Жизнь хороша, и всё ещё впереди!
Вид человеческих останков подействовал на юных рудоискателей угнетающе, и мрачная штольня стала казаться им склепом погибших бергалов. Молча все выбрались наружу, и солнечный свет ударил в глаза.
– Господи, как здесь хорошо! – вырвалось у Егора.
На что Стёпа отреагировал с некоторым скептицизмом:
– Это можно оценить только побывав под землёй. Значит, бергал из тебя не получится.
– Хорошо-то хорошо, а ведь через неделю в школу, – вспомнил Агафон.
Это напоминание почему-то никому не понравилось.
– Без тебя знаем, – почти огрызнулся Егор, будто отмахнувшись от надоедливой мухи. А Стёпа, поморщившись, полушутливо добавил:
– Типун тебе на язык!
– А мне через десять дней уезжать в Томск, в Политех, – объявил Роман. – Уже вызов пришёл.
– Ты же не сдавал вступительные! – удивился Егор.
– Прошёл по конкурсу аттестатов. Поступаю на физмат.
– А как же история? Ты же увлекаешься историей.
– Мне и физика нравится. А краеведение останется увлечением.
– А на горного инженера? Мы же уже почти бергаеры.
– Нет, горное дело – это ремесло, геология – одни предположения и домыслы, а мне хочется заниматься настоящей наукой.
– А мы? Как же твой девиз: «Вставайте, граф, вас ждут великие дела»?
– Всё имеет конец, и детство тоже. А что девиз, так он вовсе не плох и с ним вполне можно жить и дальше.
– Через год и мне поступать, – вздохнув, сообщил Степан.
– Вы вот собираетесь уезжать, а я дальше Зыряновска не был, – пожаловался Агафон, на что Егор живо ответил:
– Ну и не переживай, я был в Усть-Каменогорске, так он мне совсем не понравился. Дома, дома, трубы дымят, до леса далеко. Нет там ничего хорошего. Я вот в лесу хочу жить, как сейчас, и уезжать никуда не собираюсь.
– И я тоже, – согласился Агафон. – Буду охотником.
– Профессия охотника скоро отомрёт, – усомнился Егор. – Кому они нужны – соболя, белки, – когда искусственный мех делают?
– Ну тогда лесником – лес охранять.
– Это ты, Гоша, неплохо задумал, – одобрил Рома.– Лес человеку всегда нужен, в том числе и для души.
– А я, наверное, пасечником буду, как мой отец, – признался Егор. – Мне это дело нравится. Мы с Гошей лесные люди. Здесь сами родились, и наши родители с Бухтармы.
Лес стоял притихший, и вдруг над всей долиной пронёсся протяжный, как стон, громкий голос желны. Большая чёрная птица кричала, будто жалуясь на тоску и одиночество.
– А ведь лето кончилось, скоро конец тёплым денькам, – с грустью встрепенулся Роман. – Заплакала желна – жди осеннее ненастье, зарядит дождик, слякоть на дворе, а там зима. А как она плачет, желна – правда ведь, за душу берёт?
Егорке это вовсе не понравилось.
– Чёрный дятел? Ха, ты, Рома, чудак! Кому же нравится этот лешак? Чёрный, как ворон, а вопит истошным голосом – мороз по коже. Леший и тот так не завоет.
«Все люди разные и по разному всё воспринимают», – подумалось Роману. Все замолчали, не плакала больше и желна, а у Романа в голове вертелась навязчивые мысли, немного тревожные и грустные: «Всё кончено, всё кончено. Кончилась школа, кончилось детство и беззаботная жизнь с родителями». Он хорошо помнил слова, когда-то сказанные отцом: «Человек, сколько бы ни прожил, даже 90 лет, а детство занимает половину жизни». Это время открытия мира. Всего 13–14 лет, а сколько впечатлений, сколько радости, счастья, тепла родительского дома! «Неужели никогда больше не будет уютного дома на лесной поляне, не будет ночных прогулок по лесной тропинке из школы домой, я не услышу шума Большой Речки и не испытаю азарта рыбалки, когда на леске серебристым боком посверкивает хариус?»
Его мысли прервал звонкий голос Агафона:
– А кто мы теперь: кладоискатели, рудознатцы или археологи?
И в ответ уже пробивающийся басок Степана:
– Бери выше! Вы с Егором просто мальчишки с Большой Речки. А нас с Романом уже и мальчишками не назвать. И он громко продекламировал нараспев:
– Надежды юношей питают…
И снова, будто издалека, плаксивый голос Агафона:
– Как же так: столько всего было, нашли руду, старого бергала, и оказывается, мы никто! Я считаю, что мы можем теперь называться таёжными рудознатцами!
И Роману вдруг стало весело: «А ведь Гоша действительно ещё ребёнок! А у нас со Стёпой впереди взрослая жизнь! А жизнь – это вечность, где есть всё: это небо, лес, реки, поющие на деревьях птицы. И всё это остаётся с ними навсегда».
Часть 3. Подземный город
Они долго шли по этому коридору, поворачивая то вправо, то влево и забираясь всё глубже и глубже под землю в тайники пещеры. В одном месте они набрели на обширную пещеру, где с потолка свисало множество сталактитов, длинных и толстых, как человеческая нога; Том и Бекки обошли её кругом, восторгаясь и ахая, и вышли по одному из множества боковых коридоров. По этому коридору они скоро пришли к прелестному роднику, выложенному сверкающими, словно иней, кристаллами; этот родник находился посреди пещеры, стены которой поддерживало множество фантастических колонн, образовавшихся из сталактитов и сталагмитов, слившихся от постоянного падения воды в течение столетий.
Марк Твен. «Приключения Тома Сойера»
Письмо Роману
Вот месяц, как Роман – студент Томского политеха. С трудом отвыкал он от размеренной и неспешной жизни в крохотном таёжном посёлке. Медленно входил в ритм большого города с его вечной суетой, шумом трамваев и автомобилей, толкучкой в автобусах и толпами народа. После школьной жизни в интернате студенческая жизнь показалась ему вольготной, демократической и живой. Ему нравились шум и весёлый студенческий гомон, беготня по аудиториям с лекции на лекцию, из одного корпуса в другой, из столовой в общежитие. Жизнь, с утра и до вечера заполненная оживлённой деятельностью, как нельзя лучше подходила его живому характеру, тем более нравились лекции профессоров, активно проходившие семинары и коллоквиумы. Лишь раз удалось ему выкроить время, чтобы сходить в оперный театр, поразивший его великолепием старинного зала и особой театральной атмосферой, царившей там.
Месяц, всего месяц, а Роман уже успел позабыть столь яркие события последнего лета в родном Бухтарминском крае. А скорее всего, ему просто некогда было предаваться воспоминаниям и заново переживать всё, что случилось тогда в верховьях Хамира у подножья седого хребта Холзун. Всё это стало казаться Роману далёким прошлым, а порой он задавал себе вопрос: не была ли та штольня, рудный забой, сверкающий сульфидными минералами, чудесным сном и сказкой о выдуманном грозном хане Алтае? Куда более реальными были для него родной дом на солнечной поляне среди тайги, отец и мать, брат Стёпа и сестрёнка Надюшка. Даже ласковый пёс Шарик виделся ему во сне, а вот походы в горах и даже Максим почему-то стали казаться полузабытой, даже мифической легендой.
«Сегодня теормех, математика и физика», – мысленно перечислял Роман в уме, торопливо допивая утренний чай в институтской столовой.
– Тебе письмо там, на вахте, – на бегу сообщил однокурсник Костя. – Только что видел, лежит с красивой маркой.
Роман вскрыл конверт, пробежал глазами первые строчки, и всё поплыло у него перед глазами. Он вдруг сразу очутился в родном лесу среди своих друзей, Егора и Агафона, рядом с которыми стоял Степан. Почти всё содержание письма сводилось к их летнему приключению и как бы было его продолжением.
«Здорово, Рома, пишет тебе брат Стёпа. Спешу сообщить свежие новости и уже заранее думаю, как ты будешь завидовать и рваться на наш Хаир-Кумин, чтобы своими глазами увидеть продолжение нашей чудесной истории со всеми её тайнами и загадками. Сидишь, Рома, ты там у себя в Томске, ничего не ведаешь, а у нас новость. Егорка с Агафоном, охламоны, не выдержали, сбежали в пятницу от школы, чтобы проведать нашу штольню. Вот ведь самовольщики, невтерпёж им стало, ушли тайком от меня, не уведомив и не предупредив. А что её проведывать – только лишний след оставлять, но всё оказалось непросто, и у них был свой план. Короче, они разобрали тот завал, что был в конце штольни, пролезли в дыру, а там такое! Словом, чудеса, да ещё какие: выработка шла-шла и метров через 20 оборвалась в провал. Как они рассказывают, провалилась в яму. Светили своими свечками, да мало чего рассмотрели. Говорят, пустота и просвета не видно. В общем, шибко страшно им стало, побоялись спускаться, и я думаю, правильно сделали. Что хорошо – это то, что тайну они держат, рассказали только мне, и я теперь места себе не нахожу – хочется самому там побывать и выяснить, что за чудеса в решете, что там за яма такая. Для такого дела не грех и из школы на пару дней сплановать, благо ты знаешь, осень у нас сухая и тёплая. Дни стоят яркие, солнечные, такие, что в школе трудно усидеть – тянет в лес, на реку, за шишками и грибами. Думаю в начале октября сделать вылазку на штольню вместе с ребятами. Надо же посмотреть, что они там нашли, какую пустоту, и куда она ведёт.
Дома всё в порядке, мама каждый день вспоминает о тебе, беспокоится: здоров ли, сыт ли, всё ли в порядке. А отец каждый раз говорит: “На то он и мужик, чтобы учился, жил без мамы и папы и готовился к самостоятельной жизни”. Надюшка передаёт тебе привет и спрашивает, когда приедешь на каникулы.
Я уже упомянул, что тайну Чудской копи Егор с Агафоном пока не разглашают, держат язык за зубами, но ты-то знаешь наших зыряновцев, а может, и вообще сельских жителей: от них, как ни хоронись, ничего не скроешь. Достаточно было Агафону с Егором пройтись через Масляху, как уже это вызвало вопросы: куда идут и почему с ломиком и киркой? Народ деревенский любопытен и дотошен, это не городские жители, что живут в своей норке и дальше квартиры и службы никуда носа не кажут. Тот же Арчба кругами ходит вокруг меня. “А, дементьевские орлы! Как, много золотишка накопали?” Чует что-то, а откуда всё идет – ему невдомёк. В общем, интерес имеет, и мне это не нравится.
Да, забыл написать, что рядом со штольней пацаны вспугнули здоровенную медведицу с медвежонком. Они спали неподалёку, сделав лёжку в густой траве. Когда почуяли людей, медведица приподнялась, сделав стойку, а затем убежала. И тут только мальчишки заметили, что весь песок на берегу истоптан медвежьими следами, лежат кучи помёта, и есть предположение, что медведица заинтересовалась штольней на предмет устройства там берлоги и, возможно, даже лазила в неё, хотя следов этого ребята не обнаружили. Егор шёл первым, Гоша приотстал, и вдруг за скалой, что мы называем Броненосцем, открылась ему картина: в помятом бурьяне спит здоровенная медведица, а рядом с ней медвежонок, уже довольно взросленький. Тут, видно, пахнуло человечьим духом – медведица вскочила, воззрившись на Егорку, а он стоит ни жив ни мёртв и не знает, что делать. Медвежонок вдруг повернулся и не торопясь затрусил в противоположную сторону от ребят. Тут же и медведица, потеряв всякий интерес к неожиданным гостям, последовала за своим ребятёнком. Вот такая вышла история у ребят. Меня это очень напугало, ведь сам понимаешь: если медведица решила там обосноваться на зиму, то Егор с Агафоном здорово рисковали. Ну, как зашли бы в выработку, а она навстречу! Там ведь не развернёшься и не разойдёшься… Короче, пошёл я к Пахому Ильичу за советом, и вот что он мне рассказал:
“Да, действительно, медведь часто выбирает себе место под берлогу в пещерах. Но ведь пещера пещере рознь. Для зимовки таёжному дедушке нужно укрытие по типу землянки, чтобы была крыша над головой, даже лучше, если снежная. У нас настоящих больших пещер я не встречал – так, скорее ниши в скалах. Вот в них и залегает медведь. Он ведь сам себя греет, и чем меньше его берлога, тем лучше, тем ему теплее. А в большой пещере, думаю, ему холодно будет. Разве что если вход перекроет снежный заслон, иначе ему не резон зариться на просторное и холодное помещение”.
Рома, ты там в библиотеках покопайся: что за зверь такой пещерный медведь? Раз назван так – значит, в пещерах жил? Наверное, очень уж большой, раза в полтора-два больше наших? Читал где-то я, будто едва ли основной добычей у него был древний человек, то есть этот самый троглодит, что тоже обитал вместе с ним в пещерах. И куда он потом делся, этот пещерный медведь? Человек же вот как-то выжил, а медведя того нет. А может, он просто измельчал, превратившись в обычного бурого?
На этом кончаю, бывай здоров! Нас не забывай, а мы тебя ждём на каникулы. Твой брат Степан.
Яма зело не простая, пещерой называется
Верховья Хамира не самое близкое место. Чтобы навестить Чудскую копь, за день не управиться, даже если подъехать на лесовозе до Масляхи. А раз с ночёвкой, то надо ставить в известность родителей. Пётр Иванович уже забеспокоился:
– Чтой-то вы ходите-ходите, а ни шишек, ни грибов не видно. Что за таинственные отлучки? В прошлый раз принесли грибков, что кот наплакал.
Куда денешься – надо признаваться. Врать родителям нехорошо, но и открывать все секреты нельзя. Стёпа старался быть дипломатичным.
– Мы, отец, нашли чудскую выработку.
– Чудскую? Слышал я, что и Зыряновск основан на этих древних закопушках. Что там у вас, руда? Не дай бог рудник откроют!
– Мы, отец, и сами этого боимся, потому и ходим, чтобы разведать, что и как. А ты на всякий случай помалкивай, тем более Арчбе не проговорись. Ничего, мол, не знаю, за шишками ребята ходят.
– Понял. А что матери скажем? От неё ведь не скроешь.
– А то, что я тебе передал, то и ей скажи.
На этом разговор был закончен, и Стёпа почувствовал облегчение. Что касается Егора и Агафона, то тут объяснением могли быть кедровые шишки и охота. Осенью хозяйственные работы поубавились, и родители их особенно не досаждали с вопросами, куда и зачем ушёл.
15 октября – время, когда на Холзуне начинается зима, но в тайге осень ещё пытается сопротивляться. У подножья, внизу земля сырая и холодная, снежок уже не раз падал и таял; это ещё не настоящая зима, с оттепелями и возвращением по-осеннему тёплых дней, хотя медведи уже ложатся в спячку.
В этот день трое друзей бодро шагали по тропе, проложенной ими самими ещё в летние дни. Вместе с ними бежала весёлая собачка Егора, за плечами которого висела старенькая одностволка. Байкал – опытный на охоту пёс, хотя и не совсем сибирская лайка, но охотнику помощник.
Припорошенный свежевыпавшим снегом, Холзун высился вдали седой и горбатой стеной длинного хребта. В падях и распадках серой периной по утрам лежал туман, всходило солнце, он шевелился, будто там ворочались беспокойные белые звери, таял, клочья его седыми космами цеплялись за выступы скалы, а потом растворялись, будто их и не было. Приметы предзимья в тайге заявляли явственно и чётко нетающим снежком в тёмных и сырых оврагах, подмёрзшей корочкой земли после проливных осенних дождей, поблёкшими травами, серой стеной, всё ещё стоявшей по опушкам пихтачей и осинников. Снежок ещё не придавил бурьяна к земле, как и деревья, буйные травы умерли стоя, и придёт время – тяжёлая снежная шуба спрессует, вдавит их в землю, словно прикатает тяжёлым катком. А пока эти непокорные стебли то и дело вздрагивали, сбрасывая сырой снег на одежду бредущих людей. Степан с Егором молча переносили этот холодный душ, и только один Агафон ворчал:
– Ещё топать да топать, а у меня все штаны мокрые! Как ночевать в сырости будем?
Он хотел ещё что-то сказать, но тут совсем рядом вдруг прозвучал звонкий, как удар гонга, крик ворона.
– Смотри, Гоша, это ворон тебе ответ даёт, Всё лето не видно было и не слышно, а тут вот он – объявился. Предупреждает, что зима скоро. И ведь не видно было до сих пор, как и снегирей.
– А что ты хочешь, у снегиря и имя снежное, они у нас только зимой объявляются.
На тонкой пелене снежка уже обозначились следы хорьков, горностаев и ласок, охотящихся за мышами, пытающимися укрыться под ворохами опавшей листвы. Чёрная белка, свесив пушистый хвост, уркала и сердито цокала на пришельцев, но Стёпа запретил стрелять.
Это время, когда тетерева сбиваются в стаи и носятся от одного колка до другого и лишь в полдень спускаются на землю, чтобы полакомиться ягодами шиповника, рябины или калины. В эту же пору, в сутеми тусклого дня, в серости и сырости северного склона, среди ржавого и тронутого прелью пласта опавшей листвы вдруг замечаешь пряди ярко-зелёной травы. Словно локоны зеленоволосой русалки, травяные мочала явно чувствуют себя привольно в холод и слякоть, а отсутствие солнечного света будто идёт неувядающей траве на пользу. Эта же трава-мурава любит и берега лесных ручьёв, она же прекрасно уживается в глухом сумраке пихтача, иногда даже не имея травяных соседей, блаженствует в полном одиночестве среди желтоватой, голой земли.
Егорка с тоской поглядывал на зубчатые гривы горных увалов, где стояли березняки, столь любезные тетеревам-косачам, и даже Байкал, рыскающий из стороны в сторону, нет-нет да поглядывал на своего хозяина: «Ну что же ты, когда займёмся настоящим делом?»
В сумерках они перебрели обмелевший Хамир, едва мерцавший в темноте серебристыми струями, причём Агафон умудрился зачерпнуть сапогом воды, и стали лагерем под тем же кедром, как тогда в августе, когда их застал ливень.
Языки пламени рвутся вверх, сверкающие искры уносятся к небесам, растворяясь в чёрной тьме. Вдруг что-то светлое метнулось в сторону белеющего берёзового ствола.
Что это? – удивлённо спросил Стёпа.
От Агафона это тоже не ускользнуло:
– Вроде бы летучая мышь так не летает.
Егор усмехнулся:
– Скажешь тоже! Летучая мышь носится зигзагами туда-сюда, а это шлёп – и готово! Белка-летяга, вот кто это.
Стёпа заинтересовался всерьёз.
– Интересно! Никогда не видел, хотя про неё слышал. Пожалуй, самое загадочное существо в нашем лесу. Вот бы разглядеть поближе!
– Она пугливая, да и темно. Даже днём подойдёшь и не увидишь – она быстренько переберётся на другую сторону. Как дятел. Тот стучит, ты за ним, а он вокруг ствола прыгает и не улетает. Так и летяга. Любопытная, сидит-сидит, и нет-нет, да и выглянет. А летает-то всего от дерева до дерева. Вроде как планирует. Вцепится в кору и сидит.
– А ты откуда всё знаешь?
– С отцом на охоту ходил. Они от выстрела выскакивают из своих дупел. Сидит, глазами луп-луп. Они у неё большие, чёрные.
– Отец убивал?
– Пошто! Они никому не нужны, мех никудышний. Пускай себе живёт! Кабарожку как-то он стрелил, а потом сказал: «Нет, больше не буду убивать. Больно жалко, махонькая такая! А называется олень».
Все замолчали, обдумывая сказанное Егором.
Утром, поёживаясь, встали с восходом солнца, но оно уже не торопилось греть. Обмелевший Хамир сверкал иссиня-чёрной водой, а у берегов молодой ледок хрустел, как стекло. Проламывая ледяной припой, Егор со Стёпой плескали в лицо обжигающую холодом воду, а Байкал, радуясь морозцу, кувыркался в снежке, пока ещё больше похожем на куржак, на иней, густо облепивший траву.
– Может, стрелить? – предложил Егорка, вертя в руках своё ружьецо, когда они подошли к Агафону, разжигающему костерок.
– Вот ещё не хватало! – отозвался Стёпа. – Терпеть не могу бессмысленное бабаханье охотников, глупое и вредное!
Когда подходили к штольне, весело снующий взад-вперёд Байкал вдруг стал жаться к путникам, путаясь у них под ногами.
– Что это он? – спросил Стёпа, срывая и кладя в рот горькие ягоды калины. – Чуешь, Егор, неспроста это.
– Да, похоже, боится чего-то.
– Это «чего-то» то самое, ради чего его и взяли. Вот теперь, Егор, давай, пали, пора уже. А кобелишка твой, видно, только перед косачами герой.
Гулкий выстрел резко прозвучал в осенней тишине леса, напугав возмущённо застрекотавшую сороку. Несколько минут все стояли, напряжённо всматриваясь и вслушиваясь в настороженный осенний день, и Егор хотел уже повторить выстрел, как вдруг Байкал, до сих пор молчавший, возбуждённо залаял и бросился напролом через травяной затор.
– Глядите, глядите! – возбуждённо воскликнул Агафон, – вон же она, та самая медведица, поскакала среди посохшего бурьяна! Ишь, спина мелькает! А за ней и её ребятёнок бежит, не отстаёт, катится колобком, мячиком, да ещё и подпрыгивает.
– Катится-то катится, – отвечал Стёпа, – а я вот думаю, что мы с этой медведицей конкурентами стали.
– Как это? – удивился Агафон.
– Да очень просто, она же здесь уже второй раз встречается. Явно облюбовала штольню под берлогу. Настоящая хоромина, чтобы зиму пережить, а тут мы заявились и все её планы нарушили. Похоже, мы как люди каменного века, которым приходилось сражаться с пещерными медведями за право обладать подземным убежищем.
– Пожалуй, действительно так, – сказал Егор, держа ружьё, из дула которого всё ещё струился дымок. – Нам хорошо, у нас ружьё, а вот каково было древнему человеку? Одной дубиной оборонялся и добывал себе пищу.
Агафону вдруг стало весело:
– А вы не обратили внимания, как она бежала? Вперевалочку, так это не торопясь, и нет-нет, да и обернётся назад. Посмотрит на нас, будто с укоризной, и дальше топает. Видно, жалко ей такую хорошую квартиру нам уступать.
– В общем, мы герои, – подытожил Егор. – Посмотрел бы я на тебя, Гоша, встреться нам эта Марья Ивановна в узенькой штольне! Вот бы она потешилась!
Однако, позубоскалив о медведице, тут же о ней и забыли. Впереди ждала интрига – жгучая загадка: что за пустота скрывается во мраке подземелья.
Когда пролезли через пролом в завале, Стёпа сказал:
– Доставай, Гоша, свою карбидку – авось просветит вашу пропасть.
Пробираясь через завалы и нагромождения каменных обломков, они достигли края выработки; загадочный провал развёрзся перед ними, однако даже ацетиленовый светильник не пробивал кромешную тьму. Белый луч будто плавал в мутно-чёрном мраке, колышущемся то ли от испарений, то ли от пыли. Казалось, там волнами клубились облака тумана, заволакивающие пустоту перед ними. Стёпа бросил камень в чёрный провал – он глухо загремел, вызвав небольшой камнепад. Дробный перестук мелких обломков постепенно затих, и снова воцарилась мёртвая тишина, в которой отчётливо слышался стук капель с потолка. Все напряжённо прислушивались ко всем этим звукам, а Стёпа сказал:
– Чувствуете, обрыв наклонный и не так уж глубок?
Он снова посветил, теперь уже вниз, пытаясь заглянуть в мрачную глубину пропасти, и вдруг заговорил языком восемнадцатого века:
– Яма зело непростая, пещерой называется. Явно эта пещера естественного происхождения.
– Естественного – это значит, что не человеком сделанная? – спросил Агафон.
– Совершенно верно, всё это сотворила природа. Вода, братцы, вода промыла сию пустоту.
– Вода камень точит, – многозначительно сообщил Егор. – А где же она, эта вода? Кроме капель, её не видно.
– Значит, была и ушла, где-то в другом месте работает. Может, внизу, под нами или где в стороне. А то, скорее всего, климат поменялся, суше стало. Это же всё происходило в течение миллионов лет – за это время сколько перемен было и в климате, и в целых эпохах. Где там, Егор, наш штырь? Не зря же я в кузню ходил, просил сробить. Сейчас заколотим, чтобы верёвку привязать.
Сказано – сделано. Спущенной вниз верёвки хватило с лихвой достать дна. Стёпа с силой потянул, подёргал канат, пробуя прочность, а затем заявил с оттенком торжественности:
– Парадный трап для спуска важных персон готов, – и добавил: – Нам повезло, что стенка не вертикальная, – легче будет подниматься назад. Вот, глядите, спуск способом сидя, называемый альпинистами «дюльфер».
Став спиной к краю обрыва и пропустив верёвку через спину и плечо, он сел на неё. В одной руке зажжённая свеча, другая держит верёвку. Отталкиваясь ногами от стенки обрыва, Степа рывками, похожими на прыжки, стал спускаться в пропасть и через минуту крикнул:
– Ура! Стою на необитаемой земле и ощущаю себя в мире инопланетян.
– Что там? – в нетерпении чуть ли не хором выкрикнули Гоша и Егор.
– Большая камера с высоким потолком, идущая вдаль. Чувствую тягу воздуха, довольно сухо, но где-то журчит вода.
Вскоре все трое друзей стояли на земле терра инкогнита. Высвечивая стены и озираясь по сторонам, они осознавали себя в чужом, незнакомом мире, волнующем их и наполняющем каким-то магическим трепетом.
Кажется, Гоша с Егором забыли обо всём на свете, но Стёпа вернул их в реальность, сказав, глядя на часы:
– Уже половина третьего, а в пять из Масляхи уходят лесовозы с лесом. Нам надо на них успеть.
Пробыв не более двух часов под землёй, друзья по той же верёвке вернулись на привычную им родную землю.