Черно-серый

– Мне нужно передать крайне важное сообщение, – пропустил рутинное начало сквозь уши. – Пишите моему отцу, Бухарину, всем! – зевнул и потянулся, от чего тело заболело. – Обязательна промывка мозгов по делу Мамонова, взыскание за совершенное преступление, ссылка, расправа – чего угодно.

– Погодите с выговорами, – молвила она, не поднимая глаз.

– Пройдоха старая! – вскрикнул Нил. – Не перебивай, и делай, что велят.

– Боюсь, этого сделать вне моих возможностей, да и толку, как такого, нет.

– Ты, стало быть, перечить мне решила?

– Вне моих возможностей, – повторила, звучало это неприятно для собеседника, думалось ему – все сговорились. – Сегодня утром вам пришла телеграмма, в которой четко изложено, что ныне Александр, ваш почтенный друг и напарник, – что-то с голосом Ефросиньи Павловны было явно не так. – Погиб в пьяной драке близь кабаре. Филёр сейчас работает над причинами, мотивами, и, собственно, поисками самого преступника.

Воцарилось молчание. Это было первое столкновение Собакина со смертью близких, о том знала и прислуга, потому волновалась в произнесении краткой речи с такой же мелкой бумажки. Она планировала доложить позднее, но поведение богемы чертовой вывело из себя. Совершенно точно, «Фрося» посчитала, что вразумит хозяина сие дело. Не полагала, что примется плакать, да сама она от того сдерживалась. Последние дни часто видела Мамонова в квартире. С ним можно было поговорить, повести действительно душевные, интересные диалоги, не ограничиваясь в словах. Он был младше прислуги на много лет, но то уж лучше, чем в четырех стенах сидеть, и лишь изредка выслушивать монологи трезвого хозяина (ведь в ином состоянии, как вы могли лицезреть, общаться он не желал). Ощущала, словно с крыши сорвалась, потеряв совсем еще молодого человечка.

Нил в свою очередь наершился, и глубоко опустил брови. Понял, что крутая каша заваривается, да как реагировать – не знал. Рыпаться иль подниматься не принялся. Слабым зрением Ефросинья Павловна с трудом могла разобрать эмоций хозяина, находясь в замешательстве, понадобится хоть кой какая поддержка или нет.

– В таком случае, – дернулся край бледной губы, – черт с ним, – сталось еще холоднее, по коже бежали мурашки. – Так-с, что ты там говорила о чае? – маска благолепия явно приросла к нему.

Покинув покои, горничная несколько раз перекрестилась, шепча молитвы. Ее необузданная скромность рвалась наружу. Тот день выдался для нее тревожным, абсолютно беспокойным и даже страшным. Весь его потратила на то, чтоб подносить прохладный компресс Нилу, но задать наболевший вопрос не могла. Ясно как божий день, что вечер они провели вместе, только один – погиб, а второй на рассвете гневался, в просьбах о расправе над Мамоновым. Интересная встреча, видать, была, раздумывала Ефросинья Павловна. Высказывать свои предположения совсем не планировала, мол, будет б-гу угодно – найдут без нее, а себя сбережет. Да и, впрочем, не горазд Нил погубить такую крупную фигуру без чужой помощи.

Сам же он только для виду не покидал своих стен, ко всему прочему, светить синяком не желал. Позднее ни одна телеграмма пришла с соболезнованиями, от родителей усопшего даже письмецо имелось. Там изложено было, что Саша местами недолюбливал исполнителя, но старался на него походить – восхищался трезвым рассудком, умением притягивать к себе людей и дисциплинированностью по отношению к музыке, слова благодарности за то, что вместе проработали и прочее. Это несколько поразило читающего, он даже взгрустнул, поскольку близок с Мамоновым не был, считал, что и Саша к их общению относится снисходительно. Судя по тому, сколько сожалений в свой адрес получил, он чуть ли не лучшим другом Нила считал. Единственное, в чем себя корил Собакин – прежде узы любого общения стоило рвать, раз уж таким сентиментальным аккомпаниатор являлся. Да время назад не воротить, что есть.

По ночам приходил погибший, только смутно, на заре и следа от снов не оставалось, лишь стойкое ощущение чужого присутствия. Семь совершенно незаурядных дней замучили Нила. Вспоминалась то Шофранка, то фантомные возгласы Саши. Тосковал по кабаре с веселыми компаниями, шутками, и твердо помнил, что знакомка из кафе обещала заглянуть. Конечно, Собакин имел возможность воспользоваться теми же услугами гримера, дабы спрятать следы ударов и вернуться к делу, только кто знает, к чему общение с столь желанной приведет? Не изобрели еще такого средства, кое бесследно избавляет от побоев. Пришлось потерпеть.

За окном уже падали листья, когда синяк превращался в нечто желто-бесформенное. Вечерело, у парадной шумели люди, так раздражая Нила, а настенные часы неприятно тикали. Все, включая тихое шарканье Ефросиньи Павловны за дверями, выводило из себя. Оно и не мудрено в таком состоянии. Трясущимися руками слизывал остатки с тарелки, с ножа, вечно поглядывая на улицу. С небольшого письменного столика, за которым прежде часто восседал Мамонов, она была прекрасно видна. Думал, как мало ему осталось. Очень мало. Надобно еще, а дома боле нет. Пожизненный мерзляк, от духоты, с достаточно сильным, как ему казалось, скрипом, приоткрыл окно. Сидел он в темноте невесть какой час, стараясь сочинить мелодию – никак. В голове играло нечто траурное, но не манящее, не заставляющее печалиться, лишь холодно, с бледной пеленой, задуматься. Пусть он выглядел подавленным, внутри чувствовал себя излишне взбудораженным, даже счастливым, потому собрать свои идеи не мог. Да и дара к сочинительству отнюдь не имел, только поэтичное настроение подталкивало к сему. Выходила, к его печали, просто рифма, а не стихи. Он явно находился под воздействием кой чего.

Заглянула «Фрося», дабы проведать. В сути, ей давно хотелось уснуть, а не подносить воду уж какой раз. Оба молчали, а прислуга лишь замечала, как трясется челюсть Нила, как жадно и рывками тот пьет из кувшина, вовсе не обращая внимания на бокал. Для чего только поднос брала? Не смела перечить, да вразумить больно хотела, ибо понимала, что творится с ним. Сердце кровью обливается, трепещет душа в груди – ничего не поделаешь. Отдаленно, еще пару лет назад, старалась объяснить, что эта отрава погубит, да он отмахивался – не лезь в чужое дело. Только вот, ныне печалилась, что в бреду долго еще он не уснет. Подобные держаться могут сутки, а то и двое.

– Я думаю, по мне публика истосковалась, – твердо заявил, почти опустошив графин. Провел под носом, а затем, заметив желанное, принялся втирать в десна. Совсем не брезговал, а Ефросинья Павловна тяжело сглотнула слюну. Сталось мерзко. – Понадобится извозчик.

– К великому сожалению, – от неприятной картины к горлу подступил ком, – сегодня они не работают, на улицах неспокойно. Кажется, была стачка, жандармы всюду. А, быть может, причина в другом. Не ведаю, – чувствовала наступающую беду.

– Я только рад буду, – в спешке, словно молния ударила в него, принялся искать вещи. Это действие пусть и было резким, но вполне оправданным. – Прогуляюсь, – Нила бросало то в жар, то в холод, а помешательство на вылазке совсем заполонило разум. Не знал чего надеть, ведь повести себя вещество может позднее как угодно, да и, впрочем, ждать пока «пройдоха старая» погладит что – не желал. Угрюмо наблюдая за хозяином, она совсем потускнела, и чудилось, нервы в подобном обществе скоро вовсе закончатся, загонят в могилу. Нечто человеческое внутри не позволяло перестать переживать, вне зависимости от того, каким образом Собакин к ней относился.

В юношестве Ефросинья Павловна не стала «счастливицей» – не попробовала дурман, потому тряслась, видя подобное. Столь взбудораженным он напрягал, пугал, ведь понятия что в голове его, она совершенно не имела. Пусть себе на здоровье он одежку так судорожно перебирает, бросая кой какую на пол, да ее не трогает. Даже самый воспитанный и праведный человек, под воздействием может совершенно потерять разум, а певец наш – уж подавно. Печально, да только если чего случится – значит, самому за все воздастся. Вечно повторяла она про себя отрывки из священных писаний, находясь в проклятом аду.

Натянув на изнеможенное тело совершенно измятую сорочку и жилет, Нил принялся искать любимый фрак. Движения были хаотичны, непредсказуемы, даже глупы. Не был он благородным и изысканным внешне ныне, только свято верил – ждут зрители, поглядывают на часы, но в гости наведаться страшатся – ведь он же, якобы, в трауре проводит дни. Но, все-таки, вернее сказать, что ждал вовсе не привычных глазу дам, наскучивших лодырей и напыщенных посетителей. Со всеми низменными страстями и грехами, был уверен, что Шофранка если не выжидала его ежедневно на вечерах, то у кого-нибудь из коллег спросила куда запропастился. Про тяжеловеса, возможно, начнется задаваться вопросами, про то, почему ушел тогда. Мысли скоротечно появлялись, и так же внезапно исчезали. Ни одну, к печали, долго удержать в себе не мог. Чудно, но это сведение себя с ума было для него приятным.

Без прощанья, как и привык зачастую вести себя, он покинул квартиру. Было прохладно, ветер обдувал крылья фрака, заставляя идти с поднятой рукой – придерживал шляпу. Оказалась она на голове так же неожиданно, как тот принял решение попасть в кабаре. Желтели кроны деревьев, кои редко встречались на пути, да красоты их мало волновали. Потрясывало знатно, но это не мешало двигаться к цели. Больно редко прогуливался по улицам, в одиночку – более того, а тут иного не дано. Атмосфера была жуткой, напряженной, совсем неясно чего ожидать за очередным поворотом, но только вовсе чхал на то Собакин. Гиб в собственном огне.

Только лишь он, в толпе прохожих, шагал не оборачиваясь, полностью уверенный в себе. Мир казался красочным, ведь планировал он поговорить с той, которую ждал. Серые деревянные здания напоминали совсем не скудные домики, а настоящие царские хоромы. Луна светила краше солнца. Чрезвычайно красивыми он считал и звезды, словно опадающие на деревянные крыши из гонта. Словом, земля из-под ног ушла в те секунды. Даже запамятовал, что на лицах его окружения будет траур и горе. Правда, стоит отметить, люди у входа в кабаре были поразительно веселы. Впрочем-то, кому, в сути, есть дело до малоизвестного Мамонова? В остальном, в прочем, он был так окрылен любовью.

Не заметив как быстро доковылял, в прямом смысле слова, взгляд Нила устремился на афишу. Его прелестное, отнюдь прекрасное объявление о выступлении, было заклеено иным:

Любимецъ публики

Лев Шноузер

въ программѣ

Первое впечатлѣніе

Словно змея ужалила, Собакин рассердился. В крови «лекарства» все меньше, любая мелочь может вывести на агрессию, не мудрено. Более того, если к одной мысли под воздействием дурмана привязаться – освободиться сложно. Внутри разгоралось пламя не только агрессии, но и кой какой досады, словно за неделю с хвостиком остался где-то позади. Б-г видит, все бы отдал за внимание публики с благотворительного концерта. Теперь сталось неуютно. Неужто «любимецъ публики» получит от них большее признание? Знать не знал его, и не хотел. Обязан быть на высоте, а для сего стоит хорошенько оттолкнуться со дна. Он хотел обозначить свою значимость, быть может, мнимую. Явно считая, что находиться должен один в лучах славы, разгневался, желая сорвать афишу, но сделать этого не мог. Посмотрят косо – такого допускать нельзя. Тем не менее, избежать этого не удалось.

На взводе, обогнув толпу граждан у входа, ринулся внутрь. Незнакомцы замечали, как не скрывая раздраженных эмоций, возвращается в прежнее русло исполнитель. Что касается до прочего, они были погружены в свои дела и разговоры. Поразились бестактности, на том все. Не знали они, с каким заоблачным настроением прежде Нил пожаловал. Можно полагать, имени даже его не помнили. Обычный ничем не примечательный человек.

Внутри пахло не так, как на прошлом концерте – хмель, спирт, затхлость и еле уловимая гниль. Возможно, так не было на деле, но мир вокруг Нила явно рушился под воздействием дурмана. Как и в любой другой день, небольшой зал занимали представители самого легкомысленного общества, только, стоит отметить, тогда их было несколько меньше привычного. Пусть время только подходило к началу, зрители собирались, да, думается, в связи с проблемами, о коих поведала Ефросинья Павловна, их будет не слишком много. Но, авось повезет. Помимо этого, чудилось, будто взгляды устремлены лишь на Собакина – больше не на кого. Мания преследования не покидала, но он прекрасно помнил для чего явился. Ни на что не взирая, принялся искать знакомых. Кровь приливалась к мозгу, а в конечностях наоборот появлялся холод – думалось скудно.

Не заметить мило воркующую компанию у сцены, так или иначе, сталось сложно. Бухарин, тот фляжник, что концерт последний затеял, а с ним и двое дам, кои проводили ночь с Нилом и Мамоновым несколько недель назад. Уж не думал, что снова с теми распутницами повстречается! Не хотел, в сути, поскольку волновали его иные вещи. И, кстати сказать, гадким да вульгарным на несколько секунд показалось ему поведение знакомца. Являясь излишне эгоцентричным, в голове та мысля надолго не задержалась, хотя порицать кого – совсем не его конек. Обнимает сразу двоих, да и чего? Если уж порицать – всех сразу, но делать то явно не ему.

Вечно веселые, даже в столь траурные дни, оставались таковыми. Словно в недостойной игра, они чокались бокалами, смеялись, но вмиг утешились, завидев пришедшего. Некая небрежность к нему все ж оставалась на лицах. Черненькая, та самая о кой разглагольствовал Саша, от чего-то разрумянилась, да чуть не подавилась. Чудовищный удел поджидали от хромающего Собакина. Думалось им, гульнуть теперь не выйдет. Хочется чего-то более шумного, да не знали они, что сетовать вовсе никто не собирался. Его сметал с ног гнев, вовсе не горечь от гибели приятеля.

– Неважно выглядите, Нил Тимофеевич! – усмехнулся фляжник, сильнее прижимая к себе черненькую, а та лишь взвизгнула от неожиданности. Неожиданным сталось и высказывание, словно последняя струна оборвалась.

– Вы что устроили? Разгул, стыд и срам! – указал он дрожащей рукой на сцену, за роялем на которой восседал еще один незнакомец. Опешив, трое переглянулись. Лукавит? – И без меня, – в тот же миг настроение вновь подскочило, а слушатели прыснули смехом.

– Глядя на внешний облик, заметно, что горевали, а вот по словам – вовсе нет, – вновь упрекнул фляжник. Хам. В тот же миг Нилу захотелось воротиться домой, назойливый человек – не лучшая компания, а блудницы, с коими уж имелась связь – сверх всего. Сталось противно. Играть роль страдальца совсем не хотелось – как в жуткую бурю, перемешалось все внутри.

– Я тут за делом, – слышалось, как настраивают рояль, совсем сбивая с мысли.

– Залить горе? – перебил. Молодые огрызки посмеялись, ничего не сказав. Все эти сцены так фатальны под чужой говор. Какой позор!

– От вас изволю требовать список гостей прошедшего вечера и еще кой чего, – замялся, хотя прежде такого не происходило. И кто только за язык тянул, для чего из-под одеяла вылез? Теперь уж не знал чего сказать, обнадеялся, что собеседники пьяны и расспрашивать не станут. Стены принялись давить на него, словно в психоделическом кризисе, а чужой смех на фоне – слишком звонкий и пронзительный. Появилось неизведанное стремление спрятаться. Не то, чтобы он был нежеланным гостем – просто потребление дает о себе знать.

– Хотите собственнолично проследить за делом Мамонова? – чуть склонил голову на бок, а взор его стал блистать. Говорил фляжник более серьезно, хотя, стоит отметить, делал то с трудом. Сей вопрос застал Нила врасплох, совершенно невразумительной показалась ситуация – концы с концами никак не мог свести. Это сюр какой-то! К чему речи толковать о погибшем, ведь исполнитель явно дал знать, что делать того не хочется. Умчался уж давно в неведанные дали Саша, закидали еловыми ветками, да всплакнув, позабыли. На прощании даже Собакин не присутствовал, так для чего столько вопросов чуждых? – Не просите. Нету. Туда приходили все, кто сам пожелал. Широкой я души человек, что поделаешь? – это раздосадовало, ведь план мог кануть в лету.

– Меня не спрашивали? Не искали? – точно знал, что история с Шофранкой не может быть завершенной.

Бухарин покачал головой, вопросительно глядя на Собакина. Спустя буквально мгновенье опомнился, принялся перечислять неких знакомцев, упомянул и пару зрителей – на том все. Заветного имени не прозвучало, от чего, стоит отметить, сталось очень горько. Под куполом муры, уж думал, что соврала Шофранка. Но, в прочем, трезвость рассудка еще имелась – для чего ей врать? Жаль, даже отчества с фамилией не успел узнать. Из всего этого явствует – плохо Нил себя почувствовал. Эта девушка с кафе – явно какая-то аномалия! Засела в разуме знатно, даже не ведал для чего желает отыскать. Опасно ли такое помешательство? Пора бросать разгульный образ жизни. Вероятно, все это от него. В нем явно все беды: перекрывает дыхание и влияет на рассудок. Надо осилить проблему, но не сегодня, верно. В связи с концертной программой некого «народного любимца», общими планами кабаре, выступить сегодня не удастся.

Гнетущее состояние не покидало, а лишь нарастало с паранойей. Не ведал выхода, кроме как снова отравиться, да потеряться временно. Было страшно, обидно, но одновременно желалось двигаться – от резких порывов надрывалось и рыдало сердце, не выдерживает боле. Словом, безысходное состояние. Зря только мотался, надрывался – сильно в любимом заведении не жаловали. Голова гудела, все лишь сильнее напрягало. Обращаться за помощью было боязно – кто чего подумает? Настали не лучшие времена, но клевать носом запрещается. Не знал уж, что нужно добиться, словно в самую страшную пургу остался на улице, иль гуляет по жуткому лесу в одиночестве – так запутался в себе. От жуткого давления в висках, казалось, вскоре кровь из носу пойдет. Это просто невозможно!

– Кой чего – то, о чем я догадываюсь? – вступила девушка, с которой Нил был некогда близок. Не совсем нравилась ее подача в разговоре, но не заинтересовать не могла. Очень уж ждал спасения. – Предыдущий опыт мне совершенно не был интересен. Весь вечер на взводе, а под конец с Галей, – кивнула в сторону черненькой. – Пришлось добираться самостоятельно. – От чего вы не удосужились помочь нам хоть до дома отправиться? Так нагло выгнали! – теперь уж Нилу чудилось, что его на колени опустили, принизили собственное достоинство, и грубо полили грязью. Совсем не хорошо, чтоб идея нечестивицы оскорбить так просто сошла с рук. Действительно, под утро прогнал прочь, было дело, но оскорблять – выходит за все рамки приличия. Считал он, правильно поступает с подобными людьми, и, впрочем, не надеялся вновь повидаться. Попытался придумать в ответ что-то колкое. В незнакомке и без сего нет ни капли буржуазности.

– У меня имеется, что ищешь, – его опередила черненькая, судя по вышеизложенному, Галя. Она выглядела гораздо менее интеллигентной по сравнению со своей приятельницей, а кривые зубы с серыми мешками под глазами превращали ее не в обычную ведьму, а в изумительно уродливую. Мужчины зачастую говорят, что таких спасает лишь фигура. Б-же упаси, и только она помочь может? – Но изволю просить, в таком случае, чего взамен, – изумительно Нил оглядел нелестную. Совсем нерезонно просить у него (!) в обмен что-либо, тем более человеку, выглядевшему словно гнилой кусок мяса. Неудачно выразилась, вероятно. Проведя несложную мыслительную цепочку, полез в глубокие черные карманы – там завалялось портмоне. – Ты действительно полагаешь, что в столь тревожное время мне требуются деньги? Ныне и самые высокопоставленные люди в панике, чего уж говорить о нас. Скоро жевать купюру будут, мне видится, – старалась пошутить, – а куповать на них нечего станет. Кратко говоря, не думаю я, что в столь враждебный день до дома доберусь.

– Я вам не извозчик, не прислуга, и даже не охрана, – совершенно в голове Нила не укладывалось о чем толкует мадам.

– Ты же добрался до нас? Вот и забери меня с Машей до дому, утром и следа не оставим.

Скривив лицо, вторая с порицанием посмотрела на Собакина. Он, заметив то, хотел выплюнуть пару неприятных словечек. Порванные чулки, короткое платьице, напоминающее ночную рубашку, и дорогое колье – явно нелицеприятное создание. О том, что знакомка ошибка не только молодости, но и природы, Нил задумался еще в то злополучное утро, а ноне видя ее в глупой шляпке с перьями, вовсе сравнивал с попугаем. Главное сохранять спокойствие, а то польет с три короба.

– С этим сучонком не желаю никуда идти. Я пусть устала уж сегодня, при данных обстоятельствах, тут останусь, – чудная жар-птица явно не собиралась льстить. Да и сам Нил, надо полагать, не особо планировал наступать на прежние грабли. Ишь, чего ей подавай! Такое впечатление, будто пригласили, хотя то, отнюдь, не правда. Говорит с претензией, словно знает Собакина не по мимолетной страсти. Любому не понравится. – К тому же, тут компания куда более развитая, веселая, и главное уместная!

– Ваш сон, дорогая, – использовал такое слово, ибо запамятовал имя, – я стеречь не обязуюсь. Вот знакомку позову! – перевел взгляд на порядком наскучившую черненькую. – Только, милочка, Галина, сейчас я не горю желанием здесь присутствовать.

По-человечески провести время не удалось, теперь грезил лишь воротиться домой. Галя и не отказывалась, сразу кивнула на предложенное. Немило попрощавшись, они покинули кабаре. Представление только начиналось, но, судя по всему, новоявленная спутница действительно валилась с ног, желая посидеть в тишине. В равной мере ощущал себя Нил. Тогда его моральное состояние несколько утихомирилось, скачки настроения закончились, пусть ненадолго. Его решение было абсолютно взвешенным, никаких необдуманных поступков. Много неприятного пришлось услышать, слава недолго там пробыл. Ничего толком, кроме порошка, не раздобыл, но и этому, стало быть, надо радоваться. С трудом тащился за дамой, коя передвигалась быстро и звонко, стуча красными каблучками. Она прекрасно видела, как натужно, опираясь на неизменный костыль, Собакин идет, но страшилась долго находиться во тьме бульваров. Ночь уж, как никак.

Огибая переулок за переулком, Галя неугомонно переходила от одного политического трактата к другому. Она высказывала свою позицию о положении в стране, но совсем смутно, несколько безграмотно. Иногда затихала, иль говорила тише, а слыша цокот лошадей, вовсе испуганно глядела по сторонам, хваталась за опорную руку Нила. Посему вечно останавливались, разглядывали чинно восседающих жандарм, проезжавших мимо, и продолжали путь. Потрясываясь, девушка провожала взглядом стражей порядка, а потом, в полтона, продолжала причитать. То ни так, и се неправильно делают… Уши вянут, слушая ее. Выглядели они, под немногими фонарями, как две маленькие и хрупкие пылинки.

Для Нила поведение Галины походило на шутовство. Конечно, доверия день не вызывал, но, откровенно говоря, то, о чем волнуются граждане – мало до него доходило. Разъезжают и пусть. Розгами не хлещут, из пистолета не стреляют, дурного слова не скажут – чего волноваться? Дама знатно раздражала, но вступать с ней в конфликт, стало быть, начетисто. Как бы серьезно она не говорила, да чудилось, пургу лишь нагоняет. Не слушал он, не вникал, так сделает и любой – слишком низка социальная ответственность. Не барышня, и не крестьянка. Собакин не сильно напрягался на сей счет. Тоже хотел оборачиваться, инда в мраке, прикрыть лицо – ныне казалось ему позорным расхаживать с подобной. Завидит кто, подумает плохое. Славу без того в своих кругах имел дурную, да вдруг Шофранка попадется? Очевидно, бросать любимые занятия не планировал, но чувствовать как барахтается в чужих глазах – дело гиблое.

Путь недалек, а заворачивая дворами можно было добраться совершенно быстро, только вот, тьма спальных районов тревожила Галю. Эта тягомотина, чудилось, не закончится никогда. Мамонову, вероятно, понравилась бы такая компания, и он с радостью вступил в разговор. Нил же молчал, стараясь продумать план действий на будущее. Думалось, надобно обмозговать рабочий день, привести себя в порядок, опосля влиться в колею. Правда что, застанет Шофранка в нехорошем виде или расположении духа, если продолжать дома чахнуть, вылезая только на работу, стоит избежать этого. Хотелось поскорее угостить ее чем-то, спеть, узреть реакцию и завести нежный диалог. В отличии от Гали, она не была потасканная годами, потому девушку хотелось изучать, словно открывая новые миры. Вне зависимости от достаточно завышенной самооценки Нила, ему казалось, что совершенно не соответствует Шофранке, милейшей души человеку. Как бы то ни было, прошлое не изменить, а будущее – нужно.

Напряженность обоих несколько преуменьшалась, когда показался пред ними длинный дом. Хотя он и имел всего два этажа, был громаден, очевидно потому, что квартиры там были большие, просторные. Собакин рассматривал крышу, на кою часто забиралась молодежь, и он не исключение – вальмовая форма позволяла сидеть там, встречать рассветы с закатами, производя впечатление на гостей. Ныне такие проделки небезопасны, и дело совсем не в ворчливых жителях. Родные места всегда как бальзам на душу, ничего не скажешь. Только лужа подле входа в парадную совсем была глазу не мила. Какой гадкий вечер!

Игриво, словно ребенок, Галя перепрыгнула преграду, затем потянулась к ручке двери. Уже внутри, наигранно, словно специально привлекая к себе внимание, громко вздохнула. Холодные стены отразили ее «облегчение» эхом, да надавили на больную голову спутника. Пусть был огорчен, но возвращение заиграло новыми красками, появилось некое спокойствие на душе. Отсутствовал какой-либо шум, никто никуда не спешил, и лишь изредка были слышны глухие переговоры соседей. Обычное состояние парадной ночью больно приятно и любимо сердцу. Тихо шептали коварные улицы, а дома уж чувствовалась полная безопасность.

Без лишних слов, повесив одежду, они проследовали к залу. Примолкли вовсе не потому, что не хотели будить прислугу, а по причине желания скорее потребить. Пагубное занятие, но трезвым ходить Нилу осточертело. Выставленные Галей условия соблюдены, а значится, даме стоило бы поскорее перестать копошиться в саке, искать то, чего он так ждал. На небольшом столике оказалась колба, от вида коей сердце его застучало быстрее.

За считанные секунды он избавился от принесенного, поделился с гостьей. Нечто внутри замерло в немом ожидании, появился трепет, от чего казалось, что он ученик в этом деле.

Первые десять минут он сидел запрокинув голову, занимаясь одним из привычных занятий – рассматривал потолок. Вновь слух прорезался, и каждый шорох, словно в двух метрах выстрел. Будто в мире ином находились.

– От меня чего требуется сегодня? – вопрошала Галя. Она жантильно улыбнулась, закинула ногу на ногу. Сидел бы Собакин ближе, притронулась к нему, притягивая внимание, показывая желание. Жаль, находился он поодаль, в своей совершенно чудной позе.

– Что? – вопрос Нила был совершенно незамысловатым, одначе от потолка он оторвался. Понял, конечно, что девушка желает охомтутать, но денег ей давать не планировал.

– Я ж дама не простая, – немного погодя, ответила. Опешил Собакин, чего теперь платить за ее присутствие надобно? – Планируешь уединиться? И мне хорошо, и тебе приятно, – с чего такие выводы – сложно полагать.

– Я вынужден согласиться?

– Нет, – рассмеялась, костлявой кистью поправила темные кудри. – Ты можешь позволить порадовать себя, и меня, в свою очередь, тоже.

– Что ж, по-твоему, вульгарность – это радость?

– Для тебя, смею полагать, да. Неспроста ж с моей работы почти все девчата с тобой знакомы: кто косвенно, а кто уж совсем близко. Говорят, много получают погостив у тебя. Говорят, тот еще кутила. Я-то сама одиножды тут была прежде, помнится.

Собеседник замолчал, словно ребенок коего долго ругали, опустил взгляд широких зрачков вниз. Многие юноши красуются друг пред другом сколько девушек сменили, мол, счет потеряли, да на его месте – это чеканная правда. Вправду не заметил, как множество дам прошло через него, сколько губ целовал, сколь шей гладил и волос трепал. Взалкал помыться раз сорок, а то и больше. Только вот, к печали его, сколько кожу не три, есть вещи от которых очиститься невозможно. Ох, кажется, как это было давно!

– Нет, – звонко, но в тоже время медленно опускаясь в шёпот, отрезал. – Они ошибаются, – хотелось откреститься от недавнего прошлого. – Это был не я, – в сущности, как дитя вел себя, решив соврать. Не планировал отстаивать свою позицию – чужими устами уж все сказано. Это, на самом деле, интересная реакция.

– Чего вы душой кривите? Коли денег нет – признайтесь.

– Довольно унижений на сегодня! Финансов у меня предостаточно, – и выглядел он вовсе не жалобно, вне зависимости от неряшливой одежды.

– Выходит, дело во мне? Только, слышалось, разных коллег вы потребляли, вне зависимости от их внешней красоты, по совести сказать!

Нилу хотелось поскорее закончить разговор, да вскрикнет если – ясно будет, что гонит пургу. Мерзко от себя, хоть голову на отсеченье отправляй. Делать нечего, сказать, впрочем, тоже. Себе объясниться не смог, отчеты родителям о разгулах не давал, чего уж о малознакомой Гале, слабой на передок? Быть может, просто весело время проводил? Отнюдь нет. Каждый день – беспробудная бренность бытия и горечь водки, боле не радовали, когда юношество миновало. Ныне это лишь рутина, то, без чего невозможно жить, но ответить на вопрос «почему?» сложно. Хочется ли кому находиться вечно в мраке? Очевидно, нет. Хочется ли кому в здравом теле его губить? Тоже нет. Можно предположить, он просто зависел от своего образа жизни, не задумываясь о будущем, словно поддерживая настоящее. Создал нужный образ – чего желать боле? Развлечения закончились, осталась только обыденность. Такое ощущение, что в отрочестве застрял.

– Галиночка, – решил перейти на привычную манеру общения, да ныне иные цели преследовал, нежели прежде, когда заводил подобные речи. Иногда подобным тоном, все ж таки, можно воспользоваться. – Вы чудесный и прекрасный человек, – говорить подобное было сложно, словно миллионы игл вонзились в язык. – Как девушка, смею выразиться, прелестны. Только вот, дело совершенно в ином. Не стоит нырять в пропасть моих размышлений, аки в чистейший рудник.

– Жениться, стало быть, решил? – никак не могла успокоиться Галя. – Для чего иначе верность хранить? Кому?

– Было б кому! – усмехнулся Нил, загадочно поглядев вдаль, к звездам, кои так смутно проглядывались в окне. – Хотя, все ж, есть кому, – и, очевидно, о сказанном вскоре пожалеет. Лишними были слова, дурман развязал язык.