Глава 10. Без двадцати два
И люди были те же или, по крайней мере, такие же, и шампанского столько же, и та же разноцветная, разноголосая суетня вокруг, но что-то во всём этом чувствовалось неприятное, враждебное, чего я никогда не замечал раньше.
Ф. С. Фицджеральд «Великий Гэтсби»
Подписано было всё!
Монкес взглянул на последний объёмистый документ под названием «Приложение № 23 к контракту старшего научного сотрудника пятой лаборатории секретного отдела Главного Военного ведомства Объединённых Территорий Терены господина Гиза Тимрига Монкеса. Расписка в уведомлении о последствиях, наступающих в случаях нарушения господином Гизом Тимригом Монкесом приложений к настоящему контракту за №№ 6, 7, 8, 9, 12, 14, 16, 20, 21 и 22»… Приложение № 23, в котором было сказано, что он – господин Гиз Тимриг Монкес – предупреждён в письменной и устной форме обо всех – это было ключевое слово – даже самых неприятных последствиях, наступающих в случаях преднамеренных или непреднамеренных, в сознании или без сознания, под воздействием алкогольных, психотропных, наркотических и/или иных веществ, под моральными и физическими принуждениями, под угрозами третьих лиц, под финансовыми и иными искушениями, под влиянием личных симпатий, расположения, дружбы, сексуальных отношений и так далее и тому подобное – предупреждён обо всех(!) последствиях, наступающих в случаях нарушения самого контракта и данных приложений. Монкес взглянул на приложение № 23, сказал сам себе: да – и, не читая, как не успел прочесть и все предыдущие документы, подмахнул внизу свою роспись. Он довольно отложил электронное перо и уставился на кадрового агента, сидящего за столом напротив, под портретом президента Объединённых Территорий Терены – недавно переизбранного на свой пост господина Кориго Триро.
Итак, подписано было всё!
Лоснящийся курчавый пупс – кадровый агент в изумрудно-зелёном штабном кителе с сияющими нашивками – растянул свои напомаженные губы:
– Очень хорошо, господин Монкес, – округло произнёс он. – Поздравляю вас с получением нового рабочего места, новой должности и нового оклада. Согласно вашему нынешнему положению вы получаете ряд преференций. С ними вас ознакомят в отделе обеспечения сотрудников нашего военного департамента. Впрочем, вы уже прочли всё в приложениях к вашему контракту за номерами семнадцать и восемнадцать, а так же в двадцать пятом пункте приложения номер двадцать три.
Монкес согласно закивал, хотя прочесть за срок, который он находился в кадровом агентстве, было невозможно не только приложения, но и сам контракт. Конечно, Монкес никогда так не относился к делам, особенно к вопросам трудоустройства и следующих из него выгод и ответственностей. Он всегда читал контракты и тем более приложения, напечатанные мелким шрифтом, однако нынешняя ситуация требовала скорости приёма решения, ведь в два часа пополудни в тридцать шестую лабораторию должны были явиться трое в чёрной униформе и с чёрным чемоданом-сейфом. В два часа пополудни «Золотая сойка» должна была окончательно сложить свои крылышки в тридцать шестой лаборатории и спрятаться, как в яйцо, в этот секретный чемодан, чтобы по-настоящему вылупиться, опериться, взрасти и, наконец, взлететь в своём новом гнезде – в пятой лаборатории Квинтерры. В два часа пополудни… Поэтому сейчас мелочи Монкесу были не важны. В любом случае условия предлагались лучше нынешних, и предлагал их не кто-нибудь, а сам господин Сиупелли – один из могущественнейших людей, наверное, не только Квинтерры, но и всех Объединённых Территорий, к голосу которого прислушивался сам господин президент Кориго Триро. О существовании же неких строгих взысканий, наступающих в экстраординарных случаях, Монкеса предупредил божественный старец из отдела внутренних расследований. И тут его осенило: отдел внутренних расследований! Не безопасности, а именно расследований.
– Будьте любезны подождать несколько минут, пока отдел обеспечения пришлёт мне подтверждение о готовности к выполнению своей части обязательств по вашему контракту, – округло-ласково произнёс пупс.
– Да, – нетерпеливо кивнул Монкес, и чтобы хоть как-то снять с себя напряжение, спросил: – Скажите, почему перед переводом в пятую лабораторию меня вызывали в отдел внутренних расследований?
– Ах, – всплеснул ухоженными пальчиками пупс, – это вас напугало? Но вы понимаете: стандартная процедура, нацеленная на определение кредита доверия, а также оценку вашего уровня лояльности к правящей партии и к нашему президенту – уважаемому господину Кориго Триро, – пупс указал на портрет над собой. – Заключение об этом можно дать только после проведения соответствующего расследования.
– Да-да, понимаю, – облегчённо согласился Монкес, в голове которого теперь всё вставало на свои места, и вопрос о происшествии в Океане Туманов больше не казался таким провокационным.
– Вот и подтверждение, – довольно потёр ручки сияющий армейский пупс. – Секунду, пожалуйста, – он взял из принтера какой-то бланк, подписал, поставил печать, вложил в конверт и заклеил. – Прошу, господин Монкес. Это приказ на изготовление и выдачу вам нового пропуска. Идите в отдел охраны, а оттуда – сразу в отдел обеспечения. В отдел охраны и в отдел обеспечения, – поднялся из-за стола агент, протягивая свою руку для рукопожатия. – Всё ли вам понятно, господин Монкес?
– Да, – ответил Гиз, подавая свою руку. – Но вы обещали помочь мне еще в одном деле.
– Ах, простите, простите, – виновато засуетился пупс. – Пожалуйте, это бланки для претензий о заработной плате. Вы будете заполнять их сейчас? – и пупс в отчаянии посмотрел на часы.
Монкес тоже глянул на часы: до обеда – до двух часов пополудни, до прихода чёрного чемодана – оставалось двадцать минут.
– Я занесу бланки позднее, – торопливо сказал он и поспешил в отдел охраны, навстречу новой жизни.
Часть II. Но ведь это безумие, господин Монкес, безумие…
Глава 1. Изуродованное перо
…Дороти и её друзья были ошеломлены сверканием этого удивительного города.
Лаймен Ф. Баум «Удивительный волшебник из страны Оз»
Она вылупилась! Монкес не мог поверить: то, над чем он столько работал, столько бился… Вот оно: хрупкое, нежное, крохотное, пускай еще неживое – но чуть-чуть, близко… Оно, такое до боли родное, как… да почему «как»? Родное дитя! В стерильной камере, под стеклянным колпаком, на ладони манипулятора сидела и смотрела на создателя чёрными семечками глаз маленькая желтая птичка с хохолком и чёрными полосками на крыльях, совсем натуральная, почти что живая – его «Золотая сойка»!
– Вы довольны, господин Монкес? – услужливо спросил из-за спины низенький полненький оператор биопринтера, такой ласковый и скользкий, как жаба. – По техническим параметрам изделие идеально, но мы старались учесть все ваши пожелания и пожелания господина Кишера.
– Кишера? – вздрогнул Монкес.
– Да, господин Кишер заходил на этапе создания программы биопечати и просил внести несущественные коррективы.
– Какие? Какие коррективы?! – вскричал Монкес, перекашивая свою тяжёлую, заросшую двухнедельной бородой челюсть. – Почему меня не предупредили? Я здесь днюю и ночую ради этой птахи, понимаешь, ты… – Монкес глянул на криво пристёгнутую к салатовому халату лабораторной жабы табличку с именем этой мерзкой рептилии, но в ярости не смог прочесть ни одной буквы. – Я столько добивался идеальных параметров, и тут является этот Кишер, который не понимает ни в чём кроме своей микробиологии, не знает ничего, кроме своих проклятых бактерий; он тыкает пальцем, и вы тут же меняете мои расчёты? – буквально захлебнулся негодованием Монкес, наступая на лаборанта.
– Господин Монкес, господин Монкес, – закрываясь лапками и отступая залепетала лабораторная жаба. – Я – человек подневольный, мне сказали сделать ячейки для транспортировки – я сделал. Если бы мне сказали их не делать – я бы не…
– Ячейки? – замер Монкес, вперившись огненным взглядом в хрупкую птичку на роботизированной ладони.
Сойка смотрела своими блестящими, полными влаги глазами и, казалось, готова была немедленно вспорхнуть и помчаться по лаборатории, заливаясь весёлым щебетом.
– Ячейки, – выдохнул Монкес и поспешил к микроскопу. – Где? – рявкнул он, настраивая электронное око.
– Мы всё сделали аккуратно, – залебезила рядом салатовая жаба. – Всего на двух пёрышках. Задействовали самые нижние на ножках. На одну лапку влезло всего-то пятнадцать квадриллионов ячеек, и на другую – столько же, но они такие лёгкие, с крышечками… Господин Кишер уверял, что вес совсем не будет чувствоваться. Да вы сами взгляните: изделие не превосходит расчётных весовых параметров. Вот. Вот, посмотрите, господин Монкес, – лаборант просунул свои холодные пухлые лапки амфибии под руками Монкеса к компьютеру, ловко подогнал ладонь манипулятора под микроскоп и одним движением вывел на экран изображение основания самого нижнего пера птичьей ноги.
На необъятной, не вмещающейся в монитор жёлтой полосе ровными рядами красовались прирощенные к синтетической целлюлозе аккуратные призмы контейнеров. Между ними тянулись тончайшие линии электрических кабелей, предусмотрительно забранные в также специально созданные коробы, подведённые к идеальным кубам зачехлённых распределительных коробок. Создавалось впечатление городской застройки с домами, кварталами, с поперечными улицами поуже и широкими продольными проспектами, с будочками соединительных узлов-регулировщиков на перекрёстках, с ярко жёлтыми тротуарами и мостовыми. Под микроскопом раскинулся настоящий город солнца, блестящий теплом и уютом идеал мечты, еще пустой, но готовый принять в любой момент квадриллионы квадриллионов бактерий, распределить их по домам-контейнерам, расселить по типовым ячейкам-квартирам, с крышечками вместо потолков.
– Замечательно! – нежно похвалил собственную работу оператор. – Взгляните, господин Монкес, какой филигранности нам удалось добиться: отклонения от параллелей составляют не более одной в минус сорок второй степени угла. Это на три десятых процента точнее, чем знаменитая башня Дрифта в Таниане. А цвет? Стенки ячеек почти не отличаются от цвета основного материала. И крышечки, – всплеснул ручками лаборант, – они уникальны. Двойные, герметичные и не отстреливаются, как предполагалось вначале, но являют собой пневматические раздвижные заслонки, захлопывающиеся сразу после срабатывания поршня по выталкиванию содержимого. Это самая быстрая в работе система поршнево-заслонного механизма таких размеров. Она сейчас патентуется вместе со всем остальным, – и жаба так сладко улыбнулась своими «губошлёпами», что увидь это Монкес – он бы не сдержался. Но Монкес не увидел. И ничего не услышал.
Он прилип к экрану и заворожённо рассматривал идеальный солнечный город, расположившийся на пёрышке его сойки, его детища, так легко предавшего его, так легко изменившего свою сущность, стоило лишь этому дьяволу Кишеру приблизиться к ней. И чем больше вглядывался робототехник, один из ведущих специалистов пятой секретной лаборатории Военного ведомства Квинтерры Гиз Монкес в изуродованное, заражённое перо своей птицы, чем больше готовых к заселению кварталов проходило перед его взором, тем явственнее и сильнее представало перед ним одичавшее в безумстве голода, перекорёженное ненавистью, проклинающее всё сущее, неумолимое лицо будущего – лицо тотальной катастрофы. Но не это пугало его, нет. Больше всего страшило то, что на фоне этого дикого исступлённого лика он видел себя: обманутого, оболганного и обобранного нищего, вышвырнутого с сытых обеспеченных высот в грязь человеческого непотребства. Взвились в его голове последние слова салатовой жабы, эхом раскатились в сознании: «Она сейчас патентуется…». Она патентуется… Она! Что-то тяжкое перевернулось, болью застонало в его груди, и громче возопило негодование.
– Но ведь это самоубийство! – наконец прошептал он одними губами, отрывая от монитора обезумевший взгляд красных от недосыпа и усталости глаз и устремляя его на лаборанта.
– Что? – переспросила салатовая жаба.
Но Монкес не ответил.
Глава 2. Настойчивый сосед
Весь его облик, вся повадка ассоциировались с последней бодрой стадией того, что люди постарше называют скоротечной чахоткой.
Уильям Фолкнер «Пилон»
К входным дверям обширного стеклянного холла выскочил расторопный молоденький швейцар и, пружинно пригибаясь, принял у клиента пальто, шляпу, кашне. Он ощутил ладонью мягкость и тепло натурального фетра, натурального кашемира и невольно заулыбался шире столь приятному для кожи, непривычному касанию.
– У вас заказан столик, господин… – протянул он, стараясь продемонстрировать собой всё радушие фирмы.
– Монкес, – резко представился посетитель (человек высокий, сутулый, по-прежнему угловатый и вдобавок начинающий полнеть). – У меня постоянный столик, и вы обязаны это знать! – грозно добавил он. – Вы обязаны знать в лицо постоянных клиентов.
– Господин Монкес, – словно из неоткуда выступил один из управляющих заведением – аккуратный лакированный брюнет с коротенькими завитыми усиками, в атласном синем пиджаке старшего персонала и белоснежной рубашке с остренькими манжетиками. – Приношу извинения. Этот швейцар работает первый день. Он еще крайне неопытен, – растянулся управляющий гуттаперчевой улыбкой, пренебрежительно упирая на слово «швейцар». – Позвольте проводить вас, – сделал он пригласительный жест и, так, чтобы не заметил посетитель, одарил провинившегося новичка удавкой взгляда.
– Извольте, Бих – холодно бросил Монкес и двинулся вперёд по мраморной лестнице. – Гарионна здесь?
– Она прибудет через три четверти часа. Вы пожелаете Морской зал, Красный зал или кабинет? – спросил Бих и, оборотив незаметно для Монкеса улыбку в оскал, процедил швейцару: – Одна оплошность – и ты уволен. Звони Гаро!
Его улыбка тут же вновь закачалась искусной гимнасткой на изящной трапеции усиков, и он обратился к клиенту:
– В Морском зале сейчас господин премьер-министр и его гости – братья Претторни. Уверен, что господин премьер-министр будет не против, если вы вместе с госпожой Гарионной присоединитесь к нему и к братьям Претторни. Вы наверняка видели этих талантливых юношей в фаллос-шоу?
– Не видел, – огрызнулся Монкес.
– Тогда кабинет, – тут же предложил Бих. – Свободны «Небесные кущи», «Ночной бриз» и «Рандеву».
– «Конеанские девы»?
– Увы, господин Монкес, ничего не смогу сделать, там сейчас очень важная персона. По секрету, – Бих приподнялся на цыпочки и прошептал клиенту в самое ухо: – сам господин Тио Сиупелли…
– Общий зал! – тут же отрезал Монкес и широко зашагал по лестнице наверх, в убранный позолотой и натуральным деревом, уставленный по мозаичному паркету шестью десятками изысканных столиков роскошный Белый зал.
Посетителей в столь поздний, вернее, в столь ранний час в зале было крайне мало. Все они как-то очень удачно сосредоточились в конце зала, противоположном от столика, облюбованного господином Гизом Тимригом Монкесом – респектабельным учёным, имеющим уже восемь патентов на собственные изобретения и богатеющим за счёт своего ума и таланта. Но по-прежнему не очень модного, не очень глаженного, порой не всегда чистого и вдобавок – нелюдимого, страдающего мизантропией, клинически усилившейся за четыре сезона работы в пятой лаборатории Квинтерры. Его постоянный столик с надписью «зарезервировано» был недалеко от входа, за толстой колонной, как бы в закутке у стены, под умиротворяющим нездешним сельским пейзажем с речушкой, водяной мельницей, с группой милых обнажённых пастушек и пастушков, расположившихся у воды, в тени огромного древа, на фривольный послеобеденный отдых.
Монкес уронил усталое тело в кресло и неприязненно посмотрел на розовощёких филлид.
– Желаете завтракать или ужинать? – осторожно спросил Бих.
– Подавайте то, что в данный момент не нуждается в приготовлении, – заказал Монкес, вальяжно вытягивая под столом ноги. – И виски.
– Одну минуту, – исчез администратор.
Монкес развалился в кресле ровно на столько, на сколько ресторанное кресло позволяло это сделать, и презрительно уставился на пасторальный пейзаж.
– Виски… – неожиданно раздался из-за колонны подвыпивший голос. – У вас дурной вкус. В том состоянии, в каком вы находитесь, нужно пить водку и только водку!
– Откуда вы знаете, в каком состоянии я нахожусь? – раздражённо спросил Монкес, продолжая обозревать разнежившихся от полуденного томления дев.
Их тела были так белы, рассыпчаты, они полулежали в столь откровенных позах: едва прикрытые прозрачными туниками, едва игривые и едва зовущие; а пастухи были так атлетичны, так уверены в себе и так нетерпеливы, что Монкесу стало противно.
– Когда человеку нашего с вами положения всё равно, что употреблять в пищу, да и, признайтесь, всё равно, употреблять ли пищу вообще, то это говорит только о том, что вы в прескверном настроении, сосед, – продолжил пьяный голос из-за колонны. – Позвольте представиться: писатель, и по совместительству профессор истории здешнего, а, стало быть, столичного университета – Йозеф Стэнли. Да, уважаемый сосед, вы не ослышались: Йозеф Стэнли.
– Никогда о вас не слышал, – грубо отозвался Монкес, однако оторвался от пастушек, несколько подобрался в кресле и перевёл взгляд на колонну.
За ней стоял столик, который в своё время Монкес очень хотел зарезервировать для себя, но не сумел по причине его постоянной занятости неким «внезапнобывающим» клиентом. И вот теперь тот самый «внезапнобывающий» наконец внезапно объявился в крепком подпитии и желал поболтать. Монкеса охватило чувство неимоверной досады.
– Вам не хочется со мной разговаривать? – спросил Стэнли.
– Нет. Мне хочется побыть одному, – откровенно признался Монкес колонне.
– Это есть неправда, – возразил Стэнли. – Если бы человеку нашего с вами круга хотелось бы побыть одному и при этом выпить, – он бы, скорее всего, отправился домой, в уютные тихие апартаменты, где молчаливый предупредительный лакей бесшумно подал бы коньяк и хорошую закуску; или, например, поехал бы за город в тишину здешней природы: лесов, озёр, лужаек – поближе к восходу, поближе к поэзии; на худой конец он бы взял в ресторане отдельный кабинет, но никак не выбрал бы общий зал. Вы успели подсчитать сколько «бы» было в предложении? – и, не дожидаясь ответа, перескочил на другую тему: – Однако, вы первый человек, наверное, за последние сорок пять – пятьдесят сезонов, который не удивляется моему имени.
– А что не так с вашим именем? – спросил Монкес, критически глядя на принесённую отбивную, картофель под экзотическим соусом и салаты, живописно разложенные по ячейкам фарфоровой тарелки.
– Йозеф Стэнли, – повторил пьяный голос из-за колонны. – Неужели вы вправду не находите ничего странного?
– Абсолютно, – ответил Монкес, жестом показывая Биху, что заказ его устраивает и тот может удалиться.
Из-за колонны выглянула седая взлохмаченная голова с квадратным лицом, мясистым носом, полными губами. Бородка была вопиюще остра, а под висками болтались две тощие косички, перехваченные ярко розовыми защипками. И эта наглая, неприятная Монкесу голова с нескрываемым потрясением воззрилась на него, вращая огромными чёрными глазами под не менее огромными очками в платиновой оправе с вкраплениями мелких рубинов.
– Йозеф Стэнли, – настойчиво произнесла голова, и не получив ровным счётом никакой реакции, обиженно добавила: – Это земное имя.