Дорога была отличная – по пути путники не переставали восхищаться прекрасными видами и временами даже досадовали, что от быстрой езды они не могли в достаточной мере насладиться открывающимися пейзажами, где на горизонте всё время виднелись снежные горы. Путешественники проезжали деревни Медведку, Солдатово, Александровку, Андреевку, отличавшиеся хорошими постройками и свидетельствующими о благосостоянии жителей. Известие о приезде губернатора и чужестранцев выманивало на улицы почти всё население. Путешественники отмечали, что русские на Алтае – красивый и рослый народ, большей частью белокурый; среди женщин и девушек нередко встречаются статные и с очень недурными физиономиями. Отметили и своеобразный костюм женщин: пёстрые платки, обвязанные вокруг головы, яркие, чаще красные, платья, ожерелья из крупных зелёных и белых бус способствовали благоприятному впечатлению. Длинноволосые, бородатые, чаще рыжеватые, белокурые мужчины не отличались от русских, живущих в европейской части страны. Бросались в глаза только их разнокалиберные войлочные шляпы, варьирующие по цвету от чёрного до светло-голубого.
Везде, где меняли лошадей и где могли видеть внутреннее устройство жилья, немцев поражала необыкновенная чистота выбеленных деревянных стен, полов и простой, но прочной мебели. Как поняли путешественники, благосостояние крестьян зависело здесь не столько от плодородия почвы, сколько от другой важной причины: они старообрядцы! Главная причина благосостояния их в том, что они не пьют водки! В то время как сибирский крестьянин значительное число дней в году проводит в пьянстве и безделье, старообрядцы работают, и благосостояние их возрастает.
Тут Роман задумался. По разговорам родителей он имел представление о жизни кержаков в былые времена. Старообрядцы не пили водку, но делали пиво-брагу и гуляли неделями. Но они знали своё дело и навёрстывали упущенное, отрабатывая потом по 16 часов в сутки.
Часам к десяти, при совершенной темноте и проливном дожде путники достигли Зыряновска и были радушно приняты в доме начальника рудников горного инженера Александра Николаевича Бастрыгина, где были к тому же удивлены самым приятным образом. Кроме пианино, на котором любезная хозяйка дома воспроизвела для них столь давно не слышанные мотивы современной музыки, в доме оказался даже бильярд.
Сам посёлок (или деревня, называвшаяся Зыряновский Рудник) не произвёл особого впечатления. Это было довольно невзрачное горнозаводское местечко, между деревянными постройками которого видное место занимали красивые дома горных инженеров. В нём было около 1800–2000 жителей.
Несмотря на то что немецкие исследователи были биологами, любознательность подвигла их познакомиться с горными работами. Они осмотрели несколько шахт и штолен, тщательно закреплённых, спускались на 15-й этаж или на 70 саженей, причём имели возможность убедиться в интересном явлении, что даже на глубине 50 метров стены подземного рудника были усеяны великолепными кристаллами льда. Зимой здесь приходилось работать ещё при более трудных условиях, и рудокопы сильно страдали от холода, доходящего иногда до 40 градусов по Реомюру; много труда и времени отнимала также очистка сточных канав. Насосы, выкачивающие воду, и другие машины приводились в действие отчасти лошадьми, преимущественно же силой воды, так как недостаток в топливе не позволял пользоваться паровыми машинами.
Громадное гидравлическое колесо приводило в действие также золотопромывальную машину, устроенную в 1826 году. В ней толокся золотоносный кварц, смешанный с зелёным колчеданом и белым свинцом, а затем очищался и промывался весьма примитивным способом в деревянных корытах и воронкообразных сосудах, причём остающиеся частицы железа удалялись с помощью больших магнитов. Главное же богатство рудника состояло в серебре, находящемся в кварце или так называемой охряной руде. Руды плавились в Барнауле в 600 вёрстах.
В Зыряновске путники пробыли не более 30 часов, и всё это время стояла ненастная погода и шёл дождь.
К счастью, погода начала проясняться, и немецкие путники вместе с сопровождающими их русским губернатором, его семьёй и Богдановым, вторым по чину горным офицером в Зыряновске, в три с половиной часа пополудни 15 июня выехали из Зыряновска и направились к Иртышу. Часам к девяти с половиной вечера они достигли Верхней пристани. Этот посёлок не мог называться деревней и состоял всего из нескольких домиков, предназначенных для сторожей. На берегу Иртыша, текущего здесь среди лугов и до самого впадения Бухтармы носящего название «тихого», лежали огромные кучи руды, которая привозилась сюда на телегах, а потом перегружалась на огромные некрасивые суда – карбасы – для доставки в Усть-Каменогорск. Этот способ был введён генералом Фроловым, управляющим Алтайскими рудниками в Барнауле в 1804 году. Там, где крутые скалистые берега не позволяют тянуть лошадьми, суда продвигались против течения с помощью якорей, завозимых на лодках. Впрочем, на высокой мачте у них имелся огромный четырёхугольный парус, и кроме длинного руля были ещё два весла, над которыми работали 7–8 гребцов, чаще казахи. Для важных гостей карбас, имевший внушительные размеры, был чисто убран и сделан деревянный помост с укрытием в виде навеса от солнца и на случай дождя. Для гостей имелись удобные сиденья – словом, всё располагало к отличному плаванию. Финш отметил, что последующая поездка была приятна ещё и потому, что они опять находились в обществе губернатора Полторацкого, его супруги и дочери и многих других лиц, с которыми познакомились ещё ранее.
Проплыв мимо устья Бухтармы со стоящей на берегу Мохнатой сопкой, немцы оживились. Широко разливавшийся до сих пор Иртыш входил в узкое русло, зажатое горами, с нависающими с берегов каменными утёсами. Карбас стремительно понесло по течению, гребцы изо всех сил заработали гребями, и по их напряжённым лицам пассажиры, впервые плывшие, поняли, насколько опасно здесь плавание. Действительно, немало плауков, как называли на местных реках сплавщиков, особенно неопытных или тем более впервые плывущих, разбивались здесь о прибрежные скалы.
– Господа, вы можете не беспокоиться, сплавщики у нас опытные, смотрите, как уверенно они держат курс! – обратился Владимир Александрович Полторацкий к своим гостям. – И не забывайте, что жизнь их самих зависит от их работы.
– Да-да, мы это понимаем и вполне им доверяем, – отвечал Брем, действительно увлечённый плаванием и открывающимися видами, всё более величественными.
А утёсы вокруг вздымались всё выше и круче. Вот показалась скала, нависшая над рекой. Редкие сосёнки украшали её обрывистые склоны, в туманной дымке за нею угадывались скалистые кручи, поросшие очень живописным лесом.
– О, майн готт! – один за другим воскликнули гости из далёкой Германии. – Лореляй! Это же совсем как на нашем Рейне!
Встав со своих мест, все трое запели песню о прекрасной девушке с золотыми волосами, по которой страдают все юноши и мужчины Дойчланд.
– О чём это они поют? – шёпотом спросила у матери Машенька, дочь Лидии Константиновны.
– Как, разве ты не знаешь легенду о Лореляй – золотоволосой красавице, из-за которой погибло немало мужчин? Она сидела на вершине скалы, а плывущие мимо рыбаки не могли оторвать от неё взгляда и разбивались о скалы.
– Значит, она была очень жестокой,– сказала Маша, – наверное, она это делала специально, чтобы рыбаки погибали.
– Может, может быть, – рассеянно отвечала Лидия Константиновна, – но мужчины сами должны иметь свою голову и не терять её.
Разговор матери и дочери не скрылся от глаз Брема. Импульсивный и эмоциональный, он стал декламировать стихи о прекрасной деве:
Прохладою сумерки веют,
И Рейна тих простор.
В вечерних лучах алеют
Вершины дальних гор.
Над страшною высотою
Девушка дивной красы
Одеждой горит золотою,
Играет златом косы.
Декламирование было встречено аплодисментами, но тут же разгорелся спор между Бремом и Финшем. Мнения их кардинально разошлись. Отто Финш считал, что утёсы и горы вокруг Иртыша хотя и величественнее, но на Рейне, в Германии всё романтичней и лиричнее. Там замки, о которых сложены легенды, всюду жизнь, а здесь всё мрачно, пусто и безжизненно. Брем был другого мнения:
– Небольшая горка Лорелей высотой в тридцать два метра – ничто по сравнению с утёсами Иртыша, вздымающимися в десятки раз выше берегов Рейна! – А затем с пафосом воскликнул: – Здесь всё так грандиозно, что если красавицу Лореляй посадить на вершину иртышского утёса, то плывущему рыбаку, чтобы её разглядеть, потребовался бы бинокль. Дикие утёсы Иртыша, таящие в себе столько загадок природы, я бы не променял и на десяток Рейнов!
Слушая это, Полторацкий резонно заметил:
– Вы правы оба. Нам из России интересно побывать у вас, а вы, я вижу, с удовольствием смотрите на наши края.
Обдумывая этот эпизод, Роман пришёл к выводу, что речь у немецких путешественников шла о знаменитом иртышском утёсе, называвшемся «Петух». Символичным было и то, что недавно построенная железная дорога в Зыряновск насквозь прорезáла эту береговую скалу тоннелем.
Благополучно сплыв до Усть-Каменогорска, на следующий день Брем и его спутники сердечно распрощались с семейством Полторацких, ставшим за эти дни им почти как родными, и отправились дальше по тракту в Барнаул. Впереди у них были просторы Западной Сибири. Полторацкие же отправились домой в Семипалатинск, который Лидия Константиновна, не любившая его, называла столицей малярии и чахотки.
Закончив чтение и закрыв книгу, Роман почувствовал, что за это короткое время свыкся с героями книги и будто сам перенёсся в те далёкие времена, увидел крестьян в их войлочных шляпах, сам Зыряновский посёлок с деревянными копрами шахт, с кривыми улочками, утопающими в пыли и грязи. И ещё он подумал, что надо быть благодарным людям, оставившим следы прошлого, благодаря чему можно заглянуть в историю. А ещё он задался вопросом: почему для иностранных учёных нашлись деньги, а для русских их никогда не бывает? Ведь и отечественные исследователи могли бы сделать то же самое. А может, это и лучше, ведь немцы отличаются пунктуальностью и столь критикуемой русскими писателями педантичностью, скрупулёзностью, благодаря чему мы имеем возможность читать подробные описания путешествий и всего, что их окружало.
Бурхат-хан
Как ждут люди весну, а потом лето, и как быстро пролетает и та и другая пора года!
Март с ослепительным сиянием солнца, сверканием снега и крепкими морозами по ночам.
Апрель с рыжими проталинами, сначала на пригорке, а потом стремительным расползанием по всем полям и лугам. С простенькой песенкой овсянки на протаявших дорогах, с бормотанием тетеревов, доносимым ветерком со стороны полосатых и пятнистых от нестаявшего снега гор.
Май с призывными и истошными криками кукушек, зазывающих в просыпающийся лес. С неистовым пением соловьёв и с шипящим посвистом пикирущих с неба лесных дупелей.
Лето – законная пора отдыха что для школьников, что для студентов, и как трудно усидеть дома или за школьной партой, когда сама природа зовёт и нет сил ей отказать! И кто же придумал эти экзамены – ненужную трату времени, да ещё с волнениями и тревогами! Наверное, это сухопарые, неулыбающиеся тёти с поджатыми губами и лысоватые дяди в очках и с потёртыми портфелями под мышкой. Так думал Стёпа, с тоской поглядывая на проснувшийся лес из школьного окна. А тут ещё предстоят вступительные экзамены в институт.
– Вот уж оторвёмся по полной! – заявил он Роману, в середине июня приехавшему на каникулы. Его привёз отец из Столбоухи на тележке, запряжённой Карькой. – Два месяца наши.
– Тебе же нынче поступать в вуз.
– То в августе, а сейчас только июнь. Гоша с Егором уже заждались.
– Скажи, подземный город заждался.
– Молчи, Рома, молчи. Почему-то ты не спрашиваешь про нашу хижину в Фомкином логу?
– Хижина само собой, а тайны чудской копи ещё не раскрыты.
– Тех тайн на целый век хватит и ещё останется.
Сверкая серебряными струями, шумит Хамир на шиверах и перекатах. Строптивая река Хаир-Кумин, она же Хамир, то грозно рокочет, упираясь в обомшелые утёсы, то утихает, кружась в каменных ваннах-ямах. По берегам разлившейся плёсом реки круглый булыжник-буловник тянется на десятки, а то и на сотни метров, и только звонкие голоса бегунков-зуйков да перекличка куликов-перевозчиков нарушают знойную тишину неторопливого летнего дня. И снова стремительный бег Хамира, входящего в крутой поворот. Зыбятся неясные тени в таинственной глуби реки; там ходят, плавно виляя хвостами, длинные, как щуки, таймени, играя, кружатся серебристые хариусы. Бывает, покажется в струях воды выводок узконосых уток крохалей, и вот уже нет их: то ли растворились они в сверкании солнечных бликов, то ли ускользнули, скрывшись за торчащими валунами реки.
Чёрная белка, мелькнув пушистым хвостом, перемахнула с пихтовой ветки на берёзу, ржавым голосом заголосила рыжая сойка. Закачались ветви, и из-за зелёной завесы выглянул человек, да не один, а двое.
За всё время, что кладоискатели посещали верховья Хамира, ни разу не видели они даже следа человека. Тем неожиданней была на этот раз встреча с людьми в устье Малой Логоушки. Сухопарые и очень смуглые, с серовато-коричневой кожей лица, два незнакомых человека сидели на тополевой колоде, с невозмутимым видом оглядывая подходящих ребят. На расстеленной тряпице перед ними лежали недоеденные ломтики чёрного хлеба, кусочки вяленого мяса и курт – сухой, как камень, овечий сыр. Видимо, пришельцы только что пообедали.
«Алтайцы», – догадались ребята. «Давненько не бывало их здесь», – подумал каждый из них.
Ни один мускул лица не дрогнул на лицах незнакомцев, явно пришельцев с чужого края, и даже приветствие ребят не заставило их переменить позу или пошевелиться.
– Здравствуй, – ответил один из них, лишь вынув дымящую трубку изо рта. – Далеко пошёл? – также бесстрастно спросил он – видимо, старший.
– Гуляем, туристы, – за всех ответил Стёпа. – А вы что, охотитесь?
– Зачем охота, летом нет охоты, – отвечал алтаец, – белка, соболь плохой. Нет никакой охоты. Разве что рябчик, маленькая птичка, но мы их не трогаем.
Чужеземец показал на скромный достархан:
– Кушать хочешь? Садись, покушай.
Догадываясь, что отказываться нехорошо, ребята присели рядом на корточки. Степа взял белый камешек сыра, называемого куртом, и, глядя на него, то же проделали остальные.
– Наверное, в Масляху идёте или в Столбоуху? – грызя неподдатливый курт, продолжал приставать Степан. – Торговать или просто так?
– Вот любопытный ты!
В сердцах алтаец стал выбивать трубку, сердито стуча ею о торец полена.
– Всё бы тебе надо знать, хотя и пацан. Предки наши тут охотились, тут похоронили. Пришли навестить. Ты гуляешь, мы гуляем, и никто нам не указ.
– А-а, могилки, значит.
– Могилки, какие могилки! Раньше хоронили – ставили избушки умершим, или просто на столбах в колоде, теперь и следа нет от них. Духи усопших тут везде! – Алтаец протянул руки к огню и стал быстро их потирать.
– Жарко, а вы руки греете, – не выдержал любопытный Егор.
– Зачем греть? Разве не знаешь, огонь очищает! – И, видя, что никто из ребят его не понял, добавил: – Огонь снимает всё плохое и прогоняет злых духов.
«Удобный случай, чтобы понять верования алтайцев». – Стёпа решил выяснить некоторые мучившие его вопросы и, показывая на Холзун, спросил:
– Хан Алтай?
Старший, наконец, улыбнулся:
– Зачем Алтай-хан, у нас теперь Бурхат-хан есть. – И начал спокойно пояснять: – Вы, русские, молитесь человеку, а кто такой человек? Песчинка по сравнению с горами. Мы молимся, глядя на вершину горы. Гора и есть Бурхат-хан. Небо – Бурхат-хан, река Бурхат-хан. Разве сравнится с ними человек?
– Я слышал, что тут, в горах, зарыты подземные клады, – продолжал Стёпа. – Это правда? Кто-нибудь их видел, эти клады?
– В наших горах всюду подземные сокровища, – назидательно сказал до сих пор молчавший младший алтаец, – но их охраняет злой дух Эрлик, и их брать нельзя. Кто видел, кто нашёл, тех никого нет в живых, – совершенно ровным голосом продолжал он. – Все уходят под землю. И вам там ходить не надо.
– Уходят под землю – проваливаются, что ли? Там что, дырки есть, подземные пустоты, пещеры?– делая вид, что ни о чём не знает, допытывался Стёпа.
– Я же говорю: там обитают злые духи, и никому не положено о них знать. И не только люди – животные тоже исчезают. Был – и нету, а куда делся, никто сказать не может. Ушли в подземное царство. Эрлик скушал или сами ушли – какая разница. Так рассказывают старые люди. Говорят, есть пещеры, но кто их видел, давно померли. А вы дальше куда пойдёте? – вдруг спросил он, возможно, для того, чтобы переменить тему разговора.
– Здесь невдалеке заночуем, да и назад, – соврал Степан.
– Дальше не ходите, там нехорошее место.
– А что, шайтаны утащат? – не без усмешки спросил Агафон.
– Жескарнаки или аламасты, а может, и сам Эрлик. У нас легенда есть, что там, в верховьях Хаир-Кумына, утопли девушки, и духи их до сих пор там обитают. За ними гнались злые люди, и девушки, чтобы не даться им в руки, бросились в реку и утонули. Место то называется Девичьи Затоны.
– Верно, там под водопадами есть глубокие омуты – что твои ямы, однако, больше пяти метров будет, – подтвердил Агафон, – и вода такая прозрачная, что всё дно видно, и как хайрузы ходят, тоже всё на виду. А если удишь, надо прятаться, чтобы рыба тебя не видела.
– Тоже мне скажешь! – слова Агафона не понравились Егору. – Человек тебе легенду рассказывает, а ты про хайрюзов!
– И на Холзун не ходи, – продолжал алтаец, – нечего вам там делать. Бывало не раз, люди с него не возвращались, а куда делись, никто не знает. Там даже стражи поставлены для охраны, каменные.
– Да, мы их видели, а кто их поставил?
– Кто поставил, никто теперь не знает. Они всегда стояли. И ни трогать, ни спрашивать о них нельзя.
– Это почему же? – возмутился Агафон. – Я здесь родился и вырос, и мои деды здесь жили. Я историю хочу знать, а вы – «нельзя»!
– Вы, белые люди, могилы наших предков копаете, землю портите, руду роете, всё разворотили, плохо всё делаете, – сердито ответил пожилой. – Раньше было всё – зверь и птица, – а теперь что? Тьфу, пусто!
Алтаец сплюнул:
– Ни охоты, ни красоты. А дальше что будет?
На том и расстались, но когда уходили, Стёпа оглянулся и увидел, как алтаец чем-то белым мазал рот откуда-то взявшегося деревянного божка.
«Успел вытащить из кармана и умасливает салом, – догадался он, и, поделившись этим с друзьями, предположил: – Это что-то вроде жертвоприношения. Они же язычники.
Роман согласился, добавив к сказанному братом:
– Жертвоприношение бескровное и безобидное, а ведь у многих древних верований бывали и человеческие жертвоприношения. Едва ли не все народы через это прошли. Бормотал же он что-то про какого-то Эрлика, кушавшего людей. А ведь алтайцы правы, – подвёл он итог, – цивилизация не одну пользу приносит, а природе – явный вред.
– А что насчёт Хана Алтая, – вдруг вспомнил Степан, – что ты об этом думаешь?
– А тут целая история. Как ты, наверное, знаешь, в средние века быть язычником считалось страшным грехом, чуть ли не преступлением, а алтайцы ими и были. Когда пришли русские, стали обращать их в православие. Они крестились, а сами потихоньку продолжали веровать в своих традиционных богов. Потом вдруг им понравился буддизм, и вместо Хана Алтая появился Бурхат-хан. Но он вовсе не конкретное лицо, а сама природа, силы природы. Славяне, в том числе русичи, тоже ведь через это прошли – через богов природы.
Фемистокл
Первая вылазка в новооткрытую пещеру – и почти сразу большие новости, едва только спустились по навешенному канату. Сначала что-то странное почувствовал чуткий Егор.
– Ребята, вы не слышите какие-то странные звуки? Всё время стояла мёртвая тишина, а тут вдруг будто кто скребётся.
– Капель, – коротко ответил Стёпа, – водичка везде есть. Где больше, где меньше. Капает, а то и ручеёк журчит.
– Нет, это совсем другие звуки.
– Да, что-то есть, – подтвердил и Агафон, – как будто даже стук.
– Стук? Вот это и есть капель. Ты что, забыл, как весной с крыши капель о пустое ведро стучит? Звон стоит.
– Нет, надо послушать, – поддержал Егорку Роман, – в этом подземелье сплошные тайны.
– Тайны с привидениями и призраками, – съязвил Стёпа. – Пещерные медведи давно вывелись, троглодитов тоже вроде бы нет. Разве какой сбежавший зэк прячется, да и то вряд ли. Что ему в такую глубь лезть?
– А вот слушайте, опять, – не унимался Егор, – неужели не слышно? Вот: «тук-тук», с интервалом и опять: «тук-тук!»
– Странно, я тоже что-то слышу. Тихо, дайте послушать!
Теперь уже и Роман замер, напряжённо вслушиваясь во мрак подземелья. Подземные хода и лабиринты глушат все звуки – здесь вечный покой, нарушаемый разве что капелью воды с потолков да кое-где шелестом ручья. А тут ни то, ни другое, а чем непонятней, тем тревожнее.
– Не шумите, потихоньку идём на звук. Не спугнуть бы!
Гуськом один за другим мальчишки шли по лабиринту, внимательно всматриваясь, чтобы не пропустить боковые расщелины и ходы. Звук слышался всё чётче, и всё более были заметны разные интервалы между ударами, что говорило не в пользу капели.
– Я вижу, мелькнул какой-то отблеск! – взволнованно, тихим голосом сообщил Агафон. – Вы что, не видели?
– Померещилось, – убедительно среагировал Стёпа. – Вечно тебе видятся нелепости.
– Тише вы! – шёпотом, но резко прицыкнул на друзей Роман. – Кажется, что-то есть.
– Неужели дырка «на-гора»? – также вполголоса произнёс Агафон. – Вроде как мигает блеск какой-то.
– Да, и я вижу, – подтвердил Роман. – Возможно, там выход на поверхность, а мелькает оттого, что куст там у входа колышется. Дырку то откроет, то закроет – вот свет и мигает.
Заинтересованные и взволнованные мальчишки продвинулись ещё ближе, и вдруг мелькания прекратились, но на их месте остался светлый ореол, и стало ясно, что источник света чем-то прикрыт.
– И стук прекратился, – заметил шёпотом Егор.
Прошло ещё немного времени, и вдруг стало понятно, что рядом со светлым пятном кто-то стоит.
Человек! Сомнений быть не могло.
– Затаился! – выдохнул из себя Агафон. – Он же тоже нас со светом увидел.
Изумлению не было предела, но отступать было поздно, и мальчишкам ничего не оставалось, как окликнуть незнакомца:
– Кто вы? Как вы сюда попали?
– Я тоже вас могу спросить: а как вы сюда попали? – на чистом русском языке ответил странный незнакомец. – Да вы не бойтесь, подходите ближе, – продолжал он, – я вас не съем, я такой же человек, как и вы. Поговорим и всё выясним.
Мальчишкам ничего не оставалось, как следовать совету.
– Ну вот, видите, я не призрак, не привидение и даже говорю по-человечески, – сказал подземный человек. – Давайте знакомиться, меня зовут Фома, живу в Российской Федерации, то есть по ту сторону Холзуна. Надеюсь, вы географию знаете?
– В Российской Федерации? – с изумлением в свою очередь спросил Роман. – Как же вы сюда попали, тем более в это подземелье?
– Ага, вас заинтересовало! Это естественно – значит, вы, молодые люди, любознательны и, следовательно, достаточно грамотны. Советская власть даёт неплохое образование народу, и это ей плюс.
– Да, я студент Томского политеха, учусь на физмате, – ответил Рома.
– Похвально, – одобрил пришелец с соседней республики, – с удовольствием отвечу и поговорю с вами. Так вот, пришёл я, как и вы, подземным ходом.
– Как, неужели под Холзуном? – вырвалось у Стёпы. – Это сколько же километров, и всё под землёй?
– Да, всё подземельем – так уж вода промыла эти подземные ходы. Верно, расстояние немаленькое, но я к ходьбе привычный, а путь мне хорошо знакомый.
– Невероятно! – Роман был удивлён не меньше брата. – А что вы тут делаете?
– А вы что тут делаете? – в свою очередь поинтересовался незнакомец. – Разве сами не видите, чем я здесь занимаюсь?
– Да, верно, – согласился Стёпа, – видим, у вас молоток и зубило. Вы что, старатель?
– Угадали. Я чудь.
«Ага, российский старатель – человек смышлёный, грамотный и любитель пошутить», – подумал Роман и в свою очередь решил продолжить словесную игру:
– Как известно, чудь под землю ушла, там под землёй и пропала. Значит, вы под землей живёте, раз вы чудь?
– Естественно, не троглодит. А насчет подземного житья – так это просто редкое совпадение, что мы здесь встретились. Я под землю редко спускаюсь – нужды в этом большой нет.
– А говорите, что чудь.
– Да, я чудь.
– Ну вот, опять загадки! Какая такая чудь, исчезнувшая более двух тысячелетий назад?
– Как видите, я стою перед вами, живой и настоящий.
– Вы-то живой, а при чём тут чудь?
– Чудь чем занималась? Добычей и плавкой металлов. В первую очередь меди и золота. Вот и я тем же занимаюсь. И заметьте, работаю таким же инструментом, что и две тысячи лет назад. Правда, теперь не каменными и не бронзовыми зубилами и молотками, а металлическими, стальными, то есть железными. Вот и вся разница. И деды мои, и прадеды тем же занимались и этим ремеслом жили. Металлы всегда нужны были. Это же неправильно говорить, что бронзовый век кончился и медь стала не нужна. Тем более золото. Так что чудь всегда при деле была. Другое дело – масштабы менялись.
Нужда в меди действительно уменьшилась, но она всегда была и шла на украшения, на резные поделки и предметы быта. Даже здесь у нас, среди кочевых народов была в ходу. Взять тех же казахов. Удила, стремена, мелкие поделки – на всё это шла медь. Медь лучше сохраняется, не ржавеет, как железо.
– А как же получается, что сейчас о чуди забыли, посчитав, что она сошла на нет?
– Как вам сказать, это большой разговор. Чудь всегда была обособленной группой людей. Сказывалось их особое занятие, многим казавшееся таинственным, загадочным, даже колдовским. Она и селилась всегда отдельно от остальных. Её побаивались, она и сама сторонилась людей. В общем, было обоюдное недоверие друг к другу. Поиски месторождений, выплавка металлов – всё это было очень непростым делом. Сложным и даже засекреченным. Хорошо ещё, что тогда не было этого ужасного гонения за пресловутое колдовство, что появилось при христианстве. Профессию древних металлургов можно сравнить с занятием алхимией.
«Нет, он совсем не так прост, как кажется, этот то ли шутник, то ли человек, скрывающий настоящую правду, – подумал Роман, – наоборот, он меня всё больше удивляет своей осведомлённостью в области, являющейся тайной даже для специалистов. Откуда он всё это знает?»
– Вы, наверное, историк? – изумлённый, спросил он незнакомца.
– Нет-нет. Вовсе нет. Я же говорю, что я из чуди, потомок чуди.
– А что вы под этим понимаете? Под словом «чудь»?
– Занятие, в основном занятие. То есть я вроде потомственного старателя, потомок древних рудокопов и металлургов. Хотя происхождение тоже имеет значение, – несколько подумав, добавил он.
– Происхождение? А к какому этносу вы себя относите?
– Этнос? Вы же знаете, что это понятие не совсем определённое. Каждый этнос – это смесь разных народов. Хотя считается, что чудь происходит из финно-угорских народов. А к кому вы бы меня отнесли? – вдруг несколько смущённо спросил он.
– Честно признаться, я затрудняюсь это сказать. – Роман заколебался, боясь обидеть незнакомца.
– У вас есть и азиатские, и европейские черты.
– Вот то-то! – удовлетворённо сказал незнакомец. – В каждом человеке намешано столько, что он и сам не подозревает, какая у него родословная. А она почти всегда очень сложная, если докопаться хотя бы до десятого колена. Да, – вдруг спохватился он, – что это мы беседуем, как следует не познакомившись? Полное моё имя – Фемистокл, а вас как?
Роман представил себя и ребят, а затем спросил удивлённо:
– Фемистокл? Странное у вас имя. Это из Древней Греции что ли?
– Выходит, так. Был такой греческий государственный деятель и полководец. Меня, конечно, ни дома, ни на улице, ни в школе никто Фемистоклом не называл и не называет. В школе ребята и не знали настоящего моего имени. Я сразу же стал Фомой. Так и живу сейчас, и в паспорте моём записано: «Фома Савельевич Кротов».
– Фома неверующий, – пошутил Роман, – из древнегреческого сословия перешли в библейское.
– Выходит, что так, – согласился Фемистокл. – Вы меня тоже зовите Фомой, иначе язык сломаешь. Это уж я вам одному свою историю рассказываю. Жена, конечно, знает, кое-кто из друзей, родственники, а больше, пожалуй, и никто. Родители померли. А вам рассказываю всё это, так как вижу, что вы человек грамотный, историю знаете и меня поймёте.
– Фома, вы меня на «вы» не зовите. Я же моложе вас лет на сорок – как раз в сыновья гожусь.
– Хорошо, – охотно согласился Фемистокл-Фома, – с тобой, Роман, интересно разговаривать. Редкая возможность встретиться с понимающим тебя человеком.
– Взаимно, – ответил Роман, – мне тем более услышать ваши тайны вдвойне интересно. Я просто поражён, и вот думаю: неужели наши историки или те же металлурги, горняки не знают про нынешнюю чудь? Не один же я услышал эту тайну.
– Естественно, Рома, ты не первый, кому наши секреты поведаны. Такие секреты не утаишь от всего мира, да дело в том, что никто нашим рассказам не верит. Думают, сказки всё это, выдумки и бредни. А что копаются, золотой песок моют и даже золотишко плавят – так на то они и старатели, а чудь тут ни при чём. А нам, чудакам, это даже на руку. Известность, любопытство, популярность нам вовсе ни к чему. К нам не лезут – нам и лучше.
– Вот теперь мы лезем со своими бесконечными вопросами.
– Вы, ребята, совсем другое дело. Разве сравнишь мальчишек с чиновничьим аппаратом? А то ещё есть органы, про которые и вспоминать не хочется. Так что я расскажу и покажу всё, что знаю.
– А как умудрились дать вам такое имя? Уж тогда бы назвали Аристотелем – всё-таки мудрец, а не полководец.
– Папаша мой был такой мудрёный. Всё книги по истории читал, особенно по древней. Он любого школьного учителя истории мог за пояс заткнуть, хотя был всего-навсего счетоводом в колхозе – бухгалтером значит.
– Ну что ж, счетовод в колхозе – это деревенская интеллигенция.
– Считайте, как хотите, но древнюю историю отец знал. И не только. Историей чуди он тоже интересовался, и для этого была причина.
– Это какая же?
Роман почувствовал, что Фемистокл знает какую-то тайну, и надо быть осторожным, чтобы не вспугнуть его и дать ему раскрыться. Хотя странно было бы ожидать, что он откроет её так вдруг, едва ли не первым попавшимся людям.
У Фемистокла, видимо, мысли были похожими, и он явно колебался.
– Что же, наша тайна, считай, уже открыта, – начал он издалека. – Месторождение найдено, вот-вот придут геологи. Засуетятся, кто-то получит ордена, звания. Начнётся сооружение гиганта цветной металлургии. Где уж там чудь и наша тайна, сохранявшаяся до сих пор! Ведь это месторождение наши деды, прадеды и прапрадеды знали с древних времён и потихоньку им пользовались, не разглашая тайны.