4. Ангелы бывают разными
– Здравствуйте, – сказал Толян, внимательно разглядывая женщину. Он не мог бы точно описать её внешность, но непонятно как Толян чувствовал и понимал, что она красивая. Впрочем, белоснежное длинное платье подолом ниспадающее до тёмных камней, на которых она стояла, длинные белоснежные волосы, аура тепла, что исходила от неё говорили сами за себя. Толян умел ценить красоту, тем более женскую, но в голове не укладывался факт того, что делает столь прекрасный цветок в этом тёмном и жутком мире. А точнее месте. Она должна находиться в раю. Если конечно, это не сам рай. А что, с такими ангелами и рай может быть своеобразным.
– Здравствуйте, – ответила она, после небольшой паузы. Тоже внимательно на него смотрела. Толян только сейчас заметил, что она разглядывала его и была слегка обескуражена. Видно не часто в эти места заглядывали такие, как он. Да ещё беглецы.
А если женщина тоже ангел? Вполне вероятно, что так и было. Тогда что Толяну прикажете делать? Снова бежать? Вот только на данный момент не хотелось куда-то лететь или падать. Хотелось присесть на вон тот камень, что стоял рядом с женщиной, у него форма была похожа на табурет. И поговорить с ней о том да о сём. Или спокойно посмотреть на реку, что несла свои воды из темноты в темноту и как и той стене не было ей ни конца ни края, и не видно было противоположного берега.
– Толян, – сказал неожиданно Толян, протягивая ей руку и подходя ближе. Она посмотрела протянутую ладонь с лёгким удивлением, затем протянула свою. Худенька, холодная ладошка легла в шершавую и огрубевшую ладонь Толяна, и Толян несильно сжал её, подумав о том, что было бы неплохо согреть эти тонкие, маленькие пальцы.
Некоторое время он смотрел на неё, ожидая ответа, но женщина продолжала молчать. Тогда Толян отпустил ладонь, и она тоже опустила руку, не моргая, глядя на него. Будто ждала от него ещё чего-то. Лёгкое удивление так и не сходило с прекрасного лица.
– Так… – заговорил Толян, чувствуя, что надо что-то говорить. Собеседник ему попался не общительный, да и ладно. Зато чертовски красивый. Глаз не отвести. – Брожу тут… Туда-сюда… Гуляю, – буркнул он и глянул на косу, что сжимал в руке.
Опомнившись, он быстро, даже как-то суетливо, спрятал руку с косой за спину – бесполезное движение, но стоять с инструментом так открыто было слегка неуютно. Потом подумал немного и посмотрел на реку. Вроде ничего не поменялось, но Толяну показалось, что русло стало шире. Но вода продолжала перескакивать с камня на камень. Чувствовалось в реке некое спокойствие, умиротворение. Если так подумать, то бурные воды на то и бурные, и зовутся так, потому что река спешит куда-то, летит, а тут, несмотря на то, что она легко перепрыгивала с одного препятствия на другое, она всё ровно оставалась спокойной. И ровной. Текла по прямой, никуда не спускаясь, никуда не сворачивая.
– Садись, – услышал Толян чистый, как зимний снег и звонкий, как лёгкий весенний дождь, голос женщины. Бросив на неё быстрый взгляд, он удивился. Затем присел на тот камень, что напоминал ему табурет, именно на него указывала женщина. Она тоже присела. Правда на другой, Толян не приметил его, а сейчас обратил внимание. Каменный табурет стоял рядом, не совсем близко, но если протянуть руку, то можно коснуться её густых длинных волос.
– Отдохни, – добавила она через некоторое время и перевела взгляд на реку. Сложила руки на коленях и выпрямив спину, стала смотреть на спокойные воды, будто и делать было нечего. Или же смотреть на реку и было её делом.
Толян ненароком подумал, что быть может она отбывает срок? И у неё такое наказание. Оглядел берег, стараясь не слишком явно показывать своё любопытство, но никого другого, кроме своей собеседницы не увидел. Возможно это отдельная камера? Ну, что-то типа одиночки? Куда помещаются самые блатные или же самые отъявленные негодяи. Вот только его оппонент негодяем не был. Толян это точно мог сказать. Такие красивые просто не могли быть плохими. Такие красивые – ангелы. А ангелы…
Толян скривился. Перед глазами предстал знакомый ангел, которого он недавно повстречал, надо сказать тот ещё засранец. И всё же, сидящий рядом с ним ангел – если это ангел? – был другим.
Толян хотел спросить кто она, но передумал. Во время его нелепого знакомства, женщина ему не ответила. Поэтому будет проще называть её ангелом. Да именно так, решил он про себя. Вот ей это понятие подходило как никогда кстати. Она именно то высшее существо, которых описывают в библейских сюжетах. Правда крыльев за спиной нет и нимба над головой тоже. Но ангелы бывают разными. Так же, как и люди.
– Спокойная река, – сказал Толян, нарушая затянувшуюся паузу. Снова посмотрел на тёмные воды. Река не была привычной, впрочем, как и всё в этом мире. Толян попытался прислушаться к своим ощущениям, однако ничего не почувствовал. Только умиротворение и пустоту. Мрачную, бездонную пустоту. Словно дна у реки не было, лишь глубокая, вечная яма, бездна, куда будешь падать или вернее сказать, где будешь тонуть бесконечно долго и даже если пройдёт триллион лет не достигнешь дна.
– Может это забвение? – прошептал одними губами Толян. Тут же удивился тому, что озвучил мысль, хотя хотел лишь подумать об этом.
Почему бы и нет? Уж очень похожа была она на то, что являлось в его представлении истинной смертью. Забвение. То место, где душа превращается в пепел, исчезает и становится частью пустоты. Перестаёт дышать и жить, перестаёт существовать. Не перерождается. Это тот самый конец, после которого нет начала или мнительного продолжения, когда он не открытый, а что ни на есть закрытый. И уже без возможности возродиться, как феникс из пепла или же вновь быть созданным, когда богу того захочется. Ну или другому высшему существу. Забвение – это конец!
– Нет, – ответила женщина. И Толян снова удивился, глянул на неё. Она продолжала сидеть так же, как прежде. Но вот вновь повернула к нему голову, вытянула руку. Однако указывала куда-то в темноту, на другую сторону реки. – Там. Забвение там. Далеко отсюда. Очень далеко. – Потом замолчала. Опустила руку, застыла, будто изваяние, не моргая, глядя на Толяна, и снова отвернулась к реке.
Толян ощутил волну грусти и печали, что исходила от Ангела. В тот момент, когда она произнесла эти слова и на мгновение остановила на нём свой взгляд, Толяну показалось, что всё его естество перевернулось, а сознание скукожилось под давлением той грусти, что женщина испытала в тот момент.
Когда прошло ещё немного времени, Толян в очередной раз удивился. Ему показалось, что Ангел грустит о нём. Грустит так сильно, что у Толяна на глаза наворачиваются слёзы. Почему она грустит о нём? Почему смотрит так, как мать, которая провожает на войну единственного, горячо любимого сына? Почему смотрит и тут же отворачивается, словно не хочет слышать то, что он должен будет сказать в ответ. Сказать что-то не такое уж, как казалось бы стороннему наблюдателю, важное, но в тот же момент нужное, пусть и затёртое до дыр. Фразу, которую нельзя не говорить, в которую верят ни смотря ни на что: мать, что провожает сына и сам сын, который уходит на войну. Они верят в силу этих слов: «Я вернусь».
Но перед Толяном река забвения, так он решил. И он решил, что забвение – это конец. Истинная смерть. Потому фраза: «Я вернусь», становится пустыми словами, ведь из забвения не возвращаются. Туда, если уходят, то навсегда. Без права на обратный билет. Без права жить вновь и снова.
– Очень далеко, – повторил он. Спрашивал и нет. Просто надо было что-то сказать, а что не знал. Вроде и стоило помолчать, но куда уж дольше молчать. От молчания мозги на выверт. И в гулкой тишине он глох, а в глазах продолжали стоять слёзы.
– Очень. Далеко, – повторила Ангел, на этот раз не поворачиваясь к нему.
– Мне надо туда, – сказал Толян и ощутил, что падает с обрыва. Такое чувство, что он нашёл что сказать и теперь надо выложить обязательно всё то, что у него на уме, до последнего слова, до последней буквы. Иначе этот разговор, который на самом деле ни о чём, так и останется пустым. А Толян хотел, вот прямо сейчас взял и захотел, заполнить пустоту, разбавить кофе молоком, сделать черноту немного светлее или же окропить другой краской, нарисовать на тёмном небе серебряные точки звёзд.
– Надо. Мне надо туда. Понимаешь, я не хочу больше жить… К чему эта грёбаная жизнь? Ни к чему. Она ни о чём. Живёшь, живёшь… И что дальше? Дальше только смерть. Потом снова жизнь, потом снова смерть. И так по кругу… А что мы хотим? Что я хочу? Изменить это? Порвать этот круг? Нет. Хотя, неплохая идея. Однако чем заменить этот круг?.. Квадратом? Глупость. Квадрат тоже не разрывная линия, только она имеет углы. Четыре угла. Так какая разница, круг или квадрат, только лишь из-за углов, а линия не обрывается, она так и идёт, бесконечно. А разорвать этот цикл у человека не получится. Человек слабое звено, пыль на сапогах богов. Стряхнул и всё, нет пыли. Правда скоро другая образуется, но ничего, и эту стряхнёт… Всё это нескончаемо. Долго. Разным становится только жизнь, впрочем, кто сказал что в другом мире или в этом же она будет у тебя другая? А вдруг та же. Тогда есть ли смысл во всём этом? Есть ли смысл в том, что ты живёшь сто раз одну и ту же жизнь, по одному и тому же сценарию?! Есть ли смысл в перерождении?! Смысла нет. Нет смысла! Для человека нет смысла! Прожил одну, сдох и потом вновь живёшь ту же. А жить, мать твою, так тяжело. Даже если она другая… Больно. Страшно… Но… вот ведь парадокс, к сорока годам я перестал бояться. Я перестал бояться, зато начал остро, будто мне этого чертовски не хватает, будто я какой-то конченый наркоман, чувствовать боль. Боль за всех. Боль за людей. Боль за мир. За планету! За то, как её уничтожают богатые… козлы, рвут на куски, набивая свои карманы деньгами… За то, как уничтожают её простые люди, которые ради денег, ради б… ничтожной копейки, готовы на… всё спалить дотла и свой дом, и своих детей, и всех. Которые грызут горло тебе, только потому, что они думают, что им сильнее надо. А вообще надо ли? Тебе, с… это не надо, но ты грызёшь. И давят своей пивной, ожиревшей массой другую массу, потому что душа сгнила. Стала червивая. Помойная. И понимания человеческие превратились в сточную яму, а ценности – в говно. И порой у меня складывалось ощущение, что я оголённый нерв, и что я один такой, дебил, мать твою. Дебил, который чувствует боль за того парня, за ту мать – чужую, за того ребёнка – тоже чужого! За ту кошечку, за ту собачечку, за ту травиночку! За берёзку, чёрт возьми! За то, что было, и за то, что могло быть, но не стало… А-а, это сожаление… Но и оно вместе с болью выжигало меня всего изнутри. Выжигало, начиная с утра и заканчивая вечером, когда я засыпал, но даже во сне порой мне не было покоя. Что в жизни хорошего, а? Что там хорошего? Ничего. Для меня ничего. И я говорю за себя, а не за кого-то. Я говорю за себя! Другой пусть говорит за себя сам. Пусть умоляет, ползает на коленях, плачет, рыдает, продаёт себя или своих близких с потрохами, пусть покупает место в раю, мне нас…! У меня есть своё мнение, и если оно кому-то не нравится, идите в ж… в лес, мать вашу! Потому что жить по вашим правилам и считаться с вашим мнением я не обязан!
Толян выдохся. На последних словах он наклонился вперёд, упираясь локтями в колени. Он смотрел на чёрные камни, что были под ногами, но их не видел. Видел лишь свою опостылевшую, до отвращения простую, ничем не примечательную жизнь. И почему-то злился на то, что ему так и не дали выматериться. Даже «жопа», «сука» и «насрать» оказались под запретом!
– Кто в этом виноват? – спросил он сам себя, так тихо, что показалось, что подумал.
Кто виноват в том, что у него сложилось всё не так, как он хотел? Что его опора – мама и папа – так скоро от него ушли, а другую он не смог создать. То ли не захотел, то ли не получилось, то ли обленился так, что Ладушка спёрла его накопления и испарилась, как лёгкий дым, оставшись в его памяти, как сучка, а не как любимая женщина, с которой он прожил несколько лет. И которую вроде как любил. И Алинка стала затёртым прошлым, будто плакат из журнала «Playboy», что висел у него в комнате, и который он выбросил в контейнер, когда уходил в армию. И сам он ни для кого не стал опорой, а просто прожил сорок лет и теперь ищет кого-то, чтобы обвинить в своих неудачах и самому выйти сухим из воды!
Обстоятельства… Может и так, а может и не так.
Мысли странным образом сменили направление, но Толяну казалось, что он всё равно думает о том же, о чём только что говорил. Сумбурно говорил. Сам не мог понять, что хотел сказать. Он хотел сказать много чего, хорошего и умного, но получился монолог состоящий из глупостей, больше похожий на позорный крик души. Когда нервы сдают и ты срываешься из-за какого-то пустяка, начинаешь говорить обо всём и сразу, выражаешь свою боль, говоришь о важных для себя вещах, в крике просишь что-то, заявляешь о себе, как о личности, а не овце, что в стаде. Потом становится стыдно. Потом становится противно. Потому что люди, которые в тот момент видели твоё отчаяние, обратили внимание лишь на то, что ты сорвался, а не на то, что ты говорил. О чём кричал. Что было на душе. Затем наступает период осуждения. И ты молча смотришь на то, как люди судят, и думаешь о том, насколько каждый из них в итоге похож на тебя или более того, хуже тебя. Но заглянуть в себя, посмотреть на отражение в зеркале, что есть у каждого, не удосуживаются. А если и смотрят, то видят лишь то, что хотят, при этом цитируют Омара Хайяма и свято верят в то, что мудрец Хайям сказал это не про них, а про того придурка, что только что сорвался.
Печальное зрелище. И ещё печальнее и ничтожнее оно становится тогда, когда человек выражает всё это одной фразой: «Да мне всё равно». И убивает порой то, что и сам ты становишься таким же, как они. Не специально, не потому, что хочешь, а потому что так получилось. Так сложилось. Так легче, когда плюёшь на всех и каждого, и на тех, кто осуждает, и на тех, кто понимает. Гнилое ты существо, Толян. Гнилое. Оттого и не хрен жить, оттого и забвение – лучший способ от всего избавиться: и от боли, и от сожаления, и от осуждения, и от зеркала, в котором ты с трудом, а порой и с ужасом, разглядываешь себя истинного.
Впрочем, если бы все были святыми, то вполне вероятно, человечество вымерло бы, как мамонты…
– Затем человек и прекрасен.
Толян моргнул несколько раз и оторвавшись от камней, удивлённо посмотрел на Ангела. Немой вопрос так и остался не высказанным. Однако Толян всё ещё сомневался в том, думал ли он об этом или же мысли, что были в его голове – это слова Ангела, что по-прежнему сидела на каменном табурете и смотрела на реку. Или же она обладает телепатией? Залезла к нему в голову, подслушала рассуждения и теперь решила высказать свою точку зрения?
– Прекрасен в своём уродстве. В своей корявости. В своём безобразии, – и замолчала. Толян ждал, как ему показалось долго, потом сам продолжил:
– Кто-то хочет заглянуть за грань, а кому-то и того, что у него есть достаточно. Для кого-то важным являются деньги, а кому-то духовные ценности важнее всего. Кто-то беден на чувства, а кто-то раздаёт свою энергию каждому. Кто-то сух в своих желаниях, живёт лишь одним, например, богатством, а кто-то хочет всего и много.
– Равновесие, – сказала она и посмотрела на него.
– Уродство, – сказал в свою очередь Толян. Ему понравилось это слово, оно чётко и без лишних фраз характеризовало человека, как личность и как объект, что существует ради того, чтобы существовало что-то другое. Корявый, безобразный, дефективный, но устойчивый фундамент этого мира.
– Нужно соблюдать равновесие, – продолжила Ангел. – Для этого люди должны быть такими, какие они есть. Человек не может быть идеальным.
– Почему? – Толяну было действительно интересно. Возможно в другой раз он бы махнул на это рукой, к чему забивать голову ненужной информацией, однако сейчас разговор его увлёк. Так получилось, что здесь, с ней, он мог говорить о вещах не свойственных ему и в тот же момент выражать свои мысли, которые постеснялся бы озвучить другим людям. Наверное потому что сейчас красивый Ангел с ним говорила более осмысленными фразами, а не однородными предложениями и пустыми словами.
– Потому что его жизнь слишком коротка, чтобы тратить её исключительно на благие намерения, – ответила она. Толян широко открыл глаза и уставился на неё так, будто она была воплощением самого зла. Он даже представить не мог, что это прекрасное высшее существо его так шокирует.
– То есть, пока человек проживает свою короткую и ничтожную жизнь, он может делать всё, что захочет? Так получается?
– Да.
– А если из-за этого он уничтожает целые нации, города, государства, миры, что тогда? Как быть тогда?
– Это же человек, он имеет на это право, – ответила она, а потом добавила: – Он слаб.
Толян открыл рот, похлопал глазами, потом невесело фыркнул и отвернулся, переведя взгляд на тёмное русло реки.
– Бред, – буркнул он.
Некоторое время он смотрел на то, как вода перепрыгивает с одного камня на другой, а потом вдруг спросил:
– А боги, ангелы?
– Они не имеют на это право.
– Не имеют право на что? – попытался уточнить Толян.
– На то, на что имеет право человек.
– То есть человек имеет право уничтожать нации, города, планеты, – повторил Толян, – а боги не имеют на это право?
– Не имеют.
Толян сидел и смотрел на Ангела, пытался переварить услышанное, потом сложить два и два. Но осознав, что ни черта не понимает, повторил:
– Да это бред.
– Это сложно. Всё имеет начало и конец, – философски заметила Ангел.
Толян смотрел на её профиль до тех пор, пока не надоело, после вернулся к реке. Попытался проанализировать услышанное, но осознал, что не хочет думать ни об ангелах, ни о богах, ни о людях. Каждый раз, сталкиваясь с реальностью загробного мира, он начинал злиться и путаться в понятиях. Да и вообще, перевёрнутое сознание ему уже надоело. Да за такой загробный мир с такими рассуждениями и ангелами можно статью себе заработать. За богохульство! Где классика жанра? Куда, мать его, она подевалась?! И наплевать, что совсем недавно он уличал это место в его однообразии, сейчас ему хотелось именно того, что было привычно для его понимания.
– Так, как мне добраться до забвения? – спросил Толян, поднимаясь с каменного табурета. Ангел посмотрела на него, встала тоже.
– Тебе ещё туда рано, – сказала она.
– Да я только глазком гляну и всё, – соврал Толян, не краснея. Если скажет, что хочет остаться там навсегда, чего доброго начнёт его отговаривать и затянется их беседа чёрт знает на сколько. Так думал Толян, хотя тут же сомневался в своих предположениях. Что у Ангела на уме, он понять не мог. Они странные – эти ангелы.
– Тебе надо туда, – сказала Ангел и, вытянув руку, указала в другом направлении, нежели показывала до этого. Толян нахмурился.
– Как мне добраться до забвения? – повторил он, настаивая. То, что ему идти куда-то туда, это и так ясно, а вот на чём доехать, долететь, доплыть и прочее, и по каким ориентирам, об этом никто ему не говорил. Да и вообще, он только сейчас, вот в этот момент решил туда идти. Туда, где забвение. Хотя чётко помнил, что говорил первый Ангел про то, что люди иначе трактуют понятие забвение, чем есть оно на самом деле.
Ангел смотрела на него некоторое время, затем опустила руку и отвернулась к реке. Этот мир сплошной бред, не иначе. Сплюнув себе под ноги, Толян взмахнул косой.
Полёт в темноте занял не так много времени. Ощущения после беседы с прекрасным Ангелом были гадкие, и не потому, что она наговорила чёрт знает что, а потому что была слишком очаровательна для таких слов. Не то, чтобы Толян хотел чтобы она говорила то, что он думал, но рассуждать о человеке, которому доступно всё, ей, такой красивой, как-то жестоко. Не должны красивые женщины выказывать подобное мнение, красивые женщины должны быть просто красивыми.
Вскинув руку, Толян уже хотел взмахнуть косой снова, когда неожиданно подумал: человек имеет право на всё, пока живёт, а когда умирает, эти права резко заканчиваются? В этом мире всё по-другому и законы этого мира ограничивают человека во всём, даже в том, в каком углу нагадить. Оттого, он ползает и выпрашивает что-то для него важное, как избалованный ребёнок, который хочет конфетку. Он захотел, значит ты должен разбиться в лепёшку, но достать ему сладость во что бы то ни стало. Иначе он будет орать, кататься по полу, пинать всё подряд и тебя тоже, бить и кусать и дико ненавидеть родную мать за то, что она не дала ему конфету, которой у неё на данный момент не было. Проблема в том, что ребёнка можно успокоить другой сладостью, которая есть в кармане халата, а душу, которая уже прибыла в загробный мир, нет. Лишь пинком отправить в междуними, в ад, в рай или во врата перерождения для нового существования.
Жестоко. Жестоко дать людям всё, а вместе со смертью забрать не только жизнь, но ещё и право выбора. Ведь оказавшись тут, ты не имеешь право выбрать даже то, как жить в другой жизни. Если только купить это право. Но у всех ли есть такие большие деньги? Здесь нет свободы. Впрочем, её у человека не было изначально. И не будет. И нехрен тешить себя напрасными иллюзиями.
Толян тихо засмеялся, почувствовал себя психом и махнул рукой. Коса разрезала темноту, и Толян упал на твёрдую поверхность, приземлился прямо на пятую точку, тут же покривившись от лёгкой боли.
Поднявшись на ноги, он зачем-то отряхнулся, будто упал не на каменистую поверхность, а в пыль. Только потом посмотрел направо. Ничего особенного не приметил. К темноте Толян уже привык, она тут была везде, и делить время на день и ночь не имело смысла. Темнота стояла непроглядная, лишь изредка освещалась определёнными лучами света, когда нужно было что-то показать Толяну. Например, серую стену, или же конвейер с людьми. Или женщину в белом, а с ней и реку, а потом выделить из всеобщего мрака тёмные камни, которые с трудом можно было разглядеть под ногами. Был момент, когда Толяну показалось, что он герой комикса, но затем это ощущение пропало. Впрочем, когда он собирал облака темноты не видел. В том месте было всегда светло. Это была награда?
Услышав противное шарканье, хриплый стон и сиплый, сухой кашель Толян вынырнул из своих размышлений. Обернувшись, удивлённо вскинул брови – мир продолжил поражать своей неординарностью и неожиданными картинками. На этот раз Толян наткнулся на длинную очередь, что тянулась из кромешной тьмы. Люди стояли друг за другом, кто вплотную, кто чуть поодаль, но в сторону сходить не спешили. Будто сойди они с каменистой дорожке и сразу же утонут во мраке.
Толян внимательно присмотрелся к людям. Все разные. Кто-то моложе, кто-то старше, кто-то бледный, похожий на призрак, как те, что Толян встречал, собирая облака, кто-то настолько уродливый, что человека в нём узнать было трудно. Кто-то с одним глазом, кто-то обожжённый, кто-то похожий на дебила, вот как есть дурак, улыбается во всю ширь, глаза на выкат, слюна из уголка губ бежит. Кто-то еле стоит на ногах, кто-то еле стоит на четвереньках, а кто-то лежит… Но несмотря на своё положение они тянуться вперёд, не спешно, но идут.
Толян бросил взгляд вдоль очереди и задержался им на фигуре, державшей свою голову под мышкой. Она издавала квакающие звуки. Стоявшая перед фигурой старуха, постоянно и беспрерывно кашляла, а стоявший перед ней мужчина, больше похожий на тень, издавал противные шипящие звуки. И всё это походило на фильм ужасов, а звуки, сливаясь, напоминали игру оркестра.
Толяна передёрнуло. Он скривился, отступил на шаг назад, глянул в сторону, чтобы понять, куда идут эти люди. Медленно продвигаясь вперёд, они шли уродливой цепочкой, и Толян только сейчас понял, что в головах у них пусто, что их ведёт невиданная сила, которая не позволяет сойти с каменистой тропинки.
Толян не надеялся что-то увидеть. Он предполагал, что посмотрев в то направление, куда шли люди, он наткнётся на непроглядную тьму, однако ошибся. Впрочем, ничего вычурного и удивительного перед его взором не предстало. Он наткнулся на высокие, деревянные ворота. К створкам были прикреплены большие кольца, замка не было. А на верхней перекладине была вырезана цифра два. Их можно было открыть легко, как подумал Толян, вот только люди, подходя к воротам, оставались стоять на месте. Ждать, когда их кто-то откроет. Но кто? Толян вытянул шею, но ничего толком не увидел. Прошёл чуть вперёд, отметив, что очередь стоит на месте. Ещё раз внимательно посмотрев на ворота, которые, если наверное, захочешь, можно было просто обойти – ни забора, ни колючей проволоки у врат не было – Толян не увидел того, кто бы руководил процессом продвижения.
В тот момент, когда он собирался сделать ещё пару шагов вперёд, цифра два на верхней перекладине начала чернеть, а затем тлеть и только потом Толян увидел, как мелкие искры зажгли её. А после открылись створки. Отворились в одно мгновение, и из врат донесся жуткий стон, а из темноты появилась пасть, усеянная мелкими, острыми зубами. Челюсти работали с удивительной быстротой, но заметить острые клыки Толян успел. Как и успел увидеть, что стоявший перед самыми воротами похожий на бледного призрака человек, прошёл вперёд и оказался в этом перемоле. Створки с грохотом закрылись, а потом сразу же открылись и в огромный зев, как в дверной проём, неизвестного монстра ступила женщина. Затем врата вновь закрылись, потом открылись и в пасть вошло нечто уродливое, то ли женщина, то ли мужчина. Когда врата закрылись в третий раз, Толян отступил.
– Эй, Толян! Толян! – позвали его, и Толян резко повернул голову в сторону. На мгновение он подумал, что ему показалось, но моргнув несколько раз, понял, что это не мираж. К нему и правда шёл тот самый Ангел, который занимался его распределением. Двигался из только ему ведомой точке к цели, и складывалось ощущение, что уже давно шёл, впрочем, был при этом довольным, словно искал Толяна целую вечность и вот, наконец, нашёл. Махал ему рукой, широко улыбался. За спиной подмигивали неясной картинкой крылья, над головой то исчезал, то появлялся нимб.
– Так, ну-ка пропустите одинокого путника, – сказал Ангел, продираясь через плотный строй уродцев. Кто-то схватил его цепкой полусгнившей рукой за белоснежное пальто, Ангел ударил его по кисти. – Только без рук, уважаемый. Пальтишко совсем недавно из химчистки. Спокойно, милая, – это уже он говорил девушке, что обернулась, посмотреть кто её толкнул и при этом цепко вцепилась неправильно вывернутой рукой в золотистый шарф. – Да дайте пройти! – Наконец, Ангел сошёл с тропинки и его резко отпустили. Отряхиваясь, он подошёл к Толяну, с лёгким презрением проговорив: – Вот же, засада. Так всегда, стоит только оказаться рядом с этими душами, как начинается не пойми что. Ну, Толян, здорова, давно не виделись, – и снова улыбнулся.
Толян смотрел на Ангела с нескрываемым удивлением. В какой-то момент появилось ощущение неправильности. Впрочем, напомнил себе Толян в очередной раз, в этом мире всё как-то не так, как нужно, к чему он привык за сорок лет своей жизни. И Ангел в белоснежном пальто, в белоснежном деловом костюме, в белоснежных туфлях и с широкой улыбкой на лице, когда за спиной у него строй уродливых, полусгнивших, полусгоревших и чёрт знает ещё каких людей, выбивался из привычной картины так же, как всё остальное, недавно и только что Толяном увиденное. И если тут всё не правильно, тогда и Толян тоже неправильный. И то, что он сейчас делает, выходит за рамки нормального понимания вещей.
– Орешку хочешь? – и Ангел показал ему грецкий орех, но не дождавшись положительной реакции, пожал плечами и разломал его в ладони о другой орех. – Что-то ты долго. Я тебя уже три часа жду. Ты когда ушёл с берега, я подумал, вот сейчас упадёт, ан нет. – Ангел отдался процессу очистки ореха от скорлупы, и его простой, обыденный вид совсем не вязался с происходящим вокруг. И с тем, что рядом Толян, и что Ангел говорил, и что Толян, как бы беглец. – Конечно, мог бы тебя перехватить на полпути, но лень что-то. Вообще, Толян, в последнее время ленью зарастаю. Жопу поднять с кресла всё тяжелее и тяжелее, я переживаю, что старею. А что? Ты в курсе, что ангелы тоже стареют?
Толян зачем-то, сам не мог понять зачем, отметил, что Ангел слово «жопа» сказал легко и просто. Однако зацикливаться Толян на этом не стал, да и отвлекли его ворота. В этот момент они открылись, и огромная клыкастая пасть захватила другого человека, вернее душу, и начала её перемалывать. Ворота закрылись.
– Блин, пошли отсюда, – сказал Ангел, обнимая его крепкой рукой за плечи. – А то эта штука не даст нам поговорить. Да не ссы ты, – и врата снова открылись, и чтобы перекричать шум, Ангел стал орать ему в ухо. – Не стану я тебя прессовать, пока! Да и не сюда тебе. – Ворота закрылись. – Тебе в другое место. Тут второй пункт, а тебе надо к пятому.
– Это что, – Толян скинул руку Ангела и отступил в темноту, – дорога в ад?
– Какой ад? – Ангел махнул рукой и отправил в рот очищенные ядра ореха. – Это врата перерождения.
Створки снова открылись и огромное чудовище продолжило свою работу.
– Врата перерождения? – спросил Толян, когда створки закрылись.
– Да, врата перерождения, – сказал Ангел и щёлкнул пальцами. Толян видел такое в кино, в мультиках и читал такое в книгах. Мгновенная смена обстановки не удивила, и место, где они оказались ему было знакомо. – Скоро у меня закончится перерыв, поэтому я не стал далеко ходить. Можно было бы заглянуть в какое-нибудь кафе или в парке посидеть. Но, говорю, время поджимает.
И Ангел направился к своему рабочему столу, что стоял на возвышении, по дороге скидывая пальто и беря у высокой стойке-вешалке плечики, чтобы повесить его на них. Затем присел в кресло и, заняв удобную позу, спросил:
– Чай будешь?
5. Адские будни
– Нравится мне, Толян, твой охреневающий вид, но может немного побеседуем? А то стоишь тут памятником самому себе, знаешь ли, ощущаю себя шизофреником, который со стеной разговоры разговаривает и убеждает всех, что он видит призраков, – сказал Ангел и открыл верхний ящик стола. Достал оттуда пару чашек. – Нравишься ты мне. Ну естественно не в том плане, так что ничего не подумай. А то начнёшь тут придумывать всякие всякости, – достал большой, белоснежный заварник. – Я, Толян, от скуки помираю. Вот серьёзно. Помираю и всё тут. Душит она меня, паскуда, – Ангел начал разливать по чашкам ароматный, горячий напиток, продолжая свой монолог. – Мы с мужиками вчера в картишки перекинулись, пока время отдыха было, потом опять на работу. А до этого тоже в карты играли. А перед этим шары гоняли в бильярдной, а до того… Уже и не помню. На промочи горло, – и Ангел протянул ему чашку с чаем. И вот ведь! Толян подошёл к столу и взял кружку, неожиданно действительно захотев чаю. – У нас, Толян, всё одно, никакого разнообразия. Вот ты грешишь на себя, мол, жизнь у тебя серая и унылая была. А ты думаешь у меня есть что интересного? Нифига. Я тебе говорю, всё одно и тоже. И чай, мать его, тот же. Малиновый.