Ребята, как зачарованные, слушали Станислава, а тот, видя это, предложил:
– Оставайтесь у меня ночевать – расскажу про Геблера более подробно.
– И откуда вы всё это берёте? – не выдержал Роман.
– Источники есть, жаль только, что на немецком языке и до сих пор не переведены. Книги Карла Ледебура, статьи того же Геблера. Интересная открывается картина, когда читаешь. Между прочим, история наших краёв.
– Вы знаете немецкий?
– В том-то и беда, что нет. Кое-как переводил с помощью словаря. Много и неясного осталось. А история такая.
Рассказ о барнаульском докторе, ставшем известным учёным
8 августа 1826 года на Нижней пристани в Усть-Каменогорске, куда на специальных судах привозили зыряновскую руду, царило оживление. Здесь собралась компания знатных людей, и прибыли они сюда с сугубо деловыми целями. Вовсе не вельможи, хотя один из них – Пётр Козьмич Фролов – был облечён большой властью: он занимал пост главного начальника Колывано-Воскресенских заводов и одновременно был Томским губернатором. Такое необычное совмещение доверено ему было царской властью за особо плодотворную хозяйственную деятельность на ниве горно-металлургической промышлености. Пётр Козьмич Фролов был яркой личностью, имевшей не только большие заслуги по развитию горнорудного производства, но, будучи высокообразованным человеком, уделял много сил развитию культуры края. Его интересовала история края, этнография, а собранные им предметы старины, вместе с коллекцией Геблера, стали основой организованного им музея. В Барнауле он основал горно-заводское училище, бумажную фабрику, библиотеку, метеостанцию. Местный поэт, перефразируя слова царя, выразился о Фролове так: «Там, где Фролов, закон не нужен. И не был край при нём сконфужен». Фролов отличался тем, что проводил неожиданные проверки на страх мздоимцам и казнокрадам, посему ими была сложена поговорка: «Не боюсь ни огня, ни меча, боюсь Петра Козьмича». По словам Ледебура, «он своим образованием и любовью к искусству дал жизни и вкусам барнаульцев совершенно иное направление». Имелись в виду прогрессивные нововведения в разных сферах жизни.
Кроме Фролова здесь были Павел Григорьевич Ярославцев – шихтмейстер, знатный барнаульский механик, служащий Колывано-Воскресенских заводов, имевший большие заслуги по конструированию и строительству сложных гидротехнических сооружений на рудниках и фабриках; Геблер, главный врач тех же заводов, к тому времени выполнявший и инспекторские функции заводских и рудничных госпиталей.
Это была деловая, плановая поездка по рассмотрению состояния дел на подведомственных предприятиях, и она же одновременно и инспекторская. Загруженный многими заботами, Пётр Козьмич мог позволить себе некоторую поблажку и короткий отдых на природе во время неспешного плавания по Иртышу, ведь тот же путь до Зыряновского рудника они могли проделать в два раза быстрее сухопутным путём по дороге.
– Господа! – обратился Фролов к собравшимся. – В нашем распоряжении четыре лодки. В каждой лодке размещаются по два пассажира. Мои коллеги знакомы с этим видом транспорта, а я поясню для нашего дорогого гостя господина Ледебура. Как вы знаете, он приехал из Петербурга путешествовать по Алтаю и изучать нашу флору. Карл Фёдорович, – обернулся он к высокому человеку явно нерусского вида, в высоких сапогах и походном сюртуке, – вы, наверное, читали про индейские пирóги, выдолбленные из цельного дерева? Так вот, мы поплывём на таких же больших лодках-пирогах из тополя, в каждой из которых размещаются целых восемь человек: два пассажира, пять гребцов с шестами и один кормчий.
– Где же нашлись такие великолепные деревья, что оказалось возможным сделать такие гигантские лодки? – спросил Ледебур, действительно удивлённый не только мастерством плотников, но и величиной тополей.
– Эти лодки выдолблены из стволов деревьев, растущих на берегах Бухтармы близ Зыряновского рудника. Лодки, в которых мы поедем, далеко не самые большие. Хорошие мастера могут делать лодки длиной в пятнадцать аршин. Называются они обнабоенными, то есть обделанными по бортам досками, и такие лодки свободно перевозят тарантасы даже через реку Обь. Чтобы лодка была пошире, при изготовлении борта её распирают подпорками, пока дерево сырое. Работа непростая, и стоимость такой лодки немалая: до семидесяти рублей. За эти деньги можно купить три лошади. Надеюсь, что тент над головами предохранит вас от солнца или дождя, и желаю всем счастливого плавания.
Ледебур не остался в долгу, в ответ сказав не только явный комплимент, но и искренне удивился:
– О-о, это великолепно! Вас можно поздравить, господин Фролов, с тем, что у вас есть такие искусные мастера и что в ваших краях растут такие замечательные деревья! В Европе мы ничего подобного не видели.
– А к вам, Фёдор Васильевич, – обратился Фролов к Геблеру, – у меня особая просьба. Препровождаю вам и вашим заботам господина Ледебура. Вы его знаете лучше меня – прошу любить и жаловать. В лодках на сиденьях как раз можно расположиться двум человекам, так что вдоволь наговоритесь о своём любимом царстве богини Флоры.
– Очень рад, Пётр Козьмич! – искренне отвечал Геблер. – Без всякого сомнения, мы найдём общий язык с господином Ледебуром.
И это была абсолютная правда. Они были знакомы: любитель-естествоиспытатель и путешествующий по Алтайским горам профессор ботаники из Дерптского университета. Для обоих это была редкая возможность так тесно общаться и говорить на родном для них немецком языке. На русском Геблер говорил свободно, хотя и с акцентом, а Ледебур его не знал.
Плавание оказалось необычайно приятным. Вначале молчаливые, а потом распевшись, дюжие молодцы, раздетые до пояса, толкали лодку шестами, всё время держась мели вдоль берега. Когда же позволяли местность и берег, гребцы становились бурлаками и тянули лодку на канате. Почти сразу за Пригонной сопкой близ окраины Усть-Каменогорска кончалась степь, и Иртыш входил в скалистые берега. Каменные стены стискивали реку, береговые утёсы, один другого выше, стояли по обе стороны Иртыша. Эта величественная картина реки с нависающими гранитными кручами была знакома большинству плывущих, Ледебур же с жадностью вглядывался в открывшуюся панораму, на глаз описывая геологическое строение берегов. По рассказам, об эти береговые скалы, называемые быками, разбилось немало сплавщиков. Иртыш, зажатый горами, течёт быстро и особенно стремителен там, где река, меняя направление, огибает выступающие скалы. Лучше всех знал Иртыш сам начальник Колывано-Воскресенских заводов, он же и организовавший здесь судоходное движение, и помнивший все названия быков, мелей, островов и опасных мест. Наибольшей известностью пользовалась отвесная скала чёрного цвета, получившая название Петух или Петушиный Гребень, наиболее же опасным местом считались Семибратские скалы, где имелось очень быстрое и сильное течение. Если лодка попадала в струю этого течения, то её несло от одной скалы до другой, и вырваться из-под власти его было невозможно. Ещё большей мрачной известностью пользовалась протока между берегом и островом уже вблизи Усть-Бухтарминска, получившая за узость прохода название Собачья нора.
– Самая коварная эта сучья нора, – комментировал Пётр Козьмич, – почему и прозвали её так. Сколько плауков, карбасов с рудой на ней разбилось! Но вы, господа, не тревожтесь, такое случается при плавании вниз. Зазевался кормовой – вот и тащит карбас или плот куда не надо.
По вечерам путники с комфортом устраивались на берегу, жгли костёр, ужинали, ночевали в специально устроенных палатках. На всём пути лишь в одном месте стояла изба, где сплавщики руды могли остановиться, переждать непогоду или переночевать. И разговоры, рассказы без конца. Фролов рассказывал, как, будучи совсем молодым, исследовал фарватер Иртыша на предмет сплава по нему зыряновской руды. Выигрыш в затратах на перевозку водным путём по сравнению с гужевым транспортом оказался огромным. Он же сконструировал суда,называемые карбасами, и вот уже 20 лет на них возят руду, преодолевая расстояние в 150 вёрст вниз по реке до Усть-Каменогорска за один, в худшем случае – за два дня. Ярославцев делился планами устройства водоотлива на Зыряновском руднике, являвшегося главной проблемой у заводского начальства.
– Уже заканчивается строительство шестивёрстного водоподводящего канала на реке Берёзовке, – хвалился он, – вода будет крутить трёхсаженные водоналивные колёса. Теперь думаем, как передать энергию колёс к шахтным насосам.
– Вы там поторопитесь, – вмешался Пётр Козьмич, – шахта ждать не будет, ей работать надо, а вода подпирает, людям уже по колено.
– Пётр Козьмич, вы же знаете, что даже в Европе подобные задачи решать не умеют, – отвечал Ярославцев. – Зело неудобно передать энергию на гору.
– А что нам до Европы, вот наш Ползунов опередил и Англию со своей огненной машиной. Что же нам, так и держать сотню лошадей на откачке воды?
– Будет, Пётр Козьмич, будет готово к следующему вашему приезду.
Ледебур рассказывал об экспедиции этого года по Алтаю, делился планами на продолжение путешествия.
– Надо добраться до Белухи, этого алтайского Монблана, называемого Катунскими Столбами, и наконец разгадать тайну самой высокой и загадочной горы Алтая, – говорил он своим слушателям, самым внимательным из которых был Геблер. – Интересно побывать и на горячих ключах, о которых рассказывают бывалые люди.
– Каким путём вы думаете идти? – спросил Геблер. – Левобережье верховьев Бухтармы находится в китайских пределах, в иных местах путь преграждают высокие хребты.
– Воспользуюсь путём, которым шли и расселялись ваши беглые люди, называемые каменщиками, – отвечал Ледебур: – Сенная, Коробиха, Фыкалка. Даст Бог, успею до холодов и осеннего ненастья.
Геблер жадно слушал, всё более убеждаясь, что и он должен внести свою лепту в изучение Алтая и пополнить когорту его исследователей. Чуть позже к этому его подталкивали и встречи с великим Александром Гумбольдтом, приезжавшим на Алтай в 1829 году. Тогда знаменитый учёный дважды наносил визиты в дом Геблера.
Так плыли целых три с половиной дня, прибыв на Верхнюю пристань в полдень 11 августа. Дальше до Зыряновского рудника добирались сухопутным путём в тележках.
Зыряновск представлял собой невзрачный посёлок с приземистыми домами, мало чем отличающимися от деревенских изб. Выделялись лишь бревенчатые копры шахт и горы отвалов руды и горной породы. Здесь каждый из приезжих занялся своим делом.
Осмотрев лазарет в сопровождении местного лекаря, неказистого человека лет пятидесяти, и поговорив с лежащими в нём бергалами, Геблер в который раз отметил жалобы больных рабочих на малярию, ревматизм, на боли в суставах, на желудок. Потом знакомились с так называемым больничным садом. После знакомых в детстве садов Германии этот огороженный плетнём от скотины садик производил жалкое впечатление. «Какой же это сад? – думал про себя Геблер. – Всё это скорее можно назвать огородом. Эти сибиряки представления не имеют, что такое настоящий сад. Настоящий сад – это яблони, груши, сливы, абрикос. А тут из деревьев одна черёмуха, да и та больше похожа на кусты. Да, но в то же время этот Алтай – настоящий кладезь лекарственных растений, правда, ещё пока плохо изученных. Впрочем, что это я, – спохватился Геблер, – сад – это название условное, и предназначается он для выращивания самых обычных и простых лекарственных растений: подорожника, пустырника, зверобоя, мать-и-мачехи. И надо признать, что местные жители знают и иные алтайские травы, которыми лечатся».
– Да, батенька, тут у вас не очень порядок, – сделал он замечание хозяину «сада». – Всё-таки это больничное заведение, а у вас все вкривь и набекрень, и скот захаживает. И растений мало. Смородина, малина, чистотел – это хорошо, а где ревень? Иркутский аптекарь господин Сиверс специально ездил в ваши края, чтобы искать корень лекарственного ревеня, а у вас в саду его нет, хотя ваши крестьяне-сибиряки очень его уважают.
– Так это, ваше благородие, что его садить, когда выйди за село, там его полно. Да и мало он помогает. Даём его нашим чахоточным больным, а толку нет. А вот что будем делать с ревматиками – бергалы сплошь болеют после сырой шахты?
– Слышал я, что некто Рахманов нашёл в ваших краях целебные минеральные источники.
– Так это ж не дай бог где, у чёрта на куличках! Туда и здоровый если доберётся, больным станет, а больной и вовсе умрёт. Очень он, этот арашан, далеко, за горами, за тридевять земель.
«Дойти, проверить, выяснить свойства. Очень может быть, что это второй Карлсбад, – думал Геблер. – А там и Белуха недалече, в тех же краях. Ледебур вернётся, всё расскажет».
Ледебур вернулся в Барнаул, но не с теми сведениями, что ожидал Геблер.
– Дошёл до Фыкалки, посетил китайский пикет в Чингистае, а дальше сельский старшина отговорил идти, – рассказывал он. – Конец августа, говорит, время позднее. Может непогода, снег зарядить на неделю, а в высокогорье это опасно. В общем, не решился я.
– Да-да, – согласился Геблер, – непогода в наших краях непредсказуема, а в высокогорье уже в августе может выпасть снег и стукнуть мороз, – а сам же подумал: «Не знает этот иностранец характер русского человека. Может, он и прав, а может, и нет, этот сельский староста. Вполне возможно, слукавил, чтобы самому не идти в проводниках. Но верно, если я решусь, то выйду пораньше, и точно знаю, что пойду из Зыряновска, – решил про себя Геблер. – Дорога проверенная, хотя и не простая, и нет бомов и прижимов, что на Катуни».
Решение о сроках подтвердил и опыт другого исследователя и коллеги Геблера Александра Бунге, в 1829 году пытавшегося добраться до подножья Белухи. Слушая рассказы бывалых людей, первопроходцы-исследователи того времени пытались подобраться к величайшей горе Алтая с юга, из Зыряновска, да, кажется, они и не знали иного пути подхода к ней. Даже опытный А. Бунге, разглядывая панораму высоких гор с севера, не сразу догадался, что снежные вершины у реки Аргут – это вовсе не Белуха, и её ещё надо искать в путанице хребтов. Учёный-ботаник, как и Геблер, устроившись врачом в Змеиногорске, делал вылазки в горы для изучения растительности Алтая. Почти тем же путём, что и Ледебур, в июне месяце, выйдя из Зыряновска, через Фыкалку он прошёл на Катунь и был остановлен мощным разливом реки. Это было летнее половодье, часто случающееся на реках Алтая из-за таяния снега в горах и обильных июньских дождей.
«Есть хороший шанс быть первым, – думал Геблер. – Сам Бог велел, хватай птицу удачи за хвост, пока она не улетела. – Этим поговоркам Геблера выучила русская жена Александра Степановна, верная его помощница, да и дети его уже говорили по-русски лучше, чем он сам, и частенько поправляли отца. – Конечно, это не главное – приоритет. Главное – надо продвигаться вперед и изучать край, где живёшь».
Не сразу, постепенно шёл Геблер к своей цели.
Очередную свою инспекторскую поездку по рудникам и заводам в 1833 году Геблер совместил со своим служебным отпуском, который он намеревался использовать для экспедиции в район загадочных горячих источников, о которых слава распространялась по всем Колывано-Воскресенским заводам. В кармане его лежало предписание зыряновскому приставу Циолковскому о всемерной поддержке его предприятию вместе с небольшой суммой денег, отпущенной для этой цели администрацией в Барнауле. Но мало этого – Геблер знал, что ему по мере возможности в Зыряновске помогут и без этого. Грешно пользоваться, но он уже испытал на себе русскую традицию (а может, и не только русскую) угождать инспекторам, исполняя любые их требования и просьбы. Чинопоклонение, подобострастие перед начальством на Руси процветало испокон веков, а что говорить о ревизорах – перед ними трепетали. Геблер недовольно морщился от этого угождения, похожего на раболепие, но, как говорится, «Со своим уставом в чужой монастырь не ходят» – надо жить по существующим здесь правилам. Тем более что в данном случае пристава он уважал. Алексей Осипович Циолковский был просвещённым человеком, интересующимся историей края. Он даже производил раскопки древних курганов на берегах Иртыша. Причём делал это по собственной инициативе из одного интереса к истории.
Геблер имел уже достаточный опыт путешествий по Алтаю и удачно выбрал время для своего путешествия: вторая половина июля отличается устойчивой сухой погодой, в это время усмиряются не только горные реки, вошедшие в свои нормальные русла, но и комары – этот страшный бич в таёжной глуши.
На этот раз Зыряновск встретил его сухой жарой и скрипом, временами переходящим в визг. Это работала новая штанговая водоотливная машина – та самая, о которой рассказывал Ярославцев во время плавания с Ледебуром. Через весь посёлок протянулась система деревянных штанг из брёвен длиной в целую версту. Посредством шатунов она передавала энергию от громадных водоналивных колёс диаметром в 6 метров к насосам, откачивающим воду из подземных выработок. Этот шум, что ночью, что днём не давал жителям Зыряновска спать, и они прозвали эту адскую машину Сварливой Ведьмой. К обычным запахам конского пота и навоза прибавились ароматы дёгтя, которым обильно смазывались шарниры шатунов и штанг.
– Зато теперь у нас почти решена проблема водоотлива, – объяснял пристав. – Можно сказать, освободился целый табун лошадей, ранее задействованных на откачке воды. Так что спасибо Павлу Григорьевичу, придумавшему эту штуковину.
Начало путешествия было даже комфортным: заботливый зыряновский пристав представил в распоряжение путешественника свою лёгкую коляску. Дорога образовалась совсем недавно, в основном усилиями горнозаводского начальства Зыряновского рудника. Местные жители до сего времени колёсным транспортом не пользовались, предпочитая ездить верхом, а грузы перевозили во вьюках или на волокушах таском, то есть волоком. Да это и немудрено: кругом горы, чтобы проложить дорогу, нужны немалые усилия и много земляных работ. Едва ли не основной транспортной артерией служили Бухтарма и Иртыш, по которым сплавлялись чаще всего на плотах.
Покачивая крупом, неспешным, размеренным шагом идут лошади, нагруженные вьюками. В кавалькаде из четырёх человек их шесть. Дорога, больше похожая на караванную тропу, идёт широкой луговой долиной, пересекает село Мягонькое (Соловьёво), потом поднимается в гору, поросшую жёсткой щетиной карагайника. Крутой спуск к Бухтарме – и путники в селе Сенном, населённом бывшими каменщиками. Ещё недавно эти люди жили, прячась от властей по диким ущельям, а после «прощения» царицей Екатериной и принятия их в подданство империи переселились в более удобные места, образовав новые селения. Здесь жил своеобразный русский этнос со своим укладом жизни, традициями и обычаями. Были и особенности в быту, с которыми приходилось считаться и учитывать. Останавливаясь на ночлег в крестьянской избе, Геблер, не дожидаясь приглашения, доставал из походного ларца свою посуду. Кержакам это нравилось – угощали обильно, ставя на стол расстегаи и пироги с рыбой, мёд и варенье из местных ягод на меду.
Два дня пути до Коробихи, сложная переправа через Бухтарму, на правый берег, где расположилась старая деревушка Верх-Бухтарминская или Печи, второе своё название получившая за выемки в обрывистом глиняном берегу.
– Маралы выгрызли, – пояснил проводник, показывая камчой на круглые лунки, напоминающие чело русской печи. – Соли им не хватает.
Естествоиспытателю всё интересно, однако что ждёт их впереди?
Ты, братец, лучше скажи, далеко ли до Белой?
– К вечеру будем, а там, глядишь, хорошо бы и до Фыкалки добраться.
Однако в Белой задержались. Геблер узнал, что Рахманов – тот самый охотник, что первым в 1763 году побывал на Горячих ключах, – жив и в полном здравии.
– Веди меня к нему, – сказал он местному сельскому старшине, – поговорить надо.
Рахманов оказался вполне бодрым стариком, несмотря на свои 90 лет.
История открытия, тут же ставшая легендой, гласила, что в тех местах Рахманов ранил марала. Преследуя его по кровавым следам, на следующий день охотник нашёл его стоящим в клубах пара горячего источника. Каково же было его удивление, когда, добыв зверя, он обнаружил, что рана его почти затянулась! Тогда Рахманов, сам страдающий ревматизмом, стал принимать ванны и через неделю почувствовал себя совершенно здоровым.
Услышав этот рассказ про себя, старик усмехнулся. Не дав Геблеру договорить до конца, он живо реагировал, проявив светлый разум и отличную память:
– Пошто, барин, несёшь околесицу! Сказки всё это. Что про марала – так верно, стрелил я его для продажи китайцам. Дюже они до них охотники и хорошие деньги за рога платят. А что зверь за один день вылечился и что я был первым – враньё. Калмаки давно знали сие место и даже почитали его святым. Знаки там для этого были ими поставлены, а более всего поразила меня деревянная хоромина. Крыша плоская, китайская, внутри оббита цветным шёлком. Стоит стол с сосудами синего и зелёного цвета, а вдоль стенки уставлены ихние божки. Я-то ничего не трогал, а слышно, наш брат, русак из Печей Мурзинцев, два года назад пожёг эту богадельню. Говорит, язычников надо искоренять. Оно, конечно, калмыки нехристи, но ведь они тоже люди, и у них своя вера. Варнак, одним словом, этот Мурзинцев.
Видя, какой интерес проявляет этот странный нерусский человек к горячим ключам, Рахманов добавил:
– Я бы, барин, тоже пошёл с вами, очинно интересно снова там побывать, да вишь, совсем немощен стал – более девяноста годков ведь мне.
Рахманов прожил очень долгую жизнь, и путешественник Воронин видел его ещё в 1843 году 102-летним старцем.
В Фыкалке жили потомки тех «мясорубов» – беглецов, что прятались по трущобам, жили в землянках, боялись друг друга и, бывало, топорами зарубали товарищей, не поделив женщин. Теперь здесь всё было спокойно и даже благопристойно, а старики, умиляясь наступившей мирной жизни, славили покойную матушку-царицу, простившую их за все грехи. Сельский староста – тот самый, что отговорил Ледебура, – как ни юлил, а пошёл в проводники. Бумага от начальства Колывано-Воскресенских заводов действовала безотказно.
Проводник предупреждал:
– Смотри, ваше благородие, дорога сия весьма тяжкая, а особливо когда от Берели зачнем подниматься в гору, – стращал он Геблера. – Сначала тайга будет непролазная, потом крутяк, камень и щебень. Пешком-то оно не слишком заметно, а лошади того и гляди, как бы не переломали ноги.
Всё так и было, как он говорил. На горе, когда чахлые лиственницы и кедры совсем поредели, проводник предложил:
– Однако, барин Фёдор Васильевич, лучше нам спешиться, так-то надёжней будет. Ненароком лошадь споткнётся, да и ей без тяжести легче ступать. Вон, гляди, как осторожно ставит ноги, щупает копытом – надёжна ли опора. А то и в трещину нога может провалиться – тогда и до беды близко. Сломает конь ногу – ему хана, а нам что тогда с вьюком делать? Не потащишь же на себе!
На спуске было ещё хуже: того и гляди конь оскользнётся, завалится, а то и всадника задавит. Здесь, на северной стороне горы, кое-где ещё лежал снег. В разрывах туч проглядывала совсем близкая Белуха. Грозный её вид пугал мужиков, они крестились, а Геблер на глаз прикидывал расстояние, всё более убеждаясь, что обязательно должен до неё дойти.
– А вон, барин, гляди, видишь озеро? Сверху-то оно всё на виду. А где озеро, слева его и арашан. Теперь-то, почитай, совсем близко. Может, повезёт, калмаки там стоят. Молока, мяса покушаем.
– В любом случае здесь будем стоять несколько дней, пока я не сделаю свою работу, – ответствовал Геблер, даже в мыслях не помышлявший изменять своему плану.
– Воля ваша, – отвечал проводник,– была бы погода и провизия для людей, и корм лошадям.
Нет, не оправдались надежды старосты и работяг, приданных экспедиции. Берег озера был пустынен. На озере плавали гагары и, похоже, не обращали внимания на людей. От построенной джунгарами деревянной кумирни остались лишь головешки на каменном фундаменте, тут же торчали шесты с развешенными конскими хвостами, а ветви ближних деревьев были украшены лоскутами и разноцветными тряпочками, стояли шалаши, сооружённые страждущими исцеления.
Нет сомнения в том, что об источниках давно знали местные жители, буддисты по вероисповеданию, ойраты, казахи, о чём свидетельствовали небольшие бассейны, обложенные каменными глыбами, а один из них обделан деревянным срубом.
Сопровождающие Геблера люди – бергалы из бывших крестьян, – довольные, что закончился трудный переход, тут же кинулись собирать дрова для костра, а Геблер, не откладывая, начал осмотр источников, по ходу производя необходимые замеры. Главное, надо было взять пробы минеральной воды, довезти её хотя бы до Зыряновска, чтобы сделать простейший анализ.
Чёрные тучи неслись низко-низко, закрывая верхушки ближних гор. Надо было спасаться от холода и моросящего дождя в поставленной рабочими палатке. Да, это был не Карлсбаден и не Карловы Вары. Но выходило солнце, и всё сияло чистой красотой, что бывает только в горах.
Геблер замерил температуру ключей, оказавшейся в пределах 30–40º, взял пробу минеральных вод и составил их описание. Первый химический анализ, сделанный в примитивных условиях в посёлке Зыряновский Рудник, показал наличие в воде углекислоты и солей натрия и магнезии. Дальнейшие исследования показали их аналогию с водами знаменитых курортов Европы, в том числе и Карлсбадена.
Назад до Зыряновска Геблер добрался, сплавившись из Коробихи на плоту по Бухтарме.
Всю зиму Геблер думал о новом сезоне, мечтая заняться обследованием Белухи. Увиденная им панорама исполинской горы не давала покоя. Вид с юга грандиозен, а какова она с севера и можно ли оттуда подобраться к ней? Никто из исследователей-путешественников и рудознатцев не видел её с обратной стороны. Даже Бунге, опытный путешественник, стоя на Катуни у слияния с ней Чуи, гадал, какая из снежных гор может быть Белухой, хотя на самом деле он видел совсем другие горы. Другое дело – местные жители, особенно охотники, исходившие все горы и самые глухие уголки Алтая. Проводники уверяли Геблера, что увидеть обратную сторону Белухи можно со стороны реки Ак-Кем. Это и наметил сделать Геблер в следующем сезоне 1834 года. Он же поставил перед собой несколько задач, в том числе, кроме исследования наиболее высокой части Алтая во главе с Белухой, изучать фауну и флору.
На этот год Геблер наметил совсем другой маршрут, намереваясь по долине Катуни, через загадочный Уймон, поселения катунских каменщиков, пробраться к Белухе с северной стороны. А начал он свой путь опять же из Зыряновска в тележке по долине реки Хаир-Кумын, как раньше называли Хамир. Название это переводили с алтайского языка как «быстрый, молодой парень».
Дорога до Бухтармы шла лугом, по которому текла, прихотливо извиваясь, речка Берёзовка, заросшая кустами тала и смородины. В небе кружили белого цвета хищные луни, несколько раз взлетали журавли. Вот и Бухтарма – одна из знаменитых рек Алтая. С любопытством взирал Геблер на стремительные воды, несущиеся с неведомых снежных вершин. Поросшие лиственным лесом берега были пологи и удобны для подъезда, над рекой со стоном летали кулики-перевозчики. «Да, здесь всюду тополь»,– отметил про себя Геблер. Вот и пеньки от срубленных деревьев, из которых местные жители делают лодки, похожие на индейские пирóги. На двух таких лодках ему предстояло переправиться на другой берег вместе с сопровождавшими его людьми.
– Долбёжка из тополя? – зная местное название лодок, спросил он лодочника – хмурого мужика, стоявшего в деревянном челне и опиравшегося на длинный шест.
– Нет, ваше благородие, лодка из тала. – И, не дожидаясь вопроса, пояснил: – Из тала долблёнка лучше: крепче и служит дольше. А что до тала, так он растёт здесь всюду, хотя и реже, чем тополь. Однако, барин, ты не думай, что всё так просто. Всё топором излажено, и большое мастерство требуется, чтобы её сделать. Потому беречь такую лодку надо: смолить, сушить, вытаскивая на берег, иначе сгниёт, от воды и сырости пропадёт.
Мужики рассёдлывали лошадей, снимали с них вьюки. Геблера перевезли вместе с грузом, после чего мужики, усевшись в лодки и держа в руках поводья, переплыли вместе с лошадьми. С любопытством взирал Геблер на открывшуюся пойму Хаир-Кумина, густо заросшую тальником, черёмухой и тополями. Флейтовые крики иволг неслись с вершин огромных деревьев, чаща расступилась, и открылся вид на дорогу через сырую низину.
Весело перекликаясь, спутники Геблера переодевались в сухое, снова навьючивали лошадей. Здесь путешественников ждала другая телега – большая, неуклюжая на вид, грубой работы. «Не лучше ли пересесть на верховую лошадь?» – вертелась у Геблера мысль, и он с недоверием посматривал на телегу, предназначенную для перевозки строевого леса.
– С переездом, барин!– приветствовал стоявший с лошадьми возница, заросший бородой мужик неопределённого возраста. – А ты, небось, и не заметил, что сразу две реки переехал. Вот он, наш красавец, Хаир-Кумин сливается с Бухтармой. Вдоль него дальше и поедем. А ты, барин, не боись, – поняв, о чём думает Геблер, – продолжал он, – эта подстава не подведёт. Самая что надо по нашим буеракам и колдобинам. Не перевернётся на косогоре, для чего и служат длинные жерди. От них и тряска меньше, а для тебя, хе-хе, и короб на них поставлен, чтобы ни комары, ни солнце не досаждали. Бог даст, сегодня доберёмся до Столбоушки, а там уж верхами придётся дальше идти.
«Бог даст, авось, небось» – ох уж эти русские! Всё-то у них неопределённое. Однако многое у них получается», – мысленно сказал Геблер про себя и тут же уловил, что и сам употребил любимое сибирское и русское словцо «однако». Заботы, заботы… Мысли о доме не давали покоя, обуревали всё время в пути. На службе всё в порядке, его уважают, поощряют его деятельность по изучению края, а вот дома не всё благополучно. Нежданно-негаданно в Петербурге умер его первенец Георг, студент Медико-Хирургической академии. Двое детей в младенчестве скончались. А ведь он сам врач – сколько детишек чужих спас! С женой не всё как надо бы. С характером его Алекс, Сашенька – прямо-таки сладу нет! Какая всё-таки сложная жизнь! Но сдаваться не следует.
Дорога шла косогором по склону горы, названной возницей Ларихой. Безлесный вначале уклон сменился угрюмым осинником, через листву которого не пробивались солнечные лучи. Дальше пошёл берёзово-пихтовый лес, частично порубленный, из глубины которого кое-где выглядывали избушки лесорубов и дегтекуров. Дёгтя требовалось много – одна штанговая рудничная машина немало его потребляла. Что касается леса, то его рубили не только для строительства домов, но и для крепления подземных выработок. Естественно, большой преградой на пути к рудникам стояла Бухтарма, поэтому старались перевезти его зимой по намороженному мосту. Бухтарминцы были мастера строительства таких зимних мостов, когда в дно обмелевшей реки забивались деревянные опоры-сваи, настилались доски и хворост, и всё это схватывалось крепким морозом уже в ноябре-декабре месяце. Русские люди быстро обживали край. Наш знаменитый путешественник В. Обручев, в 1914 году прошедший по долине Хамира, отмечал, что «лес здесь хищнически порублен».