– Присаживайтесь, – сказала она, взяв простой деревянный стул за спинку и чуть развернув его к нему. Толян присел. И сразу же почувствовал, что стул шатается и скрипит. Толяну показалось, что мебель под ним вот-вот и сломается. Повернувшись к спинке, он проверил её на прочность.
– У всех такие стульчики, – сказала Ангел, и Толян вновь повернулся к ней. Ангел к тому моменту повесила шубку на плечики и с любовью гладила мех. Правда любовалась ею не долго. Пройдя к столу, присела в мягкое кресло. Теперь Толян отметил убогость комнаты: обшарпанные серые деревянные стены, почти сгнивший пол, по которому страшно ходить, мрачный потолок, на котором на тонком шнуре висела лампочка, и жёлтый, искусственный свет лишь отчасти освещал темноту. Такая унылая обстановка никак не сочеталась с яркой и белоснежной женщиной-ангелом, что сидела за крутым, дубовым столом. «Явно дорогим», – отчего-то подумалось Толяну. – Финансирование никакое. Вы же видели наш штаб? Без слёз не взглянешь. Вот такие же и стулья. И вот такая же комната. Ужасы реалии. Но что можно сделать в нашем случае. Правильно, Анатолий, продавать душам места в аду, места в междуними, места в раю. Уж извините, выживание дело тонкое. Ну, и конечно же, продавать жизни. Перерождение. Только таким способом можно добиться чего-то. Вы как думаете? – и сделала такой заинтересованный вид, что Толяну стало смешно. Но он сдержался. Правда ответа найти не смог. То ему хотелось её мягко послать, то съёрничать, то ответить именно так, как того ждала Ангел.
– Даже не знаю, что сказать, – наконец, произнёс Толян, при этом пожав плечами. Стул скрипнул под ним, напомнив о том, что старый и Толяну лучше бы сидеть ровно и не дёргаться.
– Вот и я тоже не знаю, что делать, – согласилась с ним Ангел, а Толян вдруг подумал, что сколько бы Ангел ни брала денег за те или иные услуги, все они идут на шубки. И нет ей дела до штаба, до этой комнаты или вот до этого стула, на котором сидел Толян. Если так подумать, то у первого Ангела кабинет был намного круче, чем у неё. Между тем, продолжая говорить, Ангел открыла верхний ящик стола. – Поэтому верным решением было придумать подобный список. Я думаю, это не так уж и плохо. А что? И душа вроде как получает выгоду, и мы.
Ангел достала из ящика тонкую картонную папку-скоросшиватель из далёкого СССР, на которой большими буквами было написано «ДЕЛО №» и открыла её. На мгновение замолчала, вчитываясь в документ, что был прикреплён железной пластинкой. Толян не смог прочесть, чьё дело было, но если подумать, то догадаться не сложно.
– Конечно, приходится скрываться, сделки проворачивать тайно. А то тут иногда проверочки бывают, да и Котя не любит коррупцию. Но кто бы слушал Котю. Он вечно всем не доволен. На днях сказал, что когда я помру он заберёт меня к себе и на втором этаже мне прописочку сделает, там, где коррумпированные. Пф, смешной такой. Иногда юморит. Если я и умру, то не скоро. Да и он тоже не такой уж и бессмертный. Кто знает, может быстрее он копыта отбросит, чем я. Так, Анатолий, – Ангел вложила ему в руку ручку-перо, развернула к нему документ, – читайте и расписывайтесь.
Ангел перешла на деловой тон, а Толян первые секунды пытался понять, каким образом он оказался у стола, когда сидел от него на приличном расстоянии. Затем отмахнулся от вопросов. Это же загробщина, тут всё не пойми как. Уже пора привыкнуть!
– Что это? – спросил Толян, пытаясь вчитаться в размытые строчки. Такое ощущение, что у него резко упало зрение. Вроде видел строчки и буквы, но не мог никак прочесть.
– Это штрафной лист, – Ангел развернула конфету и сунул её в рот. Принялась складывать цветную обёртку, и Толян на мгновение завис, глядя на тонкие пальцы и недлинные ногти, покрашенные блескучим золотистым лаком с мелкими стразами. – Я вам уже говорила, что вы нарушили ряд правил и законов. Нет смысла вас наказывать. Вы несмышлёныш. Не знаете, как пользоваться косой, да и косу эту подкинул вам Зайчонок. Глупость, конечно, но так веселее, – она хихикнула, и Толян оторвался от созерцания её ногтей, глянув в лицо. – Поэтому я подумала и решила, что пару миллиардов штрафа заменят новое наказание.
Невинность, с которой она это сказала, при этом посасывая конфету поразила Толяна до глубины души. Однако вместо того, чтобы злиться, Толян вдруг хмыкнул и сказал:
– А у меня денег нет. Вам разве… Зайчонок не говорил, что я гол, как сокол.
– Да, конечно, – кивнула она. – Я это знаю. Поэтому, – и Ангел достала другую папку-скоросшиватель из ящика и положила раскрытую рядом с первой, – могу предложить вам кредит. Вернёте со следующей смертью. Сразу и сумму кредита и проценты. То есть получается, вам надо принести… – Ангел задумчиво потыкала ногтем указательного пальца по кнопкам откуда не возьмись появившегося на столе калькулятора, потом радостно сообщила: – Двадцать шесть миллиардов рублей. Совсем ничего. Условия только такие. Если не вернёте долг, тогда в соответствии с вашими новыми грехами, придётся отрабатывать и кредит. А это скорей всего ад. В общем, я советую вам взять кредит.
– А если не возьму? – Толян положил ручку-перо.
– Ну-у… – Ангел надула свои очаровательные губки в глубокой задумчивости. Потом раскусила леденец, похрумкала им и встала из-за стола. – Побудьте здесь, – ткнула в него пальчиком, накинула шубку и…
…Толян остался один. Даже стол исчез. Лишь он, на сломанном, скрипучем стуле в мрачной комнате, с обшарпанными серыми стенами, прогнившим полом, задымлённым сажей потолком и с одной лампочкой. Благо коса в руке, вот только почему-то даже пошевелиться не получалось. Словно что-то сковало его тело. Лишь разум светлый, и мысли в голове гуляют, как любвеобильные парочки вечерами по аллеям. Нелепое сравнение, если учесть и обстоятельства, и место обитания. Но отчего-то именно это приходило на ум. Может потому, что у Толяна было несколько раз так, сначала с Алинкой, когда ещё до аборта, потом когда учился в училище, уже и не помнил имени той девчонки, затем после армии, и, наконец, с Ладушкой.
Как бы Толян сильно не ненавидел Ладу, было что-то и хорошее в их отношениях. Были и счастливые моменты. И встреча, будто гром среди ясного неба, и вечера с вином и фруктами, и конфетами, и рассветы, и жаркие ночи. Ладушка, конечно, потом всё это – по-другому сказать нельзя – обосрала, как голуби обсирают памятники, однако Толян некоторые картинки счастья всё равно хранил в сердце. На всякий случай. И когда доставал их из памяти, то старался не думать о том, что Ладушка просто водила его за нос, хорошо притворялась, а потом украла деньги и свалила куда подальше. Где и с кем она, Толяну было неведомо. Да и знать он этого не хотел. Верил и надеялся лишь в то, что своё Ладушка получит. И не деньги было жалко, а именно чувства… эмоции… сердце и душу. И хотелось в своих воспоминаниях заменить Ладу кем-нибудь другим, но некоторые лица не заменяемые, как бы не старался. Возможно надо было это сделать не в воспоминаниях, а в жизни, но в какой-то момент стало вдруг поздно.
Эта Ангел была чем-то похожа на Ладушку. Такая же красивая, такая же светлая. Казалась невинной и заботливой. Слабой и мягкой. Так и хотелось защитить от опасного мира. А на деле стерва. Потому, наверное, Толян, дурак, и носил Ладушку на руках. Боялся ей слово плохое сказать, боялся дышать рядом с ней. Однако этого Ангела носить на руках не хотелось, разве только послать куда подальше, чтобы мозг своей философией не сворачивала и дала идти туда, куда хотелось идти. Куда коса вела. Ведь Толян уже раз обжёгся, второй раз наступать на те же грабли не хотел.
В сравнении с другими Толян даже и не думал просить ангелов вернуть его обратно. К чему это? Он жить не хотел. Ему нужна была настоящая смерть. Пожалуй, об этом попросил бы, но гордость всё равно не позволяет. Не позволяет встать на колени, высунуть язык и лизать носки чистых белоснежных сапог и туфель, заискивающе, снизу вверх смотреть в глаза, полные презрения и ждать, что Ангел смилостивится, проронит слезу, довольно улыбнётся и вернёт тебя на землю, чтобы ты снова и опять жил так же, как жил до этого. Да, ангелы правы, это не наивно, это даже не глупо, это противно.
Впрочем для других – это естественно. И если они очень сильно хотят, значит не зазорно и попросить. А что здесь такого?! Встать на колени, согнуть спину, вытянуть язык и лизать, пока тот, кому ты лижешь, не важно что, не скажет, что хватит. И нет никакого стыда в том, чтобы расстелиться половой тряпкой на пороге, например, вот в эту комнату, чтобы милая и красивая ангел вытирала о тебя свои туфельки, которыми совсем недавно шла по другим, таким же униженным и не чувствующем к своему унижению отвращения людям. У таких просто нет уважения к себе, потому как некоторые не понимают, что уважать себя это намного ценнее и важнее, чем любить.
Для кого-то это норма, для Толяна – нет. Просить у ангелов пожить ещё пару лет или хотя бы пару дней, он не собирался. Но если бы Толян хотел продлить свою жизнь на два дня, он бы тоже, не наверное, а точно – чего уж греха таить – встал на колени и стал просить об этом ангела, да пусть самого дьявола, потому что это ведь нормально. Это правильно желать увидеть своих близких снова, достойно с ними попрощаться, сказать, что не успел сказать, а может побоялся или тогда слов не нашёл, а теперь в голове они всплыли эти чёртовы слова и их надо было произнести. Посмотреть ещё раз на дочь, на любимую супругу, на мать, на сына, на, в конце концов, собаку, которая тоже могла бы быть членом семьи или просто хорошим и настоящим другом!.. Насмотреться на рассвет или на закат, это всего лишь минута-две, но в какой-то момент и такие вещи становятся важными. Мы не успеваем сделать слишком много, а когда понимаем это, уже поздно. И тогда просим и умоляем, тогда верим, что двенадцати часов, да даже одной минуты, будет для всего достаточно. Но не тебе диктовать условия смерти, у которой расписано всё по часам, минутам, секундам и долям. Смерть – это высший разум, это факт и явление. Оно не приходит, тогда когда не надо, или рано или поздно, смерть приходит всегда тогда, когда вовремя. Когда надо. И это Толян понимал при жизни и понимал сейчас, сидя в обшарпанной, полутёмной комнате, что была в каком-то сарае, совсем один, умерев чёрт знает когда и оказавшись в загробном мире, что зовётся междуними…
Да, если бы по Толяну кто-то искренне плакал в мире живых, он бы попросил Ангела дать ему хотя бы минуту, чтобы ещё раз взглянуть на любимого и дорого человека.
Страха не было. Но всё те же горечь и сожаления терзали уставшую душу, похлеще раскалённых углей, по которым шёл Толян в аду и которые сжигали кожу и жарили мясо на его стопах. Он не хотел жить снова, упрямо следовал своим желаниям, но сожаления о том, что он не сделал при той жизни, как и других неустанно преследовали его. И снова он думал, что вновь родившись, ему опять придётся мучиться и страдать, любить и проклинать, смеяться и плакать, терять и не обретать. И сам он в который раз умрёт, и попадёт вот сюда, а может даже в ад…
Толян на миг прикрыл глаза. Попытался двинуться, но ничего не получилось. Перед взором предстало табло, ему осталось провести в загробном мире совсем немного. Как тут время идёт, каким законам подчиняется, Толян так и не смог понять. Ощущение времени терялось, как и ощущения того, жив ты и человек ли? Стирались границы, оставались лишь чувства и эмоции, которые терзали беспрерывно и заставляли проживать в воспоминаниях свою прожитую жизнь снова и снова. И никуда нельзя было от этого деться. И мало того, что ты со своими эмоциями не мог справиться, так тебя захлёстывали чужие, которые встречались на пути.
Толян открыл глаза. Внутренне вздрогнул. Некоторое время смотрел перед собой, пытаясь понять, как так случилось, но быстро отстранился от волнующих вопросов. Зачем спрашивать себя о том, что не понять, пусть даже позже и появится ответ. В этом мире всё странно. И порой Толяну казалось, что и он странный. Часть загробщины, в которой живут одни странные личности, называющие себя ангелами. Впрочем и другие тут тоже есть…
Они смотрели друг на друга долго. Толян и женщина. Она сидела на таком же стуле, напротив него, примерно в шести-семи шагах. Она смотрела удивлённо, и Толяну казалось, что он смотрит так же. В какой-то миг ему даже показалось, – чему он удивился ещё больше, – что это его отражение. Затем отогнал глупую мысль. Женщина была ничем не примечательна. Остриженные до плеч волосы… Это всё, что отложилось в памяти Толяна. Не ангел. Хотя, может быть… Но и тут Толян отмахнулся от не прошенной мысли. Ангелы другие. Женщина была человеком. Таким же как Толян. И возможно она тоже что-то нарушила, и теперь сидела здесь, как он, и чего-то ждала.
Толян хотел что-то сказать, но слова так и не появились на свет. Сложилось такое ощущение, что рот заклеен. Что рта вообще не было. И пусть на лице женщины рот был, и Толян точно знал, что и у него он был, губы так и не удалось разомкнуть. И возможно незнакомка тоже хотела что-то сказать, хотя бы поприветствовать его, но и она не могла. Они сидели напротив друг друга и смотрели друг другу в глаза, и Толяну от этого становилось неуютно, обидно, противно и ненавистно. Можно только моргать и больше ничего. А ещё дышать. И слышать, как тихо-тихо бьётся в груди сердце. Несмотря на то, что Толян умер. И эта женщина тоже умерла. И вполне вероятно, она тоже путешествует по миру, хотя в её руках нет косы. Она в чёрном до щиколоток платье, пуховый платок укрывает её плечи. А на ногах сапоги…
– Потапыч, ну чего сидим? – услышал Толян знакомый голос и вздрогнул. Вздрогнул всем телом, потом выдохнул, будто всё это время не дышал, часто заморгал и обернулся. Ощутив, как под ним зашатался стул, Толян испытал то ли страх, то ли нечто похожее на него. И испугался он не Федю, что застыл невинной овцой в темноте, а того, что под ним сломается стул. Схватившись рукой за спинку, Толян попытался ногами упереться в пол, чтобы в случае падения успеть перегруппироваться и остаться на двоих. Однако пола не нащупал. – Попросил же не опаздывать. Батюшка Дьявол очень суров-то к опаздунам. Голову за энто может оторвать. Потом отдать бесам-то, будь они не ладны-то, чтобы в футбол играли. А те, сволочи такие, любят в футбол играть. Они кажные полвека в футбол гоняють, от работы отлынивают-то.
Толян некоторое время смотрел на Федю, крепко держась за спинку стула, будто он падал, хотя ощущение было, что продолжал стоять на месте, а потом всё же шлёпнулся на заднюю точку, да так, что копчик затрещал. Скривившись от боли и сделав над собой усилие, чтобы не застонать в голос, Толян некоторое время полежал на горячем полу, а, когда боль отступила, поднялся.
– Эти ангелы совсем совесть порастеряли-то, – бурчал Федя, недовольно пялясь куда-то в сторону. – Три раза запрос им посылал. Мол, ждёть тебя Дьявол-батюшка, ждёть для разговору-то. Отправляйте Потапыча. А они первый раз промолчали, второй раз промолчали, а третий раз ответили, мол, низя. Что отбываешь срок за несанкционированный переход границы. Дык ну и чо? Мне-то с энтого чего. Мне ты нужон. А иначе-то, ежели тебя не будет-то, тогда хана моей головушке будеть-то. А мне это не надобно. Никак нет-то. Вот как пожалуюсь на них, чаво будет-то. Ой, чаво будет. Трындец им будет, чтоб их так-пере-так.
Толян быстро огляделся, пока Федя продолжал что-то бубнить себе под нос. Земля была чёрная, кое-где в трещинах. Из этих трещин вверх поднималась дымка, было довольно жарко, словно в бане. Дышалось нормально, но Толян вдруг подумал о том, что хотел бы вернуться в ту комнату. Кстати, женщина пропала. А он всё же надеялся с ней поговорить. Пусть та комната не была радостной и чёрт знает чем бы прибывание там закончилось, однако Толян подумал, что у ангелов лучше, чем у Дьявола. Хотя… и там и здесь одинаково.
– Дьявол-батюшка сейчас делами вдруг неожиданно возникшими занимается, – заговорил более вразумительно Федя, потом шмыгнул носом и высморкался в манжет рубахи. – Так что обожди ёго туточки. Он сам к тебе-то придёть и уже поведёть туды, куды надобно ему. Не советую тебе сваливать в тихушку. Дьявол-батюшка такого не любит-то. Башку может оторвать. А тебе энто надобно? Нет, конечно. Башка тебе ещё пригодиться-то. К воротам перерождения без неё что ль пойдёшь-то? Как-то не прилично.
– А что, уже время? – задал Толян по своему же мнению самый глупый вопрос. Федя свёл брови к переносице, а Толян понял, что тут требовалось уточнение. Он-то спрашивал про время встречи, а не про время, когда надо идти к перерождению.
– Ну дась, – отозвался Федя и кивнул. – Всё по расписанию, – добавил чёрт и достал из кармана маленький блокнотик. Пролистав его, сверился с написанным, затем вытянул из-за уха огрызок карандаша, послюнявил гриф и вычеркнул пару строчек. – Яицы пожарил. Чайку тебе заварил. Всё, как просил-то. Так что не волнуйся, Потапыч, в меню тебя не обделил. Но всё же ж, мож передумаешь, и бражечки, хотя бы стакашку, отопьёшь-то. А?
Федя расплылся в жуткой ухмылке, намекая на то, что его браготворение лучше всякого, даже малинового чая ангелов. Но Толян лишь покачал головой.
– Нет, спасибо.
– Жаль, – вздохнул Федя, да с таким мучением, будто предлагал он нечто важное, а Толян взял и отказался. Выбрал смерть, вместо жизни.
Некоторое время они молчали. Федя притопывал ногой, обутой в лапоть, а Толян ни о чём не думал. Было жарко. За спиной то и дело что-то хлюпало и казалось Толяну, что он слышал стоны. Обернуться и посмотреть бы, но его вполне устраивал вид высокого здания, что стояло в нескольких метрах от них. Здание было построено из бетонных плит, тянулось вверх на этажей двадцать, если не больше. Окна были тёмными, не застеклёнными. Пустыми глазницами они смотрели на Толяна, и казалось Толяну, что осуждали его. На самом деле, нет, конечно, оконные проёмы не могут его осуждать, но возможно это делали те, кто сейчас был на этажах. Кто плавился на адских кострищах и сгорал в адских котлах.
– Вот суки! – гаркнул кто-то за спиной. Неловкую паузу, что возникла между ним и чёртом прервал недовольный бас Дьявола. Толян против воли обернулся.
Дьявол вышел из бурлящего потока лавы, стряхнул с себя огненную массу, будто капли воды, затем забросил в поток череп и растоптал выползшего на берег полусгоревшего человека. Затем отпинал останки назад в лаву и сплюнул.
– И чего им не сидится на местах. Вечно надо куда-то ползти, пытаться сбежать, молить о прощении, о пощаде и прочем. Почему сейчас? Почему не тогда, когда жил? Кто ж заставлял тебя грешить, сволочь? А? – Дьявол гаркнул это в сторону лавы, из которой показалось несколько обгоревших скелетов, которые тянули свои конечности к нему и тихо, но мучительно стонали. Сейчас Толян ощутил в полной мере их боль и сожаление. – Ненормальные. Потапыч, они ненормальные. Сначала грешат, думая, что ада нет и им ничего за те грехи не будет, а потом плачутся, когда в этот ад попадают. Ну что за народ! Впрочем, они вообще ни о чём не думают, просто грешат и всё! И веруют отчего-то в то, что я благородный дядя, который тут сидит и сопли им вытирает и всё им прощает. И стоит только мне отвалить миллиардов сто на новый диван, как я тут же раскрою свои объятия и скажу: заходи, дружок, ко мне на огонёк! Вот тебе пинт-хаус, живи тут, наслаждайся жизнью, ну или сходи обратно, поживи там и соверши ещё полтонны грехов. Они думают, что я идиот? Потапыч, ответь мне, они думают, что я дебил?!
– Батюшка Дьявол, да нет же. Ну чего ты кипятишься-то, – взмолился чёрт, не дав Толяну ответить на вопрос. Хотя Толян и не спешил на него отвечать. Дьявол был в негодовании. Не таким, каким его Толян встретил в первый раз.
– Федя, исчезни, пока голову не оторвал, – прохрипел Дьявол. И Федя тут же испарился.
– Ур-роды, – прорычал Дьявол, стряхнул остатки лавы и подошёл к Толяну ближе. – Запомни, Потапыч, не греши. Ненавижу грешников. Всех. И всяких.
– Запомнил, – ответил тихо Толян и было в Дьяволе на этот раз то самое, дьявольское, от чего поджилки трясутся и хочется бежать, не оглядываясь.
– Ну, ладно. Побушевали и хватит. Айда чай пить, – просто сказал Дьявол, в одно мгновение снимая натянутую словно тетива лука атмосферу страха и отчаяния.
11. В гостях у Дьявола
– Ты в прошлый раз, Потапыч, свалил как-то неожиданно и быстро. Я не успел тебя окликнуть, – как бы между прочим говорил Дьявол, вернувшись к себе прежнему, к тому, каким Толян видел его в первый раз. Они шли к зданию, на которое Толян совсем недавно смотрел, и казалось Толяну, что шли они в горку, хотя до этого пригорка он никакого не видел; и что дыма стало больше, и температура повысилась. Дьявол шёл впереди, а Толян следом, отставая от него на пару-тройку шагов. И думалось Толяну, что может как и в прошлый раз сбежать, но тот Дьявол, которого он увидел минутой ранее, и страх Феди, который всё время говорил о том, что хозяин ада может голову оторвать, а потом бесам отдать для того, чтобы они в футбол ею играли, останавливал Толяна от этого поступка. По крайней мере не сейчас, особенно учитывая, что Дьявол завёл разговор о прошлом побеге. – И не стал уже останавливать. Мне как раз сообщение скинули, нужно было срочно на точку явится, одни ушлёпки побег задумали. Так что за тобой послал Федю. Ну как сказать, побег, – Дьявол обернулся, не сбавляя шаг, покривился, а потом хрюкнул вроде как издал смешок. – Вот, как сейчас, выползли на берег, а дальше ползти силёнок не хватило. Вообще за этим должны черти следить…
– Вызывали?
На этот раз Дьявол лишь отмахнулся, и Федя тут же исчез.
– Но эти ж гады ленивые, как я не знаю кто. Пока не погоняешь их, рога и хвосты не пооткручиваешь с места не сдвинутся. Всё бы им жопы отсиживать. Некоторые за время службы такие отрастят, что диву даёшься откуда столько сала в аду. А я тебе, Потапыч, скажу откуда. Коррупция, мать её. Продаются эти гады. Вот и приходится время тратить ещё на то, чтобы за руку схватить, а потом обоих – и чёрта и грешника на самый нижний. От души, я тебе скажу. От души. И туда же деньги, ну или бесам, чтобы жопы свои вытирали. Деньги, Потапыч, портят всех. И людей, и чертей, и ангелов. Всех. Это грязь. Это говно. Это черви. Они жрут и плоть, и души, и сердца, и человечность, и святость. Деньги – грех. Самый большой грех. Алчность. Деньги толкают на преступление. На мелкие и нет. Некоторые думают, что мелочь – это не грех. Наивные. Украл – грех. Убил – грех. Продался – грех. Предал – грех. Взятка – грех. Ну и так далее. Одно порождает другое. Быть может украденные сто рублей, которые как казалось вору, нужны только ему и никому более, для пострадавшего значат намного больше, чем кто-то мог подумать. И кто знает, чем обернётся эта мелкая кража. Только потому, что у тебя книга судьбы такая, и потому что тебя простили, украденный тобой утюг у тёти Ани, не стал большим грехом, за который тебя можно было бы отправить на один из нижних этажей. Но, это, Потапыч, грех. Как и то, что ты украл у родителей деньги, а потом отвёл Алинку к доктору делать оборот. Грех. Человек живёт в вечном грехе.
– Да если так подумать, то само понятие и существование человека – это уже грех. Кажется библия об этом так и говорит, – неожиданно сказал Толян.
– Конечно, – кивнул Дьявол, принимая это как само собою разумеющееся, и Толян ни капельки не удивился. Как сказала Жизнь, человек имеет право на всё. Человек имеет право быть грешным. И тут Толян подумал: «Не для того ли он имеет эти права, чтобы потом гореть в аду, отбывать наказания в междуними и развлекать заскучавших обитателей загробщины?» Человек должен грешить, чтобы существовал ад, существовало междуними, существовали ангелы, Дьявол, боги и много кто и что ещё. Круговорот вселенной.
Кстати, Ангел же и об этом упоминал…
– А потом началась приёмка… – вернулся Дьявол к первоначальной теме. В этот момент в аду сменились декорации. Толян оказался в прихожей однокомнатной квартиры. Дьявол скинул ботинки, переобулся в тапочки, а Толян так и остался стоять на месте, глядя на угловой шкаф, потом на трюмо, на лежащую там расчёску, на пыль, что собралась в углу, на висящую на уголке зеркала маленькую открытку к двадцать третьему февраля, которую подарили девчонки на работе. Смотрел на зимние ботинки, которые так и не убрал, переобувшись в весенние. Вся эта декорация так и говорила о том, что он не умер, что наступит вечер и вернётся с работы домой…
– Ну чего стоишь, проходи, – крикнул Дьявол из кухни, и Толян поморщился, сдерживая вдруг набежавшие слёзы. Дьявол издевался. Сначала квартира родителей, теперь квартира, в которой жил Толян. Его собственная. Останется государству. Потому что наследников не было. И потому что не было тех, кому мог бы отписать…
– Я живу скромно, – вновь заговорил Дьявол, когда Толян разулся и прошёл на кухню. Дьявол ставил на стол кружки с чаем, на разделочной доске уже стояла сковородка, на которой дымилась яичница. – Если бы заказал чего по круче, Федя бы сготовил. За то и держу его, что ни приготовит – пальчики оближешь. Садись.
Толян присел на табурет. Скромно так, будто и правда в гостях. Будто не его кухня: не его холодильник, не его стол, не его табуреты, не его сковорода, и вилка, которую он взял в руку, тоже не его. И не то самое окно, в которое он долгими минутами смотрел, разглядывая голубое или же пасмурное небо, бегущие облака, яркое солнце, рассветы, росший во дворе ильм. Смотрел на летавших туда-сюда воробьёв, на жирных голубей, которых прикармливали бабки и тётки с соседних подъездов и которых гоняли дети. Иногда на толстую ветку забирались коты. Сначала рыжий, потом пепельный, затем белый в пятна, после чёрный… Этих котов было много, они проживали короткую жизнь, потом погибали, то ли собаки задирали, то ли машины переезжали, то ли замерзали холодными ночами, а может умирали от чумки или холеры… Но на их месте обязательно появлялись другие.
Так и с людьми. Один умирает, другой появляется. Цепочка не должна разорваться. И мир живых и загробный – в сцепке, порвётся хотя бы одно звено и хана всему. Почему-то так сейчас думал Толян. Думал и ел яичницу. У которой не было ни вкуса, ни запаха. И которую Толян есть совсем не хотел. Не было аппетита. Не было ощущения голода. Но яичницу надо было съесть, потому что Дьявол сидел напротив и смотрел так, словно собирался скинуть Толяна на самый нижний этаж, к самым отъявленным ублюдкам, к тем, кого приговорил сам ад.
– Ну как, вкусно? – вдруг спросил Дьявол, отхлебнув из кружки. Что он пил, Толян не знал. Кружка у Дьявола была простая, чёрная, без рисунков и страшных рож-клыков-когтей.
– Никак, – после недолгого размышления, ответил Толян. – Без вкуса и запаха. Я и есть-то не хочу. Понял, что здесь, в загробщине, еда и напитки не имеют никакого значения. Зачем они тут, если это так?
Толян подумал о том, что его вопросы – это грубость, но останавливать себя не стал. А чего боятся? Нет, с Дьяволом было неуютно, намного неуютнее, чем с Ангелом, даже когда тот злился. И всё же, Толян уже понял, что Дьявол просто издевается, и потому они беседы ведут и гуляют по аду, как по зоопарку или галереи.
– Да просто, – ответил, коротко пожав плечами, Дьявол. – Чтобы было. Не, ну когда Федя гонит самогон или бражку из стонов и криков грешников, тогда да, вкусно и жёстко. А так, всё это, лишь антураж. Прикол. Не нравится?
Толян глянул на Дьявола, затем положил вилку рядом со сковородой, в которой осталось половина недоеденного желтка второго яйца, и сказал:
– Спасибо.
– Какой ты воспитанный, – расхохотался Дьявол. В этот момент Толян осознал, что атмосфера между ними вновь накалилась. Только чувствовалось нечто иное, нежели тогда, когда Дьявол вышел из лавы, а потом растоптал своей ногой выползшего следом за ним грешника. С отвращением и презрением растоптал, будто то и не человек, будто то и не душа. Словно червяка. Видно этот червяк заслужил такое обращение. Тварью был при жизни, вот тварью и продолжает быть после смерти. Здесь, в аду.
– Вот люблю я воспитанных людей, Потапыч. Люблю и всё, – продолжил ранее начатую тему Дьявол, и только сейчас Толян заметил мигнувший над головой алым светом нимб. Голова Дьявола была так же лысая, головным убором не покрытая. И рогов на голове и лбу не было. Толяну вдруг показалось это не правильным. – С ними интереснее. Они всегда говорят то, что думают, а ещё умеют слушать. И самое главное, слышат, Потапыч. Они ведут разговор так, как положено его вести. И когда я говорю, ты молчишь, а когда говоришь ты, молчу я. И не важно, кто сколько говорит, важно, как это говорить и важно, когда это говорить. И важно следовать тому, что ты говоришь. И следовать тому, что ты принимаешь. Разве сложно понимать правила диалога? Разве сложно заткнуться и послушать и самое главное услышать то, что говорит собеседник. И что не маловажно, подумать о том, что ты собираешься сказать. В чём смысл разговора? Просто полить воду, а потом разойтись с собеседником и забыть о том, о чём говорили и забыть о том, под чем ты подписался? Болезнь сегодняшнего поколения в том, Потапыч, что они рождаются без мозгов. И самое страшное то, что эти мозги никто в них не вкладывает. И даже когда вырастают, ленятся пойти в магазин и купить хотя бы грамм себе серого вещества. Бестолковых и безмозглых сейчас больше, чем раньше. Оттого, наверное, и грешат. Не понимают, что творят. Не понимают, что можно, а что нельзя. Их этому не научили. Им это в голову не вложили. И соответственно, не считают то или иное погрешение за преступление. А грех, как мы выяснили, Потапыч, есть во всём. И в том, что ты понапрасну воду льёшь, и языком своим углы выметаешь, и суёшь свой язык во все щели, и трещишь им, выплёвывая из гнилого рта сплетни… Ну и так далее.
В этот момент Толян вспомнил то самое место, где он встретился с женщиной-ангелом. Красивой и опасной. Она сначала увела его из одного места наказания, а потом привела в другое. И те люди, что пожирали зеркала, и те люди, что наслаждались своим «талантом» на сцене, все они были настолько отвратительны, что Толян подумал о том, что он и сам не лучше. Ведь и лгал, и лицемерил, и где-то говорил о себе больше того, что было на самом деле. Правда всё делал умеренно, но грешил.
– Ты всё? – и Дьявол кивком головы указал на сковородку с яичницей. Толян кивнул в ответ, и Дьявол встал из-за стола. – Пошли, – сказал он, и не успел Толян подняться с табурета и попрощаться со своей квартиркой, как кухня исчезла, и они оказались в гулкой темноте. Дьявол шёл впереди, и Толян тут же вспомнил мост, через который в первую их встречу вёл его Дьявол.