Пятидесятые годы были трудными. Ещё не зажили все раны, нанесённые войной, ещё не хватало в деревне мужских рабочих рук, но свадьбу Нюра с Егором сыграли осенью тысяча девятьсот пятьдесят пятого года очень даже весёлую. Потом один за другим народились у них сыновья, жизнь шла размеренно. «Как у других» – частенько говорили в деревне. И дом Егор поставил ладный, как раз тот самый, где жила теперь баба Нюра со своим котом. Правда, от времени дом покосился на правую сторону, а дети, приезжавшие в деревню не так уж часто, не торопились его выпрямлять, но бабе Нюре другого дома было не надо. По большому счёту ей и это жилище казалось весьма сносным и удобным. А дети… Приедут – дрова наколют, воды натаскают, в огороде ягоды пощиплют – вот бабе Нюре и праздник! И вполне такая жизнь её устраивала. О разнообразии же, которое ей так было по душе в молодости, она не вспоминала. Да и к чему ей оно было теперь, это разнообразие?
… Василий появился точно в своё время и, как всегда, стал, громко мяукать, стараясь привлечь бабы Нюрино внимание. «Вот зараза», – беззлобно проворчала баба Нюра, поднимаясь со своей кровати… Вопреки её привычке не залёживаться долго по утрам, вставать ей почему-то не хотелось. Но Василий обладал таким упрямым характером, что поднял бы кого угодно. Иногда бабе Нюре даже казалось, что будь он человеком, это был бы несносный тип, до жути упрямый и любящий поскандалить при случае. «Несносный» же «тип», не успела баба Нюра встать на ноги, тут же стал мурлыкать и обтираться спиной о валенки, которые его хозяйка носила почти круглогодично. Дома было всегда чуточку прохладно, а ноги у бабы Нюры в последнее время стали не только замерзать, но ещё и неприятно и довольно ощутимо ныть в области пяток. Так что она предпочитала валенки тапочкам, которых у неё накопилось пар пять. И все они были когда-то привезены её сыновьями, но некоторые даже ни разу не были надеты.
В еде Василий был не избалован. Да и о каком баловстве могла идти речь, если баба Нюра практически всегда держала его на «строгом посту»? Вот и сейчас она налила в старую консервную банку, которая служила Василию миской, воды, забелила её небольшим количеством молока и покрошила туда ржаного хлеба. Поставив банку на пол, она не стала манить кота, потому что знала, что он и так где-то рядом и наблюдает за её действиями. И правда: стоило ей отойти на несколько шагов, послышалось, как кот стал хлебать жидкость. Спустя некоторое время, он принялся и за хлеб, который съел весь без остатка. Приезжавшие внуки частенько удивлялись такой пище и говорили бабушке, что у них дома кошки не всегда едят даже колбасу. На это баба Нюра неизменно отвечала, что покупать даже саму простую колбасу ей особо не на что, а если Вася (она никогда не звала кота унизительным именем «Васька», считая это недостойным) хочет мяса – так это пожалуйста! Мышей в подполе предостаточно, пусть ловит хоть целый день. Внуки посмеивались над таким объяснением, переглядывались и тихонько переговаривались: «Ну, этот разве будет мышей ловить? Он же мышь увидит – и со страху упадёт. Этот лентяй в своей жизни, наверное, ни одного мыша не поймал». До бабы Нюры эти слова почти не долетали, а Василий, хотя порой и слышал их прекрасно, ничего не мог возразить молодёжи на своём кошачьем языке. Мышей же за свою недолгую жизнь он наловил предостаточно и даже, как это часто делают коты в деревенских домах, иной раз приносил добычу и клал её к хозяйским ногам: «Дескать, я не зря у тебя хлеб кушаю». Но, видя, что баба Нюра на его старания не обращает никакого внимания, отступился от этой неблагодарной затеи и стал ловить мышей в вышеупомянутом подполе, не таская их наружу. А доказательством его преданной «службы» был тот факт, что картошка и иные бабы Нюрины припасы лежали до весны не тронутыми и без малейшего следа посягательства на них грызунов большого и малого калибра.
А баба Нюра, накормив кота, почувствовала непреодолимое желание опять улечься. Она пошла в комнату и легла прямо на серое одеяло. Лежала она, и в то же время удивлялась такой непонятной вещи, как это можно захотеть спать, когда ночь-то уже давным-давно кончилась, на дворе стоит белый день, поют птицы и с неба светит и улыбается солнце… Мысленно упрекнув себя в лени (хотя особых дел по дому у неё не было), она обратилась мыслями к молитве – её постоянной спутнице во всех делах и трудных или непонятных, как например, сейчас, ситуациях. Губы привычно зашевелились, произнося проговоренное наверное уже тысячу раз обращение к Богородице, и баба Нюра, всё не переставая удивляться нахлынувшей невесть откуда усталости, стала потихонечку засыпать.
И вновь увидела она себя в молодости, когда водила на лугу из одуванчиков хороводы с подружками. И глаза Егора, который стоял под берёзой и смотрел на неё, не отводя взгляда. И видно было, что взгляд этот полон любви и нескончаемой нежности. И совсем уж точно поняла уже постаревшая баба Нюра, что никто и никогда не смотрел и не посмотрит на неё вот таким влюблённым счастливым взглядом, как её Егор. Единственный и любимый всю жизнь Егор…
Приехавшие ближе к полудню внуки, не сразу и сообразили, что произошло. Заглянув в маленькую комнату и найдя бабу Нюру, лежащую на кровати во внеурочный, как они посчитали, час, они решили, что она просто прикорнула после еды, и уже хотели, достав из чулана удочки, идти на рыбалку. На дворе была уже середина августа, каникулы подходили к концу, поэтому пацаны решили напоследок ещё раз сходить на озеро и посидеть на его берегу с удочками, раз уж они приехали на электричке в такую, как им думалось, далищу. Рыбаками, надо сказать, они были неважными, но их это особо не смущало: их куда больше занимал не итог рыбной ловли, а сам её процесс.
Однако Василий, который, по мнению тех же самых внуков, был котом абсолютно никчёмным, потому что «за всю свою жизнь не поймал наверное, ни одного мышà», так жалобно мяукал и так настойчиво показывал всем свои видом, что в бабы Нюриной комнате произошло что-то не то, что мальчишки зашли туда второй раз. А баба Нюра, как и прежде, лежала на своей старенькой кровати и… правда, словно бы уснула. И только на лице её светилась не виданная доселе улыбка, словно лежала она и видела какой-то очень хороший и приятный сон…
Щетинистый друг
Василий Иванович вышел на крыльцо дома и, прислонившись к деревянным перильцам, неспешно вытащил из-за уха «Беломорину». Но сразу не закурил. Оглядел привычным хозяйским взглядом палисадник, недавно поставленный забор, собачью будку, крышу которой он собственноручно покрыл толем, словно это было жильё человека, и уж потом рука нащупала в переднем кармане брюк коробок.
Сидя на ступеньках крыльца, задумался.
«Вот кому, скажи на милость, – обратился он в мыслях к неведомому собеседнику,– понадобилось делать из деревни город?»
Он грустно посмотрел на ветки сирени, росшей прямо у калитки. Сквозь них кроме пробивавшейся голубой небесной полосы и пустыря, соседствовавшего с частными домами с незапамятных времён, вдалеке были видны новостройки. «Вроде бы и строить начали совсем недавно, – продолжил Василий Иванович свой невесёлый монолог, только теперь он произнёс эти слова вполне отчётливо, – а надо же, ты погляди только, как напирают высотки-то. Скоро совсем нас со свету сживут…» Последнее время завелась у него какая-то странная привычка – высказывать мысли вслух. Если бы на Василия Ивановича в этот момент посмотрели со стороны, решили бы, что дед малость «не в себе», раз сам с собой беседы ведёт.
А Василий Иванович сидел и думал, попыхивая папироской, и в глазах его нарисовалась такая тоска, что находись с ним кто-нибудь рядом, его бы обязательно пожалели или хотя бы сочувственно похлопали по плечу…
Но рядом никого не было. Дочь Наталья была на работе, а Гришка – внук-пятиклассник, в школе. Василий Иванович привык проводить утренние часы в одиночестве, но оно, это одиночество, в какой-то степени его даже радовало. Оно было спокойным, умиротворяющим, позволяло немного побыть наедине с самим собой, чего никак нельзя было сказать о второй половине дня. Где-то ближе к обеду возвращался из школы Гришутка, как ласково звал его Василий Иванович, но приходил он чаще не один, а с двумя-тремя одноклассниками. Они затевали в доме разные игры, пуская при этом в ход всё, что попадало под руку и соответствовало неуёмной детской фантазии. Василий Иванович и тут не раздражался и не вмешивался: он любил внука, и ему совсем не мешали крики и гомон, без которых у ребятишек не проходила ни одна игра. И если некоторых Гришиных друзей воспитывали довольно строго и не разрешали брать для игр «взрослые» предметы, которые были нужны в хозяйстве, то Грише – наоборот – разрешалось брать в доме абсолютно любую вещь. Знали это и его друзья, частенько наведывавшиеся к нему после школьных занятий, и тогда беготне, шуму и возне, казалось, не было предела. Дом был большой, развернуться ребятне было где, вот они и чувствовали себя в гостях у Гриши довольно вольготно.
Было только одно место, куда Грише с друзьями можно было приходить только в компании Василия Ивановича, и этим святым местом был свинарник. Вообще, свинарником его можно было назвать с большим натягом, потому что с некоторых пор остался у Василия Ивановича один- единственный хряк. Вот раньше – да, это действительно был уж свинарник – так свинарник, да и не свинарник даже, а маленькая свиноферма! Свиней Василий Иванович разводил всю свою жизнь, и в закутках двора жило у него до десятка молодых хрюшек, которые регулярно приносили поросят. Те, правда, около своих мамаш задерживались недолго: желающих купить здорового упитанного поросёнка всегда находилось много. К нему даже из соседних деревень, бывало, приезжали за поросятами, потому что знали: если купить поросёночка «у Иваныча» – успех обеспечен. А обеспечен потому, что из упитанного и жизнерадостного поросёнка спустя какое-то время вырастет такая же здоровая и довольная свинка. Что и говорить, лёгкая рука была у Василия Ивановича на разведение розовых малышей свиной породы!
Хряка по имени Пиг Василий Иванович любил за спокойный нрав, за неприхотливость в питании и бытии (хотя порядок и чистота в его свинарнике всегда были отменными), в конце концов, просто за то, что тот был свиньёй! Он с детства привык помогать матери ухаживать за свиньями, можно сказать, что вырос вместе с ними, знал все повадки этих животных, которых, к слову сказать, очень часто несправедливо сравнивали с грязнулями. О, нет! – и это Василий Иванович – тогда ещё просто Вася – знал точно: свинья – это одно из самых чистоплотных животных. Бывали, конечно, случаи, когда свинки дружно залезали в образовавшуюся после дождя лужу, купались в ней, там же и играли! И тогда без улыбки смотреть на весёлые рожицы, вымазанные грязью, да ещё и довольно похрюкивающие, было совсем невозможно. И Вася смеялся до слёз, когда вылезшие из грязи животные, глядели на него крохотными хитрющими глазками, а затем принимались рыть землю позади дома своими рыльцами! Ну, а потом опять залезали в лужу и лежали в ней, находя в таком времяпровождении огромное удовольствие. Свои носы при этом они старались не мочить, и выходило так забавно смотреть ещё на одну картину: свиньи лежали в луже, и каждая при этом старалась прислонить голову к соседу (или соседке), и при этом были видны только «пятачки», на которых остались комки земли.
Ну, а потом наступало время «чистки». Подходя к забору, животные тёрлись своими боками об него с такой силой, что Васе приходилось нет-нет, да и подправлять грозившие свалиться на бок доски. Зато после этих процедур, шкурка у животных становилась совсем белой и даже мягкой, так, что Вася иногда и сам не верил тому, что гладит своих любимых животных по щетине. Ему казалось, что его руки ощущают что-то приятное, на щетину никак не похожее.
Сейчас Василию Ивановичу было уже за семьдесят, и возиться со свиньями ему стало тяжеловато. Куры – да, те бегали по двору, а так же в отведённом для них месте под небольшим железным навесом, который Василий Иванович сообразил сделать из старой панцирной сетки от кровати да выброшенной кем-то проволоки. Кому-то эти вещи были за ненадобностью, а у Василия Ивановича в ход шло всё! У него ни одна мелочь не пропадала и не валялась просто так, потому что его практичный ум находил применение абсолютно всему. Вот он и приспособил ненужные на первый взгляд сетку да проволоку для навеса, где куры могли во время прогулки спрятаться от дождя. Но куры – это одно, а вот что касалось разведения свиней – тут годы настойчиво требовали от Василия Ивановича прекратить это нелёгкое дело. Бросить же совсем своих свинок пожилой человек уже никак не мог. Привык он к ним и жизни без своих питомцев себе уже не мыслил. Не мог представить себе, как зайдёт в свинарник, а там – пусто! Вот поэтому-то он и оставил себе хрячка Пига.
Вообще, когда свиньи приносили поросят, то Василий Иванович звал их всех одинаково. Если это были «девочки» – им полагалось зваться Зинками. Ну, а уж коль скоро поросёнок по закону природы должен был превратиться в производителя, то имена у таких будущих отцов тоже были однотипными – всех их до единого Василий Иванович звал Борьками. Да и чего ради он должен был задумываться над разными именами новорождённых хрюшек? Ведь через какое-то время поросята попадали в другие руки, вот новым хозяевам и полагалось думать над тем, как называть своих бело-розовых подопечных.
Пиг же получил своё имя совсем не потому, что с первых дней жил у Василия Ивановича, и тот придумал ему такую удивительную для слуха кличку. Просто Гришутка, который в четвёртом классе должен был начать изучать английский язык, гостил летом у своей тёти – Наташиной сестры. А та, чтобы хоть чем-то занять мальчика, нашла ему старое лото аж на четырёх языках, на квадратиках которого были изображены школьные принадлежности, одежда, домашняя мебель и среди всей этой разношёрстной компании попались так же изображения зверей. Из подписей на немецком, французском, английском и испанском языках тётка выбрала то, что ей было знакомо чуть ли не с тех времён, когда она сама ходила в школу. Вот так Гришутка и вернулся домой с начальными познаниями в области английского языка. Увидев недавно рождённых поросят, он моментально выдал Василию Ивановичу: «Дед, смотри, «э пиг». При этом он, улыбаясь, показал пальчиком на самого худосочного из представителей поросячьего рода. Дед, который уже смирился с мыслью, что тощеватого поросёночка, по всей видимости, придётся оставить себе, по привычке кликал его, как и всех представителей поросячьего мужского пола, Борькой. Но то, как внук назвал поросёнка «поросёнком», только на английский лад, ему неожиданно понравилось. И он согласился с обожаемым им Гришуткой: «Ну, Пиг – так Пиг». Так новое имя и закрепилось за недавно рождённым хрячком, который в весе почему-то заметно отставал от своих братцев и сестричек.
Прошло время. К возрасту Василия Ивановича оно добавило ещё один год, а Пиг за этот год вырос. То, что он был когда-то «недоноском», все и думать забыли. Теперь это был замечательный в своём роде хряк, совершенно здоровый и весёлый. Ещё немного – можно будет водить его к молодым свинкам для продолжения рода, да заодно и немного денег подзаработать, потому что от такого самца, как Пиг – надо было быть очень неумным человеком, чтобы отказаться. Василий Иванович, который когда-то кормил его молочком из детской бутылочки, любил своего четвероногого друга так, словно это был человек. Он, бывало, и гладил его, и разговаривал с ним. И Пиг, названный на английский манер, но оттого не переставший понимать своего хозяина, который говорил с ним на русском языке, был привязан к тому всей своей поросячьей душой. Слушал он речи Василия Ивановича всегда очень внимательно, чуть-чуть подняв кверху рыльце и водя им в разные стороны, и это старика всегда до слёз умиляло. Он считал, что Пиг был очень умным, и часто говорил Гришутке, что «у Пига только язык не говорит, а так он всё-всё понимает». В глубине души Василий Иванович, конечно же, догадывался, что он был близок в своих суждениях к правде. Ведь свиньи действительно обладали довольно высоким интеллектом, а некоторые учёные и подавно считали, что по своим способностям свинья была не менее умным животным, чем собака.
Да что там учёные! Люди, не имеющие к науке никакого отношения – и те полагали, что мозги у свиней работают очень даже неплохо. Например, у знаменитого на всю страну дрессировщика Дурова свиньи выступали на арене наряду с собаками, делали разные трюки, кружились а танце и даже весьма ловко ловили мячик. А для одной такой «артистки» по имени Чушка Дуров распорядился изготовить… воздушный шар! И она у него летала! Дуров научил её дёргать за верёвочку, которая удерживала шар около земли, после чего Чушка лихо взлетела, заставив раскрыть рты всех тех, кто за ней в тот момент наблюдал. Правда полёт этот произошёл в стенах цирка, и взмыла «лётчица» не под облака, а под купол, но всё же!
Про то, что свиньи довольно легко обучаются цирковым трюкам, Василий Иванович, конечно же, не знал. Зато было ему известно кое-что другое. Когда он был ещё подростком, ему мама рассказывала, что когда их соседи решили переселиться и уехали жить в другую деревню, которая располагалась никак не ближе двадцати километров от той, где они жили раньше. Так вот, свиньи в отличие от хозяев никак не хотели приживаться на новом месте. И как только представилась такая возможность – видимо, за ними просто не уследили, – моментально дали из нового дома дёру! Причём сбежали они отнюдь не просто на улицу или в поле. Конечной остановкой был их старый хлев! В рассуждения о свином интеллекте Васина мама в виду не шибкой своей образованности не пустилась, просто рассказала сыну эту историю – и всё. Но Василий Иванович с детства запомнил, что самые обыкновенные на первый взгляд свинки обладали весьма удивительными способностями. А значит, и умом тоже!
А ещё Василий Иванович, у которого в голове всегда возникали разные необычные (как сейчас бы сказали – «нетипичные») мысли, вздумал выгуливать своего питомца. Для этого он, как всегда собственноручно, изготовил ему ошейник и выводил Пига на прогулки раз в два или три дня. Наталья, дочь Василия Ивановича, изначально была против этого.
– Ну, что ты такое придумал, папа? – говорила она, и в голосе её слышалось то ли недовольство, то ли смешок, – где это видано, чтобы свиней на поводках выгуливали?
Но Василий Иванович только отмахивался: «Да что ты, Наташа! Ведь я гуляю с ним сам, тебя же не прошу это делать!»
«Ещё чего!» – смеялась дочь, – то-то народ за бока схватится, когда вместо собаки на поводке свинью увидит!»
«Так собака-то тоже есть, – возражал Василий Иванович, – возьми поводок, да гуляй с нашим Рексом. Сама же не пойдёшь!»
«Естественно, не пойду, – дочь беспечно махала рукой. – Он и так целый день на улице, чего с ним гулять-то? А вот Пиг твой, – добавляла она уже вполне серьёзно, – как своими бивнями распорет кому-нибудь штаны, или того хуже – ногу повредит, вот тогда увидишь, что я была права».
На этом разговоры обычно и заканчивались. Василий Иванович, не любивший споров, уходил в свою комнату, где включал телевизор или брался за какую-нибудь газету. Но одно в глубине души он знал точно: Наталья была очень даже права. И права не потому, что «свиней не принято выгуливать на поводке», а потому, что клыки у Пига действительно были внушительные, если не сказать – мощные.
Василий Иванович как-то раз попытался их подпилить, но Пиг, всегда добродушный и весёлый, не дался. При этом он забился в угол, беспомощно глядя на своего хозяина, будто просил у того прощения за своеволие, которого он обычно не проявлял. И Василий Иванович понял: не надо Пигу ничего подпиливать. Раз природой означено так, чтобы быть хряку с клыками – пускай так и будет. Так Пиг с четырьмя клыками и остался.
Гуляли Василий Иванович и Пиг обычно на пустыре. Да и грех было не воспользоваться такой возможностью – земли там, словно на поле, было предостаточно. Пиг, как только его копытца ступали на заросшую травой землю, тот час же пускал в ход своё рыльце и где-то с полчаса трудился, роя очередную яму. А Василий Иванович ходил-бродил по траве, которая была ему до колен, да смотрел на строящиеся девятиэтажки, подбиравшиеся к деревянным домам всё ближе и ближе. Они жили почти на окраине города, и в душе Василия Ивановича всегда закипал протест: ну надо построить новый микрорайон – пусть строят где-нибудь в центре! Зачем в деревню-то со своими новостройками лезть?
Если сказать по правде – деревней, и даже пригородом, их местность давно уже не считалась. Если раньше, лет пятьдесят назад, это действительно была деревенька под названием Княжиха, то в семидесятых годах её перевели под городское подчинение, и стали деревянные частные дома считаться «городскими». Ждало местных жителей и другое новомодное изменение: вместо деревни Княжиха стали теперь дома стоять по улице Княжихинской. Так им в паспортах и написали. И таблички на домах новые приделали. Ну, да властям известнее, как надо землёй распоряжаться. И всё было бы ничего, если бы не пришла в голову какому-то начальничку начать в этих краях строительство девятиэтажных да двенадцатиэтажных домов.
На центр города он по видимому «замахнуться» не решился – то ли власти у него было недостаточно, то ли денег было меньше, чем у тех, кто вёл строительство чуть ли не у стен городской администрации – кто его знает! Но многоэтажные дома продолжали расти совсем недалеко от края города, что доставляло немало грустных мыслей жителям одноэтажных деревянных и каменных домов. Василий Иванович иногда заводил об этом разговоры с Натальей, но её аргументы о том, что людям удобнее жить в девятиэтажном доме со всеми удобствами, перевешивали. Да он и сам понимал, что время, когда в домах топят печи для обогрева и приготовления пищи, безвозвратно уходит, и что жить в доме, где из крана течёт как горячая, так и холодная вода намного проще. И тем не менее, аргументы-аргументами, а сердце их, в отличие от разумной головы, никак воспринимать не хотело. Вот поэтому-то, глядя на не ведающего проблем Пига, усердно роющего яму вблизи от него, Василий Иванович грустно вздыхал. А Пиг, услышав тяжёлый вздох хозяина, поднимал, словно собака, свои чуткие уши и через несколько мгновений продолжал заниматься своим землекопским делом.
Как-то раз случилась с Василием Ивановичем, которого пригласили на День рождения, весьма непростая история. Да и День рождения был тоже не простой, а юбилей. В деревне ведь как принято? Если у кого какой праздник – всем миром отмечают. И что с того, что их дома теперь никакой деревней не считают? Не хотят – пусть не считают, а праздник никто не отменял!
Пошёл Василий Иванович в гости абсолютно трезвым, а пришёл… Наталья так и ахнула! Никогда не видела она отца в таком сильном подпитии. Молодым был – спиртным не баловался, а уж в более старшем возрасте – и тем более. Однако, тут надо отдать должное: нудными разговорами, которые так характеры для «набравшегося» человека, отец домочадцев утомлять не стал. Посидев на кухне минут двадцать и спев свою любимую песню «Ой, мороз-мороз», Василий Иванович отправился спать. Наталья же до полуночи к комнате отца подходила, чтобы послушать: дышит ли? Не стало ли плохо с сердцем? Видано ли, чтобы на восьмом десятке лет так вином «нагружаться»? Но Василий Иванович спал крепко, как младенец. А вот утром встал с ужасной головной болью. Наталья, которая работала во вторую смену и была до двенадцати часов дома, предложила было отцу таблетку «анальгина», но тот отказался. Помучавшись ещё с часик после ухода дочери, решил он пойти прогуляться. И ладно бы пошёл один – так нет, зачем-то потащил Пига с собой!
Пиг, когда хозяин зашёл к нему, сразу учуял незнакомый запах, по крайней мере, его носик, быстро задвигавшийся туда-сюда, именно об этом и свидетельствовал. Может быть, запах перегара ему и не особо понравился, но когда Василий Иванович снял с гвоздя поводок, Пиг стал радостно взбрыкивать задними ногами, что говорило о том, что погулять он совсем не против.
Василий Иванович уже отошёл от дома шагов на двадцать, как пришла ему в голову совершенно не соответствующая его возрасту и характеру идея: взять с собой «четвёрку» водки. «Может, так и голова быстрее пройдёт, если опохмелиться», – рассудил он. Он зашёл обратно в дом, нашёл нужную ему бутылочку, которая стояла в шкафу нетронутая, потому как обитатели жилища пристрастием к спиртному не отличались, и вышел назад. Пока он шёл до пустыря, он всё нащупывал двухсотпятидесятиграммовую ёмкость в кармане, и только очутившись на знакомом месте, понял, какую сделал ошибку. Водку он взял, а вот чем закусить её – у Василия Ивановича не было. Он даже карманы на всякий случай обшарил – пустота, да и только! Все знают, что пить пустую водку, ничем её не заедая и даже не запивая – дело никуда не годное. Идти же домой за чем-то съедобным Василию Ивановичу тоже не хотелось. Потоптавшись на месте и всё ещё ощущая сильную боль в области затылка, Василий Иванович решил: «Ну, была – не была!» И откупорил бутылку.
Буквально после первых же глотков голова у него стала как-то быстро светлеть. Он отпил ещё немного, и – о, чудо! – шаг за шагом боль потихонечку начала отступать. Вместо неё явилось к Василию Ивановичу какое-то радостное настроение. Ему даже захотелось встать на колени и поцеловать Пига, что уж выглядело бы со стороны совсем смешно и глупо. Но Василию Ивановичу было не до рассуждений о глупости. Пига он целовать, конено, не стал, а вот, пустившись в обратный путь, до дома не дошёл. Бутылку опорожнил, и, оказавшись своего жилища буквально в нескольких сотнях метров, забросив пустую тару в кусты, уснул, присев под берёзку. Потом, конечно, во сне он принял горизонтальное положение, в котором и обнаружил его милицейский патруль.
Милиционеры были не местными, иначе, подивившись состоянию известного трезвенника, участковый Сергей, скорее всего, машину остановил бы только для того, чтобы удостовериться, что дядя Вася жив, просто почему-то мертвецки пьян. Но чужой в этих краях молодой милиционер решил, что это не дело – когда на улице под берёзами пьяные люди валяются. Поэтому он велел водителю, который был так же его напарником, остановить УАЗик и вышел…
«Забираем», – коротко приказал сержанту-напарнику младший лейтенант милиции и двинулся к Василию Ивановичу, и тут вдруг он увидел свинью, которая, выставив клыки, угрожающе пошла на него. Сотрудник милиции предпочёл отойти. Да какое там отойти – отскочить, а потом ещё и отбежать шагов на пятнадцать! Причём сделал он это очень даже вовремя, иначе бы ему точно пришлось узнать, что такое твёрдые и довольно неслабые клыки молодого хряка, которые тот продемонстрировал сразу же, как только пустился в атаку на незваных гостей.
Однако твёрдость духа милиционера не покинула, и сдаваться он не собирался.
«Давай, ты справа, я слева», – вернувшись на прежнее место, снова скомандовал напарнику младший лейтенант, но и тут у них ничего не получилось. Пиг, крутанув головой сначала в одну сторону, убедился, что подходящий человек отошёл от его хозяина, моментально повернулся клыками прямо противоположно, что заставило напарника в милицейской форме проявить всю свою прыть и сделать скачок прямо к машине.
«Может, оставим его так?» – предложил парень, глядя на клыки Пига, не на секунду не спускавшего взгляда от милиционеров и от УАЗика.
«Свиньи испугался, да? – с вызовом спросил начальник, не сильно, впрочем, превосходивший по возрасту, своего подчинённого, – давай ещё раз!»
Но все попытки подойти к Василию Ивановичу оказались тщетны. Пиг охранял его не хуже сторожевой собаки, то и дело угрожая пустить в ход клыки-бивни, которые у сердитого хряка весьма внушительно выглядывали изо рта. Видно было, что он уже не на шутку разозлился, а посему стал грозно хрюкать, что никак не могло не достичь ушей обоих стражей порядка.
Когда же Пиг, увидев, что они всё ещё топчутся на месте и видимо пытаются решить, стоит ли им забирать Василия Ивановича или нет, стал со злостью рыть задними ногами землю, далеко отшвыривая комья земли, люди в форме не выдержали такого напора и отошли.
«Может, как-нибудь на берёзу залезем? – продолжал горячиться младший лейтенант, – и как-нибудь попытаемся сначала нейтрализовать свинью, а потом и пьяного подберём…»
Сержант по этому поводу вразумительного ответа не дал. Он, хотя и сидел уже в машине, ему всё виделись клыки удалого защитника, похожие на четыре небольших, но острых сабли, и он совершенно не горел желанием испытывать на крепость свои новые форменные штаны.
«Была бы у нас собака, – продолжал вслух старший по званию, – мы бы их обоих сразу взяли». Но собаки у них не было, а сержанту подумалось, что тут и собака бы могла оказаться бессильной. Уж очень напористой оказалась свинья, действия которой не предвещали ничего хорошего. Раз такая двух людей не испугалась, она могла бы не выказать страха и перед собакой. И потом было ещё неизвестно, захотело бы одно животное связываться с другим.
Его молодой начальник понимал, что они просто-напросто струсили, и ведь перед кем? Тем не менее, вызывать из города подмогу ему не хотелось. Город – вот он – был совсем рядом, но глупо было бы звать на помощь дополнительные силы из-за одного «в дупель» пьяного человека!
«Только час потеряли даром, – пробурчал он себе под нос, а потом, посмотрев на сержанта, заорал на него: «Чего сидишь? Трогай!!!» Машина завелась и потихонечку поехала, а Пиг долго ещё смотрел вслед неведомому зверю на четырёх колёсах. После этого, успокоившись, он вернулся под берёзу, откуда часом раньше выбрался, чтобы отогнать от Василия Ивановича непрошенных гостей.
… Вспомнив этот случай, Василий Иванович, широко улыбнулся. В тот вечер, проснувшись от холода, он никак не мог вспомнить, где он, и что он делает, оказавшись на траве под берёзой. И только Пиг, коснувшийся своим мягким, немного влажным пятачком его носа, помог ему восстановить правильную цепочку событий. К сожалению, только до того момента, как Василий Иванович, забросив пустую и ставшую ненужной бутылку в кусты, увидел знакомую берёзу, что росла совсем близко к дому. О том, как Пиг бросился его защищать и не позволил увезти в милицию, он узнал уже от участкового Сергея, который на следующий день явился к ним и, не скрывая весёлых ноток в голосе, обо всём рассказал Василию Ивановичу и его дочери.