Камусные лыжи
«Готовь сани летом, а лыжи зимой», – говорит Пётр Иванович, но лето занято, а вот осенью в самый раз, можно заняться и другими делами.
– Ну что ж, ребята, пора нам подумать о лыжах, – сказал отец в серый день начала ноября, когда с пчёлами разделались, поставив ульи на зимовку.
– Лучше всего для этой цели годится осина, – объяснял он сыновьям. – Научили меня этому делу соседи-пчеловоды, а у них опыт большой, не хуже, чем у охотников-промысловиков.
– Конечно, пора, – обрадовались и Роман, и Стёпа, – кажется, надо сделать пару новых, старые стали совсем плохи и могут сломаться в самый неподходящий момент. На одной лыжине из нашего снежища тогда не выбраться.
– Вот я о том и говорю, – согласился отец. – У меня уже есть заготовки, вырезали на лесопилке в Столбоухе. Глядите, нигде ни сучка, ни трещины.
– Да, деревяшки что надо, – согласился Роман, – по виду и запаху узнаю осину. А ведь слава идёт, что осина – никудышнее дерево.
– Нет, осина лучше всего подходит для этого дела. Она легка, хорошо обрабатывается и гнётся – как раз то, что нужно при изготовлении, а потом и при ходьбе по снегу. Я эти заготовки ещё обработал рубанком – ширина двадцать два сантиметра, толщина – полтора. Оптимальные размеры. Конечно, клееные, слоёные крепче, зато наши, самодельные, куда легче.
– А как с длиной? – поинтересовался Степа.
– Длина разная – вы же ведь тоже разного роста и веса. Самые маленькие для Нади, чуть больше для матери, а эти для вас. Самое сложное – загнуть носки и сделать это так, чтобы не сломать. Для этого распарим в горячей воде, а потом поставим в правилку. Это как коня объезжать. Высохнет за неделю, свыкнется, покорится и будет нам служить.
Через десять дней отец освободил заготовки и долго разглядывал их, поворачивая и так, и этак. Кажется, остался доволен, сказав:
– Теперь, ребята, беритесь за дело сами. Дело нехитрое, даже простое. Вот вам заготовки: рифлёная резина под валенки, чтобы снег не налипал, не набивался, сыромятные ремни для креплений, шкурки с лосиных ног – те самые, из-за которых лыжи и называются камусными. Я их уже распарил, чтобы натянуть.
Самым сложным оказалось закрепить ремни шурупами, пробуравленными так, чтобы не ослабить лыжу.
– Пятки, пятки, делайте покрепче упор для пяток, – подсказал отец, – в гору пойдёте – на что ноги будут опираться? На задники – на них пускайте ремни покрепче.
Когда это сделали, мелкими гвоздиками прибили полоски шкур.
– Вот вам и голова лося, – резюмировал Пётр Иванович.– Голова без ног не бывает, а ноги в дело пошли.
Волки
На масленицу отца схватил радикулит. Да и как от него уберечься, когда дел по хозяйству невпроворот и всё на улице, на морозе? Лежал, ворчал, не давая покоя жене.
– Марфа, Прасковье-то твоей нынче юбилей.
– Знаю без тебя, пятьдесят стукнуло. Ну и что?
– Подарок надо отвезти. Поздравление.
– Куда уж тебе, лежи лучше!
– А я вот что думаю: ребят надо послать. Они и отвезут. Дождёмся из школы – тогда уж поговорим.
– Вот ещё! Тебе бы всё на ребят переложить! И так дома почти не бывают.
– Это ничего, мать. Им это только в удовольствие – побывать у тётки. Прокатиться на лошадке. Запрягут нашего Карьку, а то уже застоялся. Одна польза и ребятам будет, и лошадке. Мигом доскачут по весеннему накату.
Марфа промолчала, понимая, что муж прав. Но и отпускать детей не хотелось. В субботу школьников, как обычно, отпустили рано, и после обеда все уже собрались дома. Пётр Иванович правильно рассудил, мальчики с удовольствием приняли предложение отца, но Надюшку мать не отпустила – пусть лучше по дому помогает.
Пока собирались, время уже к вечеру.
– Куда ж на ночь-то глядя? – сокрушалась Марфа. – Говорят, волки появились в наших краях, а ты детей одних отправляешь!
– Какие там волки! – возразил Пётр Иванович. – Отродясь здесь их не бывало. Что им тут делать, в снегу, что ли, барахтаться?
– В снегу или нет, а бродят ночами по дорогам, из Путиновской женщина рассказывала. Видели их, и не раз. Собак в Путиновской у многих уже переловили. Лоси, бывает, на дорогу выходят, а это приманка.
Пётр Иванович усмехнулся.
– Сколько слышу рассказов про волков – ни один не подтвердился, что волки на людей нападают. Сказки всё это. Прасковья-то рада будет племянникам, да и куфейку ты для чего шила? Я вот бадейку мёда приготовил.
– Да мы уже не дети, поди, взрослые. Проскочим за милую душу, – отвечал за обоих Стёпа. – А что до волков – так мы можем и ружьё прихватить.
Обоим не терпелось отправиться в дорогу.
– Долго не задерживайтесь, переночуете и сразу домой, – напутствовала Марфа.
Подъехали к Хамиру – уже стемнело. Дальше дорога наезженная. Дело к весне, прикатанный снег – что катушка, сани сами катятся. И коняжка весело бежит. Застоялся Карька – рад промяться. В санях-розвальнях сена навалено, тулуп прихватили. Мороз ядрёный, под тридцать, а ребятам жарко, и от коня пар идёт.
– Рома, дай, я поправлю,– попросил Стёпа, – а ты подремать можешь.
Рома только рад предложению брата. Всё-таки сегодня, пока из школы добирались, по морозцу хорошо прогулялись, а после этого всегда в сон клонит.
– На, держи. Смотри не урони, чтобы вожжи под ноги коня не попали. Да не засни!
– Вот ещё, не впервой! Чего уж там учить.
Тихо в зимнем лесу, да ещё и ночью. Молодая луна, хотя и не ярко, но светит. По сторонам заиндевелый лес. Берёзы, пихты.
– Стёпа, а Стёп, помнишь, отец нам читал рассказ, называется «Чук и Гек»?
– Ещё бы не помнить – мне тогда, наверное, было лет шесть, а что в раннем детстве запомнилось, то уж навсегда.
– Так вот, похоже, это про наши места Аркадий Гайдар написал.
– С чего это ты взял?
– Смотри: зимняя тайга, ночь, тишина, как сейчас у нас. Мороз, заваленная снегом избушка, а из окошка на заснеженный лес льётся тусклый свет. Правда, похоже на наш дом? И даже геологи у нас стоят – всё как в рассказе.
Рома закутался в тулуп, на сене мягко и травой хорошо пахнет. Задремал, и снится ему, что плывёт по Хамиру на лодке. Плыл, плыл – и вдруг стоп! Напоролся на камень? Сон как рукой сняло. Мерцает лунный свет, и сани стоят на месте.
– Стёпа, ты чего встал?
Степан молчит, и Карька замер как вкопанный.
– Почему не едем, заснул, что ли?
– Погоди ты, ничего я не заснул. Карька что-то почуял. Встал так, что я чуть кубарем не свалился. Н-но-о! – прикрикнул он, дёргая вожжами. Карька только уши прижал, переступил ногами и ни с места.
– Видишь, чего-то испугался конь.
– Чего бы это, дорога пустая.
– Чего-чего! Волков почуял!
– Да ладно, какие там волки! Пойду погляжу.
Роман встал, чтобы обойти сани. И только спрыгнул, как Карька рванул с места, помчавшись чуть ли не галопом.
– Э-эй! Держи коня! – что есть силы заорал Роман. – Стёпка, стой!
Степан, спросонья мало что соображая, искал вожжи, барахтался в сене, но никак не находил. Он ведь тоже задрёмывал, когда ехали.
– Тпру, тр-р-р! – орал он на коня, но тот, не слушаясь, нёсся во весь опор, и из-под ног его летели ошмётки снега.
«Никак вожжи соскользнули с саней. Попадут под полозья, запутаются, – мелькнуло у него в голове. – Конь споткнётся – пропадём все. Заедят волки и Ромку, и меня вместе с лошадью».
А конь всё несётся, и вот уже голос Романа еле слышен. Шибко катятся сани по гладкой дороге, а Стёпка всё барахтается, упуская время.
Но вот наконец нащупал. Натянул изо всех сил вожжи.
– Стой-ой-ой!
Кое-как встал Карька, а назад воротиться не хочет. Хрипит, топчется на месте и вот-вот опять понесёт. Стёпка, чуть не плача, уже и уговаривать его начал, но тут, запыхавшись, прибежал Роман. Запрыгнул, повалился в сено.
– Теперь гони!
– А где волки?
– Гони, пока не нагнали!
Как птица, летит конь. Стелется сизая мгла по низинам. Его и погонять не надо. Луна плывёт следом, подрагивая, и едва не задевает макушки гор, спящие под жемчужным покрывалом. И где-то за ними скользят серые тени волков. Белая пена стекает с их высунутых языков. А может, всё это чудится разгорячённым гонкой парням?
– Ну, теперь держись!
Радостно ёкнуло в груди. Вдвоём-то уж не пропадём.
– Ты их видел?
– Кого?
– Кого, кого! Как будто не знаешь. Волков!
– Ещё бы не видеть! Стелются по-над снегом, языки набок, а из глаз искры сыплются.
– Да ну!
– Вот тебе и «да ну»! Держи крепче вожжи-то! Не дай бог выронишь! Эй, ну тебя, дай-ка я сам!
– На, держи. Кажись, Козлушка уже близко – слышишь, собаки брехают?
– Близко-то-близко, но и ход сбавлять не надо.
Роман привстал, чтобы погонять лошадей, а Стёпа подумал, что крепко же напугался брат, коли в деревню въезжаем, а он останавливаться не хочет.
Спящую Козлушку проехали, и уже начало светать.
– Днём-то уж волкам не до нас.
У Стёпы весь испуг прошел, как только рассвело.
– А ты чего рванул-то от меня? – опомнился Роман. – Бросил брата и бежать?
– Как же, бросил! Карька испугался, остановить было нельзя. Он и потом весь трясся.
– Ну да, как и ты сам. А где ружьё-то наше?
– Да вон оно, в сене лежит.
– Эх, пальнуть, что ли, для острастки?
– Ты там поосторожнее, оно заряжено картечью.
– Как раз по волкам.
Роман щёлкнул предохранителем.
– Нет, не стоит, – передумал вдруг он. – Коня опять напугаем. Он, бедняга, и так сегодня натерпелся страху.
– Как и мы стобой, – откликнулся Стёпка. – Н-о-о! – заорал он вдруг на коня, размахивая кнутом. – Совсем слушаться перестал, погонять тебя надо больше.
– Вижу, злости ты набрался за дорогу, – заметил Роман. – А ведь и правда, Карька нам страху нагнал. Так бы и проехали, ничего не заметив, если бы не он.
– И приключения бы не было, – согласился Стёпа.– Давай не будем рассказывать тётке, зачем её пугать?
– Да, вот так и рождаются страшные рассказы про волков.
Сани медленно въезжали на околицу Путинцевского села.
Заложники чарыма
В тот самый воскресный день, когда Роман со Степаном гоняли в Путинцево, Егор с Агафоном затеяли дальнюю лыжную прогулку, благо установился чарым. Ах, чарым, шарым! Ласкающее ухо алтайца слово, такое же шершавое, как сам схватившийся морозом подтаявший и очень жёсткий снег. Только житель сибирской тайги может оценить это короткое состояние природы, когда становятся доступными самые потаённые уголки лесных дебрей. Те таёжные места в горах, что летом надёжно защищены расстоянием, непроходимыми травяными зарослями и буреломом, а зимой – двухметровой толщей снега. Снег заровнял все буераки, ямы и колдобины, а ночной морозец схватил верхний подтаявший слой, превратив его в снежный бетон. Марала, лося, косулю с их острыми копытами такой снег не держит, но человек, тем более если он на лыжах, может за день пробежать столько, сколько по рыхлому снегу или даже летом не пройдёт и за три дня.
«Шурх, шурх!» – скрипят лыжи по жёсткому, как наждак, снежному насту. В камусах в такую пору выходить не стоит – обдерёшь мех, оставив ворсинки на снегу. Но деревяшки чего жалеть! Скольжение почти как на катке. К утру ночной туман выпал в виде тонкой снежной пороши – по ней бежать ещё лучше.
– Егор, а куда катим?
– А куда глаза глядят. Сколько пробежим – всё наше. Смотри, все следы на виду. Свеженькие, спозаранку расписались, кто как умеет.
– Да, вон сорока взлетала – следы крыльев, как от веера.
– Это она мышь схватила; вот дурёха, на свет божий выскочила! Гоним в сторону пихтовника – там поинтереснее будет. Авось кто-нибудь да встретится.
– А хорошо-то как! Глянь-ка: солнце над Пятибраткой поднимается, а по снегу и свет, и тени протянулись. И искорки по белому полю бегут наперегонки, а всё больше золотые и фиолетовые.
– Ага, это замёрзшие капельки воды, крохотные льдинки сверкают. Сейчас чуток пригреет – ещё легче бежать будет. Так бы и катил до самой Логоухи!
– А я всё на Холзун смотрю, какие там зверюшки бегают?
– Так вот же чей-то след, поперёк нас кто-то перебежал. Ух ты, это же соболюшки след! А у нас и ружья нет, – посетовал Егор.
– Бог с ним, с ружьём, хотя бы так его увидеть – проследить, куда это соболь направился.
– Куда ещё, жратву ищет, а может, ухоронку, чтобы выспаться в надёжном месте.
Егор кое-что соображал в охотничьих делах. Петляя, след уходил мимо калиновых кустов всё дальше в сторону гор, вдоль лога, где в низине угадывалась поточина, ручей. Под обрывчиком, где обнажился кусочек земли, след нырнул под снежный карниз. Мальчишки на какое-то время потеряли след, но обнаружили его снова, не пройдя и полусотни метров.
– Тот же самый, – определил Егор. – И направление то же: в сторону тайги.
– А куда же ему ещё направляться – зверёк лесной, что ему в поле делать?
– Ну не скажи! Ему там хорошо, где есть чем поживиться. Он и рябинкой не брезгует, и в деревне может курёнком поживиться.
След привёл в березняк, где здоровые деревья чередовались с погибшими. Упавшие великаны то и дело преграждали путь.
– Смотри-ка, соболь за белкой погнался! Видишь, какие махи делали оба? Нет, не догнал, белка на берёзу взбежала – тут соболю её не догнать.
– И как ты, Егор, всё это видишь?
– Так вот же другой след, беличий! Был на снегу, а у дерева пропал, и дальше только один, соболиный.
Этот след опять повёл вверх по широкой долине всё дальше и дальше.
– Егор, а не пора ли нам повернуть назад? Гляди-ка, солнце как пригревает. Не оттаяло бы!
– Ещё чуток пройдём, соболюшко должон где-то здесь обосноваться на днёвку. Взглянуть бы на него интересно.
Только это сказал Егор, как тут же ухнул вместе с провалившимся снегом.
– Вот так зарюхался! – ворчал он, барахтаясь в снежной каше. – А снега-то, снега наботкало за зиму! Не менее метра будет, а под настом будто пустота и никакой опоры.
Кое-как вскарабкался на снежную корку, для чего пришлось снимать и снова надевать лыжи.
– Я же говорил тебе, Егор: пора нам назад!
– Назад всегда успеем. Держись подальше от кустов; деревья и кустарники тепло на себя берут.
Прошли ещё с полкилометра и увидели обломанный старый тополевый пень с зияющим дуплом. След вёл туда, выходного не обнаружили.
– Эх, ружья нет! – снова пожалел Агафон. – Хоть руками не лови!
– А на кой он тебе весной, мех уже пообтрепался. Лучше гляди в оба, сейчас выскочит.
Размахнувшись, Егор со всей силы ударил лыжной палкой по дереву.
Никакого результата. Круглое отверстие дупла по-прежнему глядело пустым чёрным оком. Егор стукнул ещё.
– Вот чёрт, где же он? Надо бы топором жахнуть, да где его возьмёшь!
– Погоди, пошарю дубинку, – сказал Агафон, отходя в сторону, и тут же воскликнул: – Да вон же он, помчался как угорелый! Выскочил с обратной стороны.
Охотники не догадались осмотреть пень со всех сторон, а соболь ловко прикрылся толстым стволом дерева.
– Зря только его величество потревожили! – с усмешкой укорил Агафон.
– Ничего, в другой раз умнее будет. Это ему хороший урок – на пользу пойдёт.
– Перекусить, однако, пора, – напомнил Агафон.
– А я думаю, надо скорее уходить. Чуешь, снег размяк, а нам до торной дороги не меньше пяти километров топать. Солнце жжёт – спасу нет, хоть совсем не разболакайся. У меня вся спина в испарине.
И верно – только охотнички тронулись, как всё чаще стали проваливаться в снег по пояс.
– Егор, этак мы вымокнем, снег-то водой взялся.
– А что делать – другого выхода у нас нет. Разве что ночевать, а у нас и спичек нет, чтобы костёр развести. Да и дома что скажут!
Так, чертыхаясь, брели, то и дело обваливаясь, хотя и не в воду, но в снежную, сырую кашу. Снег полыхал, объятый пламенем солнечного пожара, оба потеряли представление о времени и пространстве. Разгорячённые, накуртавшиеся в снегу, и мозг их, тоже расплавленный, ни на чём не мог остановиться, кроме как на навязчивой мысли: когда же кончится этот проклятущий и коварный снег? Всё же Агафон заметил:
– Глянь-ка, Егор, солнце-то сверкало, а тут вроде как и нет его. Утонуло в знойном мареве, и теней нигде нет.
– Нам от этого не легче, а может, и хуже. Хмарь эта от тепла. Снег парит, даже солнце закрылось.
Когда до дороги осталось с полкилометра, сняли мешавшие лыжи и, проламываясь, буровили снег своими телами. За ними тянулась траншея, печальная и трагическая, говорящая о неимоверно затраченных усилиях. Солнце уже село за гору, когда, почти вымокшие, добрались до лесовозной маслянской дороги. Дело уже к ночи, стало подмораживать. Промокшая верхняя одежда обледенела и гремела при каждом шаге, как жестяная. Штаны окаменели, ноги не сгибались. Сесть бы, передохнуть, но холод сразу давал о себе знать. Егор сообразил: останавливаться нельзя – прохватит так, что схватишь воспаление лёгких. Так и плелись по дороге, даже разговаривать сил не было. Домой пришли ночью, получив хороший нагоняй от родителей.
Ах, чарым, чарым! Хорош весенний наст, но обманчив. А для азартных ходоков урок и памятка, что на смену зиме обязательно придут весна и лето.
Рыбалка у залома
В субботу, когда возвращались из школы, Егор сказал Агафону у самой калитки своей избы:
– Айда вечером рыбу лучить!
– Это на залом, что ли?
– Ага, на залом. Там отцовский плот стоит, а сегодня луны не будет, лучить хорошо.
– Так там уж рыбы нет, всю выловили, а новой из Хамира хода нет. Да и холодно сейчас по ночам.
– Скажешь тоже – холодно! Это у огня-то? Мы же для света костёр на плоту будем жечь. А насчёт рыбы не боись. Сорога ловится, а ещё отец сказывал, щука там живёт. Большущая! Никак ему не даётся. Вот бы нам её поймать!
– Поймаешь её шиша два, скорее водяного встретишь. Он хоть и дряхлый, с длинной зелёной бородой, а схватит – не отцепишься.
– А мы его веслом по башке, чтобы знал своё место!
Весеннее половодье наворотило леса и разного древесного хлама поперёк Большой речки. Большая тополевая лесина встала поперёк реки, перегородив её во всю ширину. Следующие деревья поменьше, коряги и даже щепки, уткнувшись в тополь, нарастали куча за кучей, образовав плотину. Вода поднялась вширь, залив пойму, и с шумом срывалась с верха перемычки.
– И бобров не надо, – заметил Егор, когда они под вечер пришли с Агафоном на место. – Настоящая дамба. Теперь её и бульдозером непросто растянуть. Вот рыбам раздолье! Есть где покормиться на мелководье, а потом отдохнуть в глубине. Можно и в корягах укрыться. Здесь у отца плот спрятан, а под заломом лодка. Но он мнё её не разрешает брать – сам бьёт там тайменей. Они идут по Хамиру, упираются в залом. Вот такие попадаются! А сорожка питается травкой, поэтому держится мелководья, ближе к берегу, где пасётся и кормится. А щука и таймень – хищники, они сидят на глубине, высматривая оттуда свою жертву, – объяснял Егор. – А нам сейчас надо хворосту наломать, да побольше берёзовой бересты. Она дюже хорошо и долго горит, и свет яркий даёт.
У Егора опыт – он с отцом не раз рыбу лучил. Пока дрова собирали, потухла заря за горой Мохнаткой. Лес вокруг всё более погружался во тьму. Козодой неслышно кружился, словно делая попытки атаковать. Он то удалялся, то снова возвращался, пикировал, увёртываясь в сторону и взмывая вверх.
Кучу собранных дров погрузили на нос плота, где был постелен лист жести. Острога – металлический трезубец с длинным деревянным древком. Их две – большая для щуки и маленькая для сороги. Сорожка – так на Алтае называют плотву – обычно некрупная рыбёшка в полторы ладони в длину.
– Люблю сорожку, – признался Агафон, – а ещё больше любит её моя бабушка. Как зажарит – ходишь, хрустишь, будто сладким сухариком.
– Будет тебе и сорожка, а может и щука подвернется, – обещает Егор.
– Гляди-ка, луна на воде и звёзды отражаются! – удивляется Агафон.
– Сейчас зажжём – совсем всё по-другому будет. Всё подводное царство осмотрим. Там тебе и русалки, и водяные.
И верно – дно просматривается, а где глубина, белые плети кверху тянутся.
– А что, рыбы спят?
– А как же не спать! И рыба за день устаёт. Поплавай-ка, весь день хвостом помаши!
– А там, гляди-ка, чудище какое!
– Коряга это. Тополевый комель. Здоровенный!
– Да, словно рука во все стороны, корни-то! А так ведь её не увидишь. Водой вымыло, весь скелет деревянный.
Агафон с шестом на корме, Егор на носу с острогой.
– Бери посередь между берегом и глубиной, – командует Егор.
– На глубине её не возьмёшь, а на мели рыба не будет дремать. А посередь самый раз.
– Егор, мы как древние охотники или воины, что с дротиками сражались.
– Ну, не совсем так. Дротики кидали, а я вот, гляди, медленно опускаю острогу, тихонько подвожу к рыбе, а потом раз! Колю с силой. Смотри, какая сорожка попалась!
– Нечестно это, – говорит Агафон. – Как разбойники, ночью спящих бьём.
– Оно вроде бы и так, да уж больно заманчива эта охота.
– А ведь и правда, что это не рыбалка, а охота, – вдруг согласился Гоша. – Смотри, смотри! Вроде как полено белеет на глубине. Однако, щука это.
– Она и есть! – согласился Егорка, держа на изготовке острогу. – Теперь остановись, – шёпотом приказал он и осторожно опустил в воду своё страшное орудие. Весь напрягшись, медленно двигал он острогу к рыбьей спине и вдруг, привстав, с силой вонзил её в глубину. Наколотая на острые зубцы, щучка бьётся и хлещет хвостом, пытаясь вырваться, но заусенцы на концах держат крепко.
– Жестоко! – не удержался Гоша.
– А ты как хотел, это охота! Кидай в садок, пока в воду не упрыгала!
– Тихо, тихо! – вдруг живо зашептал Егор. – Кажись, тальмень! Смотри, спина светлая, словно хлебная булка, а головы не видно. Он её в кусты спрятал – так ему спокойней спать.
Однако таймень сорвался, а может, вовремя очухался, в сторону увильнул. Но у ребят к утру уже было полное ведерко с сорожкой.