Шагая по облакам

Толян мотнул головой, сморгнул подступившие слёзы, вернулся к берегу реки и обнаружил себя сидящем на большом валуне. Богиня смотрела на него своими глазами, в которых стрелки часов отсчитывали время, смотрела так, будто ждала, что он сейчас заговорит. А Толян как всегда не знал, что сказать. С чего начать. К тому же, его смущала девушка в чёрном, присевшая на камень чуть дальше от них, будто ожидая команды. Толян её не боялся. Но Толяна она привлекала. Она давала пищу для размышлений, несмотря на то, что в голове был бардак, и несмотря на то, что Толян точно знал, кто это, но не мог ухватить мысль за тонкий хвостик. Оттого, наверное, она казалась лишней, ненужным проходящим персонажем, и в тот же момент наполняла особым смыслом эту встречу. Была неотъемлемой частью окружавшей их темноты.

– Моё время подходит к концу, – вдруг сказал Толян. На самом деле он хотел спросить кто эта женщина, но вышло всё по-иному. Сказал и тут же подумал: он же умер, как время может подходить к концу? А вот так, через девять лет начнётся что-то новое, другое, а может старое, только им точно будет забытое и потому покажется новым. И так по кругу. Снова жить. Потому что Толян не нашёл своего забвения.

– Не нашёл я того, что искал, – продолжил Толян, уставившись на тягучее течение реки. – Каждый раз, когда куда-то двигался, мне говорили, что ничего я не найду и не стоит даже пытаться. Забвение – это наказание. А что не наказание? Мои желания – вода. Никто меня не слышит, никто меня не понимает. Есть закон и его приступать не имею права. Что тут, что там. Кому какая разница, чего я хочу, за меня давно всё решили. Всё разложили по полкам. И спрашивать меня не имеет смысла. Зачем? Я всего лишь один из стада, а стадо двигается туда, куда укажет пастух. А непослушных овец на шашлык, – тут Толян хмыкнул. – Что скажешь? – вдруг спросил он, посмотрев на Богиню.

– Очень грустно, – ответила мелодичным голосом Богиня.

Толян хрюкнул и хрипло рассмеялся. Помотал головой, удивляясь тому, насколько ответ Богини был ироничен. Затем отёр лицо ладонью, вздохнул и, вновь глядя на воду, заговорил. Слова сами потекли из него, как из рога изобилия.

– Когда кто-то умирает, всегда грустно. И когда что-то не сбывается, грустно тоже. И если ты что-то решил сделать, а у тебя не получилось, опять грустно. Грусть – это наш спутник. Как печаль, тоска, обречённость, горе, ненависть и прочее. Мы же люди. Мы живые. А не чувствуют только мёртвые. Хотя парадокс, я мёртвый, но чувствую. У меня даже сердце в груди бьётся, это как? Никак. Зачем пытаться понимать, когда всё равно не поймёшь, а объяснить никто не сможет. Вернее, не захочет. Лень. Или я не смогу понять. Не всё доступно мозгу человека. И даже если это тело сосуд, в котором душа, то получается я живой. Я сейчас живу. И скоро снова мне… умирать. Или не так? Тогда как? Да, ничего не понимаю. Но знаешь, я пришёл к выводу, – Толян опять посмотрел на Богиню, – что лучше не стоит пытаться понимать. Чем больше ты ломаешь голову, тем труднее жить. Всегда завидовал дуракам. Они не думают, они делают. Только порой бывает так, что когда они делают, ты разгребаешь всё то дерьмо, что они натворили. Ты разгребаешь, а они дальше живут и в ус не дуют, и снова что-то делают, а ты опять бежишь, разгребаешь. Потому что ты думаешь, а тот не думает. У него просто нет мозгов, чтобы думать.

Толян снова замолчал и подумал о том, что с Богиней он вечно говорит о каких-то… глупостях.

– Дурак тоже человек, – сказала Богиня после пятисекундного молчания.

– Человек – существо разумное, а дурака разумом не наделили. Значит, он не человек.

– Разум – это система.

– А человек?

– Звено цепи.

– И где дурак, там цепь рвётся. И всё летит по… кривой, – кивнул Толян головой. Хотел ругнуться, да вновь кто-то не позволил. – Разум должен действовать во благо, а когда от разума одно горе, тогда – это дурость. Система должна приносить выгоду и пользу всем, а не одному идиоту. Ведь мы винтики, мы едины, заставляем вращаться целый механизм, который есть ЖИЗНЬ, – вспомнился разговор с Дьяволом. – Я сейчас вдруг подумал, насколько смешно выглядит винтик, который считает себя богом. Находится в своём пазле, ржавеет и думает, что он решает кому быть, а кому не быть. Вот она дурость.

Толян тихо хохотнул.

– Мне никогда не понять людей. Ваш разум отличается от нашего. Вы мыслите узко, но это и правильно. Вы живёте в крошечном мирке. Поэтому вам можно всё. И поэтому вы яркие, словно огоньки. Огоньки, которые вспыхивают лишь на мгновение, а потом гаснут. От вас всегда хаос. Вы приносите в наш мир суету. Будоражите его, заставляете вращаться вокруг своей оси.

– Да. Благодаря нам вы живёте, а благодаря вам живёт кто-то другой, а благодаря кому-то другому, ещё кто-то.

– Разве это плохо? Когда ты живёшь ради того, чтобы жил кто-то?

– Нет, – чуть подумав ответил Толян, глядя на сцепленные в замок пальцы. Коса лежала на коленях. – Быть фундаментом для кого-то… Не плохо. Это правильно. Если нет того, ради кого жить, тогда зачем жить? – немного переиначил слова Богини Толян.

– У каждого человека есть тот, ради кого он живёт, – согласилась она.

– Наверное, есть.

– И у тебя был.

– Был.

Над берегом вновь повисла тишина. Толян сильнее сжимал пальцы и смотрел на них, ничего не видя перед собой. Мысли вновь заметались в черепной коробке, как мотыльки у тускло горящего фонаря, рискуя обжечь крылья и тем самым закончить своё существование. Интересно, а у мотыльков есть загробный мир? Есть междуними? И отбывают ли они наказание? Совершенно бесполезная мысль, Толян. На кой тебе сдались эти мотыльки?!

– Всё сложно… Вроде нашёл ответы, согласился с ними, принял их, однако продолжаю искать, в какой-то момент осознавая, что сопротивляюсь тому, что есть на самом деле. Сопротивляюсь правде лишь только потому, что хочу, чтобы было по-моему и никак иначе. Начинаю пытаться что-то изменить и естественно не получается. Но самое смешное, пытаюсь убедить себя и других в своей собственной выдумке, которую нарисовал, лишь только из-за упрямства, потому, что не согласен с тем или иным фактом… Вот что я тут делаю? Что я вообще делаю? Очередную бессмыслицу. Как жил там, так живу и здесь. И в другой жизни будет точно так же. И в следующей. Потому что это закон, а законы, как мы уже выяснили, нарушают только люди, и только те законы, которые они сами же и создают. А тот закон, который создали боги или сущность, в которой мы единый механизм, нарушить мне, человеку, никак нельзя. Никак не можно. Даже если я очень сильно напрягусь, ничего не получится. Вот и брожу по загробщине, как дурак, ищу то, не знаю чего. А вы надо мной смеётесь.

– Нет, – сразу же сказала Богиня.

– Да и мне уже как-то становится смешно, – на самом деле горько и грустно. Но Толян в этом не хотел признаваться. – Сто лет глупости и пустоты. Серости. Вот и давай новую жизнь такому, как я, – хмыкнул Толян и устало поднялся с камня.

– Ты не прав, – Богиня поднялась следом за ним, и женщина в чёрном тоже. – Никакая твоя жизнь не серая. Ты только начинаешь жить. Ты в самом начале.

– Я уже в конце.

– Здесь конец, а там начало, – поставила точку Богиня.

Толян глянул на неё, вздохнул, хотел что-то сказать ещё, да слова не вязались в предложения. И сразу стало как-то лень. Потому он подошёл к девушке в чёрном и протянул ей косу.

– Держи. Твоя ведь, – сказал он.

И протягивая косу, почувствовал, что сдаётся. Ангел, чёрт бы его побрал, победил! Победили все. А он проиграл. Но коль уж так, и коль придётся мириться с этим, тогда надо проиграть с достоинством. Не опускать головы, и даже если конец близок, до последнего стоять на своём. До последнего вздоха придерживаться своих идеалов, потому что жить на самом деле ему хочется, и на самом деле боязно, но его не убедили в том, что жизнь прекрасна. Для него так и осталась вечная смерть наградой, которую он хотел бы получить.

Смерть взяла косу, кивнула в знак благодарности, потом посмотрела на Богиню. Толян тоже глянул на красавицу в белом.

– Тебя как зовут-то? – вдруг спросил он.

– Я – Время, – просто сказала Богиня.

– Вот значит как, – чуть удивился Толян. – Ну, тогда бывай.

– Прощай.

Смерть взмахнула косой, тёмное пространство прорезала тонкая линия, затем она разошлась в мрачную расщелину и сомкнулась. Толян моргнул и нахмурился. Была река, был берег, а теперь… длинные стеллажи с книгами. Везде. Справа. Слева. Сзади. Впереди. Наверху. Внизу. И он один. Как и прежде. Смерти, которой он отдал принадлежавшую ей косу, рядом не было. Она ушла собирать души и вести их в этот мир для наказания.

Немного постояв на месте и определив себе направление, Толян сделал шаг, потом другой. Он двигался в темноте, и иногда казалось, что пол был, иногда, что нет. Однако ощущение того, что стеллажи стояли на чём-то твёрдом было, как и то, что они висели в воздухе и лишь темнота была им опорой. На доли секунды Толян поймал себя на мысли, что уже не удивляется тому что видит, как прежде. Для него загробная ненормальность стала естественной. И наполненные книгами полки тоже были обыденностью, как если бы он зашёл в библиотеку, чтобы выбрать себе книгу на сегодняшний вечер. Взять на пару дней, а потом вернуть обратно.

Толян шёл долго, всматривался в корешки, оценивал толщину бумажного издания, задумывался над цветом – одна была синяя, другая серая, третья красная… На каждой из них стояли фамилия, имя и отчество. Некоторое время Толяна удивляло то насколько много писателей, о которых он ничего не знал. Так много, что закрадывались сомнения: авторы ли это. Остановившись у двухтомника некоего Деревяшко Игната Васильевича, долго смотрел на чёрный корешок и думал: почитать или нет? Ведь не просто так он тут. Но уже через мгновение передумал. Зашагал дальше. То прямо, то сворачивая направо, то налево, то снова на право. И опять прямо. В какой-то момент он понял, что идёт по кругу, и когда осознал это вновь пошёл прямо.

Остановился в тот момент, когда увидел идущего навстречу старика. Облачённый в серые длинные одежды, с длинной седой бородой, которая кончиком спадала до самой темноты под его ногами, он медленно двигался и замер в десяти шагах от Толяна. Затем поднял сухую, словно ветка сливы, руку, сунул толстый томик на полку между двумя другими книгами, развернулся и ушёл. То ли не увидел Толяна, то ли не обратил на него внимания. Когда старик пропал из поля его зрения Толян не успел понять. Может он растворился в темноте, а может свернул куда. Отмахнувшись от вопроса, что по его мнению не имел никакого значения, за это время, что Толян путешествовал по загробщине он многое повидал, подошёл к тому месту, где минутой назад был старик. Посмотрел на ровный ряд книг, однако определить то издание, что совсем недавно было поставлено на полку, не смог.

Простояв так некоторое время, Толян отметил ещё кое-что: книги были новые, будто только что вышедшие из печати. Протянув руку к Алёшкиной Нине Валентиновне, тут же опустил её. Даже не коснулся корешка. С каким-то до сего момента непонятным равнодушием решил, что ему это не надо. Навряд ли Алёшкина напишет что-то интересное. Впрочем, кто знает. Ведь вполне вероятно не она этот роман писала. Однако книга у неё была толстой.

Толян вновь пошёл вдоль стеллажей. Свернул направо. Ага, а тут книги были чуть старее. Примерно восьмидесятых годов. Определил сходу, будто знал. Опять чья-то невидимая сила подсказала. Не удивительно. И от этого осознания почувствовал себя неуютно. На секунду показалось, что по коридору пролетел сквозняк, и Толян даже поёжился. Время подходило к концу. Глянув вперёд увидел огромный зал ожидания и большое табло, на котором в его строчке в окошке «год» стоял ноль, а в окошке «месяц» цифра два. Толян прикрыл глаза и ощутил всю степень того самого, когда пожелал что-то сделать, а не сделал, когда сильно пожелал, а получил дулю. В забвение он захотел. Уничтожить этот мир захотел. Смешной. Идиот!

Ну и к чему всё это? К чему беготня по междуними? К чему было смотреть на наказания других, подглядывать будто в замочную скважину. Осуждать? Философствовать? Иметь в виду? Учиться? Глупости. К чему разговоры с Ангелом? К чему встречи с другим Ангелом? И ещё Время. Вот никогда бы не догадался, что она Время. Время оно, а не женщина, и время само понятие, а не живое воплощение красавицы, которая живи бы в Толяновом мире никогда бы на Толяна не обратила внимание. Но и смерть – это всего лишь факт, а Толяну посчастливилось, если так можно выразиться, повстречать две: свою и чужую. И своя у него была классической тёткой, а та, что была в гостях у Времени, с чьей косой он гулял по междуними, оказалась молодой, стильно одетой и вроде как красивой. Лица он не запомнил. Ещё была встреча с Дьяволом. Разговоры о пустом. Кант и Фрейд отдыхают. И получается, что всё то время, что он бродил по загробному миру, он занимался бессмыслицей. Ни цели, ни логики, ни сюжета. Сплошное серое уныние. Как его жизнь. Бывшая жизнь. А эта получается… ведь тоже жизнь, несмотря на то, что он умер там, а здесь всего лишь оболочка, а в ней душа…

Толян двинулся дальше, но остановился через несколько шагов. Нахмурился. Что-то увидел. Что-то знакомое. Вернулся на пять шагов назад. Вернулся к тому месту, где стоял совсем недавно. Посмотрел на серую тонкую книжицу, что была зажата между двумя большими томами. Прищурился и вчитался в имя, что было написано на корешке. «Сидоров Анатолий Потапович». Протянув к ней руку, поддел пальцем книжицу и вытянул её. Повернув лицевой стороной к себе, снова прочитал имя, отчество и фамилию. Внизу были даты: «14.10.1981 – 22.05.2022».

А-а, так вот в чём дело. Это не писатели, это книги жизни людей. От рождения до смерти, от корки до корки. От точки «А» до точки «Б».

Скорей всего взятая в руки история его жизни дала толчок для того, чтобы Толян вновь внутренним взором увидел то, что смертному запрещено было видеть и можно было узреть только здесь и сейчас. Ему открылся огромный зал, этому залу не было ни конца ни края. В зале стояли столы, а за столами сидели люди. Старики. Сгорбившись над белоснежными листами, уже сложенными в книжный формат, они заточенными чьей-то рукой перьями, макая их в чернильницы, писали истории жизни в густой тишине, не обращая внимания друг на друга. Когда заканчивали писать, закрывали книгу, вставали со стула и шли сюда, в библиотеку, чтобы оставить историю на одной из полок. Затем возвращались на место, брали пустую заготовку и заполняли её ещё одной жизнью. Вот как создаются судьбы. Сидят деды и пишут. Что напишут, то ты и будешь проживать. Следит ли за ними какая сила или боги, не понятно, но ясно одно: они вершители судеб, а в руке у Толяна его серая жизнь, в четырнадцать глав, на восемьдесят листов.

Толян тихо рассмеялся. Да уж, такого он не ожидал точно. И как-то немного обидно. Рядом такие тома, столько событий и такая длинная жизнь, и переплёты ярче и симпатичнее, а у него серая книжулька. Такие он прочитывал за час, не больше. Перед сном или когда ел. Хотя папа всегда говорил, что за обеденным столом никаких книг быть не должно. Иногда и так бывает. Не всем же иметь жизнь в девяносто лет, впрочем до девяноста он бы жить не хотел.

– Не завидуй, – сказали рядом, но Толян и бровью не повёл. Поставил книжицу на полку, туда, откуда взял. – Зависть, Толян, плохое чувство. И вообще, это грех. Конечно, так себе грешок, но всё же. От него тоже иногда плохо бывает. Люди из-за зависти идут на преступление. А иногда она сводит с ума. Такая противная, что ты зачастую не замечаешь её. А она есть. Живёт в тебе, врастает в тебя с каждым разом всё сильнее и сильнее, а потом, бац, и ты уже последняя сволочь. Кстати, знаешь сколько у меня томов? Девятьсот пятьдесят. На прошлой неделе юбилей отмечали. Все белоснежные, перетянутые золотистыми нитями. Закладки – пышные перья. Все такие красивые, аж глаза радуются. Смотри.

И Ангел сунул ему под нос увесистый том. Книга и правда была красивой, по сравнению с Толяновой – дорогая и шикарная. Словно на заказ. Однако на обложке не было ни имени, ни даты рождения. Лишь номер тома – девятьсот пятьдесят. Как приговор. Или же номер по рождению, словно Ангел овца из большого стада. А таким имена ни к чему. Ведь овца пойдёт на убой, зачем ей кличку давать. Впрочем, Ангел овцой не был. Но когда Толян посмотрел на Ангела, оторвавшись от созерцания обложки его книги жизни, увидел перед собой не того циничного ублюдка, с которым столкнулся вначале и с которым общался всё то время, что был в загробном мире. Толян увидел нечто другое. И прогонять Ангела или же бежать от него уже не хотелось. Да и не имело смысла. К тому же, зачем вообще бегать, бегают только трусы…

– Завидуешь? – в привычной манере спросил Ангел. А глаза так и остались серьёзными, даже слегка грустными. Уставшими.

– Нет.

– Ну и молодец, – сказал Ангел и перекинул том через голову, и тот исчез в темноте. – Садись, – сказал сразу и, отодвинув стул, присел за стол. Толян сел на указанный стул, напротив Ангела, и ощутил себя старшеклассником забежавшим после уроков в библиотеку, чтобы почитать книгу в читальном зале. Они сидели среди стеллажей, будто кто-то специально поставил этот стол и два стула сюда, для них.

– Вот и подошло к концу твоё время пребывание здесь, – прям литературным текстом заговорил Ангел. – Быстро правда? Кажется ещё только вчера пришёл и вот, раз, уже настала пора прощаться. Что скажешь?

– А что ты хочешь, чтобы я сказал? – вопросом на вопрос ответил Толян.

– Ну это тебе решать, я откуда знаю, – пожал Ангел плечами.

– Ты всё знаешь. Даже мысли читаешь. Уникальный.

– Ха-ха, – рассмеялся Ангел. – Всё же ты забавный, Толян. Интересный. И обыкновенный. Другой, но в тот же момент такой же, как все. Одним словом – человек. Ну, давай подумаем… Может, хочешь узнать какая жизнь будет у тебя после этого?

– Ты же сказал, что не знаешь.

– Нет, не знаю.

– Тогда зачем говорить о том, чего ты не знаешь.

– Ну тогда может хочешь узнать будешь ли отбывать срок за свой побег?

– Нет. Не хочу.

– А может хочешь спросить, где Пустота?

– Пустота? Что это?

– То, чего ты хотел. По твоему, забвение.

– И где же?

– Далеко, – Ангел победно улыбнулся. Толян прищурился, хотел его снова послать, но промолчал. Злость и раздражение пропали.

– Давай, поговорим о тебе, – Толян передёрнул плечами, выпалив то, что первое пришло на ум. – А то всё обо мне, да обо мне.

– Да я ж постоянно говорю о себе. Всё время. Только о себе. Посмотри какие у меня крылья. А на нимб посмотри. А на то, какое у меня пальто. И ещё кабинет у меня есть. И вешалка. И чудо стол. И даже девятьсот пятидесятый том, – и том упал на стол, свалившись откуда-то из темноты. И Ангел тут же положил на него ладонь. – Красивый. Ни пылинки. Края ровные, не облахмаченные. Корешок идеален. Не замусоленная. Белоснежная. С золотистыми нитями. И перо-закладка. – Кажется Ангел не уставал говорить о своей книге жизни снова и снова, повторяя раз за разом заученные, будто детский стишок, слова. – А твоя, – и рядом с его томом из темноты упала серая, невзрачная книжонка, на обложке которой было написано имя Толяна, – серая, унылая, потёртая, с потрёпанными краями, замусоленная, с порванным корешком книжулька. Сравни.

– Какая уж есть, – пожал плечами Толян и ни капельки не обиделся на такое сравнение. Ну и что, что она такая, а у Ангела ВОТ ТАКАЯ. Книги разными бывают. Главное, что внутри. А внутри… Внутри его жизнь. Нормальная жизнь! Человеческая. С рождением и смертью, с счастьем и несчастьем, с болью и отчаянием, с радостью и улыбками. С потерями, с находками; с друзьями и врагами, с родными и близкими, с предателями и любимой женщиной, пусть и сучкой. С первой любовью, с сахарной ватой, с каруселями и многим ещё чем, что Толяну когда-то казалось серой унылой обыденностью.

– Да, Толян, – произнёс Ангел, как будто прочитав его мысли. Взял двумя руками серую книжицу и глядя на скучную обложку, совсем уж горько ухмыльнулся, растеряв свой цинизм и раздутое самомнение. – Жизнь. Человеческая жизнь. Пусть короткая, но такая… живая. За сорок лет столько всего может произойти. Удивительно. И слёзы и радость, и горе и смех, и рождение и смерть. Каждый вдох, это награда, каждый выдох – это ожидание, каждый шаг – это надежда, каждый прыжок – вера. Первый крик, первый кувырок, первые шаги, слова, детский сад, школа, работа, любовь. Осознание чего-то, практически постоянное. Как же вам людям везёт! – вдруг выкрикнул Ангел, затем положил книгу Толяна и подтолкнул свой том к нему, ухмыляясь. – Девятьсот пятидесятый. Открой, почитай. Хотя бы одну страницу. Как ты говорил? Твоя жизнь скучная и унылая? Девятьсот пятидесятый том, Толян, вот это уныло. Что в первый, – из воздуха появился ещё один том, и Ангел подтолкнул его к нему, – что двадцатый, – ещё один, – что сто восьмидесятый, – том упал на стол, но Ангел к нему даже не прикоснулся, смотрел на Толяна полными горечи и отчаяния глазами. – Всё одно и тоже, Толян. Души, наказания. Бумаги, рутина. Кабинет… Я там живу. Вешалка эта дряная! И одна и та же одежда, Толян. И крылья не расправить, даже когда грешники из ада лезут, потому что я статист, Толян! И нимб мой всегда яркий, потому что по другому и быть не может! И лета здесь нет. И зимы. И весны тоже нет. И сколько мне лет, я не знаю, не потому что перестал считать, а потому что тут нет летосчисления! И имени, Толян, у меня тоже нет! Я просто Ангел. АНГЕЛ! Вы люди наделяете ангелов именами, вы – люди, а не мы – высшие существа. И каждый ангел, у которого есть имя, вам благодарен. Но знаешь сколько нас, у которых нет имён? И знаешь, что и те, кого вы зовёте по имени, всего лишь статисты. Живут, потому что у них есть работа и всё. Больше ничего! Я существую от одной души к другой, от некоего подобия выходного до некоего подобия выходного. Этот выходной приходит неожиданно, он не по графику, да что там говорить, Толян, графика нет, хотя всё по списку. Все вы по списку. Но его у меня тоже нет. Ты просто приходишь, а я тебя уже знаю… А вот это, – на стол легла маленькая, детская книжечка. Она была цветная, и на ней так же были написаны имя, отчество, фамилия, дата рождения и смерти, – книга ребёнка, который прожил месяц.

Ангел потянулся к своим томам, сложил их один на другой. В тот же момент гора выросла, уйдя томами вверх, в темноту. Девятьсот пятьдесят. Рядом с этим столбом лежала его серая книга, а потом детская.

– Ну как тебе сравнение? – спросил Ангел, заглянув в глаза. Толян не смог найти нужного слова и просто смотрел на него. Молчал.

– Жестоко, – ответил за него Ангел. – Вы, людишки, приходите сюда и начинаете качать свои права, рыдать и плакать, умолять и молить. Просить. Деньги предлагать. Много денег. Некоторые предлагают слишком много. И самое противное то, что у них этих денег нет. Сапоги мои лизать. Или искать, – Ангел фыркнул, – забвение. То бишь… – Ангел пожестикулировал, пытаясь найти нужное слово, – …пустоту. Удивляться, кричать о равноправии, справедливости, ну и прочей ерунде. Тошнит от вас. Ненавижу. Я тебе, Толян, говорил, что ненавижу вас? Говорил. И не раз. У вас есть всё, чего нет у нас. Впрочем, в одном мы похожи, в рождении. Уж этого-то ни у кого не отнять. Даже боги рождаются. Спросишь, а как же смерть? Вот этого, Толян, я не знаю. Я не помню ни одного знакомого ангела, которого бы настигла смерть. Впрочем, не факт, что мы не умираем. Умирает всё. Мне кажется, что в какой-то момент я просто забываю этого ангела, забываю, что был с ним знаком, забываю, будто его вообще не существовало, и продолжаю жить дальше. У нас нет даже могил. И если я умру, здесь не найдётся никого, кто бы запомнил меня и сохранил в своей памяти. Иногда мне кажется, что жизнь ангела – это очередное наказание. Самое большое и страшное наказание. И по сравнению с этим даже ад – всего лишь цветочки. Ну, скажи что-нибудь, Толян. Поговори со мной напоследок.

Толян некоторое время молчал, искал слова, при этом чувствуя себя отморозком, который забрал у ребёнка конфету и сожрал её у того на глазах, издеваясь над его горькими слезами. Около ста лет этот Ангел не давал ему покоя. И порой хотелось Толяну его придушить, и посылал его Толян известным адресом много раз. И тот однажды его чуть не спалил. А теперь сидел перед ним ничтожный, побитый своей собственной судьбой, в которой нет ничего, кроме бесконечных, однотипных душ.

– Значит списка услуг нет, – проговорил Толян, чтобы что-то сказать. Он больше уточнял, чем спрашивал.

– Нет, конечно, – фыркнул Ангел. – Ты серьёзно считаешь, что здесь можно что-то купить? Купить себе рай или новую жизнь, лучше, чем напишут эти стариканы? Это что-то типа того, как если бы ты зашёл в магазин и долго стоял у прилавка выбирая себе носки: красные или синие, а потом купил бы пачку малинового чая и пошёл бы домой.

Ангел криво улыбнулся и покачал головой.

– Тут ничего нет, кроме ангелов и душ. И денег тут тоже нет. И чая. Всего лишь морок. Насмешка. Издевательство. Сарказм.

– Над кем?

– А хрен их знает.

– Сдаётся мне, что вы, ангелы, копируете людей, имитируя их жизнь.

– Может и так.

– Как люди делают из себя богов, при этом будучи всего лишь ничтожным винтиком в большой системе.

– Не в бровь, а в глаз.

– А тот пацан, что мне документы на входе справлял? – продолжил свой допрос Толян, и казалось ему, что это всё пустое, как и то, что до этого было. Просто он коротает время. – И женщина, что привела к тебе в кабинет? Тоже ангелы?

– Ангелы, – кивнул Ангел. – Мы все ангелы, и на самом деле у всех есть крылья и грёбаные нимбы.

– А в аду только Дьявол и черти с бесами.

– Только Дьявол и черти с бесами, – повторил Ангел.

– И косу ты подкинул мне, чтобы привнести в свою скучную жизнь немного разнообразия.

– Именно так.

– Ты её спёр?

– Нет. Одолжил.

– Пока смерть отдыхала?

– Нет. Смерть не отдыхает. У неё выходных нет. Она всё время работает. Она всё время существует. Всё время бодрствует. Она дышит.

– Дышит?

– Дышит. Ты когда-нибудь задумывался, что первое появилось: смерть или жизнь?

– Неудачное сравнение. Смерть – это щелчок, факт, мгновение, а жизнь – это отрезок времени.

– Ну может и так. Но знаешь, в последнее время, лет эдак двести… а может и триста… А не важно. В общем, я задаюсь этим вопросом. По логике вещей, правильнее было бы сказать, что жизнь. Но если заглянуть в сущность, в ту самую, которую мы наполняем, то жизнь без смерти не возможна, как и смерть без жизни. Если не будет жизни, то нечему будет умирать. Но если не будет смерти, то будет ли рождение?

– Ты переворачиваешь понятие смерти и жизни. Сначала появилась жизнь, а потом смерть. Не надо ломать логику вещей и извращать то, что существует изначально. Это как один человек пытался меня переубедить в том, что пословица «Хорошо там, где нас нет», говорит не о том, что лучше дома и там где ты есть, а за бугром тебя никто не ждёт и там не рай, а о том, что он такой весь из себя охренительный и без него там, будет плохо, и ему срочно надо там побывать, пока он не сдох. Жизнь и смерть – две сестры, мы люди так говорим. Они всегда вместе и рядом. Мы рождаемся из темноты и уходим в темноту, мы приходим в одиночестве и уходим в одиночестве. Они одинаковые. Белое и чёрное. Радость и горе. Правда иногда понятия меняются: для кого-то рождение горе, а для кого-то кончина радость. Но это уже зависит от человека. Мы же разные. И нам можно всё. Так сказала Время.

Ангел скептически посмотрел на Толяна, продолжая ухмыляться.

– Умирают все: люди, ангелы, боги, черти, Дьяволы; умирает всё – планеты, миры, цивилизации, галактики, вселенные. Только время вечно. Бежит по своему руслу, из пустоты в пустоту, заполняет эти пустоты собой, наполняет сущность чем-то живым. А что если вначале существовала смерть. И пустоты – это не просто пустота, а мёртвое море. Оно изначально было. И вот в этом море зародилась жизнь.

– Кончай уже, – покривился Толян.

– Что? – Ангел притворно удивился, вложив в это маленькое слово немного возмущения. – Я философствую, разговариваю с тобой. Когда ещё мы поговорим. Может и никогда больше. Ты сейчас уйдёшь в новый мир, или в прежний, не знаю. Снова родишься, забудешь меня и всё, что тут было. Начнёшь проживать новую книгу судьбы… Кстати, не хочешь знать сколько тебе в новой жизни отмерено?

– Нет.

– Вот зараза, – проговорил Ангел так, будто были они друзьями, и вместе не один литр водки выпили, закусывая пирожками с ливером, солёными огурцами и кабачковой икрой из магазина. Ангел широко улыбнулся, и Толян хмыкнул тоже. – Я же уже тебе говорил, что в прошлый раз ты прошёл мимо, – вернулся к теме Ангел. – Другой ангел тогда на твоей приёмке был. Он сказал, что ты ничего не просил, просто стоял, смотрел, слушал, а потом сказал, чтобы быстрее отправляли туда, куда надо. «Раньше начнём, раньше закончим», так ты тогда сказал. И мне вдруг стало интересно, а что ты за человек такой. И ты знаешь, подумал об этом и тут раз, через некоторое время ты на пороге моего кабинета. Вот, думаю, странное стечение обстоятельств. Я знаю много и о многом, однако многое не знаю тоже. Например, когда уйду я. Не знаю. Не имею даже малейшего понятия. Может к тому моменту, когда ты вновь здесь окажешься, меня не будет. Моё наказание подойдёт к концу. И девятьсот пятьдесят первый том будет последним в моей дерьмовой, скучной, унылой жизни. И переродившись, я буду человеком. Ничего не помнить и ничего не знать. Бояться, смеяться, верить, надеяться, любить, жарить шашлык на берегу простой реки, потом его есть, смотреть на голубое небо, пить водку и запивать её малиновым чаем. Обязательно малиновым. Мне кажется он вкуснее всего. И малина тоже вкусная. Ведь вкусная?

– Вкусная. Когда спелая – сладкая.

– Да, – кивнул мечтательно Ангел.

– В детстве я любил малину. Она ещё даже не цвела, а я уже ждал, когда она поспеет, – улыбнулся Толян воспоминаниям. – А когда она отцветала и появлялись зелёные ягодки, я всё время рвал их, а дед ругал меня. А когда она поспевала, дед срывал жменю, обязательно под моим детским контролем, и ссыпал по несколько ягод в ладони, так, не мытую. Это сейчас моют, боятся, что дети обосрутся. А тогда не боялись. Что такое обосратся от малины? Ерунда. Сейчас дети едят еду похуже не мытой малины, и родители, что кормят их ею не задумываются о том, что именно они дают своим детям. И жирные дяди, которые травят детей этой грёбаной едой, совсем не волнуются о последствиях. Им лишь бы карманы набить. Гребут уже не лопатами, а тракторными ковшами. И всё мало. Они не думают о завтра, они не думают о сейчас, они думают о деньгах. Только о деньгах. Всегда о деньгах. Везде о деньгах. Всё меряют деньгами: здоровье, счастье, дружбу, семью, детей – своих и чужих, мир, галактику, вселенную, Луну, которую уже поделили и раскупили. Ещё там ни разу не были, а уже скупили всё, что там есть, даже камень, который ещё не упал на эту Луну. Спроси их: на кой хрен ты купил там участок, ты же всё равно там жить не будешь? Он тебе если и ответит, то что-то типа: надо. А я скажу так: купил, потому что продавали. Потому что это солидно, наверное. И потому что деньги некуда девать. И чтобы показать вон тому жирному дяди, что стоит рядом, какой я богатый и крутой, и что у меня больше денег, чем у тебя. Да и кто вообще сказал, что на Луне можно что-то покупать? Кто назначил себя хозяином Луны?! Ведь какой-то жирный дядя назначил. Эх, какой ушлый… Дай им больше, для них и другое станет деньгами. Смотришь на это говно и диву даёшься: откуда у человека столько жадности? Ведь маленький, плешивенький, тварь тварью, но гребёт. И видишь уже перед собой не человека, а банкноту, бумажку. Один рубль, не больше. Простой, маленький рубль. Конечно, противно сравнивать рубль с жирным, жадным дядей, он ни в чём не виноват, но а что сделаешь? Сейчас рубль, благодаря этим дядям, ничего не стоит. Что за рубль можно купить? Что вообще такое рубль? Ничего. Вот и этот человечишка, который нагрёб, тоже – ничего. Ничто. Но мнит себя богом. Мнит и ни о чём не думает. Уничтожает. А что ему остаётся делать? Он уничтожил себя, как человека, как разумную личность, как личность вообще. Уничтожил мозг, разрушил простые человеческие, смертные понятия. И что ещё поражает, так это то, что ему всё равно. Лозунг нашего мира – всё по… хрену. Я живу и мне всё равно, что будет потом, ведь потом меня здесь уже не будет. Люди – плесень и ржавчина. Неужели хочешь тоже быть таким, как мы?