Шагая по облакам

– Это мне пацаны сделали, чтобы красным горел. После того, как в мясорубке побывал, чуток погнулся. Парни выровняли и лампочки заменили. Теперь вот так сияет. Говорят прикольно, в моём стиле, и я тоже думаю, что не плохо, но всё же мне нравилось, когда нормальный свет был.

Толян ничего не ответил. Он продолжал стоять у порога в большую комнату. В какой-то момент он подумал, что это тоже наказание. Дьявол привёл его в квартиру, в которой Толян жил с родителями, именно туда, где мама умирала и где умерла, через сутки, после того, как попрощалась с Толяном. Где Толян плакал, закрывшись в другой комнате, где долго курил, глядя на этот чёртов диван, где пил, вместе с отцом, а потом приходил в себя, потому что жить надо было дальше. Потому что жизнь продолжалась! Без мамы, но продолжалась. Всему своё время.

Воспоминания рывком бросили Толяна в прошлое. Сменяющиеся одна за другой картинки, заставили плотно сжать зубы и ощутить подступающий к горлу ком горечи и выступающие на глаза слёзы. Что-то жалкое и гнилое закрутилось в груди, сжалось и потом взорвалось ядовитым цветком, заполнив все внутренности своим ядом и сжигая душу без остатка, и тут же, вновь возрождая её, будто феникс из пепла, чтобы опять сжечь в адском огне боли, сожаления и утраты.

– Толенька, возьми меня за руку… – мама попросила его тогда. И просила об этом сейчас. Смотрела на него, лёжа на диване, улыбалась и протягивала сухую, дрожащую руку. И Толян готов был сделать шаг вперёд, чтобы сжать в своих ладонях прохладную ладошку и долго не отпускать, пока мама не провалиться в нечто подобие комы и больше уже никогда не придёт в себя, чтобы позвать его по имени и чтобы посмотреть на него голубыми глазами…

– Потапыч, – Дьявол оказался перед ним так неожиданно и с такой довольной рожей, что Толян взмахнул рукой.

Коса разрезала квартиру чёрной тонкой полосой, и Толян рухнул в темноту. Ощутив прилив дикого гнева, он взмахнул косой снова. Нужно было вернуться обратно к маме. Ещё раз сжать её руку, сказать то, что он хотел сказать, но не сказал. Побыть с мамой ещё немного. Ведь это такой шанс и он выпадает лишь раз! Только раз! Всего лишь раз! Маленький раз, чтобы побыть с мамой и сказать, как сильно он любит её…

Толян упал и, не обращая на боль внимание, вскочил на ноги. Но квартиры уже не было. И Дьявола тоже. Ничего не было. Лишь пустота.

6. Собиратель камней

Пустошь.

Еле заметная дымка. Серое небо, прятавшееся за этой дымкой. Серые камни, укрывшие всю землю. Ни солнца, ни звёзд, ни луны. И темноты не было, что удивляло. Деревьев тоже не было. И травы. И цветов. И домов… Только унылое пространство, терявшееся за горизонтом. Такое же, как всё здесь, уходящее в никуда и идущее из ниоткуда. Печальное зрелище.

Толян поднял руку с косой и хотел уже было взмахнуть ею снова, но передумал. Надо успокоиться и сложить мысли по порядку. Надо продумать дальнейший шаг, да и проанализировать всё то, что с ним случилось за этот период. А ещё мысленно потянуться к тому табло, где в строчке с его именем в крайнем квадратике значилось время. Сколько ему осталось собирать облака, которые он больше не собирает? И сколько ещё ему быть в этом загробном мире, который ни ад и не рай, и не другой мир, и даже не тот, в котором Толян жил до этого?

Табло показалось сразу же, как только Толян подумал о нём. Представил и тут же в голове всплыла огромная зала, чем-то напоминавшая зал ожидания в аэропорту, только без кресел, стульев, киосков и туалетных комнат. Без ничего. Просто огромное помещение с высоким потолком. Комната была пятиугольная и на каждой стене, от пола до потолка, от одной бесконечности до другой, тянулись списки. В зале стояли люди, их было много. Они толпились, одетые в серые одеяния, в надетых на головы капюшонах и напоминали персонажей из фантастических фильмов. Они неустанно пялились на фамилии в строчках, замерев как не живые, и Толяну чудилось, что каждый из них был на своём месте. Каждый из них следил за одним именем.

Толян быстро нашёл то, что искал, посмотрел на другой край строчки. В отдельном квадратике сменяли друг друга цифры. Ему остался пятьдесят один год. Чуть больше половины. Странно. Совсем недавно было шестьдесят… Шестьдесят… Забыл. Потому что незначительные цифры запоминать не было надобности. И всё же… Время в междуними отсчитывалось по-другому. Но неустанно шло вперёд, не останавливаясь ни на мгновение. Можно даже сказать, что оно летело. И Толян здесь тоже, как и в том мире, где он был жив, не успевал за ним следить. Это что же получается, он проживал здесь года так же бесполезно, как и в прошлой жизни? Проживал, не обращая на них внимание? Скакал от одной остановки по требованию до другой, смотрел на чужие муки и страдания, перемалывал в голове увиденное, что-то для себя отмечал. С чем-то соглашался, а с чем-то нет. Пытался осмыслить чужую жизнь при этом примеряя что-то на себя, а что-то отталкивая. Что-то или кого-то осуждая, а кого-то или что-то оправдывая. И ощущение бесполезности происходящего, ощущение того, что всё это путешествие бессмысленно, сейчас скручивалось болезненным узлом в районе живота и поднималось вверх, к груди, чтобы там заскрести тонкими, но острыми когтями по бледной и раненой душе.

В голове что-то щёлкнуло, и в одно мгновение Толян вернулся к Дьяволу. И к аду. Преисподняя ни капельки не удивила его. Всё так, как человек и предполагал. Всё так, как описывали писатели в своих книгах и показывали в кино. За исключением одного: Дьявол какой-то странный. И наклонности у него тоже странные. Правда мост, по которому шёл Толян, искупая мелкий грех, казался той самой классикой жанра. И боль, что Толян испытывал, была привычной, будто жила вечно, вот тут, у него в груди и в аду, и для этой боли был создан именно этот мост. И по шаблону плавились ботинки, и угли, в которые превратились доски подвесного моста, всё по той же схеме оставляли ожоги, сжигали плоть и даже кости. И Толян, будучи там и стоя сейчас вот тут, среди редкой мглистой дымки в сером междуними осознавал весь ужас ада и жестокость Дьявола, и чётко понимал, что от наказания ни один из грешников не уйдёт. И не важно, малый грех или большой, в междуними ты попал или прямо в ад, ты всё равно пройдёшь свой круг, пусть всего лишь по подвесному мосту.

Так сбежал Толян или нет? Может это и есть наказание? Сначала облака собирал, потом к Дьяволу попал. Отработал свой, по словам Ангела, незначительный грех…

Нет, сказало что-то Толяну, а может и сам он себе сказал, чтобы успокоить или же убедить себя в своей правоте, а не в той, что была на самом деле или же которой он не знал, это не наказание. Толян сбежал. Вот только зачем? По какой причине он бродит по этому миру, что ищет и куда направляется? «Я ищу забвение, – ответил он себе. – Ищу и понимаю, что навряд ли когда-нибудь найду его. Но подойти хотя бы к калитке этого места очень хочется…»

Конечно помогать ему никто не собирается. Впрочем, Толян помощи не искал. У него есть коса. Она разрезает пространство. Отличное средство передвижения. Она может доставить его до забвения. Толян это понимал и ощущал. Однако не мог сообразить, как бы взмахнуть так, чтобы в следующий миг оказаться там, куда хотелось попасть. Или не взмахивать?

Как же всё странно. И самое главное, Толян чувствовал, что что-то упускает. Но что не мог понять. Мысль крутилась у него в голове и ему казалось, что ещё немного и он ухватит её за хвост, однако та постоянно ускользала. И это раздражало. С другой стороны, не то, чтобы Толян думал об этом. Он практически не думал. Лишь сейчас решил углубиться в размышления. Вот только казалось ему, что он держал эту мысль у себя на закорки, с того самого момента, как оказался в месте, где собирал облака. Держал её, уверенный, что она сама явит себя ему, как эврика или зажжённая лампочка в тёмной комнате – раз и ответ. И Толян больше не будет мучиться. Но не всё так просто. Она медленно съедала его, отвлекая от общей картины происходящего. Будто кто-то специально, намеренно отводил его взгляд в сторону и путал сознание.

Однако, а так ли нужно ему ловить эту мысль, чтобы осуществить свой план? Прошитый белыми нитками, возникший совершенно из ниоткуда план: найти место, где существует забвение, как считал Толян вечная смерть. Ангел говорил, что это высшая мера наказания. И что это совершенно иное, нежели представляет Толян. А представляет он то, что его душа растворяется во мраке и становится частью темноты и пустоты. Ангел говорил, что в забвении души лишь засыпают, а когда надо, их пробуждают и отправляют проживать жизнь заново. То есть, несмотря ни на что, они имеют право на новую жизнь. И Ангел сказал, что жизнь у этих душ не сладкая вата. Однако Толян в тот самый миг не поверил Ангелу. И не верил ему сейчас. Забвение на то и забвение, чтобы исчезнуть навсегда. Не просто забыть и отправиться в перерождение, а испариться.

И разве имеет право кто-то лишать его такой радости? Лишать его права выбора?

Имеет, ответил сам себе Толян. Кто его слушать будет? Кому он нужен со своим мнением и со своими желаниями? В этом мире правят боги и ангелы. Люди – лишь песок. Букашки, которых топчут сапогами высшие существа. Но женщина ангел, которую он встретил у реки, сказала, что люди имеют право на всё. Так почему же тогда Толян не имел права выбрать себе дальнейший путь? Отчего сейчас он прорубает себе дорогу косой, которая бросает его то туда, то сюда и ни черта ни туда, куда ему нужно?!

– Ну чаво, долго ещё стоять будешь? – вопросили в стороне и Толян повернул голову к говорившему.

За правым плечом в трёх шагах от него застыл чёрт. Кажется Федя. Застыл с видом обречённого святого мученика и хорошего до зубовного скрежета чёрта, который хотел бы бока отлежать, да вот нет, работать заставили. Который натворил много чего, и грехов – целая тележка, так нет же, уверяет всех, что невинен, как слеза младенца. Выглядел чёрт всё так же, и от человека не отличишь: всклокоченные волосы, козья бородёнка, усы лохматые и длинные, рубаха в мелкий синий цветочек, серые с полосами порты, онучи да лапти.

– А тебе какое дело? – спросил Толян, удивляясь тому, откуда тут чёрт. Неужели он всё ещё в аду? Нет, по ощущением это междуними. – Хочу и стою.

– Да стой сколько хотишь, – равнодушно пожал плечами Федя. – Мне-то чаво. Просто стоишь и думу думаешь, а я тута тоже с тобою стою. А у меня, знаешь ли, в отличие от тебя, делов-то куча не меренная.

– И чего тебе от меня надо? – вопросил Толян, крепче сжимая древко косы.

Вот те на, то Ангел за ним, как хвост, то Федя, чёрт плешивый. Так получается, каждый Толяна догнать сможет! Так есть ли толк в том, чтобы бегать от одного угла до другого, как загнанный зверёк?

– Дык, Дьявол-батюшка просил узнать, чего на ужин будешь? Мясцо али чаво другого?

Слово «мясцо» чёрт произнёс с таким смаком, что Толяна слегка передёрнуло: перед глазами предстала не самая радужная картина. И он слегка покривился.

– Ничего, – ответил Толян и тут же подумал о том, что Дьявол знает не только, где он, но и то, что Толян придёт к нему снова. Знает? Или предполагает? Толян к Дьяволу вновь не собирался. Этот путь для него закрыт. Он дорогу к забвению ищет! Так какого… лешего Дьявол посылает чёрта, чтобы тот узнал его предпочтения в еде? Неужели так получится, что в следующий раз, взмахнув косой, Толян окажется вновь в аду? Дьявол видит будущее?

– Не-е, так не пойдёть, – чёрт чуть помотал головой, и в этот момент был деловой до отвращения. При этом говорил просто и выглядел тоже просто. – Ежели я без меню вернусь, мне Дьявол-батюшка голову открутить и отдаст бесам, чтобы те в футбол с ею гоняли. Это ж на тыщу лет, как моя садовая головушка будет пинаться из стороны в сторону, да хрен ещё знает по каким землям-то. Ты скажи чаво жрать-то бушь, и я уйду.

– Вали к Дьяволу, – сказал Толян, пораскинув чуток мозгами. Чёрт поднял вверх брови, тело его вытянулось, будто вот-вот и его всосёт в трубу, но затем вернулось в прежнее состояние. Федя тут же рухнул перед Толяном на колени.

– Не гневайся, Потапыч, не твори зла, – начал причитать чёрт. – Я хоть и чертяка, но хороший. Срок свой отмотал на верхних этажах адца, потом по контракту пшёл в армию-то. Дак ранили там меня, кровию на англицкой войне искупил остатки грешков-то. И тута Дьявол службу предложил. Пришлось продать ему душоночку свою-то, иначе бы забвение меня ждало-то. А я ж в забвение не хотю. Потапыч, пощади! Не гони ни с чем к батюшке! Это ж мало бесы головой будуть играться-то, дак душу Дьявол разорвёт на куски и половой тряпкой сделаеть, а потом, кода она совсем станеть чёрная и грязная, в забвение зашвырнёть…

– Погоди, Федя, так ты знаешь, где забвение?

– Знаю, Потапыч, знаю-ю… – чёрт собравшийся дальше причитать, замолк. Проболтался. Затем спокойно добавил: – Знаю, но не скажу.

Толян прищурился, наклонил голову на бок. Федя считал мысли с его лица и скривился.

– Потапыч, ну пощади, – уже по-другому взмолился чёрт и была видна во всём этом та самая фальшь, с которой Ангел рассуждал о кредитах, а Дьявол о том, как много стало грешных душ и уже пихать их некуда. – Ну низя говорить-то об том ни тебе, ни кому другому. И на кой хрен тебе сдалось это забвение-то?! Это ж вечный сон. А когдась разбудят, то жизнь будеть не малина. Страдать бушь. То от болезней, то от потерей каких. Да и много от чего-то. Забвение ж – это ж вышка.

Толян немного подумал, потом сказал:

– Если забвение – это не конец, а всего лишь очередное наказание, то есть ли такое место, где души умирают навсегда и становятся частью тьмы и пустоты? – Эта мысль осенила его неожиданно. Ведь не могло же быть такого, чтобы души не умирали полностью.

Федя несколько секунд молча смотрел на Толяна, чуть прищурившись. И Толян видел, что тот решает говорить или нет.

– Вот придёшь на ужин, – сказал чёрт, поднимаясь с колен и отряхивая штаны, – тогда Дьявол-батюшка тебе об энтом и поведает. Ежели ты спросишь его.

Толян задумался. Чёрт опять стал до отвращения невинной овцой, и Толян понимал, что круг замкнулся. Что толку пытать Федю, высшее или же низшее существо, которое могло вытягиваться, как резинка и исчезать, а потом появляться из ниоткуда. Да и посылать к Дьяволу тоже не имело смысла. Раз чёрт здесь и спрашивает о его предпочтениях в еде, значит, Толян всё равно попадёт к Дьяволу снова. Сможет ли убежать? Сможет ли спрятаться? А зачем? Дьявол знает, где находится то, что ищет Толян. То есть… не забвение, а нечто иное, что поможет ему навсегда раствориться в темноте…

Так и Ангел знает, и другой Ангел, что у реки, тоже. Но от Ангелов Толян почему-то бежит, а вот прямо к Дьяволу собрался, только лыжи надо бы начистить!

Чертовщина какая-то!

– Дак и я ж тебе говорю, хрень какую-то придумываешь, – Федя коротко пожал плечами. – Тебе тута осталось пятьдесят годиков-то. Всего-то ничего. Ты даже и половины пути-то пройти не успеешь. А ежели задержишься, бушь нарушителем. А нарушителей жестоко карають. Ой, тебе лучше и не знать-то как. Так что, Потапыч, кончай от эти, ёлки-палки, и давай говори, чаво жрать-то бушь.

– Яичницу. Глазунью с белым хлебом, – ответил Толян, не думая.

Чёрт тут же засиял, как начищенный медный таз, затем щёлкнул себя по шее и спросил:

– А чаво на запивон? У меня самогоночка есть отменная. Сам варил. Бражка подошла уже. На крови грешников с осьмого, алкашей, замешанная. С них всегда хорошая брага получается.

Толян покривился и сказал:

– Чай. Малиновый.

– Тьфу ты, – махнул Федя рукой. – Дак то у ангелов-то энтих, чай с малиной. А у нас крепкие напитки. Ну да ладны. Ежели хотишь, то будет и чай. Ну, тогда я пшёл. Ты энто, не задерживайся. А то Дьявол-батюшка не любить, кады опаздывають. Злятся они очень и тогда рога нам откручивать начинают.

– А когда прийти-то? – спросил Толян.

– Значиться, через шестнадцать годков, на пятом месяце, двадцать втором дне, одиннадцатом часе, тридцать седьмой минуте, шестнадцатой секунде.

– То есть, двадцать второго мая, в одиннадцать-тридцать-семь, – подытожил Толян. Уж больно дата была знакомая.

– Ну да. Так и есть. В общем, Потапыч, я энто, пошёл?

– Иди, Федя, иди.

Чёрт исчез, так же, как исчезал при Дьяволе. Толян ещё немного постоял, собираясь с мыслями, а затем отмахнулся от них. Но мысли так просто оставлять Толяна не желали. Разлетались в голове как бильярдные шары. Тут же всплывал и разговор с Федей, и Дьявол, который ждёт его через шестнадцать лет, и ещё думал Толян о своём путешествии, которое вот на этом месте не заканчивалось, и место, где он сейчас был следовало бы изучить, как другие, и та самая мысль, которую он никак не мог уловить, нервировала его и зудела в голове, как комар над ухом. А ещё Ангел – Толян был уверен – ждал его в своём кабинете, и был он злой, как голодная, сидящая на цепи собака. И думал Толян о том, что забвение, как оказалось, имеет иное значение… В голове была такая каша, что Толян чувствовал: он сходит с ума! Нет, надо отдохнуть! И Толян, зачем-то поднял руку с косой – вновь собираясь сбежать, – но тут же опустил. Прищурился, рассматривая очертания чего-то невысокого в бледно-редком тумане. Затем прошёл вперёд и остановился.

Горка из камней была небольшая. Доходила ему до колена. Но камни были разной величины и эта горка ещё должна была ими пополниться и вырасти вверх. Толян обошёл кучку и когда оказался на прежнем месте, приметил женщину. Она шла к горке, неся в руках два камня – один побольше, другой поменьше. Остановившись у горки, она глянула на Толяна, потом не совсем понятно пожала плечами и опустилась на корточки. Уложив камни к основанию горки, она пошла обратно, чтобы через некоторое время вернуться назад, неся большой камень. Его она уложила тоже у основания, развернулась и ушла вновь в туман, вернувшись ещё с одним большим.

Время собирать камни? Так?

Настало время, когда человек должен осознать свои поступки, посмотреть назад и проанализировать жизнь: как жил, что делал, что творил. По сути человек должен был осознать это в тот момент, когда умирал. Как Толян. Лёжа в больнице, на старых простынях, он прокручивал в голове свою жизнь и как ни странно, вспоминал даже то, что забыл. Оттого, наверное, те воспоминания казались нереальными. Но факт сбора камней оставался на лицо: он вновь и вновь анализировал свои деяния, понимая насколько одни были фатальными, другие глупыми, третьи неправильными, четвёртые опасными, пятые никчёмными, а шестые ещё можно было исправить. Вот только то времени не хватало, то храбрости, то сил, то желания. Ну, а человек, которому он насолил, прощал или же забывал, и жизнь продолжала течь своим чередом. И в этом у каждого человека было спасение.

Эта женщина скорей всего умерла неожиданно. Скоропостижно. У неё и времени не было, чтобы осознать и перемолоть в голове всё то, что с ней случилось и не было времени, чтобы попросить прощение, кого-то увидеть, кого-то простить или что-то исправить. Потому она и собирала тут камни.

Впрочем, Толян, умирая, сам ни у кого ничего не просил и ни с кем не прощался. Он был уверен в том, что умрёт и больше никогда жить не будет. Что душа – это аморфное тельце, что рождается вместе с сосудом, то есть телом, и умирает вместе с ним. Ещё Толян думал, что нет души вовсе. Он вообще сам себе противоречил. Уверял всех, что нет загробной жизни, нет перерождения, нет ада и рая. И нет богов и ангелов. И чертей тоже нет. Тут же думал о забвении, и чётко понимал, что больше жить не захочет. Что если тот бог, в которого он не верил и считал, что его нет вовсе, скажет ему: «Толян, иди живи снова», Толян развернётся и пойдёт в противоположную сторону, туда, где души исчезают навсегда. Но вышло всё по-другому. Вышло всё как-то… Как-то через одно место.

Однако, с другой стороны Толян тоже собирал камни. Что если облака, это и есть его поступки, деяния, труды. И не важно, осмыслил он всё это перед смертью, важно то, что в загробной жизни, вот в этом месте, у которого самое идиотское название из всего того, что Толян слышал в своей жизни – междуними, он всё равно искупает свои мелкие прегрешения, отрабатывает прощение и исправляет то, что можно было исправить, но что не захотел, поленился, постыдился, чего испугался.

– Это самый большой мой проступок, – сказала женщина, уложив на вершину кучки огромный камень, даже больше тех, что она опустила к подножию горки. Толян посмотрел на неё. А она печальными, уставшими глазами смотрела на камень, будто видя в нём то самое деяние, которое совершила, но которое не исправила. – Тогда я поругалась с папой. Я была не права. Всё было из-за Никиты. Я его любила, а он меня нет. Папа мне об этом говорил, и даже запретил выходить за него замуж, но я не слушала его. Ведь мне казалось, что я была миллион раз права. И мне казалось, что тот ублюдок любил меня так же, как я его. Дурочка. Из-за него я поругалась с самым близким и родным человеком. Я сказала, чтобы папа не приходил на свадьбу. Видеть его там не желала. И папа не пришёл. А через две недели, когда я была с этим ублюдком в Тайланде, отдыхала на пляже, за счёт моего папы, папа умер. А ещё через две недели мой любимый муженёк изменил мне с подругой. И тогда я поняла, насколько сильно была не права. Тогда с моих глаз сошла розовая пелена. И тогда было столько сожалений, но уже поздно было что-либо возвращать. И даже цветы на могиле моего папы и дорогой памятник не смогли исправить то, что я наделала и изменить то, что произошло тогда.

Простая история. Таких миллион. Такие были, есть и будут. Мы всегда в чём-то не правы. Всегда о чём-то сожалеем. И всегда ругаемся с родителями, считая, что за нами правда. Они старше нас, но мы не понимаем этого, потому что мним себя взрослыми. И самое что обидное, они нас прощают, а мы… Иногда мы опаздываем, чтобы попросить у них прощение, чтобы поговорить с ними, чтобы разъяснить всё, чтобы увидеть, обнять, поцеловать. Нам кажется, что мы успеем. Но разве можно успеть, при этом понимая, что жизнь имеет размытые границы? Разве мы знаем, когда придёт она – старая тётка с косой? Ведь после того, как она приходит, уже нет шансов, чтобы сказать простое «прости».

– Я старалась воспитывать свою дочь так, как папа воспитывал меня. Но мне кажется, у меня это плохо получилось. Копия всегда хуже оригинала. Да и вкладывать свои сожаления в воспитания, тоже нельзя. Я всю жизнь сожалела. Всю жизнь просила у него прощение. И мне кажется это мне мешало жить. Я на мгновение забывала об этом, а когда понимала, что забыла, укоряла себя и снова начинала жить прошлым. Я знаю, кто-то скажет, что это неправильно. Мама говорила, что папа простил меня. А я себя? Я себя простила? – женщина положила пару камней на горку, которые принесла, пока Толян размышлял. – Я себя не простила. Потому считала, что не имею права быть счастливой. Но счастье в виде дочери и второго супруга я растоптать не смогла. В какие-то моменты я думала, если папа смотрит на меня с небес, тогда я не имею права быть несчастной. Он бы ругал меня за это. И в тот же момент мне было так неловко. Так обидно и больно, что я живу и я счастлива, а он мёртв и не видит должным образом, как мне хорошо.

Женщина отвернулась от горки и пошла прочь. Исчезнув в блеклом тумане, через мгновение появилась вновь, неся два маленьких камешка.

– Она у меня хорошая. Капризная, вредная, но хорошая. И я её тоже за всё прощаю… Всё глупости и шалости. Подростковый максимализм. Первая любовь, первая дружба, первый рывок во взрослую жизнь. Моя слабость, – женщина улыбнулась и положила камни наверх кучки. – Я слишком сильно её любила, чтобы видеть в ней что-то плохое и неправильное, за это и собираю камни. За то, что не научила её чему-то особенному. Но как знать, чему учить? Есть, конечно же, основы. И каждый, кто рожает, должен быть в ответе за народившееся дитя. И воспитательный процесс – это основа всех основ. Но как видно я с ним не справилась. Но моя девочка всё равно лучшая.

Женщина снова отправилась собирать камни, когда вернулась уложила один камень опять на вершину горки.

– Судить всегда легко. Стоять в стороне и судить, – продолжила она. – Не видеть дальше собственного носа – это уже большая проблема. Однако, исправлять то, что тебе кажется верным, а другим нет – тяжелее всего.

Она чуть слышно рассмеялась, потом вновь ушла в туман. Через мгновение вернулась, уложив камни на горку, которая за это время выросла в два раза.

– Странно, мне казалось у меня проступков всего-то ничего, а горка уже и до груди доходит. Оказывается человек грешит слишком много и часто. Даже искренне любя, ты можешь стать грешником.

– Да, любовь – это грех, – буркнул Толян, а женщина, кивнув, направилась в туман. В этот момент Толян вдруг осознал, что женщина была другая. И та, которая говорила вначале, и та которая говорила потом, и в следующий раз, каждый раз из тумана возвращалась, как бы это сказать, новая женщина. Но вот к горке подошла та, что заговорила с ним в самом начале, положила камень и, развернувшись, направилась прочь. Толян поморгал, отметил что другая, совершенно ему неизвестная, но как ему показалось сильно похожая на первую дама положила ещё камень. И ушла.

Одна история на четверых. На пятерых. На десятерых. Одна история на миллион жизней.

Толян тут же отвернулся и отошёл в сторону и упёрся в большую гору камней. Она была в три раза выше и шире той, что у только что встреченных им женщин. Толян обошёл гору и наткнулся на глубокого старика, который сидел на огромном валуне и белесыми глазами смотрел на сложенные в пирамиду камни. Длинная седая борода спадала кончиком до земли, путаясь в камнях, одежда была изодрана, губы искусаны. Старик напоминал каторжника из фильмов, вид был настолько плачевный, что Толян захотел ему помочь. Однако старик встал и, медленно ступая вперёд, пошёл в туман. Он не вернулся даже через минуту, и Толян понял, старик ушёл в перерождение. А гора тут же осыпалась и вот из тумана вышел пожилой мужчина, чтобы взять камень, который совсем недавно был одним из огромной кучи, и уйти в бледную дымку, и где-то там начать складывать свою горку.

– Знаешь, чем отличается собиратель камней от собирателя облаков? – спросили его, и Толян ничуть не удивился, когда обернулся и увидел знакомого Ангела, спокойно сидящего на большом камне и раскуривающего трубку. – Тем, – не дождавшись ответа, продолжил Ангел, – что собиратель облаков не помнит свои проступки и грешки, потому что в определённый момент он теряет чувства и эмоции, перестаёт что-либо ощущать. Становится полностью апатичным. А собиратель камней помнит. Вспоминает даже те, которые забыл. И видит их в каждом камне. Проживает все эти моменты вновь и осознаёт, где был не прав. Впрочем, на первом этапе, собиратель облаков тоже мучается сожалениями, ощущением потери, переживает адскую мучительную боль. Однако уже через десять лет перестаёт чувствовать подобное. И это, Толян, награда. По сути дела, Толян, ты получил самое лёгкое и простое наказание, которое есть в междуними. Как ты думаешь, кого надо благодарить? – И Ангел, заулыбался, сжимая мундштук трубки зубами и разведя руками. Ну просто благородный джентльмен, весь в белом, с мерцающими за спиной крыльями и таким же мерцающим, слегка покосившемся нимбом.

– Спасибо, – выдавил из себя Толян, стараясь быть не слишком циничным.

– Вот, – сказал довольный Ангел, дыхнув дымом и вынув трубку изо рта. – Молодец, Толян. Так держать. Надо уважать старших. Короче, собиратель облаков самое лёгкое наказание. А что, собирай облака, ни о чём не думай, ничего не чувствуй. И потом с таким же настроением в молотилку. И подруга наша, молотилка, поменьше будет челюстями работать, знаешь, на это тоже затрачивается энергия. А энергия нынче, Толян, в загробщие, капец, какая дорогая.

– Да мне насрать, – сказал Толян и взмахнул косой.

Серый, туманный, наполненный камнями мир тут же исчез, и Толян снова начал падать в темноте.

– Толян, ну чего ты вечно уходишь по-английски, – раздался насмешливый голос Ангела в стороне. Толян резко обернулся, раздражённо цыкнул. – Да не уйдёшь ты от меня, сколько не пытайся. Я тут каждый закуток знаю. Я тут у себя дома, представь себе, да. Ты хоть до конца мира прыгни, я всё равно тебя там найду, хотя не моя территория, но всё же. С теми пацанами можно договориться и за пару миллионов. Но я хочу тебе сказать, что к ним лучше не попадать. Они те ещё гандоны. Порежут тебя на куски, скинут в Бездну, а потом скажут, что так и было. Даже Дьявол к ним остерегается соваться.

– Слышь, г… мажор с крыльями, отвали.

– Не ругайся, Толян. Нельзя. Ну что я тебе сделал? Я вот с тобой поболтать хочу. Спросить о том, о сём. Скучно мне.

– А мне нет! – грубо ответил Толян.

– Потому что ты всё время куда-то ходишь. Не стоишь на месте. Потому тебе и не скучно. И потому что ты тут не жил никогда. Если бы пожил пару миллионов лет, то тоже бы заскучал.

– Если бы я пожил тут, рядом с тобой, хотя бы двадцать лет, я бы тебя уже грохнул, – рыкнул Толян.

– Так ты тут уже больше двадцати лет живёшь, Толян, – Ангел дыхнул дымом, крепко зажимая мундштук трубки зубами. – Время здесь бежит совсем по-другому. Я же тебе говорю, не злись ты так. Нервные клетки даже в нашем мире с трудом восстанавливаются. Поэтому давай успокоимся, остановимся в каком-нибудь милом местечке. О, давай, сюда.

И темнота тут же исчезла, но Толян не успел разглядеть то место, куда привёл его Ангел. Заскрипев от злости зубами, он взмахнул косой снова.

7. Паровозик «Солнышко»

Приземлился Толян на пятую точку, а потом завалился на спину. На этот раз локтем не ударился, однако приземление нельзя было назвать мягким. В голове вдруг возникла мысль, что с каждым взмахом косы он падает всё тяжелее и тяжелее, и падение приносит ему боль. И он чувствует её. Парадокс. Толян умер. Сейчас находится в загробном мире. И оболочка души должна быть… бесчувственной, что ли. А оказывается Толян всё ощущает, как если бы был жив. Одно радует, Толян не ломает себе кости. А места удара уже через мгновение перестают болеть.

Толян чертыхнулся про себя, отмёл ненужную мысль и огляделся. Он оказался в комнате. Привычную темноту разрывали маленький плафоны, что крепились на потолке. Искусственный свет, тусклый и не радостный, заставлял ёжиться и чувствовать себя неуютно. Ощущение того, что Толян попал на чьи-то похороны оказалось настолько острым и реалистичным, что захотелось открыть дверь и выйти наружу. И никогда не возвращаться и по возможности забыть об этом месте. Но дверь…