!
Я уже хотела сгрести небольшие бумажные обрезки в кучу, как мне на глаза попались «талоны» на кока-колу и сухарики. Увидев их, я улыбнулась. Это сейчас любимый газированный напиток можно купить в любом, даже самом маленьком, магазине. Или киоске. Там же можно легко обзавестись солёными сухариками с разными вкусовыми добавками. А тогда про такие вещи даже и не знали. Нет, про кока-колу слышали, конечно, а вот сухарики появились в продаже сравнительно недавно.
Но апофеозом стала моя последняя находка: среди прочих «талонов» я обнаружила тот, что буду, наверное, хранить ещё очень долго. С обратной стороны одного из маленьких листочков детским почерком было написано: «Ананас». И ниже совсем мелкими буквами: 5 грамм.
– Да… – задумалась я, аккуратно присев рядом со спящим мужем, чтобы не разбудить его после трудового дня, – а ведь к началу «лихих девяностых» я видела ананас только на картинке. Впрочем, как и персики с абрикосами, и другие невиданные ранее фрукты. Ну а «изобретение» – талон на ананас – скорее всего, было Ланиным. Это ей папа, который с каждой зарплаты баловал дочку чем-нибудь вкусненьким и необычным, наверное, и принёс как-то раз из магазина самый настоящий ананас. Вот Лана по-своему и рассудила, что обойтись без такого удивительного, да ещё и необычного фрукта было… ну совсем невозможно. Поэтому по её умозаключениям, хоть пять грамм ананаса, но всё же должно было присутствовать в ежемесячной «продуктовой корзине». Причём у каждого человека!
Шина, старый будильник и ещё кое-что…
Если бы какому-нибудь писателю вздумалось бы описать Галку в детстве, то он бы не смог избежать слов «озорница», «проказница», «веретено», а так же не обошёлся бы без сравнений Галки с «чертёнком в юбке», «вечным двигателем» – иными словами, с чем-нибудь таким, что постоянно прыгает, поёт, кружится, куда-то убегает, залезает и так деле. Короче говоря – не знает покоя.
И действительно, Галка была егозой, каких мало: неустанно работающий моторчик внутри и ноги, не знающие устали, были нескончаемыми причинами разного рода выдумок и изобретений со стороны Галки, а так же поводом для причитаний и жалоб со стороны соседей:
«А Ваша Галя вчера забросила мячик моего Стёпы в мусорный бачок, а потом ещё залезла в него и вылезла оттуда вся грязная!»
«А Ваша Галя вчера взобралась на второй этаж по пожарной лестнице!»
«А Ваша Галя…»
«А Ваша Галя…»
И этим восклицаниям не было конца-края.
«Ну что тебе понадобилось в грязном бачке?» – всплеснув руками, в очередной раз спрашивала Галю тётка.
– Так тётя Ира! – нисколько не смущаясь, отвечала Галка, – я же мячик Стёпкин туда закинула! А раз я сама закинула, я сама и должна была его оттуда достать! Стёпка-то ещё совсем маленький, он бы не дотянулся. Не лезть же ему самому в ящик, раз он туда мячик не забрасывал!»
В таком же беззаботном духе произносились объяснения о покорении второго этажа их кирпичного дома с помощью пожарной лестницы, которая находилась с торца их трёхэтажного дома, о царапинах, появившихся на руках , «потому что кошка оказалась бестолковой и не хотела, чтобы на неё надели платьице», которое кто-то из детворы пожертвовал Галке, сняв с любимой куклы, и много ещё о чём…
Тётя Ира качала головой, надевала на Галку чистое платье, расчёсывала ей волосы и заплетала две жиденькие косички. Потом выпускала её во двор, который через какое-то время оглашался визгом, смехом вперемешку с чьим-то рёвом, а так же криком и топотом. И спустя час какая-нибудь соседка с багровым от негодования лицом уже стучала в окно первого этажа, и как только в нём появлялось лицо Галкиной тёти, начинала уже известную песнь: «Вы меня, конечно, извините, но Ваша Галя…»
***
Галке исполнилось восемь лет, когда её записали в музыкальную школу. Отчасти это решение было принято потому, что тётя Ира сама немного умела играть, и бывало, музицировала на чёрном лакированном пианино, исполняя несложные пьесы под тиканье старинных настенных часов. Большей же частью Галкино обучение нотной грамоте и пению в хоре было связано с тем, что где-то в глубине души тётушка – добрейшей души человек – надеялась, что эстетическое воспитание подействует на Галку самым наилучшим образом и немного умерит пыл на изобретение проказ, которые в голове Галки рождались с завидным постоянством.
Если сказать честно, то стены музыкальной школы встретили Галку после того, как она пообещала показать дворовой малышне то, «как шипит змея, если её хорошенько разозлить». Сама Галка змей никогда не видела; она просто знала, что есть на свете такие скользкие ползучие пресмыкающиеся. Они были ей знакомы с экрана чёрно-белого телевизора «Старт», а кроме того фигурировали на фотографиях журнала «Юный натуралист», который тётя Ира иногда покупала для Галки в близ лежащем киоске «Союзпечать». И теперь, раз Галка пообещала ребятишкам, что они услышат шипение «самой злой на свете змеи» – надо было хорошенько подумать над вопросом, как это осуществить. Остальное – было делом везения. Ну, и, естественно, Галкиной фантазии.
И такой случай представился, причём очень скоро! Приехавший как-то раз к соседке Людмиле её знакомый дядя Дима, опрометчиво оставил свой недавно приобретённый белый «Жигулёнок» не перед окном, откуда он смог бы за ним периодически наблюдать, а за домом. Заперев передние дверцы на ключ, дядя Дима решил, что этих мер безопасности будет вполне достаточно, тем более, тащить из машины, по его мнению, было совершенно нечего. Затем, подхватив перехваченный «шпагатом» торт «Золотая осень» в квадратной коробке, он направился к Людмиле пить чай, совершенно не подозревая о том, что наблюдавшая за ним с дерева Галка, «засекла» и его «Жигулёнок», и торт, и даже обратила внимание на то, что сам дядя Дима был в хорошем настроении, потому что насвистывал какую-то весёлую мелодию.
Смекнув про себя, что раз, периодически появлявшийся в их дворе мужчина, скрылся в подъезде с тортом, стало быть, вернётся назад он теперь нескоро. По крайней мере, Галка никогда не видела, чтобы целый торт, да ещё такой большой, можно было съесть за пять минут. Спрыгнув со своего «наблюдательного пункта» и подозвав братьев-близнецов Ваню и Мишутку, которые строили в песочнице «самую настоящую железную дорогу», Галка подвела их к машине дяди Димы.
Получив согласие близняшек на то, что они действительно хотят услышать, «как шипит злющая – презлющая змея», Галка присела перед передним колесом на корточки и стала откручивать пластмассовый колпачок, который удерживал ниппель. Ваня с Мишуткой какое-то время с интересом наблюдали за всеми этими действиями, как вдруг вырвавшийся из колеса воздух действительно зашипел так, словно на свободе оказалась не одна змея, а целое змеиное семейство. Причём то, что это семейство было изрядно разозлено, доказывал свист, стремительно вылетающий из худеющей на глазах шины. До ужаса перепугавшиеся Ваня с Мишуткой с рёвом бросились сначала назад в песочницу, а потом, когда поняли, что страшный звук долетает и до неё, сиганули в подъезд своего дома. Галка – наоборот, совсем не испугалась ни свиста воздуха, ни вида шины, которая через пару минут больше напоминала большую половую тряпку, которой Людмила периодически мыла подъезд. Поначалу Галка удивилась прыти удирающих братьев. Не поняв, почему это Ваня с Мишуткой так быстро убежали – ведь они же сами дружно сказали «да», отвечая на её вопрос о «злющей-презлющей змее» – Галка снова опустилась на колени, пытаясь привинтить колпачок обратно к ободу колеса. Но после того, как эти старания не увенчались успехом, она встала на ноги и выпрямилась. И в то же мгновение увидела дядю Диму, рубашка которого (видимо из-за жары) была расстёгнута, и который бежал к ней, что-то крича и размахивая руками. Моментально сообразив, что делать около машины ей больше нечего, Галка пустилась наутёк, бросив на асфальт, ставший ненужным чёрный пластмассовый колпачок.
Подбежав к деревянному забору школьного сада, Галка в несколько секунд перелезла через него и скрылась в кустах акации, которая росла по периметру всего пришкольного участка. Оттуда она наблюдала, как дядя Дима сначала искал брошенный колпачок, а затем, найдя его, вместо того, чтобы обрадоваться, ругался какими-то непонятными словами. Потом, достав из багажника машины ручной насос и не переставая ругаться, он стал накачивать шину, в которой, как правильно предположила Галка, не осталось ни капельки воздуха.
…Вылезла Галка из своего укрытия, когда дядя Дима уже уехал. Подходя к дому, она услышала через закрытое окно голос Людмилы, которую, как видно, торт совсем не порадовал. Этот вывод Галка сделала потому, что говорила Людмила громко и с раздражением. Прислушавшись получше, Галка поняла, что та выговаривала тёте Ире о её, Галкином, плохом воспитании. Когда же Галка переступила порог их небольшой квартиры, Людмила встретила её возгласом: «Вот, поглядите, вернулась маленькая нахалка!» При этом злое лицо её раскраснелось так, словно она часа два провела в мартеновском цехе (про мартеновский цех ребятишкам из Галкиного класса рассказывал приглашённый в школу рабочий с завода). Тётушка же, которая, по мнению Галки, должна была, по меньшей мере, отвечать Людмиле таким же громким голосом или вообще разругаться с ней, стояла и молча краснела, совсем как Мишутка, который с таким же красным лицом совсем недавно стоял около своего отца, потрясавшего перед носом сына длинным ремнём.
Короче, закончилась эта история тем, что Галку записали в музыкальную школу, чтобы, как говорила тётя Ира, у той «оставалось меньше времени на всякие безобразия». А дядя Дима с тех пор в их дворе так больше и не появился. И Галка не могла понять, почему. Ведь пластмассовый колпачок он всё-таки нашёл. Да и шину через каких-то полчаса всё же накачал. Видимо, его в тот день так жара утомила…
***
Иногда к тёте Ире приходила в гости совсем старенькая женщина с необычным именем – Паша. Тётя Ира почему-то очень любила эту милую старушку. Когда та появлялась в их доме, тётя Ира всегда устраивала «праздничный обед» – готовила курицу с вкусным сметанным соусом или жарила котлеты, к которым неизменно подавалось картофельное пюре. А бывало и так, что тётушка и подавно изобретала какое-то такое необычное блюдо, которого в их с Галкой простом меню не было.
Галка как-то раз спросила: «Тётя Ира, а почему эту женщину зовут мужским именем?» Тётя Ира сначала не поняла вопроса, потом засмеялась и ответила, погладив Галку по голове: «Да какое же оно мужское? Её и звать-то совсем не Паша, это мы её для краткости так зовём. Настоящее же её имя – Павлина».
– Павлина? – Галка захлебнулась от восторга. Вот уж имя – так имя! Не то, что у неё – самое обычное – Галя. Нет, в будущем её, конечно, будут звать Галина, но когда это будущее наступит? А сейчас все, кому не лень её Галкой кличут. Ну, а галка, что? Самая обычная птица, чёрная, небольшая, даже вороны галок постоянно гоняют. А вот Павлина – Галка мечтательно улыбнулась – это имя, скорее всего, произошло от названия одной из самых красивых птиц на земле, которую называют «павлином». Галка как-то раз видела такую шикарную птицу в книжке. Ох, и хвост же у павлина! Яркий, большой, да и сам он такой важный – не то, что какая-то там невзрачная галка.
«И почему меня так не назвали?» – спросила она у тёти Иры. Тётя Ира сначала засмеялась каким-то странным невесёлым смехом, а затем на её глаза и подавно почему-то навернулись слёзы. Но Галка, занятая своими мыслями, не обратила на них внимания. А когда она, закончив сравнивать имена, опять взглянула на тётю, та уже опять улыбалась.
Приходила тётя Паша аккуратно в то время, о котором они с тётей Ирой обычно договаривались – как любила говорить тётушка, «с немецкой точностью». Галка тоже любила, когда тётя Паша приходила к ним в гости. У неё были довольно старомодные платья, но каждое из них было со своей «изюминкой». У одного, например, был большой кружевной воротник, причём кружево было необычно красивым и всегда кипельно-белым. К другому платью прилагалась круглая брошка в обрамлении из жёлтого металла. Галка всегда считала, что это было настоящее золото – уж очень оно блестело на солнце, создавая вместе с переливающейся сердцевиной яркое украшение. И ещё тётя Паша, по-видимому, очень любила бахрому на рукавах. По крайней мере, добрая половина её платьев была именно с этой бахромой. Галка просто обожала такие бахромчатые рукава. Когда тётя Паша – как теперь выяснилось – тётя Павлина – усаживалась на старенький диванчик и заводила с тётей Ирой одним им понятные, «взрослые» разговоры, Галка пристраивалась где-то рядом, чаще всего, на низенькой, обитой дерматином, табуретке и заплетала бахрому, которая свешивалась с рукавов, в косички. А потом, когда тётя Паша собиралась уходить, расплетала их, и бахрома вновь принимала свой первоначальный вид.
В этот раз тётя Паша пришла с небольшим свёртком, который, не успела она переступить порога их небольшой двухкомнатной квартиры, выпал из её старческих рук и упал на пол. А оттуда покатились яблоки, да такие спелые, что прошло буквально полминуты, как прихожая наполнилась ни с чем несравнимым ароматом.
Галка бросилась подбирать ароматные жёлтые плоды с красными бочкáми, и не успела тётя Паша и глазом моргнуть, как Галка сложила все до единого яблоки обратно в газетный кулёк.
Тётя Паша, которую привели в восторг Галкины быстрые действия, а так же честность, потому что Галка ни одного яблока не взяла себе и даже не попросила тётю Пашу угостить её хотя бы одним яблочком, взяла кулёк в свои морщинистые от возраста руки, и сама дала Галке пару яблок. «Какая ты умница», – при этом произнесла она.
…В этот вечер они засиделись до девяти часов. Начало уже смеркаться, и Галка вызвалась проводить тётю Пашу. Да и идти было совсем недалеко – жила тётя Паша примерно в одной трамвайной остановке от их дома.
Галка и раньше бывала у тёти Паши, но дальше прихожей заходить ей не приходилось. Теперь тётя Паша, растроганная тем, что Галка ей и яблоки помогла собрать, и до дома проводила, провела девочку в свою комнату, которая показалась Галке тоже, как и тёти Пашины платья, какой-то старомодной. Она больше напоминала музей, чем обычное жилище. Там даже пыль была – и та музейная!
Галка походила по комнате, посмотрела на вещи, которые в ней находились, и её внимание привлек старый будильник. Он был какой-то непонятный, не просто облупившийся от времени, а какой-то необычный, хотя по форме это был будильник как будильник. Галка взяла его в руки и тот час же поняла, в чём заключалась «странность» этой вещи: стрелки будильника стояли на месте, как вкопанные.
«Не ходят часы мои, – послышался грустный низкий голос тёти Паши, – уж почитай, года три, как стоят. Разобрать бы их надо, детали промыть, да снова собрать».
У Галки моментально родилась в голове идея. Разборка часов показалась ей весьма увлекательным занятием. К тому же она уже много раз разбирала и вновь собирала модели машин и самолётов из железного конструктора, который тётя Ира подарила ей, когда она училась ещё в первом классе. Причём собирала она не только то, что было указано на рисунках, прилагаемых к конструктору. В её проворных руках машины обретали новые детали, и вот уже трактор превращался в снегоуборочную технику, а гоночная машина с пластмассовым верхом мигом превращалась в подобие фаэтона. Тётя Ира всегда удивлялась тому, чтό удавалось сделать Галке из самых обычных, по её мнению, железок, а так же крохотных гаечек и винтиков. Она и знакомым иногда показывала Галкины машины, а те восхищенно ахали: «Вот умная девчушка растёт! И какая сообразительная!»
– Будет в конструкторском бюро работать – не иначе, – шутили они.
Галка обычно не вдавалась в смысл этих слов. Дело в том, что ей казалось совсем не сложным превратить одну модель машины в другую. Ведь то, что предлагалось собрать по рисункам в прилагаемой к конструктору тоненькой книжечке, ей быстро надоело. И Галка, пустив в ход всю свою фантазию, начинала мастерить такие средства на колёсах, которые авторам вышеупомянутой книжечки почему-то не пришли в голову.