– Наконец-то ты пришла в себя, моя дорогая!
Я вздрогнула. В комнату вошёл обаятельный мужчина пятидесяти лет. Его седые волосы были собраны в тугой пучок, а лучезарная улыбка, подобно сладкому мёду, липла ко всему, на что падали глаза доктора. Молча кивнув, я обернулась к окну. Ни мальца, ни бестактного господина не было. Только пострадавшая женщина красочно описывала произошедшее скучающим зевакам.
– Простите месье Дюваль, я немного озадачена.
– Чем же, Магда? – удивлённо спросил он.
– О, не беспокойтесь, ох уж эти мысли вслух, – ответила с деланным безразличием, – долго я была без сознания?
– Почти сорок часов. Ты потеряла слишком много крови, особенно по пути. Жан хоть и силён, но тащить тебя ему было сложно, в основном из-за платья, оно значительно утяжеляло.
Я было открыла рот, чтобы сообщить неприятный факт об этом платье, но Антуан быстро понял и, подняв руку, как бы останавливая меня, сказал:
– Да, уже дома мы обнаружили это.
Он указал на комод, где кто-то аккуратно выложил всё оружие, которое я тщательно прятала в потайные карманы подъюбника. Я перевела взгляд на доктора и виновато улыбнулась. Немного помедлив, я сказала:
– Хотелось бы немного размять ноги, уж очень не люблю лежать без толку.
– Понимаю, – сочувственно произнес он, – ты такая же неугомонная, как и моя родная Вите. Пока приляг. Я найду подходящую одежду и ты сможешь выйти.
Я послушно подошла к большой кровати и упала на мягкие перины. Он смотрел на меня так нежно, почти по-отечески. Для Антуана Дюваля я лишь несмышленое дитя, брошенное на произвол судьбы в раннем детстве.
– Бьянка готовит завтрак, чего бы ты хотела?
Живот неприятно заурчал, напоминая о том, что я простая, хоть и чертовски везучая, смертная.
– Что угодно на ваше усмотрение, месье.
– Я распоряжусь.
Мужчина вышел, а я осталась лежать безучастно, уставившись на сверкающую люстру. Раньше это была комната матери Вите, Дезири. Роспись на потолке, выполненная по заказу женщины талантливым художником, уносила в дальние миры, построенные чистейшими детскими грёзами. Над головой, прямо в комнате, простиралось искусственное небо. Облака-овечки гуляли по нему без страха. Они не оглядывались, не боялись пастушьей герлыги или серого, голодного волка. Тут пушистые создания в безопасности. Я прислушалась к их шагам и шёпоту. Ярки бекали о чём-то прекрасном, совершенно неземном. Ах, разобрать бы их болтовню, добавить что-то своё. Но они не ответят мне, гордые дурочки.
Я вновь встала. Подойдя к большому зеркалу в золотой раме я посмотрела на бледную, немного истощённую, но всё ещё дьявольски привлекательную девушку. Аккуратные, припухлые губы, слегка вздёрнутый носик и огромные, голубые “глаза-аквамарины”. Светло-русые, длинные волосы струились по худым плечам. Фигура отточенная, песочные часы, что вызывают восхищение мужчин. Для нас же, женщин, это стремление к идеалу может стать роковым. И эти ноги… Красивые и выносливые. Они пробежали за короткую, пока жизнь, сотни и сотни километров. Сначала спасая меня от фанатика отца, затем от разбойников, убийц и насильников, сталкиваться с которыми регулярно считается “издержками” моей профессии. Нельзя сказать, что я трусиха, но порой убежать самое разумное решение. В дверь постучали и знакомый девичий голосок пропел:
– Магди, к вам можно?
– Да Вите, крошка, проходи, – ответила я.
– Папочка сказал, что вам лучше, – радостно воскликнула она, влетая в комнату, – ваша одежда безнадежно испорчена. Я принесла вам платье мамы. Она носила его задолго до того, как… как…
– Была убита Вите. Не стоит бояться этих слов иначе сброд, – я кивнула на случайных прохожих под окном, – учует слабость твоего духа и с аппетитом сожрёт. Во всяком случае, не питая к тебе тёплых, сестринских чувств, я бы так и сделала.
– Папа говорит, что ваша дерзость однажды непременно сведёт вас на тот свет и я вижу – он прав, – расстроенно проговорило дитя.
– Пускай так, – небрежно бросила я, – главное, что сейчас, в это мгновение, я имею возможность дышать с тобой одним воздухом, а что будет дальше меня мало волнует.
– Вите, милая, не обращай внимание на это несносное создание.
В дверях стояла Рита. В её взгляде читалось и презрение, и ненависть, и сочувствие. Она прекрасно знала, что на самом деле чувствует человек с моей судьбой. За грубостью и дерзостью скрывается проклятый обществом ребёнок. Преданный, растоптанный изгой.
Вите отдала мне платье, заношенные сапожки и вышла из комнаты. Марго заперла дверь, а затем уселась на кровать, жестом приглашая меня к себе. Мы молча смотрели в зеркало, что стояло напротив, и думали о глупых, низменных вещах. Облака-овечки на потолке никогда бы не впустили в своё сознание подобную чушь.
– Такая нелепость, – тихо сказала я.
– Что за ересь пришла в твою пустую башку на этот раз, – спросила она, ухмыляясь.
– На кой чёрт вы спасли меня, а главное, как узнали, что я в этом гадюшнике?
– Ты знаешь, какое трепло этот слизняк Олеандр? В кабаке, что на Клиши, пьяным языком он взболтнул, что одна юная полька завтрашним вечером познает остриё его клинка. Слухи дошли до Жана, но, естественно, трактовал он это не совсем верно.
– Извращенец!
– Надо отдать ему должное, я тоже подумала о члене, – сказала она, хихикая.
– Лучше бы это, чем лезвие в боку, – ответила я, вяло усмехаясь, – а спасать зачем?
– Я знаю твой секрет, несвятая Магдалена, – прошептала она, заговорчески улыбаясь.