Толян приподнял голову, посмотрел на деда. Дедок выглядел просто, будто и правда из деревни, однако Толян видел, что всё, что дед наговорил до этого, было чистым бредом. Ложью. Но старик остановиться не мог, потому что в этом его наказание. Он нагло врал, и ложь его видели все, кто шёл рядом с ним, и сам дедок понимал это. Но никто из тех, кто слушал его, эту ложь не обличали, а наоборот пытались рассказать свою, такую же наглую и противную.
А ещё дед тащил два железных ведра с водой. Он носил их из одного колодца в другой. В одном набирает, в другой выливает. И снова набирает, несёт до другого колодца, выливает. И так по кругу. Идя по одной тропинке, словно она была подписана. Никуда не сворачивая, ни в коем случае с неё не сходя.
– Дайте пройти, – снова сказал старик, нервно притопывая ногой. – Мне надо спешит, у меня дети некормленые. До вечера надо бы сварить им хотя бы супу. И чаю вскипятить, заварить заварник, скоро гости должны пожаловать. Дочка из-за границы приезжает, из Америки. В Нью-Йорке живёт. Там на Манхетенне. Дом такой большой, замок. Особняк. Дворец, круче чем тот, что в Питере. У неё там сорок слуг и конюшня есть. Кони такие добрые, дорогие, все породистые. Она иногда катается на них и к нам приезжает на них. В общем, дай пройти, мил человек. Нам срочно нужна вода, чтобы полить лук и укроп. А то совсем завянут, что есть будем. Есть-то нечего. Бедные мы, нищие. Дети у меня даже картофелину не видят, вот на одном лопухе и живём. Ой, как страшно представить, что будет, когда зима придёт. Лопух-то зимой не растёт. Так что если я не принесу воду вовремя, меня старуха с говном сожрёт. Ну или дети, их у меня семеро. Четыре дочки и три сына. Очень милые ребятишки…
Толян больше не мог слушать бред старика и быстро вскочил на ноги. И зачем люди лгут? Зачем придумывают небылицы? Что в этом особенного? Ведь можно промолчать, если говорить не хочется или стыдно в чём-то признаться. Можно сказать, что без комментариев. А можно, что говорить не хочется. Есть много всякого, чтобы избежать вранья. Так в чём сила лжи? Толян ни при жизни ответа не нашёл, ни после смерти.
Отступив в сторону, он ещё раз отошёл, потому что оказался на пути молодой женщины, которая тоже что-то рассказывала, неся два ведра воды. Она поднималась в горочку, торопилась к стоявшему на вершине колодцу. И другие рассказывали. Они друг другу рассказывали небылицы, лишь делая вид, что слушают собеседника.
– …А Салова сказала, что купила это платье за сто тысяч. Что за чушь?! Она его на рынке за тысячу взяла. Я видела. Я рядом стояла, спортивный костюм покупала за тридцать тысяч. Вот он. Ну как тебе? Последний забрала. Я хотела жёлтый, но жёлтого не было, Крысова забрала жёлтый. Зачем ей жёлтый? Она толстая такая, в жёлтом костюме, как бройлерный цыплёнок. Сало аж свисает. Она сказала, что весит семьдесят килограмм, интересно в каком месте? Я вешу пятьдесят пят, а она в два раза больше меня. А Балаболова сказала, что она весит восемьдесят три. И как можно столько весить? Я вешу пятьдесят килограмм, а она весит все сто. Нет мне всё равно сколько весит Салова, но зачем же так нагло врать…
Что первым появилось ложь или сплетня? И чем отличается ложь от сплетни? Если заглянуть в словарь Ожегова… Впрочем, у Толяна не было под рукой смартфона и доброго спасительного интернета. И словаря тоже не было. Но если так подумать, то сплетни от вранья ничем не отличались. Одно рождало другое и не важно, что появилось раньше: ложь или слух.
Толян отошёл ещё дальше, но и это его спасло. Мимо проходила другая женщина, уже преклонного возраста. Несмотря на то, что она тащила вёдра с трудом, говорила без остановки и такую чушь, что Толян не смог вникнуть в слова и сделал шару шагов вправо. Однако опять оказался на чьей-то тропинке. Пропустив вперёд мужчину, который рассказывал о том, как пил в баре кофе с какой-то знаменитостью, Толян остановился на его пути: тут у каждого была своя дорожка.
Оглядевшись, Толян отметил, что находится на невысоком пригорке. И вся территория состояла из холмов, по которым сновали люди, идя от одного колодца, до другого. Толяну показалось, что это наказание не такое уж и ужасное. Люди, которые врали, будто дышали, не испытывали сожалений по этому поводу и уж точно не знали, что такое стыд. И даже когда их уличали во лжи, продолжали врать, придумывая бредовое оправдание на ходу. Так в чём же смысл наказания? Когда каждый врун купается в своей лжи, как алчный ублюдок в деньгах, которых ему постоянно мало?
Однако приглядевшись к мимо проходящим лжецам, Толян отметил, что у некоторых языки и рты были грязные, словно испачканные в грязи. А у некоторых кровавые, словно кто-то изрезал их. И несмотря на это, они говорили и говорили, однако в их речах не было ни слова правды. Лишь ложь. Ложь, которую Толян ненавидел всеми фибрами своей души.
– Анатолий!
Толян не сразу понял, что его зовут. Он ещё смотрел на мужчину его возраста, проходившего мимо и нёсшего очередную чушь, при этом обильно поливал грязью одного из своих коллег, когда Толяна окликнули снова:
– Анатолий!
Женщина поднималась в пригорок, махала ему рукой, привлекая к себе внимание. На вскидку лет тридцать, в длинном красивом платье, с глубоким вырезом. Надо сказать, что грудь в вырезе Толяну понравилась сразу. Сверху на платье была накинута белоснежная шубка. Светлые волосы, длинные и мягкие, спадали на спину и плечи. Женщина была красива. Однако что-то в ней Толяну не понравилось ещё в тот момент, когда она первый раз позвала его по имени.
– Ох, прошу прощение, – сказала женщина, чуть не столкнувшись с одним из лжецов. Смахнула невидимую грязь со своей очаровательной шубке и продолжила путь. – Анатолий, доброго времени. Пойдёмте скорее отсюда. Тут долго нельзя находиться. Конвейер, – и она взяла его за локоть и потянула прочь, ловко лавируя между спускающимися и поднимающимися людьми. Толяну показалось, что их стало больше, и потому сопротивляться он не стал. Пошёл за ней.
– Полнейший ужас, ненавижу это место. Вы только представьте сколько они болтают. Они бесконечно болтают. Говорят и говорят. И так двести сорок лет. Бесконечных разговоров. Двести сорок лет. Вы представляете? Конечно, для нас это время – короткий промежуток, но когда этот промежуток не имеет конца и края, когда даже вздохнуть спокойно не возможно, потому что на смену одному приходит другой, это настоящий кошмар. От их лжи у меня начинается мигрень. Эти сказки, не знаю, как эти ложь и сплетни назвать, меня сильно нервируют. А в последнее время лжецов развелось столько, что вот, смотрите… – Дама с трудом протиснулась между нескольких, идущих по своей тропинке людей. Более того, она говорила громко, чтобы перекричать нарастающий гул голосов. И Толяну пришлось, так же как и она, лавируя между людьми, напрягать слух, чтобы её слушать, отметая лезшие в голову слова мимо проходящих лжецов. Хотя по существу, её болтовня ему даром была не нужна.
– Бесконечное множество. Такое ощущение, что все люди в одно мгновение стали врать и сплетничать. Куда катится мир. Не наш, конечно же, а ваш, людской. Да и к чему столько врать? К чему вообще ложь? Что в ней такого особенного? Люди перестали говорить правду. Люди вообще перестали понимать, что такое правда, а что такое ложь. Я так понимаю, для них это одно и тоже. И я так понимаю, им не важно, солгут они или же нет, им важно только одно – солгать. Ложь они ставят превыше всего. Странно. Но что самое смешное, – она тихо рассмеялась и смех этот показался Толяну тоньше колокольного звона, – они верят в то, что говорят. В собственную ложь. Это так глупо. Ох, наконец, мы пришли, – она неожиданно сменила тему, и Толян, не успев удивиться, шагнул во мрак, а когда сделал ещё один шаг оказался на огромном поле.
– Ах, – произнесла дама, о которой Толян на мгновение забыл. Он осматривал огромное пространство, отмечал сухую траву и выглядывающие из неё, то тут, то там овощи. Толян не понимал смысла наличие здесь свеклы и морковки, картошки и лука. Может он хотел есть? Или же он оказался где-то…
Где?
Толян глянул в сторону и наткнулся на лежавший недалеко большой арбуз, и вдруг безумно сильно захотел сорвать его, разрезать и проглотить пару кусков спелой, сочной красной, сахарной мякоти.
– Вот тут я люблю бывать, – снова заговорила дама. – Здесь и воздух другой, и наказуемые другие. Ох, Анатолий, идите сюда.
Толян оторвался от созерцания арбуза, осознал, что есть он не хочет, а значит и не надо думать об еде, повернулся к собеседнице и уже собрался сделать шаг, но остановился. Она сидела на спинке заднего сидения большого кабриолета, и за спиной у неё были раскрыты белоснежные крылья, а над головой сверкал ярким светом нимб, как показалось Толяну, намного красивее, чем у того Ангела, однако ничем не отличающийся. Раскинув руки в стороны, его новая знакомая, как оказалось тоже ангел, наслаждалась жизнью.
Толян почувствовал небольшую тревогу. То ли его Ангел решил оставить всё так, как есть и обиделся окончательно, то ли решил сыграть с ним злую шутку. Например, превратился вот в эту особу. Что, конечно, глупо и маловероятно.
– Анатолий, ну идите же сюда. Нам нужно ехать, – поманила она его, соскальзывая со спинки сиденья и присаживаясь на мягкую подушку. Крылья тут же пропали, будто и не было их. Будто они только привиделись, не более. – У вас мало времени.
– Мало времени? – вопросил Толян, пока что плохо понимая ситуацию, но решив прокатиться на кабриолете. Всё-таки в этом мире есть средства передвижения.
Толян открыл дверцу автомобиля, сел рядом с женщиной и снова подумал, что его спутница очень красива. Впрочем, такими и должны быть ангелы. А не мужиками, что насмехаются и раздражают нескончаемой болтовнёй о том, как им тяжело тут живётся.
– Поехали, – сказала Ангел и взмахнула изящной ручкой.
Толян только сейчас понял, что за рулём никого нет. Посмотрел вперёд. Конечно он многое повидал в этом мире и многое оставило на его душе неизгладимые шрамы, но он не думал, что увидит то, как состоящая из мужчин и женщин группа, поднявшись из сухой травы, натянув верёвки, потянет огромный кабриолет вперёд, радостно улыбаясь и глядя на себя в разной величины зеркальца. Толяну на короткий миг показалось, что он очутился в дурдоме.
– Понимаете, это всё моё. Под моей юрисдикцией. Сейчас у меня перерыв, – Ангел с лёгкой задумчивостью посмотрела на наручные часики: золотые, украшенные, как подумалось Толяну, драгоценными камнями. – Поэтому я пришла за вами. Что я могу сказать, Анатолий, наша работа очень тяжёлая. Если учесть то, что некоторые факты меня, лично меня, не удовлетворяют. Ну, например, наказание лжецов. Я их органически не перевариваю, а то, что они под моей юрисдикцией – ещё больше ненавижу. Я говорила Котику, то есть Дьяволу, забери у меня этих… А он мне сказал, что у него места нет. Значит, лицемеров забрал, хотя по сути им тоже можно было бы отбывать наказание в междуними, а лжецов не хочет забирать. Ну как сказать, не хочет. Он этих не хочет. Лжецы и сплетники ведь тоже делятся на группы. Те, из-за лжи которых случилось убийство, самоубийство и прочие более крупные грешки – да, попадают в ад, а те, которые просто несли дурь, выметали грязь из-за углов своими грязными языками, сюда. Ко мне. Это, я скажу вам, Анатолий, очень печально. Я бы даже сказала, грязно. Мне порой кажется, что я окунаюсь в грязь. Червивую грязь. Я иду по червивой грязи в своих прекрасных белоснежных туфельках. И меня пробирает до дрожи, когда я думаю об этом.
Она на доли секунды замолчала, и Толян подумал, как хорошо. Поле было бесконечным, и пока Ангел трещала, Толян отметил, что тянувшие кабриолет неустанно смотрели на себя в зеркала. Затем они отрывались от созерцания своих прекрасных рож и толкали зеркала себе в рот. Жевали их и осколки летели в стороны, а они их пытались ловить, и те, кто ловил, смотрелся в этот огрызок, но тут же толкал его в рот. Они плакали и стенали, когда жевали и глотали зеркала, но в какой-то момент у них появлялись новые и всё начиналось по кругу. Толян осознавал, что это за наказание, однако ещё не совсем отошёл от лгунов, которые остались позади.
– О, Анатолий, смотрите, – встрепенулась Ангел, и нимб над её головой, во время пути чуть погасший, но так и висевший над головой, будто какая шляпка, отражая эмоции и чувства, засиял чуть ярче. Тянувшие кабриолет, вместо того, чтобы смотреть вперёд или на то, на что указывала Ангел, продолжали смотреться в зеркальца и тут же есть их, даваясь осколками. Вот кто-то уронил осколок и с диким воплем упал на землю, чтобы его поднять, но кабриолет не остановился. Он проехал по несчастной женщине, и другие, что тянули автомобиль прошлись по ней, как по мусору. – Как хорошо, что мы наткнулись на театр. Туда, туда! – скомандовала мелодичным голосом Ангел, и души свернули в сторону.
Ехали они не долго, буквально считанные секунды. Когда автомобиль остановился, тянувшие машину повалились на сухую траву, кто-то подполз к кабриолету и открыл со стороны Ангела дверь, и она вышла, ступив на несчастного. Острый каблук-шпилька проколол кожу и вошёл наполовину в тело. Крови от прокола не было. Мужчина под её ногами, продолжая жевать зеркало, захрипел, а она двинулась дальше и перед ней то и дело, падали непонятно откуда взявшиеся мужчины, и она шла по ним, как по тропинке, спокойно и легко, несмотря на то, что шпильки в некоторых входили на всю длину. Толяну это напоминало дешёвую пародию на поклонение, несмотря на то, что все тут занимались лишь одним – нарциссизмом.
– Пойдёмте скорей, – звала его Ангел, быстро продвигаясь к стульям, что стояли посреди поля. Толян шагнул из кабриолета и наступил на одну из дам, что лежала у него под ногами и неотрывно смотрелась в зеркало. Ощутив себя гадко, Толян попытался вернуться в машину, но авто уже и след простыл. Оно исчезло. Толян огляделся, затем ступил, как ему казалось на пустое место, но под ногой тут же появился мужчина. Уже довольно старый. Он смотрел на себя в зеркало и плакал. Толян скривился, ощутил отвращение ещё большее, нежели к врунам. Сглотнул вязкую, как ему показалось горькую, от тошноты слюну, и попытался сделать взмах косой. Уходить отсюда надо, да поскорее.
– Ой, погодите, – Ангел возникла рядом с ним неожиданно, такое ощущение сложилось, будто она тут и стояла. – Ну куда же вы? – мило улыбнулась. За спиной мигнули, появляясь крылья. Нимб стал ярче. Она схватилась за Толянову руку и крепко сжала её. – Побудьте у меня в гостях ещё немного. Тут так красиво. И мило. Мой дом самый лучший, Анатолий. Ко мне редко приходят гости. Вообще гостей не очень люблю. Люблю сама ходить по гостям, – и Ангел потянула его к стульям, и Толян пошёл за ней, не в силах сопротивляться. А под ногами кряхтели, стонали, плакали и рыдали, кто жуя, а кто простоя глядя в зеркала, наказуемые за своё чрезмерное себялюбие. – Но отдых выпадает редко. В основном работа. Всё время работа. Устаю очень, но как говориться, ничего не поделаешь. Если не работать, то как быть. Как жить? М? – Она вроде бы говорила с Толяном, но в тот же момент казалось, что говорит сама с собой. А когда они подошли к стульям, вскрикнула: – Ой, какая прелесть! Присаживайтесь.
Толян плюхнулся на простой деревянный стул, осмотрелся. Люди под ногами пропали, слава богам, однако впереди на небольшой сцене, грубо сбитой из досок, стояла женщина. Она, сложив руки в молитве, что-то говорила, и Толяну казалось это было так наигранно, что хотелось встать и крикнуть: «Не верю!»
– Вы обещали мне жизнь, монсеньор. Но вы солгали. По-вашему жить – это значит только не быть мертвым! Хлеб и вода – это мне не страшно. Я могу питаться одним хлебом; когда я просила большего? И разве плохо пить воду, если она чиста? В хлебе нет для меня скорби и в воде нет горести. Но запрятать меня в каменный мешок, чтобы я не видела солнца, полей, цветов; сковать мне ноги, чтоб никогда уже не пришлось мне проскакать по дороге верхом вместе с солдатами или взбежать на холм; заставить меня в темном углу дышать плесенью и гнилью; отнять у меня все, что помогало мне сохранить в сердце любовь к Богу, когда из-за вашей злобы и глупости я готова была его возненавидеть, – да это хуже, чем та печь в Библии, которую семь раз раскаляли огнем!..
Толян был в театре, когда-то в далёком детстве. Мама водила его на сказки, и Толяну тогда нравилось. После каждого спектакля Толян взахлёб обсуждал с мамой Лисичку, Зайчика, Волка, Иванушку, Змея Горыныча и других героев спектакля, обсуждал сюжет, говорил, что нравится, а что нет, кто его герой, а кто злодей. И мама с ним всегда соглашалась, лишь изредка объясняя почему тот или иной персонаж совершил такой поступок. Однако стоило пойти в школу, как любовь к прекрасному искусству пропала в раз. И потом, когда бывали шансы сходить в театр, он отказывался. В последний раз Толян ходил в театр с Ладушкой. Заснул, а когда проснулся, ушёл. Вместе с Ладушкой. Кажется ей не понравилось тоже. Он не понимал сути театра, не ценил его как искусство, не относился к нему как к чему-то возвышенному. И сейчас, читавшая Бернарда Шоу монолог Жанны Д, Арк из пьесы «Святая Иоанна» актриса ни капельки не цепляла, а наоборот жутко раздражала. Чуть ли не каждое слово она утрировала, чуть ли не в каждом предложении вздыхала, прикладывала к груди руки или же возносила их к небу, страдала, округляла глаза, кривила ужасно рот, переигрывая в тысячу раз, и при этом обожала себя на сцене. Обожала до такой степени, что Толяна тошнило. А она читала и читала, и Толян, сидя на седьмом ряду, чётко знал, что за пьеса, что за монолог, что за героиня и насколько отвратительна работа актрисы, будто он был драматургом или же режиссёром.
– О, святая булочка, она так ужасна! – Ангел расхохоталась своим прекрасным голоском, но Толян не услышал в этом ни презрения, ни отвращения. Ангел была восхищена тем уродством, что создавала на сцене бездарная, но бесконечно влюблённая в себя актриса. – Вы посмотрите на неё, Анатолий, как отвратительно она читает уважаемого Бернарда Шоу. И как пытается подражать Жанне Д, Арк. Мне кажется за такое искусство её надо вместо Жанны сжечь на костре. Кстати, Жанночка в аду. Да, Котик её забрал. Скажу честно, история и реальность отличаются, как небо и земля. Конечно, что-то и правда, но в большинстве случаев вымысел. Вы должны и сами понимать. Вы жили в эпоху, когда на ваших глазах реальность была одной, а в исторических справках другой. Ну, это всегда и везде так. У нас тоже история меняется, расходится с действительностью. Ничего не поделаешь это сущность человека и высших существ. Мы всегда хотим быть лучше и справедливее. Но это такая глупость, – Ангел вновь рассмеялась. – В истории нет справедливости. В истории нет свободы. В истории нет понимания. Всякая великая история создаётся на костях и пишется кровью. Кровью народа, конечно же. Потому народ всегда был, есть и будет. Надо же по ком-то идти, и надо же на ком-то ехать. Я вам скажу правду, Анатолий, в нашем мире кабриолеты ездят только при помощи душ. А как иначе? Никак.
Ангел коротко поджала плечами, нисколько не сожалея о сказанном, а актриса продолжала читать. На этот раз она взялась за монолог Нины Заречной из Чеховской «Чайки».
– …Я – чайка… Нет, не то. Я – актриса. И он здесь… Он не верил в театр, все смеялся над моими мечтами, и мало-помалу я тоже перестала верить и пала духом… А тут заботы любви, ревность, постоянный страх за маленького… Я стала мелочною, ничтожною, играла бессмысленно… Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом. Вы не понимаете этого состояния, когда чувствуешь, что играешь ужасно. Я – чайка…
– Как всё уродливо, – в свою очередь продолжала говорить Ангел, замолчав лишь на секунду. Толян подумал, что ангелы все болтливые, даже такие красивые. – Она читает такой монолог и при этом точно уверенна в том, что невероятно талантлива. Что лучше её нет во всём мире. И что зритель, любой, лежит у её ног. Она безумно сильно любит себя в искусстве и готова умирать от этого снова и снова. Она готова принести в жертву любого, чтобы стоять на этой сцене. На любой сцене. Надо любить искусство в себе, а не себя в искусстве. Жаль, что сейчас многие этого не понимают и даже не знают этого выражения. Люди сейчас любят и обожают исключительно себя во всём. И не только на сцене и в актёрской деятельности. Посмотрите на мамочек. Посмотрите на папочек. А на лучших домохозяек. Особенно на тех, кто оставляет мусор у порога дома, боясь пройти три метра до мусорного контейнера, и при этом уверяет других, что дома у них идеальная чистота. Это так чудесно, – восхитилась она тем, что считалось по сути своей не нормой для обычного человека.
Толян даже и не думал вступать в диалог. Зачем? Кажется этот Ангел не просто любит поболтать, она любит себя в этой болтологии. И смеясь над другими и говоря о них, при этом не видит себя. Но несмотря на это, Толян с ней был согласен. Многие люди перестали видеть других людей, некоторым и зеркал не надо, чтобы любить себя и своё отражение. Всё чаще и чаще Толян сталкивался с людьми, которые судили по себе и не могли принять того факта, что сосед другой и живёт по-иному. Эти товарищи были уверены в том, что остальные живут так же, как они: одеваются, как они, ходят, как они, любят, как они, ненавидят, как они, ну и прочее. И при этом не принимали других такими, какие они были. Люди перестали понимать других, но при этом яростно желали, чтобы кто-то понял их.
Впрочем, это только мнение Толяна. Его наблюдения. Порой Толян задавался вопросом: неужели и он такой? Оказалось, что нет. И даже как-то радостно стало на душе. Потому что смотреть в зеркало… триста лет, а потом жрать его и давиться осколками, при этом рыдая, ему точно не хотелось бы.
– Ох, смотрите, а вон ещё одна. Ой, она ещё хуже. Вы посмотрите, что она пытается делать?
Ангел залилась звонким смехом, а Толяну смешно не было. Женщина пыталась то ли танцевать, то ли кого-то изображать, при этом она бормотала себе под нос, и Толян каким-то чувством понимал, что она читает монолог Нели из пьесы Арбузова «Жестокие игры».
– Хотите, лучше я вам тихонько одна станцую? У меня такой номер есть, для знатоков, «Вышел гусь погулять» называется. Я еще в седьмом классе с ним выступала… – бормотала она и лицо её при этом ничего не изображало. А ещё Толяну показалось, что она была, как Толянова жизнь, унылой и серой. И как и говорила ангел, эта актриса тоже считала себя чрезмерно талантливой, и подружки её, а так же родители воспевали этот «талант», и Толяну стоило бы её пожалеть, но жалко не было. Ангел смеялась над ними, а Толян чувствовал… Он не понимал, что он чувствовал. Но явно не симпатию, и уж точно не обожание или же любовь.
– Так что вы от меня хотите? – наконец, заговорил Толян.
– М? – Ангел посмотрела на него, будто не понимая, что он имеет в виду, а потом спохватилась. – О, святые бублики, вы правы, нам надо торопиться. А то перерыв скоро закончится.
И, схватив Толяна за руку, потянула прочь. Толян не хотел идти, но шёл. Снова шёл по людям, что неотрывно пялились на себя в зеркала, а потом ели их, давясь осколками. В какой-то момент Ангел отпустила его, и Толян воспользовался этим мигом. Вот только вскинуть руку у него получилось, а опустить нет. Ангел легко остановила взмах указательным пальцем, уперев это очарование в ржавый кончик косы. Заглянула Толяну в глаза, и он увидел длинные и пышные, словно маленькие чёрные пёрышки, ресницы, яркие, цвета лазури, глаза, а потом, посмотрев чуть ниже, пухлые алые губы, на которых играла мягкая, но опасная улыбка.
– Не стоит этого делать, Анатолий, – сказала она своим очаровательным голоском, в котором мягкость сочеталась со сталью. – Не надо злить ангела.
– Да, что вы, уважаемая, никого я не злю. Вы здесь все какие-то нервные. Я просто хожу туда-сюда, никого не трогаю. Вы чего от меня хотите, ангелы?
– Ничего, – коротко пожала она плечами. Вид при этом был самым что ни на есть невинным. – Ровным счётом ничего.
– Да как же. Болтаете без умолку, у меня уже от вас, извините, голова трещит. Куда-то тащите и не даёте мне спокойно идти туда, куда я хочу идти.
– Я вам рассказываю про свой дом. Про лгунов, про лицемеров, правда те в аду жарятся, про нарциссов. В театр вас сводила. Вы когда в последний раз были в театре? Это же так весело. Это просветление. Искусство. Культура… А, куда вы собрались? – и сделала чересчур заинтересованный вид.
– Далеко, – ответил Толян.
– Боюсь, что вы туда не дойдёте. Если далеко, тогда нет. У вас времени осталось очень мало.
– Так вы отпустите меня, может успею.
– Нет. Не успеете. И не могу я вас отпустить. Нам надо срочно вон туда.
– Это зачем?
– Ах, вам нужно просто заплатить штраф, – она опустила руку, подула на палец, будто сдувая пыль. – Ничего особенного. Чистая рутина. Вы несколько раз пересекали границы, что находились под юрисдикцией разных ангелов, а так же проходили границу ада и рая. Ещё вы зайцем проехали на поезде «Солнышко», что является прямым нарушением правил нашего мира. Видели то, что не следовало видеть и, естественно, прикоснулись к душам. Я про тот момент, когда вы пытались спасти одну из девочек-самоубийц. Это было глупо, Анатолий. Она уже умерла и в том вагоне было её наказание. Конечно, девочка отправится в перерождение, но она должна расплатиться за то, что лишила себя подаренной богами жизни. Так что не стоит, Анатолий, нарушать закон. В нашем мире он создан, чтобы его НЕ нарушали. Поэтому не путайте наш мир с людским.
Затем, что стало совершенно для Толяна неожиданностью, поцеловала его в губы, лёгким и мягким поцелуем, прижалась и тут же отстранилась. А после улыбнулась.
– Пойдёмте. Нам немного осталось. – И взяв его под руку, направилась дальше, продолжая говорить. И Толяну ничего не оставалось делать, как последовать за ней, уже не обращая внимание на тех, кто лежал под его ногами. Уж больно Ангел была убедительна в своих попытках привести его в то место, о котором из них двоих знала только она.
Впрочем, мысли о побеге так и роились в Толяновой голове, и он решил обождать удобного случая. Ведь тот должен был появиться, хотя понимал, что надо бы меньше думать об этом. Толян уже давно понял, что высшие существа читали его, как открытую книгу. А ещё в груди скапливался гнев. Снова. Раздражение лезло из всех щелей, и он копил эти отрицательные чувства и эмоции, он знал, они помогут ему вновь.
10. Должники бывают везде
Сарай. Первое впечатление Толяна, когда он посмотрел на деревянный, покосившийся домик, в который страшно было войти, но к которому они двигались. Вдруг сломается. Казалось бы, уже можно было бы перестать удивляться увиденному, но Толян продолжал задаваться вопросами и в который раз пытался понять этот мир и осознать положение вещей. Осознать то, что с ним происходит. И мысль о том, что вполне вероятно это сон, отчего-то в тот момент закрепилась в голове лучше другой мысли. И всё же, несмотря на неоднозначное состояние, Толян шагнул на шаткое и скрипучее крыльцо, идя следом за ангелом, которая была уверенна в том, что Толян последует за ней.
Когда за его спиной закрылась дверь, убранство домика вдруг неожиданным образом, как именно Толян не успел понять, как впрочем всегда, расширилось и преобразовалось. Ожидая увидеть нечто убогое, или же что-то в деревенском стиле, Толян в который раз приподнял брови. Бегло окинул просторную комнату, напомнившую тот зал ожидания, когда он первый раз оказался в загробном мире. Она была заставлена столами, за которыми сидели прилизанные статисты. Жуть как похожие на того лифтёра, которого Толян встретил в лифте, что довёз его до Дьявола, и того рыжего, что выдавал ему документ, перед тем, как Толян переступил порог зала распределения. Комната полнилась разными звуками: шуршанием бумаг, скрипом тарахтящей техники, противными трелями телефонных звонков, монотонным бормотанием, жалобными стонами, всхлипами, молитвами. Кто-то даже исповедывался, отчаянно выпрашивая у прилизанного статиста прощение за свои грехи. Работа кипела и казалось, что ничто не может нарушить эту тошнотворную рутину. Даже перерыв на обед или же конец рабочего дня.
– Это моя команда. Мои мальчики-статисты, – говорила Ангел, идя между стоявшими в два ряда столами, за которыми сидели деловые работники. Они не обращали внимания ни на Ангела, ни на Толяна. Трудились в поте лица. У некоторых напротив них за столами сидели люди, все они рыдали и что-то просили, один даже на столешницу забрался, стоял на коленях и молился. Что к чему? Толян сразу же понял, им выносят приговор: одного туда, другого сюда, а третьего ещё куда-нибудь.
– Не люблю контактировать с душами, – остановившись и резко повернувшись к нему, прошептала в лицо Ангел. Толян чуть не столкнулся с ней носом. Вовремя затормозил. – Они всё время ноют, жалуются, плачут. Сопли эти. Без умолку рассказывают о том, какие они несчастные и что жили они в нищете, но не отчаивались, и что добрые и отзывчивые и всё время помогали нуждающимся… Боже. Ложь. Анатолий, кругом ложь. Даже когда приходят сюда, лгут. Казалось бы, помер, так веди себя соответствующие. Так нет, продолжают быть такими, какими были при жизни. Я вам скажу так, горбатого могила не исправляет. А я вам уже говорила, Анатолий, лгунов не выношу. Это ужасно. Поэтому выписала себе несколько мальчиков, чтобы они занимались распределением душ. Но вы не подумайте, – Ангел снова пошла вперёд, и Толяну показалось, что этот проход, который вёл между столами и который был от силы метров десять, бесконечный. – Я тоже работаю. У меня своя работа. А то некоторые утверждают, что я ничего не делаю. Вот мерзавцы. Как может ангел ничего не делать? А кто открывает лифтовые двери, а кто активирует лифты в целом. И потом, я подписываю распределительные документы и смотрю, чтобы грехи были соразмерны наказанию.
– А список услуг у вас тоже имеется? – спросил Толян, когда она сделала небольшую паузу в своей бесконечной речи.
– Конечно, – просто ответила Ангел, коротко пожав плечиками. – Он у всех ангелов есть. Жизнь сложна и тяжела, Анатолий. Везде. И здесь тоже. Каждые сорок лет я должна менять свою шубку и туфли. За это время они становятся такими грязными, что химчистка уже не спасает. Это всё души. Приходят грязные, сопливые, заплаканные. Ох, гадость, да и только, – Ангел покривилась, Толян не видел как, но зато почувствовал. – Портят своими просьбами и унижением, а ещё ложью и лестью воздух и природу. Вы же сами видели, что они творят. Из-за этого мех и портится. И кожа тоже. Туфельки-то из натуральной кожи. И камешки приклеены натуральные. Не дешёвка, что продаётся у вас на рынках. А купить новое дорого. Зарплата нищенская. А я всё же ангел и привыкла к более насыщенной жизни. Тряпочки, типа накидки, меня уже не удовлетворяют. Шубки – вот ценность каждой женщины, – и она снова резко повернулась к нему, раскинув руки, будто показывая свою шубу, при этом счастливо улыбаясь. Толян радости Ангела не разделил.