– Хм. Обстоятельства так себе, согласен, – он попробовал её приободрить, – но мы сейчас что-нибудь придумаем. Только не плачьте, прошу вас, это же не смертельно, это всего лишь перелом, вам же не голову оторвало! С переломом я как-нибудь справлюсь.
Она посмотрела на него так, что у Альберта сердце сбилось с ритма. Больные иногда смотрели на него с благодарностью и даже плакали от счастья, когда он избавлял их от боли и мук, женщины смотрели с восхищением, но чтобы вот так, искренне и доверчиво, словно на Бога или чудо какое-то, так на него никто никогда не смотрел. И этот взгляд внезапно его смутил, что случалось с ним крайне редко, и заставил думать, что зря он ляпнул про то, что ничего страшного нет. Потому что срастить перелом, да ещё быстро – дело очень сложное. Для этого придётся забрать много силы у других органов и ослабить всё тело. Так иногда делают опытные лекари, но на свой страх и риск и только когда риск этот оправдан. Хотя после такого она ослабеет настолько, что ему придётся всю дорогу везти её на руках, и в себя она придёт дня через два, не раньше, при условии, что всё получится как надо. Он ведь не такой уж и опытный лекарь, что бы там не говорил Цинта. Есть риск и немалый, что это приведёт к отказу одного из органов.
Князь глянул наверх: небо медленно заволакивали сизые тучи, прохладный ветер потянул с озера сыростью – собиралась гроза. Странно это для середины осени.
Треклятый этот Индагар – одни сплошные дожди!
Нужно поторопиться и выбраться из этого глухого места до темноты и до начала грозы. Нет ничего хуже, чем грозы в горах.
Ну и как он вытащит её отсюда, да ещё со сломанной ногой или без сознания, когда сам едва смог спуститься вниз по обрыву?
И хотя эта мысль ему не нравилась, но был ещё и второй путь. Можно дать ей своей силы, соединив их на время вместе, пропустить её через себя и перелом срастётся. У Альберта достаточно сил, чтобы поделиться с ней, и тогда она сможет идти сама. Но гильдия лекарей строго это запрещала. А уж храмовники враз сожгут на костре, если узнают про его лекарское самоуправство.
Айяаррской магией нельзя лечить людей.
Потому что люди всегда доноры. Можно не суметь разъединиться, и человек умрёт, отдав всю свою силу лекарю. А ещё к этому привыкаешь. Потом захочется ещё, и ещё – взять немного силы у одного, немного у другого. Альберт слышал о лекарях-убийцах, пристрастившихся к человеческой силе, и храмовники не дремали – кого-то регулярно сжигали на площадях. Так что это было очень опасно, и в первую очередь для него. Но, подумав недолго – а князь любил принимать решения быстро – он послал к демонам храмовников с их кострами, а мнением гильдии по этому вопросу он и вовсе не дорожил. Доносить на него тоже едва ли кто-то станет, свидетелей в этой глуши нет, Цинта в таких вопросах нем, как рыба, и позже они с Ритой разъедутся в разные стороны – кто его найдёт, даже если узнает? А насчёт привыкания – он уже пробовал это однажды и считал, что ценность человеческой силы изрядно преувеличена. Так что можно было рискнуть, да и выхода особого не было. Думать надо было раньше, до того, как он полез по обрыву вниз.
– Вы и правда можете вылечить перелом? – спросила Рита удивлённо, и то уважение, к нему, которое сквозило в её голосе, снова заставило его почувствовать укол совести.
А ну как он убьёт её сейчас? Это очень даже вероятно. Проклятье!
Но он же, в конце концов, давал клятву лекаря, и там было что-то такое про «… любыми доступными средствами», а кто виноват, что из всех средств у него осталось только это? Он улыбнулся и произнёс спокойным голосом:
– Вылечить? Да пара пустяков! Закройте глаза и ничего не бойтесь. И не открывайте, пока я вам не разрешу.
Она была бледна, слишком бледна, и ему следовало торопиться.
– Хорошо, – ответила Рита тихо, закрыла глаза и вцепилась пальцами в дерево.
Альберт положил вторую руку на её лодыжку и тоже закрыл глаза.
– Потерпите, боль сейчас уйдёт, – прошептал он, впитывая в себя её боль и забирая горячку.
Молитва к покровительнице лекарей вышла почему-то короткой и глупой.
Мать Всеблагая, помоги мне не убить эту прекрасную женщину!
Было страшновато, ведь такое он делал лишь однажды. Ощущения тогда показались ему странными: было щекотно и хотелось пить. Больной был бродягой, и Альберту особо ничего не грозило, даже убей он его на месте – мало ли умерших бродяг регулярно находили в сточных канавах Скандры? Сила текла из него, как вода из мутного ручья, и отдавала она, по чести сказать, перегаром, луком и сырыми опилками, поэтому задерживать её в себе Альберту не было никакой радости, и поэтому она также быстро вытекла обратно. В тот раз остановиться ему было совсем несложно.
Но сейчас, как только он открылся, с ним случилось нечто странное. В него хлынул поток, какого он никак не мог ожидать. Он задохнулся на миг, словно с разбега прыгнул в море. Его подхватила гигантская волна и потащила за собой в глубину. Это была небывалая сила, как весенний сель, мчащийся с гор и смывающий все на своём пути, она закрутила его, выбивая из головы мысли и из лёгких воздух. Перед глазами вспыхнули искры, кровь закипела игристым вином, закружилась голова, затопило совершенно неведомое счастье, пронизывающее до кончиков пальцев и до боли в сердце. Он почувствовал, как падает куда-то вниз, и падение это был вовсе не падением, а полётом. Он летел над миром и видел его сверху, он вдыхал его полной грудью и, кажется, сам был этим миром. Он видел радугу, раскинувшуюся над озером, над лесом и уходящую куда-то за тёмную кромку гор. Эта сила пахла горячим степным ветром, шалфеем и чабрецом, смолистыми почками, цветущими садами…
Что это? Что это такое?!
Нет, щекотно не было и совсем не хотелось пить. Хотелось остаться так навсегда, не отпускать её, спрятав внутри себя это сумасшедшее ощущение. Он чувствовал её, как себя. Слышал её. Дышал с ней вместе. Бился её пульсом и ощущал кожей её страх.
Почему страх?
Он не знал. Ведь это было так прекрасно. Это всё наполняло его невероятной силой. Никогда ещё ему не встречался человек, сила которого была бы такой похожей на его собственную. И он не мог открыть глаза и не мог разорвать эту связь. Вернее, не мог себя заставить. Отдать силу обратно, означало погасить это чудесное видение, это вино в крови и ощущение счастья, а он не хотел с ним расставаться. И поток не уходил, сила не возвращалась обратно к Рите. В кончиках пальцев начало покалывать, и он понял, что пора остановиться или он сейчас просто её убьёт. Он был уже так близок к этому, что от напряжения прокусил губу, лоб покрылся испариной, и стиснув зубы так, что челюсть заломило, он невероятным усилием воли направил поток обратно.
И тут же потерял сознание.
– Очнитесь! Мэтр Гарэйл! Очнитесь! – услышал он издалека и почувствовал, как кто-то трясёт его за плечо.
Альберт с трудом открыл глаза. Увидел серое небо над собой, ощутил под пальцами мокрый песок и вкус крови на губах, и только ноздри всё ещё опалял горячий степной ветер. Он сел, тряхнув головой и чувствуя себя совсем пьяным. Перед глазами плясали жёлтые пятна, и во рту стало горько. Он хотел что-то сказать, но слова не шли с языка.
– Вы потеряли сознание!
– Кажется… это из-за раны, – хрипло пробормотал он и дотронулся до шеи.
Их взгляды встретились, и в её глазах Альберт увидел проблески того страха.
Почему она так его боится?
– Ну вот, к вечеру вы сможете уже бегать, хотя, надеюсь, что не придётся, – он торопливо встал, отошёл на негнущихся ногах к воде и наклонился вымыть руки.
Стёр кровь с губ тыльной стороной ладони и, глядя на своё отражение в свинцовой воде, зачерпнул его ладонью и умылся. Гром прокатился глухим эхом над верхушками сосен и берёз.
– Спасибо, – тихо произнесла Рита, отвернулась и принялась быстро шнуровать сапог.
– Не за что, – ответил Альберт, глядя на потемневшее озеро, где ветер уже поднимал мелкую рябь.
Что это вообще такое было?
Надо поскорее убираться из того странного места, не нравилось ему все, что происходило вокруг.
Почему она так испугалась? Что она почувствовала? Обычно люди ничего не чувствуют, кроме слабости и желания заснуть. Кажется, зря он все это сделал. Ох, и зря! Это ему ещё аукнется. А всё Цинта виноват с его таврачьими обычаями.
Альберт шагнул к карете и вдруг остановился, глядя на мёртвых лошадей.
– А кто перерезал им горло? – спросил он, указав на них рукой, и повернулся к Рите.
У неё на глаза снова навернулись слёзы.
– Я, – ответила она тихо.
– Вы? – удивлённо спросил Альберт.
Она кивнула, закусив губу.
– Должен сказать это… был очень мужественный поступок, – произнёс он, не сводя с Риты глаз.
– Это был мой самый страшный кошмар, – произнесла она дрогнувшим голосом, – я люблю лошадей… Я не могла оставить их умирать такой мучительной смертью.
– А слуги?
– Они погибли почти сразу – упали на камни, а я в воду и… вот.
Она снова отвернулась. И это признание было, пожалуй, самым удивительным, что Альберту приходилось слышать от женщины.
– Как ваша нога?
Рита попробовала осторожно наступить.
– Она… кажется… не болит, – произнесла она удивлённо.
Рита наступила уже увереннее, сделала несколько шагов, обернулась к Альберту и улыбнулась ему такой искренней и яркой улыбкой, что у него снова сердце сбилось с ритма. Никто и никогда ему так не улыбался.
– Мэтр Гарэйл, да вы просто волшебник! – воскликнула она. – Спасибо! Спасибо! О, Боги! Вы даже не представляете, как я вам благодарна! Я ведь думала, что умру здесь!
Он улыбнулся в ответ. И, кажется, снова смутился, или это совесть опять заговорила в нём, и поскольку это случилось уже в третий раз, то Альберт даже удивился.
Проклятье! Надо заканчивать с этим! Он же стоит и смотрит на неё, как болван, да ещё и улыбается до ушей!
– Думаю, нам пора. Того и гляди начнётся ливень, нужно ещё найти какое-то укрытие, – он подхватил её арбалет и колчан со стрелами, – идёмте!
– А как же мой кучер и слуга? – она вдруг снова погрустнела.
– Ваш кучер мёртв, как и слуга, мы им уже ничем не поможем. Но если будем торчать тут, то отправимся вслед за ними. Грозы здесь дело нешуточное. Давайте руку!
– Но это же… мы же не можем оставить их тут… вот так…
– Можем, Рита, можем. Именно так мы и сделаем, давайте руку! – произнёс он с некоторым раздражением глядя на небо. – Гроза будет пострашнее, чем какие-то недоумки со стрелами.
Край лиловой тучи показался из-за верхушек сосен.
– Ещё немного раздумий – и нас смоет дождём прямо в озеро. Или убьёт молнией.
Она бросила прощальный взгляд на карету и слуг, вздохнула и последовала за Альбертом.
Глава 7. Гроза
Подъём по почти отвесной стене был куда сложнее спуска, и когда они, наконец, выбрались, все перепачканные глиной, наверху их радостно встретил Цинта, вооружённый кинжалом и кнутом.
– Вот, Альберт, я же говорил! Я говорил тебе, что надобно спуститься, а ты! «Тебе надо – ты и лезь!»
– Цинта, заткнись, – устало отмахнулся Альберт.
– И это мне вместо «спасибо»! А я, миледи, собрал ваши вещи из сундука на дороге, думаю, вы захотите переодеться во что-то чистое, да и ехать ещё не знаю сколько. Меня Цинтой звать, а вас, миледи?
– Ну, я не то, чтобы леди, – улыбнулась она снова, – зовите меня найрэ Рита. Мой отец – купец из Фесса.
– Ты осмотрелся? – спросил Альберт, разглядывая дорогу.
– Да. Тут кто-то был до нас, я нашёл три пары следов, – Цинта развёл руками, – но сейчас никого уже нет. И скажу, что сидели они тут долго, видать, поджидали, а не просто так. Хотя, может, и не вас поджидали, найрэ Рита, костерок разложили, закусывали. Может, баловались стрелами, случайно выстрелили да не ожидали такого, вот и удрали с перепугу-то! А может, с кем перепутали.
– У вас есть враги, найрэ Рита? – снова спросил Альберт. – Ну такие, которые захотели бы отправить вас в светлые сады Миеле?
– Враги? Нет-нет, что вы! У меня нет врагов, – ответила она с горячей искренностью.
– Что же… Паршиво вышло. Но хватит болтать, надо убираться отсюда засветло, не нравится мне это всё, – Альберт мрачно посмотрел на горизонт над озером, который заволокли сизые с лиловым тучи. – А, кстати, я не спросил, и куда же вы найрэ Рита направлялись, если это не тайна, конечно, и как вас угораздило оказаться на этой дороге?
– В Фесс. Мы ехали в Фесс. Я… гостила у тёти… в Мадвере.
– Мадвера… Мадвера… Это на побережье, да? Но как вы оказались в этой дыре?
– Какой-то человек сказал кучеру, что впереди обвал, дорога закрыта и указал нам это направление.
– Почему было не подождать до завтра? Пока не разберут завал?
– Он сказал, что это надолго, может, на неделю, а мы торопились.
– И эта дорога – лучшее, что пришло в голову вашему кучеру! – Альберт покачал головой.
– А куда вы направляетесь, мэтр Гарэйл? – спросила Рита в ответ.
– Мы, найрэ, – начал Цинта, поравнявшись с Ритой, – едем в…
– …Рокну, – торопливо перебил его князь, – Цинта, не стой, как пень, как ты видишь, найрэ Риту нужно посадить на какую-нибудь лошадь, живо перевесь сумки.
– Рокна – дальний путь.
– Да уж, но ничего не поделаешь – семейные дела. Небольшое наследство, но в Фесс нам с вами по пути, – ответил Альберт, – а, кстати, кто научил вас так хорошо стрелять? Цинта, слышишь, по твоей милости она меня чуть не убила!
– А, мой кня… – Цинта вовремя прикусил язык, – мэтр Гарэйл, не убила же! Зато… ухт! Чутьё меня не подвело!
– Твоё чутьё дорого мне обходится, – хмыкнул Альберт.
– Простите меня за этот выстрел! – воскликнула Рита. – Я была так напугана, думала, что это разбойники и… Я с ужасом думаю о том, что могла убить вас!
– Так кто же научил вас так стрелять? – снова спросил Альберт глядя на девушку с прищуром.
– Ах, это… Отец. Он любил охоту, вот и меня научил.
– Охота? Странное увлечение для купца. А чем торгует ваш отец, когда не охотится?
– Шерстью и тканями.
– Шерстью, значит, хм. Вот что, найрэ Рита, – Альберт снова посмотрел на небо, потом окинул взглядом её одежду, – я бы предложил, конечно, развести костёр, переодеться и обсохнуть, но, боюсь, это бессмысленно. Нам нужно срочно убираться отсюда и найти какое-нибудь укрытие, гроза будет нешуточная. А нет ничего опаснее в горах, чем гроза. Хотя нет, пожалуй, опаснее гроз только меткие лучницы.
Он усмехнулся, подводя к ней коня, с которого Цинта снял сумки.
– Скажите, что вы меня простили? – улыбнулась Рита.
– Я, скажем так, обдумываю это, – улыбнулся ей Альберт в ответ, – давайте руку, посадим вас на лошадь.
В седло она взобралась легко, сразу было видно, что Рита опытная наездница, но Альберт всё же задержал её руку в своей дольше, чем нужно, и когда обнял за талию, помогая, то увидел, как она вспыхнула от этого прикосновения и смутилась.
И чтобы рассеять эту неловкость, спросила, кивнув на Цинту:
– А это ваш слуга?
– Не совсем, – Альберт тоже взобрался в седло, – хотя по обоюдному согласию он временами подменяет моего слугу. Я учу его делать мази, бальзамы и лечить нарывы. Но на самом деле Цинта – это живой памятник моей заносчивости и глупости.
– В каком смысле?
– Я проиграл его в карты.
– Проиграли? Но… как можно проиграть того, кто тебе не принадлежит? И потом, он же здесь. Может, выиграли? – спросила Рита удивлённо.
– Нет. Он здесь, именно потому, что я проиграл.
– Звучит как-то странно, – улыбнулась Рита, – и как это вышло?
– Это… довольно сложно объяснить…
– Я думаю, что пойму.
– Мы играли с одним человеком, и я проиграл все деньги. Решили играть на желания. И не трудно догадаться, что в тот день удача отвернулась от меня – я снова проиграл, причём дважды. И вот в качестве желания… вернее желаний – их было несколько… тот человек захотел, чтобы Цинта, эта нудная тень моей совести, некоторое время ездил за мной, а я бы его учил. Я должен сделать из него хоть какое-то подобие лекаря. Ну и ещё кое-что я обещал в качестве оплаты долга – следовать его дурацким таврачьим законам совести и чести… некоторое время, – ответил Альберт тщательно подбирая слова. – И вот теперь Цинта и в самом деле ходит за мной, и я должен учить его всяким лекарским премудростям, а ещё соблюдать эти очень странные таврачьи законы и обычаи и не делать того, чего мне на самом деле хочется. Так что я поумнел и стал осторожен в карточных играх. Едем?
– Странное желание было у вашего друга.
– Ну, у него были свои причины… видимо. Но это долгая история, а нам пора.
Гром раскатился по ущелью многоголосым эхом.
– «И хлябью извергнутся небеса…», – пробормотал Альберт, трогая лошадь.
– «…и в море слёз утопят твердь земную», – Рита подхватила фразу.
Альберт обернулся и спросил удивлённо:
– Вы знаете поэмы Тириана?
– Э-э-э… Да… немного.
– Откуда, позвольте спросить?
– Отец дал мне… нам с сестрой хорошее образование.
– И зачем образование дочерям купца?
Она задумалась на мгновенье, наморщив переносицу.
– У моего отца не было сыновей, поэтому он учил меня… и мою сестру всему, что должен знать купец.
– Породам овец и сортам шерсти?
– Не только. Мы изучали обычаи и нравы разных стран, языки, письмо и счёт, умение вести переговоры и торговаться. Быть купцом не так уж и просто.
Она улыбнулась как-то робко и отвела взгляд.
– Но поэмы-то зачем?
– Мне это просто нравится.
– Альберт у нас тоже, кстати, поэт, – встрял между ними Цинта, – он пишет сонеты и очень неплохие.
– Сонеты? – удивилась Рита. – Вы пишите сонеты?
– Цинта, ты уже забыл историю с вертелом? – грозно посмотрел на него Альберт. – Следи за дорогой. И за языком.
– Нет, пожалуйста, не ругайте его! Сонеты – это прекрасно, я бы с удовольствием послушала что-нибудь из вашего.
– Моё последнее творение закончилось попыткой рифмовать «любовь» и «морковь», не думаю, что вам стоит это слушать – удовольствие сомнительное. Не такой уж я и хороший поэт.
– Не вам судить, – усмехнулась Рита, – может, мне понравится?
– Понравится слушать о моей страсти к другим женщинам, исполненной в стихах? – Альберт придержал коня и, поравнявшись с Ритой, посмотрел ей прямо в глаза.
Она смутилась и отвела взгляд.
– Извините.
– Не извиняйтесь. Я вообще-то не хотел вас обидеть, но всё же и не хотел бы читать вам сонетов, посвящённых другим женщинам. А сонетов для вас я написать ещё не успел, – он продолжал смотреть на неё внимательно.
Она вдруг покраснела и смутилась ещё сильнее. И ему понравилось это смущение. Её застенчивость была очень милой и такой странно невинной, что внезапно Альберту захотелось извиниться. Но вовсе не потому, что ему на самом деле было стыдно, а потому что захотелось смутить её ещё раз, увидеть, как она опускает ресницы и теребит край жакета, пытаясь оттереть налипший песок.
– Простите за резкость. Хотя вы можете подсказать мне рифму к слову «любовь», если знаете что-то ещё, кроме моркови, – усмехнулся он, разглядывая её профиль.
– А зачем рифмовать именно слово «любовь»? Не обязательно называть любовь любовью и ещё придумывать к ней рифму. Такая прямолинейность подойдёт больше детским стихам. А если вы хотите показать чувства, можно ведь иначе построить куплет – для чувств есть множество способов выразить себя, и говорить о любви можно по-разному, – ответила Рита, глядя куда-то в рыжую гриву лошади.
– Вот как? Детские стихи, значит? – усмехнулся Альберт. – Может, приведёте пример, как же нужно говорить о чувствах без слова «любовь»? Я уверен, что вы тоже втайне пишете стихи.
– Втайне? Почему же, пишу я вовсе не втайне, – усмехнулась она в ответ.
– Хм… Я задел вашу гордость?
– Ничего вы не задели, – ответила она и посмотрела на него с вызовом. – Но, я думаю, мои стихи гораздо хуже ваших сонетов.
– Вы пытаетесь мне польстить, думая теперь, что задели мою гордость? Поверьте, я не горжусь своим рифмоплётством. А насчёт ваших стихов – как вы там сказали? «Не вам судить», – произнёс Альберт, не сводя с неё глаз, – но я понял – вы просто боитесь. Как и любая девушка, пишущая стихи втайне, вы стесняетесь говорить о них вслух. А уж, чтобы дать их почитать кому-то!
– Стесняюсь? Вовсе нет! – она вздёрнула подбородок.
– Ну так прочтите что-нибудь о чувствах, но, чтобы без слов «любовь» и «морковь», и поверьте, – он поднял руки вверх, – обещаю строго не судить!
– Я не против, если кто-то укажет мне на мои ошибки, я люблю учиться, – она снова посмотрела на Альберта с вызовом.
Их взгляды схлестнулись, и Альберту показалось, что он просто тонет в синеве её глаз. И тонуть в ней было до странного приятно.
– Итак? – спросил он, слегка склонив голову.
Она посмотрела куда-то вверх, словно перебирая в памяти страницы. Её лицо совсем преобразилось, с него ушёл страх и бледность, и Альберт невольно залюбовался ей.
Рита выпрямилась, повернулась, взглянув ему прямо в глаза, и, чуть вздёрнув подбородок, произнесла:
– Хорошо. Это не поэма, а просто зарисовка под названием «Тоска». Она не слишком хороша, но в ней точно нет ничего о моркови…
Пусть каплею росы,
Слезу смывает время,
Осколками лучей
И ватою грозы,
Когда уходишь ты,
Как кандалы, как бремя,
Останется тоска
И длинные часы…
Вечерний запах роз
И диск луны усталой,
Что шёпотом лучей
Дорожки серебрит,
И время замерло,
И времени не стало,
По капле словно кровь,
Оно кровоточит.
Остатками надежд,
Я ночь кормлю тоскуя,
И в сердце пустота,
И только боль в груди,
Как будто не дышу,
Как будто не живу я,
Когда уходишь ты…
Когда уходишь ты…
Она смотрела ему прямо в глаза, произнося эти строки негромко и с чувством, и на какой-то краткий миг Альберту показалось, что они адресованы именно ему. Но, конечно, это только показалось.
Женщины никогда не посвящали ему стихов. Они любили его сонеты, но считали это обычным ритуалом ухаживания, как цветы или сладости, всякий раз складывая бумагу с излияниями его чувств в шкатулку с милыми безделушками где-нибудь между черепаховыми гребнями и баночкой румян. И если бы хоть одна из этих женщина думала о нём вот так…
Острый укол ревности внезапно пронзил его сердце.
О ком она писала это? Кому она посвятила эту тоску? Неужели на свете есть человек, о котором вот так может тосковать эта прекрасная синеглазка?
И в этот момент ему почему-то отчаянно захотелось оказаться на его месте. Как будто его коснулось волшебное крыло прекрасной птицы, и он тут же решил ухватить её за хвост.
– Почему вы на меня так смотрите? – в синих глазах отразилась растерянность. – Это было настолько плохо?
– Плохо? – ответил он внезапно охрипшим голосом. – Да я бы согласился месяц грести на галерах, если бы вы посвятили эти стихи мне.
Молния вспорола небо, с сухим треском ударив куда-то чуть выше них в вершину скалы. Лошадь Риты взвилась на дыбы с диким ржанием и, едва не сбросив всадницу, рванула вперёд.
– Проклятье! – крикнул Альберт, и его слова потонули в оглушительном раскате грома.
На мгновенье наступила тишина, а затем с неба упали первые крупные капли. Сначала редкие, но вскоре дождь хлынул сплошной стеной.
Альберт, не задумываясь, стегнул коня и помчался следом. Ветви хлестали его по лицу и одежде, лошадь неслась, не разбирая дороги, того и гляди сорвётся в пропасть, но все, что он видел перед собой – зелёную накидку всадницы впереди и её тёмные волосы, развевающиеся на ветру.
Холодный ветер гнал волны по озеру, и косые струи дождя били в лицо, молнии одна за другой разрывали небо, и гремело так, будто все небесное войско Всевидящего собралось с литаврами. Дорога чуть расширилась и резко повернула вниз, Альберт пришпорил коня и почти догнал Риту. Но её лошадь, норовистая кобыла по кличке Мадж, промчалась мимо поворота, остановилась внезапно, сбросив всадницу через голову, взвилась на дыбы и бросилась вверх по склону куда-то между деревьями.
– Да чтоб тебя! – Альберт едва остановил коня на самом краю попасти.
Недавние дожди размыли берега ручья, и они обвалились, обнажив красную глину с торчащими корнями деревьев. На дне уже вовсю бушевал поток, видимо, в верховьях ливень начался гораздо раньше.
– Рита! – крикнул он, спрыгивая с лошади и бросаясь к краю. – Проклятье! Держись! Не отпускай!
Он видел, как она скользит вниз по мокрой глине, вцепившись руками в корни можжевельника и безуспешно пытаясь нащупать ногами опору на зыбком склоне. Ещё немного, и она сорвётся, упадёт в воду, и её потащит этим мутным потоком прямо в озеро.
Упасть в озеро с высоты дважды за полдня! Эта женщина просто притягивает неприятности!
Он прыгнул следом, не особо задумываясь над тем, что сможет сделать, если они оба свалятся в ревущий водоворот.
Цинта спешился, увидев лошадь Альберта, бросился к обрыву и сразу почувствовал силу. Прозрачное горячее облако поднималось откуда-то со дна ручья. И ему показалось – даже падающие капли дождя, задрожав, остановились в воздухе. А затем полыхнуло ярко, неистово и мощно. Над ним что-то разорвалось со страшным грохотом, затрещало, и молния, каких Цинта не видел никогда в своей жизни, ударила в высокую сосну на краю обрыва с такой силой, что расщепила её пополам.
– Мирна-заступница! Всевидящий отец! – заорал Цинта, закрывая руками голову и падая ничком на землю.
Сила пронеслась над ним горячей волной, покатилась над обрывом по дороге, вверх по склону, и от мокрых листьев и мха даже пошёл пар. Сосна вздрогнула, замерла на мгновенье, как подрубленная, и тут же рухнула в пропасть, обдав Цинту комьями грязи от вывернутых корней. И лошади едва не вырвали поводья, привязанные к берёзе, заржали и забились, но дерево их удержало.
– Ухт! Мирна-заступница! Да что же это такое творится! – как был на четвереньках, Цинта по-собачьи быстро дополз до края обрыва, бормоча скороговоркой. – Дважды в одно место не бьёт! Дважды в одно место не бьёт! Альберт! Альберт! Ты живой?
Половина сосны упала поперёк склона, упёрлась макушкой в противоположный берег, а сверху рухнула вторая половина, накрест, образовав над водой небольшой мост. И Альберт, соскользнув вниз, упёрся в него ногами.
– Рита! Отпускай! Я тебя поймаю! – крикнул он.
– Да быть этого не может! – воскликнул Цинта, судорожно вытирая с лица воду и размазывая ладонями грязь, пытаясь разглядеть то, что происходило внизу. – Владычица степей!
До этого момента все, что творил князь, было невинными шутками: зажигание свечей пальцами, летающие перья, светляки и пускание горлом огня. Все это ни шло ни в какое сравнение с тем, чтобы управлять молниями. А вот у него на глазах, а Цинта готов был поклясться в этом, Альберт только что притянул молнию и направил её в дерево. И как это он, Цинта, пропустил тот момент, и не заметил, что сила князя вдруг так выросла?
Рита разжала занемевшие пальцы, заскользила вниз, и Альберт поймал её, подхватив за талию, а затем втащил на хрупкий мост и прижал к себе. Мутный поток ревел, подбрасывая к их ногам хлопья пены, хлестал по сосновым веткам, слизывая с берегов глину и сорванные листья. Альберт и Рита стояли над ним некоторое время, не двигаясь, прижавшись друг к другу, удерживая равновесие и едва осознавая чудесное спасение, чувствовали только, как дождь смывает грязь с их лиц.
– Кажется… у меня уже входит в привычку спасать тебя, – наконец, произнёс Альберт, глядя ей в лицо и убирая с её лба прилипшую травинку, – сильно испугалась? Держись за меня, сейчас выберемся отсюда.
– Мы такие грязные, – растерянно ответила Рита и принялась разглядывать сосну, ручей и склон, и всеми силами стараясь не смотреть ему в глаза.
А затем мягко освободилась от руки Альберта, которой он продолжал её удерживать.
– Эй! Вы там живы? Ловите! – раздался сверху голос Цинты, и конец верёвки упал к ногам князя.
– Что это было? – спросила Рита. – Это же молния ударила в дерево? Да? Но… как?
– Что это было? Я бы и сам хотел знать! Но, думаю, что у тебя, Рита Миора, сегодня просто невероятно удачный день, – ответил Альберт и добавил, – ничего, что я перешёл на «ты»? Мне кажется, момент очень подходящий.
Она была так близко. Такая испуганная, бледная и такая хрупкая в его руках. Мокрые волосы, капли на ресницах, вся перепачканная глиной, только глаза огромные, как два озера. Она смотрела с опаской на бурлящую воду, но, казалось, что эта вода пугает её гораздо меньше, чем он, всё ещё поддерживающий её за локоть.
Почему она так его боится?
– Н-ничего, я н-не против, – только и смогла она ответить.
Гром ещё гремел, но уже глухо, молнии чертили небо, хотя гроза быстро перебиралась куда-то на другую сторону озера и уходила недовольно ворча. Не стало ветра, и дождь все ещё лил стеной, но внезапно стихло, словно вода впитала в себя все звуки, и только ручей ревел недовольно, как будто сетуя на то, что не дождался своей добычи. По дороге неслись мутные потоки, а на юге, над озером между сосен, уже голубело чистое небо. Как-то сразу потянуло холодом и стало зябко.
– Ну что, будем выбираться? – Альберт нехотя отпустил Риту и взялся за верёвку.
Пока Цинта цокал и посвистывал, зазывая обратно взбесившуюся Мадж, Рита переоделась в уцелевшие сухие вещи – кожаные мешки Цинты, на удивление, не промокли – и привела себя в порядок, насколько это вообще было возможно. Перепуганная Мадж, наконец, вернулась, виновато пофыркивая, но князь сам на неё сел, а своего коня отдал Рите. Задерживаться не стали и снова двинулись в путь.
– Простите, мэтр Гарэйл, – произнесла Рита, поравнявшись с ним, – я не поблагодарила вас за моё спасение. Моё уже второе спасение! Спасибо! Я даже не знаю, что сказать – вы рисковали жизнью, вы… Спасибо! И эта… молния… что это было? Как это? Как нас не убило?
Альберт обернулся к ней и спросил:
– Скажи, чем ты так прогневила Богов, что они дважды за полдня пытались тебя утопить? Да ещё и убить молнией? Не может же тебе так не везти в дороге?
– Я не знаю, – покачала она головой, – я бы и сама хотела это знать.
– Ладно, пришпорим лошадей. Не хватало, чтобы после двух чудесных спасений ты схватила воспаление лёгких, – воскликнул Альберт с усмешкой и стегнул лошадь, – выедем к озеру и разложим костёр.
Они спустились вниз по раскисшей дороге, лес внезапно закончился, и за поворотом открылась чудесная картина. Чуть ниже и вправо по склону холма от озера и до самого горизонта стройными рядами разбегались дорожки виноградников, расположившихся на каменных террасах. Дорога спускалась вниз, и у кромки воды показались черепичные крыши небольшой деревни.
– Слава Богам! Сдаётся мне, что это и есть треклятое Заозёрье, или как там назвал его тот болтливый мужик!
– Это же знаменитые террасные виноградники Фесса! – воскликнула Рита, приподнимаясь на стременах. – О, Боги! Я давно хотела их увидеть! Как же красиво! Между прочим, это самые северные виноградники в Коринтии! А всё благодаря вот этим каменным склонам на южной стороне озера они хорошо прогреваются, и этого хватает, чтобы виноград созрел.